Глава 5
Бывший сотрудник Следственного комитета, бывший участковый, а затем бывший зэк Игорь Андреевич Крюков вошел в один из кабинетов Судмедэкспертизы. Сидевшая за столом Тоша вскочила и бросилась ему на шею.
— Ну, что ты там хлюпаешь опять? — спросил Крюков, бережно обняв ее.
— Да насморк… насморк заколебал… — объяснила Тоша.
Тут Крюков, совсем как прежде, вынул руку из-за спины и протянул ей гамбургер. Антонина вздохнула, развернула подарок и откусила кусок. Крюков, улыбаясь, смотрел на нее.
— Что ты хихикаешь? — спросила Тоша. — Я знаешь какая голодная?
— Я не хихикаю, я улыбаюсь. Рад тебя видеть.
— А с ней… — Тоша сделала паузу, мотнула головой куда-то в сторону, — виделся?
— Виделся, — признался Крюков.
— Не заладилось, значит, — сделала вывод Тоша.
— Мне нужно кое-что разузнать, Тош, — осторожно сказал Крюков.
— Ага — она, значит, отказалась, так ты ко мне.
Крюков промолчал.
— А ты таблетки пьешь? — спросила она.
Крюков отрицательно покачал головой, спросил:
— Так ты мне поможешь?
— Куда ж я денусь? — вздохнула Антонина.
— Дай поцелую, — сказал Крюков.
Тоша перестала жевать и вытерла губы салфеткой. Крюков наклонился и осторожно поцеловал ее в уголок губ.
Три года назад он тоже беседовал с женщиной. Женщину звали Инга. Они сидели на кухне в квартире Истоминой. После того как Крюков рассказал ей о гибели подруги, Инга никак не могла успокоиться. Вся тушь, какая у нее была на ресницах, потекла от слез.
— Она в Юрмалу собиралась со мной… летом… — рассказывала она между рыданиями. — Я ее там с одним парнем познакомить хотела…
— Инга, постарайтесь успокоиться, — попросил ее Крюков. Он уже в который раз произносил эту фразу…
Однако успокаиваться Инга явно не собиралась. Крюков скептически посмотрел на нее и начал осматривать все кухонные шкафчики. И в одном из них обнаружил бутылку коньяка.
— О, то, что надо! — обрадовался он.
Нашел чистый стакан, налил чуть не половину, протянул Инге.
— Вы что? — Она попыталась протестовать. — Я не ела ничего… Поведет…
— Ничего-ничего, давайте, — сказал он. — Я как врач рекомендую. И я с вами тоже капельку.
— У Насти где-то коньячные рюмки были… — вспомнила Инга.
— Ничего, и стаканы сойдут, — ответил Крюков. — Поехали!
Сам он отпил лишь глоток. А Инга выпила весь стакан до дна. Сморщилась:
— Ну и гадость! И сразу в голову ударило… Не надо было…
— Зато вы успокоились. Итак, Инга, сосредоточьтесь. Вы сказали: «Это он ее убил». Кто «он»?
— Я не знаю точно… — сказала Инга. — Ну, этот ее ученик… С которым у нее был роман…
И она снова принялась горько плакать. Крюков открыл дневник и начал зачитывать: «Удивительный, ни на кого не похожий мальчик. Он удивляет меня и немного пугает. Мне кажется, что страсти в нем кипят нешуточные, иногда это прорывается наружу, но он стесняется этого ужасно. Видимо, в его кругу излишняя эмоциональность не в чести. Время от времени ловлю на себе его взгляд — внимательный, мужской, совершенно взрослый. И боюсь…»
— О ком это? — спросил Крюков. — Здесь нет имени.
Инга покачала головой:
— Я не знаю. Аська была — кремень! Ничего из нее не вытянуть было про ее учеников. Я сто раз спрашивала.
— Откуда же вы узнали о романе с учеником?
— Случайно, — ответила Инга. И тут же спросила: — Там еще осталось?
И выразительно посмотрела на бутылку. Крюков с сомнением покачал головой, но все же налил еще. И Инга стала вспоминать событие, случившееся в начале апреля…
…Инга ждала подругу возле школы, стоя у машины. Настя вышла из школы, подошла к машине. Но не улыбнулась, не сказала ни слова. Молча села в машину, закрыла лицо руками.
