Глава 16
Алексей Сотников познакомился с отцом Миши Барковского еще в молодости. Это случилось в Новосибирске, в Академгородке. Отец Миши был крупным ученым, и он помог юному Алексею Сотникову сделать научную карьеру.
Сотников знал всю семью Барковских, часто видел и Мишу.
— Отец у Михаила нормальный, крепкий мужик, — рассказывал Сотников. — В людях он прежде всего ценил стойкость, силу духа. У него даже поговорка была такая: «Слабость — это преступление». Имелось в виду, что человек должен сам отвечать за себя, за свои поступки. Однако Миша понял эти слова иначе. Он увлекся идеями евгеники, «улучшения человеческой породы». Нашел где-то работы Ницше, Мальтуса. И стал проповедовать эти взгляды в школе, где учился: говорил об уничтожении «неполноценных», «человеческого мусора», выставлял в качестве образца древнюю Спарту. Однако учителя и одноклассники не оценили его проповедь и исключили его из школьного совета. Школу он окончил плохо, из вуза ушел… Лет семь я его вообще не видел. И вдруг в прошлом году он появился в моем офисе и попросил взять его на работу. Я взял… Но вскоре пожалел об этом…
…В тот день Сотников вызвал своего сотрудника Михаила Барковского к себе в кабинет для серьезного разговора. Когда Михаил сел перед ним, Алексей Петрович внимательно посмотрел на него. Длинные волосы, жидкая бородка, чтобы выглядеть старше. Дешевая, давно не стиранная одежда. Сотников покачал головой, сказал:
— Я многим обязан твоему отцу, и только поэтому пристроил тебя в этот проект. А ты вместо того, чтобы делать, что от тебя требуется, поссорился с клиентами…
— Их игра — полное дерьмо. Я просто им об этом сказал, — высокомерно заявил Михаил.
— Отлично! Тебе 24 года, ты разведен, бегаешь от алиментов. Университет ты бросил, выглядишь как бомж, но при этом не хочешь заниматься дерьмом. Чего ты вообще хочешь?
Барковский не колебался ни секунды.
— Власти и денег! — заявил он.
— Серьезно?
— Абсолютно.
— Этого я тебе не предложу.
— А я не за этим и пришел.
— А зачем?
— Я знаю, что сделать с этой игрой, чтобы она продавалась, — заявил Миша.
И достал из кармана флешку. Сотников вставил ее в ноутбук, быстро просмотрел. Спросил:
— Готов выступить со своими тезисами?
— Легко.
Сотников кивнул на дверь в углу кабинета:
— Там есть душ и бритва. Приведи себя в порядок.
Спустя час за столом для переговоров кроме Сотникова сидели еще три человека: инвестор, продюсер и разработчик игры «Школа жизни». У торца стола стоял Барковский. Теперь его было не узнать. Гладко выбритый, одетый в хороший костюм Сотникова, он был похож на мальчика-отличника из старшего класса или на студента. Он говорил:
— Кому интересно играть в вашу игру? Нельзя нарушить ни одного правила, не говоря уже о нормальном преступлении!
— Юноша, мы выпускаем нашу игру, которая приучит граждан жить по закону! — заявил продюсер. — Это станет для них залогом долгой и безопасной жизни!
— Но кто будет покупать эту чушь? — парировал Барковский. — Единственные люди, кому хочется поиграть во взрослую жизнь, — это подростки. Но не в такую же унылую тухлятину! Они это не купят!
Иностранец-инвестор, который очень внимательно прислушивался к словам юного критика, заметил:
— Насколько я помню, наша целевая аудитория — в том числе и подростки.
— Это правда, — сказал Сотников. — Но опрос фокус-групп показал, что подростки воспринимают «Школу жизни» как нечто морализаторское, и поэтому она им не интересна.
Он кивнул Барковскому, и тот вставил в компьютер флешку со своим вариантом игры. На экране замелькали сцены насилия, секса, убийств, гонок, боев без правил. Участниками были подростки.
— Плюньте вы на взрослых, сделайте ставку только на подростков! — вещал юный разработчик. — Дайте им делать в игре все, что захочется. Дайте им трахаться, убивать, гонять на тачках — все, чего им не позволяют в реальной жизни. А главное, покажите им, что значит быть сильным и побеждать слабого. Сделайте игру, где за это никого не наказывают, и все подростки будут ваши! Да, и назовите ее по-другому!
