Аделина

Глаза никак не открывались, во рту все пересохло, страшно хотелось пить, и потому казалось, что внутри все горит, как от съеденного острого перца. Но язык не поворачивался, словно распух. Я попыталась пошевелить рукой – удалось, но это движение ничем мне не помогло. Нет, надо как-то открывать глаза, иначе я не пойму, почему мне так неудобно лежать, почему не поворачивается голова, а при малейшей попытке повернуться всю левую половину тела пронзает ужасная боль. Я сделала над собой усилие и разлепила наконец тяжелые веки. Голубоватые стены, люминесцентные лампы на потолке, белые жалюзи опущены. Где я? Начала прислушиваться к звукам, надеясь, что станет понятнее. Хлопнула дверь, раздались шаги, я попыталась повернуться на этот звук, но не смогла.

– Проснулись? – Приятный женский голос. – Сейчас температуру измерим.

Понятно, я, выходит, в больнице. Но что я тут делаю и как вообще здесь оказалась? Надо мной склонилась женщина средних лет, улыбнулась, сунула термометр.

– Попить хотите? – О господи, дай здоровья этой милой женщине, протянувшей мне стакан с вставленной в него трубочкой.

Взять его в руку я не могла, и женщина держала стакан до тех пор, пока я не выпила почти все. Стало чуть полегче, хотя это простое действие лишило меня последних сил. Зато язык словно бы принял прежние размеры и стал шевелиться:

– Где… как я… тут?

– Это реанимация городской больницы. Не волнуйтесь, вы тут только до утра, завтра уже в хирургию переведут. Операция хорошо прошла, а слабость у вас от кровопотери. Но ничего, это все восстановится. Вам не холодно?

– Да…

Женщина ушла и через пару минут вернулась с одеялом, укутала меня до подбородка:

– Вот так. Болит что-то?

Я закрыла глаза. Не могу сказать, что болело что-то, скорее тянуло и жгло в шее слева.

Медсестра сменила пакет с раствором в капельнице – это я могла определить по звуку, поправила одеяло и вышла. Я опять осталась одна в полумраке – светильник над кроватью был выключен, а в окно сквозь плотные жалюзи не пробивалось ни капли света. Значит, городская больница, реанимация, операция, большая кровопотеря. Не могу повернуть голову. Болит левая половина тела. Что мы имеем в совокупности? Пока ничего. Самое странное, что я не помню ничего, а ведь явно же что-то случилось, потому что вчера – это-то я помню – абсолютно точно я была в порядке. А если попробовать восстановить все по эпизодам? Вчера я была в клинике, оперировала… кого же я оперировала? Ах, да – молодую женщину после автодорожной аварии. Я до мельчайших подробностей вспомнила ход операции, каждый шов, каждую скобу на челюсти. Так, уже неплохо. Ночевала я в своем кабинете. Утром пила кофе с Мажаровым. Так, стоп. Мажаров. Почему он кричал мне: «Не закрывай глаза»? Он был рядом в тот момент, когда что-то случилось? Точно – это его голос я слышала. Но почему мы были вместе? И почему он обращался ко мне на «ты»? Слишком много вопросов, на которые у меня нет ответов.

И тут же меня пронзила совершенно другая мысль – а брат?! Как теперь быть? Ведь мне нужно платить, а отсюда я не смогу сделать этого, и тогда с Николенькой может случиться что угодно. Да и он может запаниковать, когда я не приеду к нему, как у нас заведено. И никто не знает, что он может натворить, поддавшись панике. Я даже не могу попросить кого-то совершить платеж вместо меня, потому что никого не хочу втягивать в это. Да и нет у меня близких людей – Оксана только. Но ее я не подставлю ни в коем случае, пусть даже она знает обо всем. Нет, я не имею права рисковать головой единственной подруги. Есть, конечно, еще Анна, и она-то с радостью помогла бы мне, но… Но, но, но! Она считает себя обязанной мне, а я не хочу, чтобы мои поступки в прошлом были каким-то образом оплачены – пусть даже услугой. Нет, я не для того возилась с ней столько лет. Я хотела помочь – и помогла, но взамен мне ничего не нужно. Анна – это моя попытка загладить вину перед мамой. Ей я не могла помочь, потому помогла Анне. И даже думать не желаю о том, чтобы просить ее теперь об услуге, да еще такого рода.

Ах, Николенька, паразит ты… «Если тебе кажется, что твоя жизнь сломалась, заткнись, возьми себя в руки и все наладь». Мама говорила мне об этом постоянно, но почему-то ей никогда не приходило в голову хоть единожды сказать эту фразу моему брату. И поэтому Николенька предпочитает ныть и жалеть себя, предоставляя мне право разгребать навоз и чинить его ломающуюся жизнь. И вот настал момент, когда я тоже сломалась – причем в буквальном смысле этого слова – и не могу больше чинить его жизнь. И она вполне может оборваться. Нет, нет, так думать нельзя, мысли материальны, я не хочу, не хочу…

А еще мне нужен телефон. Мой мобильник, который… который я даже не помню, где оставила. Последнее, что всплыло в памяти, это какая-то «Ауди», и я на пассажирском сиденье. Чья это машина, почему я в ней оказалась – ничего не помню. Но мне начало казаться, что есть человек, способный ответить на мои вопросы, – Мажаров. Да, точно – попрошу медсестру позвонить ему утром.