— Стыдобища какая! — бормотала она. — Господи, какая дура, ну какая же я дура!
— Может, объяснишь, в чем дело? — спросила Инга. — Или мне просто посидеть послушать?
— Гуся, я тебе даже сказать не могу, какая я идиотка! — ответила Настя. — А главное, кто-то нас видел, кто-то все это видел, понимаешь?
— Кого — вас? — спросила Инга.
Тут она заметила в облике подруги кое-что необычное. Осторожно повернула Настю к себе — и охнула. Блузка Истоминой была порвана, на ней не хватало нескольких пуговиц; лицо учительницы покрывал густой румянец.
— Погоди — это кто-то в школе? — начала понимать происходящее Инга. — Тебя что, изнасиловать пытались?
— Маленький мерзавец… — пробормотала Истомина.
— Маленький?! — Инга всплеснула руками. — Ученик, что ли? И ты хочешь сказать, что у вас что-то… было?
Истомина покачала головой:
— Я ничего не делала, я и «мяу» сказать не успела!
— Прямо в классе? И кто-то это видел? Ты рехнулась!
— Черт, ты что, не понимаешь? Он… О господи! Мне надо домой. Пожалуйста, Гуся, отвези меня домой, это очень срочно!
Инга покачала головой и завела двигатель…
…Дослушав рассказ, Крюков спросил:
— Она была избита? Держалась за бока? За спину?
Инга отрицательно покачала головой:
— Просто царапины… И блузка…
— Вы зашли с ней в квартиру?
— Нет. Аська вышла из машины и… прогнала меня. Я надулась и уехала. И мы… мы больше не виделись…
— Вы можете вспомнить, какого числа это было?
— Ну, начало апреля… Может быть, третьего…
Крюков перелистал дневник. Никаких записей, сделанных третьего апреля, в нем не было. Только вырванные страницы…
— Вот черт! Но по крайней мере одно я понял… — пробормотал он.
— Что?
— Кто такая Гуся.
— Да, это я — для своих, — объяснила Инга.
Неожиданно она прильнула к Крюкову, сказала:
— Слушайте, мне страшно… И холодно… Вы вот меня допрашиваете… А могли бы обнять…
И тут же сама обняла капитана и жадно принялась его целовать.
— Не надо говорить, что я гадина, — бормотала она между поцелуями. — В квартире погибшей подруги… Я все понимаю… Просто я… Страшно же… Иди сюда…
И в этот момент открылась дверь, и в квартиру вошла ее хозяйка, Валентина Леонидовна. И не одна, а в сопровождении майора Липатовой. Увидев обнимающуюся пару, уборщица воскликнула:
— Ну, я говорила же! Вот он почему квартиру-то не дает освободить!
— Ты уже совсем охренел, Крюков? — спросила Липатова. — Ну, скажи что-нибудь.
Крюков молча пожал плечами. Зато решила высказаться Инга. Она встала, слегка покачиваясь, и с выражением произнесла:
— Ой, можно я скажу? Так всегда говорят!
Она повернулась к Липатовой:
— Дорогая! Это не то, что ты подумала!
Липатова брезгливо взглянула на нее, процедила:
— Пошла вон отсюда!
Инга кокетливо махнула рукой Крюкову и вышла. Тут Валентина Леонидовна решила, что настал ее час.
— Вот теперь только попробуй в мою квартиру зайти! — заявила она Крюкову. — Я тебя…
— И вы тоже уйдите, — оборвала ее монолог Липатова. — Я вас вызову.
Уборщица открыла было рот, но ничего сказать не решилась. Так и ушла молча. Когда они остались вдвоем, Крюков спросил:
— Как на тебя вышла эта старая грымза?
— Ты, конечно, редкий кретин, — ответила Липатова. — Она у тебя вчера попросила телефон вышестоящего начальства, куда ей на тебя жаловаться. Ты ничего лучше не нашел, чем мою визитку ей сунуть?
— А куда мне было ее девать, если я ее у тебя в кабинете зачем-то свистнул? В рамочку вставлять?
— Послушай, мне некогда слушать всю эту чушь, — сказала Липатова. — По-моему, ты заигрался. В квартире покойной обжимаешься с какой-то дрянью…
— Она не дрянь, а свидетельница, — объяснил Крюков. — Между прочим, близкая подруга покойной.