И на экране высветилось новое название: «Спарта».
— Но это незаконно… — осторожно заметил инвестор.
— И почти невозможно технически… — добавил разработчик фирмы.
— Зато очень выгодно! — парировал Сотников. — Почему бы не попытаться максимально точно выяснить, чего хотят подростки, о чем они мечтают? А потом дать им это в виртуальной реальности.
— Но сколько это займет времени? — спросил продюсер. — И как мы это сделаем?
— У меня есть идея, как быстро и качественно собрать данные, — заявил Сотников.
С этого все и началось…
…Сотников и Барковский вышли из машины возле здания школы. Михаил был коротко подстрижен, одет в школьный костюм. Он был практически неотличим от старшеклассников.
Спустя несколько минут они сидели в кабинете директора. Директор Русанов специально отвернулся от стола — якобы искал что-то в шкафу, чтобы не видеть, как Сотников складывает ему в ящик пачки купюр.
— Алешечка Петрович, вы меня буквально под монастырь подводите, — жалобно произнес он своим сладким голосом.
— Юрий Васильевич, сколько мы с вами знакомы, а вы все причитаете, — отвечал Сотников. — Вы же помните, что ни разу вам от меня вреда не было. Откуда же он теперь возьмется?
Услышав звук закрываемого ящика, Русанов повернулся и с улыбкой взглянул на Барковского. Спросил:
— Сколько же вам на самом деле лет, молодой человек?
— Семнадцать, — уверенно ответил «старшеклассник».
— Ну и молодец! Но… а если дети раскусят? Они же чувствуют все! У меня дочь в этом классе учится. Вдруг скажет мне: «Папа, что-то тут не так!»
— Ну, если вдруг, то мы все назад отыграем, — заверил его Сотников. — Это ведь недели на три. Максимум на месяц. И не забывайте, школа получит совершенно новый компьютерный класс!
— Эх, пользуетесь вы моим врожденным авантюризмом! — воскликнул Русанов. — Что ж, пошли знакомиться с классом, Миша Барковский!
…За разговором они и не заметили, как рассвело. Инга уснула в кресле. Крюков вдруг начал шарить руками по карманам.
— Черт, таблетки забыл… — пожаловался он. Было заметно, что ему нехорошо. — А что было дальше?
— Мы начали с того, что провели тест среди его одноклассников. Что бы они сделали, если бы имели полную свободу действий? Когда Барк принес результаты, я был разочарован. Сопли в сахаре… Один написал, что уехал бы в Штаты — играть в «Лос-Анджелес Кингс». Другой собирался пойти по стопам отца и стать хирургом. Третий… Все по правилам! Это был облом. Игра была им совершенно не нужна! Я наорал на Барка, сказал, что мы пролетели, что ему надо уходить.
— И что же Барк?
Сотников зло улыбнулся.
— Барк остался. Он обещал, что все изменится.
— Даже не знаю, кто из вас больший урод, — заметил Крюков.
Посмотрел на часы. Задумчиво произнес:
— Интересно. Что он сейчас им там объясняет?..
…В кабинете английского языка было необычно людно. Школьники сидели на своих местах, кроме Барковского — тот стоял у доски. На задних партах были Царева, Лапиков и Марина Ивановна. У входа стояли уборщица и вахтер — им было любопытно. Рядом примостился один из людей Шорина. Сам Шорин стоял в углу. Трудно было догадаться, что он здесь главный. Но вот он кивнул Барковскому, и тот заговорил:
— Уважаемые педагоги, школьники и родители! Должен вам кое-что сказать. Короче, я как бы не тот, за кого себя выдаю.
Худяков, не представлявший, о чем идет речь, решил повеселиться:
— Барк, если ты сейчас скажешь, что ты гей, я реально повешусь!
Барковский с удовольствием поддержал бы шутку, но знал, что ему этого не позволят. И продолжил:
— Мне двадцать четыре года…
— Чего?! — выдохнула Олеся.
— Мне двадцать четыре. Я в разводе, у меня есть сын, звать Степа…
— Господи, так вот оно что! — воскликнула Царева.
— Двадцать четыре года? — недоверчиво спросил Довженко. — Не понял. Это как?