Но тут случилось чудо – потому что я не знаю, как еще назвать произошедшее. Дверь палаты открылась, и на пороге появился Мажаров собственной персоной в голубой хирургической рубашке, но почему-то в покрытых бурыми пятнами джинсах. Левая рука его была забинтована в области локтевого сгиба.

– Очнулась? – как-то совсем фамильярно поинтересовался он и вошел в палату.

Я невольно потянула к подбородку одеяло – успела все-таки понять, что лежу совершенно голая. Мажаров сел на табурет рядом с кроватью:

– Говорить можешь?

– Почему вы… – начала я, но он перебил:

– Слушай, Аделина, ты не в клинике, не в своем кабинете, а я сейчас не твой подчиненный. Я двадцать минут зажимал рану на твоей шее, так что мы почти родственники теперь. Не бойся, на работе не стану границы переходить, но тут, извини, расшаркиваться нет настроения. Зови меня просто по имени, хорошо?

Я не успела ничего ответить, потому что вошедшая медсестра, покачав головой, сурово спросила у Мажарова:

– Доктор, а вам кто разрешил вставать и ходить?

– Я совершенно здоров, цел и невредим.

– Да, а пятьсот кубиков крови? Разумеется, дама будет за это благодарна, но сейчас лучше бы вам тоже полежать.

Я видела, как смутился Мажаров, и вдруг до меня дошло – это ж он мне пятьсот крови отлил. Ого…

– У вас четвертая группа? – спросила я, и Мажаров поправил:

– У тебя. Да, четвертая. Извини, так вышло. Я понимаю, что ты предпочла бы не одалживаться у подчиненного, но тут форс-мажор случился, хорошо, что я не успел домой уехать.

И я почему-то не поверила в то, что он собирался ехать домой. Матвей Мажаров не был похож на человека, который способен уехать, не узнав, что случилось с тем, чью рану он зажимал собственной рукой. Даже если этот человек – я.

– Спасибо… Матвей, – с трудом выдавила я.

– На здоровье. Тебя, кстати, полицейский ждет.

– Полицейский? Зачем?

– Понятно, амнезия, – констатировал Мажаров. – Уж не знаю, что там у тебя с этим чудищем бородатым, но он совершенно серьезно собирался тебя топором по голове тюкнуть. Я еле добежал, но буквально на пару секунд опоздал, он тебя успел по шее ударить, но как-то неловко, к счастью, даже ключицу не задел. Крови ты много потеряла, но это ерунда. Главное – ничего важного не зацепило, так что полежишь пару недель, отдохнешь.

– Пару недель?! А клиника?!

– Ты с ума сошла? Какая клиника? Ты ведь даже стоять не сможешь. Кто тебя обычно замещает?

Я растерялась. Меня никто не замещал просто потому, что со дня открытия клиники я не была в отпуске, не взяла ни одного больничного – все время работала и была на месте. Так что вариантов на подобный случай у меня не имелось.

– Не знаю…

– Да, я как-то упустил из вида, что ты маниакально трудолюбива. Хорошо, давай так. Кто из врачей работает с тобой дольше других? Кому не придется долго объяснять, что к чему?

– Васильков.

– Прекрасно, значит, дядя Слава.

Мне вдруг стало смешно – я даже не знала, что коллеги называют хирурга Василькова дядей Славой, для меня он был Вячеславом Андреевичем, так как по возрасту годился в отцы.

– Тогда поступим следующим образом, – продолжал Матвей. – Завтра я приеду, тебя уже в палату переведут, и оттуда ты ему позвонишь и передашь все распоряжения.

– А почему завтра?

– Потому что твой телефон вместе с документами остался в сумке на заднем сиденье моей машины. Мой через пару минут разрядится окончательно, а я жду звонка.

– А у тебя «Ауди»?

Матвей удивленно посмотрел на меня:

– Ну да. А что?

– Я пытаюсь вспомнить, что было до того, как я очнулась здесь, но всплывают какие-то обрывки, в том числе салон «Ауди» и мужской голос, очень похоже, что твой.

– Ну, а чей же? – вздохнул Матвей, поправляя повязку на сгибе локтя. – Мы ехали после дежурства к тебе, чтобы посмотреть, что случилось с твоей машиной. Ты оставила сумку и пошла на стоянку, а я доставал инструменты из багажника. Выхожу из-за угла, а там на тебя какой-то черт в капюшоне идет с топором. Ты его хотя бы рассмотрела?

– Я даже не помню, что это вообще произошло. – Я закрыла глаза, пытаясь представить то, что сейчас услышала от Мажарова, но никак не могла. Картинка не возникала, зато появилось ощущение, будто я знала, что нечто подобное может произойти. Но как, как я могла знать это? Я даже не представляю, как вообще могло случиться такое нелепое происшествие. Мужик с топором в нашем дворе в разгар утра? Почему его жертвой должна была стать я? Кто-то, кому должен Николенька? Нет, это лишено смысла и логики, никто не убивает того, кто регулярно несет тебе деньги. Других причин нападения я не могла найти.