— Логично. Где же еще, если не в квартире покойной подруги, лизаться с участковым? А кстати, эта твоя толстушка-обожательница Тоша — ты ее сюда тоже водишь?
— Я и это проглочу, — смиренно сказал Крюков. — А ты прекрати так безобразно ревновать.
— Знаешь что: я закрываю это дело, а ты…
— Нет, не закрываешь, Ань, — твердо заявил капитан. — Тут есть все признаки доведения: ее избили, у нее был роман с учеником, и вообще что-то в этой школе не так.
Однако майора Следственного комитета его слова не убедили.
— Знаешь, чего это признаки? — спросила она. — Твоего вопиющего непрофессионализма и наглости. Я закрываю дело.
Крюков показал ей дневник Истоминой.
— Вот ее дневник. Там вырваны страницы. Как раз на те даты, когда ей были нанесены побои.
— И что?
— Изучу. Отдам на экспертизу. Я чувствую, там что-то есть. Ты сама говорила, что у меня адская интуиция.
— Когда это было! Неделя, Игорь. У тебя есть неделя. И я тебя умоляю: прекрати этот блуд, имей уважение к умершей.
Она ушла. А Крюков вновь открыл дневник и машинально начал его листать. Что-то привлекло его внимание. Он открыл нужную страницу. Там было жирно написано: «Спарта».
…Наташа Белодедова со своей мамой Галиной спускалась по ступенькам больницы. Обе были расстроены. Галина не могла сдержаться:
— Ну как же так? Хирург сказал: операция прошла успешно. Главный врач сказал: успешно. А теперь говорят — новая операция нужна. Что случилось? Денег захотели?
— Мама! — с болью в голосе сказала Наташа.
— Что «мама»? Что «мама»? Что нам еще продать, ты мне скажи? Машину? Ладно, машину… А еще компьютер твой, вот что надо продать…
— Нет! — решительно заявила Наташа. — Вот ослепну — продашь.
— Типун тебе на язык! — заявила Галина.
Тут она заметила стоящего неподалеку Марата.
— Вот, Ромео твой татарский недоделанный, тут как тут, — зло сказала она.
— Мама! — еще резче сказала Наташа.
— Что «мама», что «мама»… — повторила Галина. — Завтра ложиться будем, иди попрощайся.
— Я не лягу туда снова, — решительно заявила Наташа.
Галина остановилась, удивленная:
— Как не ляжешь?
— Так. Не лягу, и все. Не могу больше. Ты, мам, не мучай меня, пожалуйста. Ты езжай, я сама до школы доберусь.
У Галины не было сил спорить. Она открыла дверь машины, предложила:
— Давай хоть подвезу вас.
— Нет, Марат к тебе в машину не сядет.
— Ах, какие мы гордые джигиты!
— Пока, мама.
Наташа забрала у матери свою школьную сумку и направилась к Марату. Они пошли к школе пешком.
— Чего у тебя мать такая сердитая? — спросил Марат.
— Злится, — объяснила Наташа. — Операция не помогла, надо делать другую, а я отказываюсь.
— Почему отказываешься?
— А ты бы сам полежал лысый, с распиленным черепом, в палате на десять человек без туалета, и чтоб башка у тебя болела так, будто в ней топор торчит! Да прошел бы антибиотиков курсов пять, чтобы блевать круглосуточно даже от воды — вот я бы на тебя посмотрела…
— Лучше ослепнуть?
— Лучше, — убежденно заявила Наташа.
Некоторое время шли молча. Однако Марат не собирался сдаваться.
— А если поехать в Израиль или в Германию? — предложил он. — Я читал, там не так мучительно можно лечиться, там…
— А сколько это стоит, ты читал? Где такие бабки взять?
— Можно в Интернете собрать…
— Нет! — резко ответила Наташа. — Ты мне слово дал, что никто не узнает.
— Я хочу, чтобы ты была здоровой и… — Марат старался оправдаться.
— И красивой, да? Я что, фигово выгляжу? Не нравлюсь тебе?
Марат глядел на нее с тоской. По его взгляду было видно, что все не так, что Наташа ему очень нравится. Она чуть улыбнулась.
— Ну и все. Пошли скорее, опоздаем.