— Дело в том, что я сотрудник компании, проводившей социологическое исследование среди подростков, — объяснил Барковский. — У руководства возникла идея попробовать такое… как бы… нетрадиционное внедрение. Вообще-то мы не планировали, что я задержусь так надолго…
Марат вскочил, тяжело дыша от волнения.
— Значит, все, что мы с тобой делали, это было… исследование?!
— Вы делали, — поправил его Барковский. — А я исследовал. Как-то так.
— Ну ты и козел… — Марат покачал головой. У него просто не было слов.
— Возможно, я козел. Я лгун, Я плохой, — легко согласился создатель «Спарты». — Но только вы спросите друг друга — хотите ли вы объясняться с полицией? А вдруг выяснится, что сводный брат директора — педофил и алкоголик — незаконно работает в школе? Что в кабинете по информатике по ночам снимают детское порно и что учителя перетрахались друг с другом до такой степени, что уже собачатся при учениках? А ученички-то… Вдруг выяснится, что учащиеся лучшего в районе класса совершили не по одному уголовному преступлению?
— Какому преступлению?! О чем ты говоришь?! — вскочила Царева.
— А у ребят спросите! Вон хоть у Марата! — торжествующе заявил Барковский.
Он развлекался! Он прекрасно себя чувствовал!
— Сука! — возмутился Марат.
И тут же получил отповедь Шориной:
— Заткнись!
На террасе ресторана Сотников продолжал свой рассказ:
— Директор Русанов умер, не пережив смерти дочери. Я попытался забрать Барка из школы, но он встал на дыбы. Нес какую-то чушь про то, что собирается куда-то поступать, что у него олимпиада по биологии, что он капитан школьной команды по баскетболу…
— Так он с ума сошел, ваш Барковский? — спросил Крюков. — Это все объясняет, так?
Сотников покачал головой.
— Вы не понимаете, что происходит с человеком, получившим власть над другими людьми. Ведь он создал сплоченную группу, которая подчинялась каждому его слову! Смотрела ему в рот. Шла, куда он говорил, и делала то, что он говорил. И все это произошло само, без всяких его усилий — просто он был старше. И потому убедительнее, вы понимаете, что происходит, когда классический лузер и неудачник, к тому же немного повернутый на Ницше, евгенике и теории расовой неполноценности, приходит к власти?
— Рождается Гитлер… маленький такой Гитлер… И ведь это вы выпустили джинна из бутылки…
— Вряд ли вам удастся предъявить мне какие-то обвинения, — заявил Сотников.
Но Крюков уже думал о другом.
— Его надо остановить! — заявил он.
— Я бы на вашем месте об этом не беспокоился.
— Почему это?
— Представьте, что сделали бы эсэсовцы, если бы после «ночи длинных ножей» фюрер сказал им, что пошутил, что он не фюрер, а только притворялся?
Крюков представил.
— Они… растерзали бы его! Этого нельзя допустить. Поехали!
Но Сотников покачал головой:
— Нет, я и с места не сдвинусь. Я не в состоянии, мне нужно поспать. Но у вас есть личный водитель, кажется?
И он кивнул в сторону спавшей Инги. Но Крюков не хотел ее беспокоить.
— Дайте вашу машину! Ну? Дайте ключи!
И Сотников протянул ему ключи…
…В кабинете английского языка подходила к концу придуманная Шориным «исповедь». После того как Марина Ивановна сообщила, что пора вызывать полицию, Барковский повернулся к ней:
— Вызывайте, Марина Ивановна! Вместе посмеемся.
Тут Шорин, который чувствовал, что все идет как-то не так, открыл рот.
— Уважаемые педагоги, хочу вас заверить, что компетентные органы присутствуют.
— И до сих пор бездействуют?! — возмутилась учительница биологии.
— Ну всем же ясно: в общих интересах будет не поднимать шума, — объяснил ей Барковский. — Я уйду, как меня и не было. А вы… живите тут.
Он уже повернулся к двери, чтобы идти, но тут произошло непредвиденное: Царева грузно осела на пол.
— Это сердце! Сердце! — закричала Марина Ивановна. — «Скорую» вызывайте!
— Я вызову! — откликнулась уборщица. — Несите в медкабинет!