У Мажарова в руке завибрировал мобильный.

– Я слушаю. Да, хорошо. Сейчас выйду. Черт, все, телефону каюк… – Он посмотрел на меня: – Нужно отлучиться, там полицейские приехали, хотят со мной поговорить. Про тебя пока скажу, что ты не в состоянии беседовать. Да и не помнишь ничего, пусть хоть сутки пройдут, может, вспомнишь. Я еще вернусь.

«Не надо», – хотела сказать я, но не успела – Матвей встал и быстрым шагом покинул палату, а вместо него появилась медсестра:

– Вы не проголодались?

Есть я совершенно не хотела, наоборот – от одной мысли об этом сразу затошнило.

– Может, вам нужно кому-то позвонить? Я дам свой телефон, хотите?

Позвонить я могла только Оксане, ее нужно предупредить, чтобы не искала, если что. Поблагодарив медсестру, я взяла ее мобильный и набрала номер подруги, но он оказался вне зоны. Тогда, поколебавшись пару секунд, я позвонила Севе. Тот, напротив, мгновенно снял трубку:

– Алло.

– Сева, привет, это Аделина.

– Делечка? А ты почему с незнакомого номера?

– Сева, Оксанка дома?

– Нет, уехала куда-то с утра, я волнуюсь, а телефон не отвечает.

«Ну, понятно – у очередного ухажера. Потом удивляется, что я ей редко звоню. И всегда, если мне что-то нужно, она занята или вообще телефон отключила, подруга единственная. А стоит мне на звонок не ответить – трагедия», – обиженно подумала я, но сдержалась.

– Сев, тут такое дело… в общем, я в больнице, но со мной все в порядке. Телефон у меня только завтра появится, ты скажи Оксанке, ладно?

– Тебе что-то нужно? – сразу откликнулся Сева. – Скажи, я привезу.

– Нет, Севочка, спасибо тебе, дорогой. Просто Оксане передай.

– Хорошо. А ты у себя?

– Нет, я в городской. Пока, Сева, неудобно с чужого мобильного. – И я сбросила разговор.

Вопрос Севы о клинике вдруг натолкнул меня на мысль, показавшуюся довольно здравой – а если попросить перевод в собственную клинику? А что? Буду долечиваться там, заодно и в курсе всех дел останусь, и Василькову будет легче. Швы мне обработают и там, все же хирурги-пластики, не окулисты же. Да, правильно – надо проситься к себе.

Едва на пороге палаты появился дежурный врач, я тут же огорошила его желанием завтра с утра уехать в клинику. Молодой парень немного растерялся:

– А зачем вам в клинику пластической хирургии? Наш хирург сделал все очень аккуратно.

– Вы не поняли. У меня пока нет претензий к вашим хирургам, дело в другом – это моя клиника, я ее главный врач и владелица. И хотела бы находиться поближе к своему хозяйству, так сказать.

Реаниматолог обещал подумать об этом, но предупредил, что вопрос решится только в понедельник, когда появится больничное начальство. Ну, собственно, ничего другого я и не ожидала – кто возьмет на себя ответственность за перевод больной после операции в другую клинику в выходной день. Придется потерпеть до понедельника, ничего не попишешь.

Мысли мои снова вернулись к брату. Он не справится со своими проблемами один, да и я, если честно, тоже с ними уже не справляюсь. Что мне делать? Даже посоветоваться не с кем. Может, плюнуть на гордость и попытаться найти контакт с отцом? В конце концов, Николенька его сын, которого, кстати, он бросил в довольно раннем детстве, и кто знает – может, это его вина в том, что парень вырос таким, каким вырос? Что могла дать ему вечно занятая мама? Или я? У Николеньки не было мужского примера перед глазами, а мама, чувствуя вину за развал семьи, спускала ему многое из того, что спускать не стоило. Так, может, хоть теперь пусть отец проявит свою родительскую мудрость? Это утопия, конечно, но вдруг в нем проснется что-то?

– Пора вечерние назначения выполнять, – вырвал меня из раздумий голос медсестры. – Антибиотик, снотворное и обезболивающее.

– Два последних не нужно.

– Я, конечно, понимаю, что вы врач, но здесь я отвечаю за то, что с вами происходит, поэтому через несколько часов после операции позвольте мне выполнить то, что назначил врач, а уж в отделении будете отказываться, – решительно сказала она. – И поверьте – к ночи вы меня будете просить что-то сделать.

– Я отлично представляю, как ведет себя организм после оперативного вмешательства, – пробормотала я, настраиваясь на болезненные ощущения от введения антибиотика. – Но снотворное-то зачем?

– Вы же представляете, как ведет себя организм, – весело съязвила медсестра, откладывая использованные шприцы в лоток. – Вы не сможете уснуть без препарата, а спать вам необходимо, чтобы восстанавливать силы – ну, зачем я врачу это рассказываю?

Пришлось согласиться. Может, оно и к лучшему, усну и не буду думать ни о чем хотя бы одну ночь.