…Ира Шорина, как всегда, привела младших братьев и сестру в садик, и теперь, сидя на скамье, помогала Севке обуться. А он расспрашивал ее о своем предстоящем дне рождения:
— Это какой будет день?
— Среда. Заберу вас, и пойдем мороженое трескать.
— И пиццу!
— И на автоматах играть.
— Мать не разрешит… — уныло сказал Севка.
— Разрешит… Где левая тапка?
К ним подошла воспитательница.
— Здравствуй, Ира.
— Здрасьте, Ольга Викторовна.
— Мама денег не передавала? Вы за три месяца должны…
— Сколько там?
— Двенадцать…
— Я принесу, — пообещала Шорина. — Сева, пока!
Схватила школьную сумку и выбежала на улицу. Там ее поджидала большая черная машина с мигалкой. Ирина села на заднее сиденье, закрыла дверь и улыбнулась человеку, сидевшему в машине. Это был ее отец.
…Аня Мелкова догнала Барковского недалеко от школы.
— Привет, Барк!
— Привет. Случилось чего?
— Крис думает, что ты мне поможешь.
— С отцом?
Мелкова молча кивнула. Барковский протянул руку к ее рюкзаку.
— Давай понесу.
— Не надо, сама.
— Ты чего? — удивился Барковский.
— Боюсь, — объяснила Аня. — Вдруг он следит. Сказал: увидит меня с парнем — прибьет.
Она силилась не заплакать, но слезы так и текли у нее по лицу.
— А мать что говорит?
— Говорит, что у него куча проблем на работе. Что я его провоцирую. Короче, что я сама виновата. И что мне делать?
Барковский не замедлил с ответом — он был у него готов:
— Быть сильной. Как в «Спарте».
— Ты о чем? — не поняла Аня.
Барковский огляделся, отошел к газону, склонился над оградкой. Расшатал один из штырей, на которых держалось ограждение, вытащил его, протянул Мелковой:
— На!
— Зачем?
— Это дрын. Встреть его. Дай ему этой штукой в табло. Сразу, без разговоров. Если боишься, бей со спины. Бей, пока не попросит пощады.
— Ты псих! — воскликнула Мелкова. — Так нельзя! На старших руку не поднимают!
— Тогда не спрашивай меня, — сказал Барковский.
Мелкова бросила на газон тяжелый штырь и снова заплакала. Барковский пожал плечами и пошел дальше.
…Пока ехали до школы, Шорин-старший успел переговорить по телефону с нужным человеком и получить всю необходимую информацию. И когда машина остановилась у ворот школы, он повернулся к дочери и сообщил:
— Значит, так. Беспокоиться пока не о чем, все на контроле. Задает нормальные вопросы — отвечай. Задает плохие вопросы — молчи. Если что, звони мне. Не опоздаешь?
Ирина выглянула в окно. Увидела группу одноклассников, с интересом глядевших на огромный внедорожник с мигалкой. Можно было догадаться, что они сейчас обсуждают: кого это привезли на такой тачке.
— Ну вот, теперь все будут пялиться, — сказала она. — Говорила же: не надо к школе!
— Плевать. Скажешь, хахаля завела из олигархов.
— Ой, ладно, — ответила Ира и усмехнулась.
— Смешно тебе? — спросил отец.
— А тебе грустно?
— У меня предчувствия нехорошие.
— Давно?
— Ой, ладно. Как только ты объявилась.
— Ну, извини, — сказала Ирина. Она готова была обидеться. — Я думала, ты обрадуешься, что дочь нашлась. Большая уже, памперсы не надо менять, шмотки покупать. Денег не просит…
— Да лучше бы ты денег попросила, чем эта история…
— Опять извини. Я вообще к тебе идти не хотела. Но потом подумала: раз у меня такой край, к кому мне идти, как не к отцу?
Некоторое время отец и дочь смотрели друг на друга со сложным выражением, потом, не сговариваясь, оба произнесли фамильную фразу:
— Ой, ладно!
И так же дружно улыбнулись.
— Слушай, дочь, — сказал отец. — А денег-то дать?
Ирина вспомнила кое-что и спросила:
— Можешь дать двенадцать тысяч? Если нет, не обижусь.
Шорин молча вынул из кармана бумажник и отсчитал деньги. Пока считал, спросил:
— Кстати, как мать?