Поднялась суматоха. Лапиков, Шорин и его сотрудник подняли директора и понесли ее из кабинета. Барковский хотел выйти вслед за ними, но Довженко неожиданно преградил ему дорогу.
— А поговорить? — угрожающе произнес он.
— Отстал от него, урод! — крикнула Шорина. — Миша, идем!
— Худя, убери ее, — приказал Довженко.
И Худяков подчинился: подхватил легкую Шорину, вынес ее из класса, вернулся и запер за собой дверь. Четверо парней обступили Барковского.
— Ну о чем тут говорить? — Барковский пытался свести все к шутке. — Дядя плохой, простите дядю…
Однако Худяков тихо произнес призыв:
— Спарта, алале!
И все четверо кинулись на бывшего лидера. За этой картиной с улыбкой наблюдал Юров — он так и остался сидеть на задней парте…
…Крюков остановил машину у самых дверей школы. Вышел, пошатываясь. Увидев стоящую рядом «Скорую», спросил вахтера:
— Кому это?
— Людмиле Михайловне на собрании плохо с сердцем стало! — объяснил вахтер. — Говорят, инфаркт. А ты чего такой белый? Тебе-то к врачу не надо?
— Потом… — отмахнулся Крюков. — Где эта тварь?
— Барковский? Так не выходили пока. Так в классе и сидят…
Крюков поспешил в школу. Никем не замеченный, он поднялся на второй этаж, подошел к кабинету английского. Возле двери на корточках сидела плачущая Шорина. Подняла к участковому заплаканное лицо:
— Спасите его! Они его убьют!
Крюков толкнул дверь плечом — та не поддалась. Тогда он разбежался, ударил всем телом и вышиб дверь.
У доски корчился избитый Барковский, весь в крови. Обманутые «спартанцы» пинали его ногами.
— Все, хватит! — заорал на них капитан. — Отошли все! В колонию захотели? Отошли, я сказал!
Заметил Юрова, скомандовал ему:
— А ты что сидишь? А ну вывел их всех отсюда!
Сам схватил Марата, оттолкнул его от Барковского. И увидел на глазах у парня слезы…
— А с ним что будет? — спросил Марат. — Так и уйдет? Так и соскочит?
— Я его арестую, — заверил Крюков. — Я посажу его, обещаю!
Он не заметил Шорину, которая вошла в класс вслед за ним. Между тем она слышала каждое слово. И эти слова впивались ей в сердце…
Из последних сил, на грани потери сознания, Крюков скомандовал:
— Ну, ушли все, я сказал!
Юров вытолкал одноклассников из кабинета. И тут же Шорина забила ручку двери стулом. После этого села на пол рядом с Барковским, с ненавистью взглянула на участкового, спросила:
— Посадите?! За что?!
У Крюкова не было сил отвечать, что-то объяснять. Он тоже сел рядом с Барковским, привалился к нему, измазавшись его кровью. Пощупал у него пульс. Попросил Шорину:
— Позови кого-нибудь… Что-то мне плохо…
Шорина взглянула на него, потом на Барковского. Тот прошептал:
— Пусть сдохнет… пусть…
Однако Ирине пришла в голову другая мысль, получше. Она взяла за запястье бессильно повисшую руку Крюкова… и вдруг сильно ударила себя этой рукой по лицу. Раз, еще раз… На ее губах появилась кровь. Крюков пробовал сопротивляться, но сил у него не осталось.
— Что… ты делаешь? — прошептал он.
А Ирина уже кричала:
— Помогите! Помогите кто-нибудь!
Рвала на себе блузку, царапал лицо. И продолжала звать на помощь. Дверь задрожала под мощными ударами, и в кабинет ворвался Шорин с двумя оперативниками. Склонился над дочерью:
— Что?! Ира, что?!
— Он напал на меня! — заявила Шорина. — Хотел изнасиловать. Миша заступился. И он его избил.
Шорин недоверчиво посмотрел на дочь, потом на Крюкова… Тот был без сознания. Шорин колебался; но затем он принял решение…
Крюкова уложили на носилки «Скорой помощи», и при этом, по настоянию Шорина, пристегнули к ним наручниками. И доставили не в обычную больницу, а в тюремную. Когда он пришел в сознание, ему сообщили, что против него возбуждено уголовное дело по обвинению в причинении тяжких телесных повреждений Михаилу Барковскому и покушении на изнасилование Ирины Шориной.
На очной ставке Ирина уверенно подтвердила, что Крюков давно к ней приставал, что он испытывал ненависть к Барковскому и напал на него. То же самое она заявила и на суде. А вот Барковского ни на следствии, ни на суде не было — Шорин разрешил создателю «Спарты» уехать в другой конец страны, и Барковский это немедленно сделал.
Анна Липатова на суде подтвердила, что Крюков был склонен превышать свои служебные полномочия, применять силу. И это сыграло свою роль при вынесении приговора — три года общего режима.
Крюков прожил эти три года, словно с закрытыми глазами. Он дал себе слово вернуться и довершить расследование, которое почти довел до конца. Довершить и наказать виновных в гибели Истоминой.
Поэтому, выйдя на свободу, он начал искать тех, кто мог бы ему в этом помочь. Ни Липатова, ни верная Тоша не согласились оказать хоть какую-то помощь. И лишь один из тех, к кому обратился бывший участковый, согласился ему помочь. Это был Игнат Лапиков. Он давно уже не работал в школе и перебивался случайными заработками. Однако он не забыл Настю Истомину. И когда Крюков заявил, что хочет отомстить за гибель Насти, Лапиков стал ему помогать. Используя свои навыки хакера, он нашел в Сети сведения обо всех бывших «спартанцах», и прежде всего о Барковском.
И был еще один человек, который оказал капитану большую помощь. Это был Максим Юров. Он смог восстановить точную картину гибели Истоминой — картину того, что произошло в тот день в спортивном зале и его раздевалке. И с этим рассказом Максим пришел к Крюкову в следственный изолятор, прямо накануне суда.
Вот что он сумел узнать…
…В кабинете английского языка царила рабочая атмосфера: девочки готовились к олимпиаде по биологии и делали рисунки на листах ватмана. Истомина вошла в кабинет, привалилась к двери, обвела глазами собравшихся. Первой ее заметила Суворова:
— Здрасьте, Анастасия Николаевна! Вы у меня дома сумочку забыли, я принесла. И лифчик ваш тоже там, если что.
Истомина подошла к столу, открыла сумочку, достала свой дневник, перелистала. Спросила:
— Кто вырвал страницы?
Все молчали. Учительница подняла голову и твердо заявила:
— Вам меня не запугать!
— Серьезно? — спросила Шорина.
Достала телефон, вывела на экран ту самую фотографию, показала Истоминой. Полистала — оказалось, что фотографий несколько.
— Всей школе отправлять? — деловито спросила Шорина.
— Вы ведь уже отправили Максиму. Кстати, зачем?
— Барк придумал, — ответила Суворова. — Сказал, так надежнее до вас дойдет.
— Барковского не будет в этой школе, — так же твердо заявила Анастасия Николаевна. — Через пять минут.
— Так отправлять? — глумливо спросила Шорина.
— Делай что хочешь.
Шорина нажала нужные кнопки и заявила:
— Ушло.
Истомина на миг прикрыла глаза, но не дрогнула. И молча вышла из кабинета. Последнее, что услышала, был веселый голос Шориной:
— Я пошутила!
Истомина не спеша, словно на прогулке, пошла по коридору, направляясь к лестнице. По дороге ей встретился Лапиков, потом уборщица Валентина Леонидовна, а под конец директор Царева. И все смотрели на нее осуждающе. Но она молча прошла мимо и поднялась в спортзал.
А в спортзале тем временем разыгрывался свой акт драмы. Четверо учеников одиннадцатого класса — Барковский, Довженко, Худяков и Галимов — стояли в строю, а учитель физкультуры произносил перед ними речь.
— Зря вы меня унижали, ребятки, зря, — говорил он. — Какой бы я ни был. Теперь мой черед. Я видел, как вы ту женщину с крыши сбросить собирались, видел. Как раздели ее, как били, видел. А это уголовщина. И знаете что? Я дам показания. Пойду в полицию и расскажу им все.
— А чего сразу не пошли, Владимир Ованесович? — спросил Барковский. — Может, есть какой-то альтернативный вариант? Может, мы можем для вас что-то сделать? Загладить, так сказать, вину?