Ирина на вопрос почему-то не ответила. Пересчитала полученные деньги, деловито заметила: «Тут больше», — вернула лишнее. Подняла глаза на отца, сказала:
— Ну, я пошла. Спасибо, папа.
Неловко поцеловала отца в щеку и вылезла из машины. Суворова, Худяков, Палий, а также кое-кто из других классов с интересом за этим наблюдали. И увидели, как вслед за их одноклассницей Ирой из машины с мигалкой вышел подтянутый мужчина в безупречном костюме, обнял и поцеловал дочь.
— Так это папочка такой у Шориной? — протянула Суворова. — Интересно…
…Во время перемены в преподавательской комнате компьютерного класса встретились учительница биологии Марина Ивановна и Лапиков. Встреча произошла по инициативе учительницы биологии. Однако едва она вошла, Лапиков сообщил ей новость:
— Я ухожу из школы. Увольняюсь.
— Царева тебя не отпустит, — сказала Марина Ивановна. — В середине четверти…
— Я не могу тут больше!
— Из-за меня? — уточнила Марина.
Лапиков потупился:
— Марина, это какое-то безумие…
— Я знаю. Это настоящее безумие, ты прав. Я старше тебя на двадцать лет. И пресмыкаюсь перед тобой, как девчонка. И я ведь не требую любить меня. Просто ты мог бы…
— Мог бы что?
Марина, до тех пор стоявшая у окна, шагнула к Игнату, запустила ладонь в его волосы:
— Не отталкивать меня хотя бы. Не показывать, как я тебе омерзительна. Я не виновата, что со мной это случилось, понимаешь?
— Я тоже не виноват, — глухо отвечал Лапиков.
— Зачем же ты допустил это… тогда, в первый раз? Зачем ты мной воспользовался?
— Мы обсуждали это тысячу раз. Я был пьяный.
— Ты как ребенок! Бросил спичку — и возник пожар, понимаешь? И теперь ты его только раздуваешь, маленький мерзавец!
Лапиков больше не мог терпеть ее близость; не мог слышать этого выражения. Он с силой оттолкнул учительницу биологии:
— Не говори так!
Марина Ивановна усмехнулась:
— Маленький мерзавец… Вот что: ты побудешь моим еще раз, Игнат. Еще только один раз, и я оставлю тебя в покое.
— Нет!
Марина Ивановна улыбнулась еще шире:
— Не говори «нет». Если не хочешь, чтобы вся школа увидела то, что пока видела только я. Ладно? Прости, что я использую такие методы. Но стареющая влюбленная женщина — это очень опасная смесь. Очень. Не бегай от меня, Игнат.
Прозвенел звонок, и в класс, не дожидаясь приглашения, стали заходить одиннадцатиклассники. И тут, на глазах у школьников, Марина Ивановна подошла к Лапикову и протянула ему USB-флешку:
— Отличный фильм, Игнат Антонович, спасибо большое! — громко произнесла она. — Масса неожиданных впечатлений!
Худяков немедленно заинтересовался:
— А что за фильм? А нам?
Учительница биологии с улыбкой на лице вышла, предоставив хозяину кабинета самому придумывать объяснения. А их требовали все громче.
— А правда, что за фильм, Игнат Антонович? — спросил Барковский.
А Худяков высказал догадку:
— Порнушка, что ли?
Лапиков молчал; он все сильнее краснел, ничего не мог с этим поделать. И чтобы избавиться от назойливых вопросов, решил перейти на официальный язык.
— Тихо! — громко произнес он. — Тема урока: «Форматирование текста и размещение графики в HTML».
Барковский резко повернулся к нему:
— Стоп! А мы что, в «Спарту» сегодня не играем?
— «Спарту» я удалил с компьютеров, — строгим тоном объяснил Лапиков. — Я видел, чем вы там занимаетесь. Если хотите, я пойду к директору и получу официальное распоряжение.
Одиннадцатиклассники разочарованно завыли. Все с надеждой смотрели на Барковского. Он стиснул зубы, подумал немного, потом сказал:
— Ясно, можно выйти?
— Нет! — резко ответил Лапиков. — Перемена была большой. Итак, все открываем Word, чистую страницу…
Однако Барковский ничего не стал открывать. Просто встал и вышел из класса.