Именно этого Баграмов и ждал! Помолчав немного для важности, он изрек:
— Триста тысяч. Не так много за молчание. И за моральный ущерб.
— Вот козел! — выдавил Довженко.
И Баграмов немедленно отреагировал:
— Четыреста!
— Не так и дорого… — сказал Барковский. — Но у меня есть другое предложение…
Внезапно он шагнул вперед и с размаху ударил учителя между ног. Тот, согнувшись, осел на пол…
…Вошедшая в спортзал Истомина увидела дикую картину: четверо парней мочились на корчившегося на полу учителя. Она кинулась на них, стала бить своими слабыми кулачками. А они только смеялись.
— О, Настя проснулась! — воскликнул Довженко.
— Не выспалась, кажись! — заметил Худяков.
Истомина помогла Баграмову подняться, достала из сумки платок, дала ему, чтобы он мог вытереться. Повернулась к ученикам.
— Вы звери! Хуже, чем звери, — фашисты! Эсэсовцы! А ты, Барковский… Грязный, лживый, жестокий, трусливый недоносок! Я поняла. И если ты сию же минуту не уберешься навсегда, все ребята узнают, что ты им врал! Ты вырвал страницы из моего дневника? И куда ты их дел, интересно?
Нет, Анастасия Николаевна не была сломлена шантажом и не собиралась кончать с собой! Она была готова идти против мерзавца до конца. И Барковский это понял. Он схватил учительницу за руку и потащил к раздевалке.
— Пошли, покажу, куда я их дел! — пообещал он.
— Пусти! — закричала Истомина, отбиваясь.
Тогда лидер класса зажал ей рот и крикнул своим спартанцам:
— Спарта, алале! Помогли, быстро!
Они подчинились. Схватили учительницу за руки, за ноги, занесли в раздевалку. Бросили на скамейку. Но она и здесь продолжала бороться.
— Только попробуй меня тронуть, мерзавец! — крикнула она Барковскому. — Мальчики, что вы делаете? Как вы можете его слушаться? Что с вами?
Барковский ухмыльнулся:
— Все здесь меня слушаются, все! Не поняла еще?! «Мальчики»! Эти мальчики тебя сегодня ночью чудом не трахнули, дура! Этот вот мальчик фломастером у тебя на сиськах смайлики рисовал — заметила? А этот…
— Это все ты, я знаю!
— Правда?!
Барковский с силой разорвал у нее на груди блузку и отошел в сторону.
— Я тебя пальцем не трону! А вот они… Ну что, спартанцы, кто сильный? Давай, Худя! Или ссышь? А ты, Марат?
— Давай я! — вызвался Довженко.
И шагнул к учительнице.
— Нет! — отчаянно крикнула Истомина.
Она вскочила, оттолкнула Барковского, увернулась от Довженко… К двери было не пробиться — там маячили Худяков и Галимов. Тогда она вскочила на скамейку, оттуда на подоконник. В этот момент в раздевалку вбежал Баграмов. Крикнул:
— Не надо!
— Стой, идиотка! — вторил ему Барковский.
Но он не отошел, он пытался ее схватить, и она вновь отскочила, спиной разбила стекло и полетела вниз…
Все застыли, не зная, что делать. Все, кроме Барковского. Он подошел к Баграмову, сказал:
— Значит, так. Ты нас заставил раздеться и лапал. Тут вошла Настя, заорала. Ты за ней погнался, и она от тебя сиганула.
Баграмов сжал руки:
— Нет! Умоляю!
— Тогда забудь, что ты видел, понял?!
И учитель покорно кивнул. Барковский обернулся к остальным:
— Значит, так, спартанцы. Шел урок. Она вошла сама не своя, побежала в раздевалку. Мы офигели, ничего не поняли, пошли следом, а она уже внизу. Ясно?! Я спрашиваю: ясно?!
И он дождался, пока каждый из них кивнет…
— Как ты узнал? — спросил Крюков, когда Максим закончил свой рассказ.
— Да так… Поговорил с каждым по душам. Так-то они спартанцы, конечно. А дашь по печени разок — слабеют. Я пытался следователю рассказать, как дело было, но он, похоже, заряжен.
— Как же он тебе разрешение на свидание дал?
— А тетя Тоня помогла!
— Тоша? Ну, привет ей…
— Что я могу для вас сделать? — спросил Максим.
— Да ты уже сделал, — отвечал Крюков. — Пришел вот…
Подошел конвоир, показал на часы: пора. Крюков поднялся. И тогда Юров поспешно высказал последнее, важное для него:
— Вы только не смейтесь… Я в школу полиции поступать решил. Хочу, как вы… Как думаете?
Крюков не ответил. Скорчил скептическую мину — дескать, а оно тебе надо? И его увели…
А спустя три года, уже после выхода из колонии, Крюков получил еще одну порцию информации, на этот раз от Лапикова. Они встретились в интернет-кафе, где Игнат был завсегдатаем. Он открыл перед Крюковым экран и стал докладывать:
— Довженко сидит за разбой. Сразу после школы он ушел из хоккея, связался с какими-то уродами. Палий замуж вышла за тренера. Уехала в Белоруссию, спорт бросила, нарожала сразу. Судя по фото, пьет. Суворова никуда не поступила. Вместе с Мелковой в какой-то бизнес ввязались, прогорели. Сели на наркоту, шляются по клубам, выглядят как проститутки. Марат Галимов пропал — страница удалена, видите? Но я нашел его… в списке жертв. Клиника у нас наркологическая сгорела. Худяков устроился в какую-то фирмочку, сейчас под следствием — какие-то махинации… А из хорошего только вот: Наташа Белодедова в Германии, вышла замуж, родила, все у нее хорошо. А вот и Юров.
И показал фотографию во весь экран: Максим Юров в форме младшего лейтенанта полиции.
— А Шорина? Что Шорина? — спросил Крюков.
— Шорина… Беременная сдавала экзамены, потом родила мальчика. С врожденной патологией, слабенького… Не спасли… А этот упырь как исчез тогда, так и не вернулся к ней. Тут у нее, видимо, начался послеродовой психоз…
— Суицид?
Лапиков молча кивнул. Крюков допил кофе. Поднял глаза на висящий на стене телевизор. Там шла какая-то политическая передача. Одно лицо показалось Крюкову знакомым. Он пригляделся к стоящей на столе табличке. Там значилось: «Алексей Сотников, политолог».
— А «Спарта»? Продается еще? — спросил он.
— А то! Третья часть вышла. Люди ночами в очереди стояли, когда она в продаже появилась. Полмира играет. Да сейчас каждая вторая игра такая.
Крюков пристально посмотрел на бывшего учителя информатики. Остался еще один вопрос — самый важный. И Крюков его задал:
— Ты… нашел его?
Лапиков кивнул и протянул ему флешку…
…В новой школе, одной из лучших в городе, шел урок в одиннадцатом классе. Школьники внимательно слушали учителя. По их лицам было видно, что преподаватель пользуется у них большим уважением. Это был Барковский.
— Да, вы знаете, чего хотите добиться в жизни, — говорил он. — Но какой ценой? Через что вы готовы пройти, чем пожертвовать ради достижения цели? Спрошу жестче: от чего или от кого вы готовы избавиться, чтобы набрать скорость на своем пути? И еще один вопрос: кем по-настоящему стыдно быть?
С задней парты донесся чей-то голос:
— Нищим!
— Чушь! — ответил учитель. — Бедность не порок. Слабость — вот преступление!
И он выписал эту мысль на доске. Он не заметил, что дверь класса чуть приоткрыта и оттуда за ним наблюдает Крюков…
…Барковский, постоянно оборачиваясь, поднимался по лестнице недостроенного здания — того самого, в котором так любили собираться «спартанцы». За ним с пистолетом в руках неотступно шел Крюков. Идти ему было тяжело, лицо было бледным, но он шел.
Один этаж, еще один… И вот они выбрались на площадку верхнего этажа. Тут все еще валялись скамьи, на которых сидели одиннадцатиклассники. Барковский по команде Крюкова встал на краю площадки, спиной к обрыву.
— И что теперь? — спросил он.
— Ничего, — ответил Крюков. — Игра окончена.
— Странно, что ты не понял, — высокомерно ответил Барковский. — Это я решаю, когда она заканчивается.
Он сделал шаг назад — и исчез.
Крюков подошел к месту, где он только что стоял, сел. Заметил лежащую проволочку. Поднял ее и стал скручивать из нее фигурку…
