Глава 26

Песня из далекого-далекого детства не выходила из головы с утра. Инга никогда не слышала ее «живьем», только запись, но эти жесткие, неровно брошенные аккорды «Машины» и подрагивающий голос зацепились за краешек памяти и остались там будоражащим предчувствием юного бунта. Только не думать, только не паниковать! Инга допила кофе вместе с горькой жижей с донышка.

Черная водолазка, джинсы, низкий хвост, минимум косметики — сегодня ей нужно слиться с толпой, со стенами, стать человеком без лица, тенью. Она смотрела на себя в зеркало. Острые скулы, впалые щеки, покрасневшие глаза — воин, безжалостный и решительный. Как все пройдет? «Пусть! Будет! Как! Будет!» — пересчитывал ступеньки в подъезде ее внутренний голос.

В машине все трое молчали. Костик курил в приоткрытое окошко, Олег крутил настройки фотоаппарата, Инга следила за стрелкой навигатора в телефоне, понимая, что не может заставить ее двигаться быстрее. Они опаздывали.

Костик уже вырулил на Загорянскую, медленно катил мимо машин с водителями и телевизионных микроавтобусов — искал парковку. Свободных мест не было. Прямо на дороге расставляли свои штативы операторы в попытках выстроить хороший кадр — ломаную линию исторического конструктивистского фасада и афишу предстоящего события. Быстрым шагом проходили ВИПы с помощниками, пресс-секретарями, а кое-кто и с охраной. Между ними сновали продюсеры телеканалов, на ходу договариваясь об интервью. Организаторы мероприятия в протокольных белых рубашках — белый верх — черный низ, бейджики со звездой Давида — пытались наладить хоть какой-то порядок и отогнать случайных прохожих от парадного входа. Надо всей этой суетой висело, чуть покачиваясь на ветру, огромное полотно с портретом главного героя и надписью на русском и иврите «Спасающий жизни. Рудольф фон Майер 1902–1967».

Легкий озноб прокатился по спине адреналиновой волной, от лопаток до макушки, коротко отозвался привкусом железа во рту, как будто залпом выпила стакан газировки. Инга вдруг вспомнила это чувство — предвкушение настоящей репортерской работы, жесткой, состязательной, полной взаимовыручки и завистливой ревности коллег по пресс-пулу, готовых навалиться стаей на героя или событие и отхватить самое лакомое — каждый свое. Это — ее жизнь. Это — ее мир. Был, подумала Инга. Ей стало обидно и легко одновременно.

Песня в голове закончилась. Инга не без удовольствия отметила, что все знакомые журналисты, которым она накануне закинула информацию о мероприятии, пришли и работают. Телеканалы, агентства, интернет-редакции, радио, даже блогеры — почти все были здесь. Что и требовалось. И тут она увидела Майкла. Он стоял чуть поодаль, что-то втолковывая двоим неизвестным ей молодым ребятам.

Костик втиснулся между черной «Ауди» и вэном с логотипом Первого канала. Штейн полез в багажник за аппаратурой.

— Эта выставка — еще одна неизвестная страница времен Второй мировой войны. История еврейского народа, история семей, разделенных и уничтоженных войной. — Рядом с Ингой наговаривал в камеру стэнд-ап репортер программы «Время». — Но это — в первую очередь история подвига по спасению евреев и история главного героя сегодняшнего дня — Рудольфа фон Майера. В Москву приехал его сын, известный коллекционер Отто фон Майер.

Инга переползла по заднему сиденью на другую сторону и вышла из машины, тихо прикрыв дверь. «Вы еще не знаете, что вам предстоит увидеть!» Майкл, найдя ее в толпе входящих в здание, улыбнулся и сделал знак рукой «все ОК!»*

В зале свободных мест уже не осталось. Штейн ввинтился в плотный строй журналистов, стеной вставших между рядами кресел, разворачивал штатив. Инга и Майкл примостились у стены рядом со струнным квартетом, который играл что-то печальное из Шопена. На подиуме над столом президиума висел тот же плакат, что и у входа. За столом разместились директор Центра, рядом с ним — Отто фон Майер с переводчиком, люди из МИДа и Министерства культуры, посол Израиля, главный раввин России. Последним в зал вошел депутат Петряев вместе с элегантной пожилой женщиной. Они, улыбаясь, тихо разговаривали на ходу.

— Клара, жена Отто, — шепнул Майкл.

Петряев проводил Клару в первый ряд, любезно придерживая рукой стул, пока она садилась. Потом поднялся на сцену и занял место в президиуме.

Репортеры и техники, загромоздив стол микрофонами, отбежали в проход. В зале стихло.

— Добрый вечер. Рад приветствовать вас в этот исключительный день.

Директор Центра обвел аудиторию грустными глазами.

— За годы, прошедшие со времен Второй мировой войны, группа еврейских общин и наш Центр много сделали, чтобы рассказать миру об испытаниях, пришедшихся на долю евреев. Я благодарю и всегда буду признателен всем, кто поддерживает нас в этом бесконечно важном деле.

Директор церемонно раскланялся в сторону представителей министерств и посольства. Поклоном ответил только Петряев.

— Но сегодня — и день, и случай особый, который не так часто нам выпадает. Сегодня мы говорим не о печальном, а о светлом и высоком — о героизме и самопожертвовании. Представьте себе — Рудольф фон Майер, находясь в центре захваченной фашистами Европы, несколько лет организовывал вывоз евреев на безопасные территории. День за днем, семью за семьей. Это угрожало его жизни не меньше, чем другим, но господин Майер был истинный подвижник. И об этой героической работе никто не знал десятилетиями! У меня, пожалуй, все. Остальное вам расскажут документы. Хочу лишь обратиться к сыну Рудольфа фон Майера: спасибо вам, Отто, за вашего отца, и от России — спасибо, ведь некоторые спасенные были и навсегда останутся нашими соотечественниками!

Он поклонился Отто, в зале захлопали. Поправляя черные одежды, встал главный раввин России.

— Вы знаете, наш народ прошел через многие трагедии. Нас подвергали гонениям, лишали родины, преследовали, убивали. Двадцатый век — черный век в истории человечества и нашего народа. Массовые истребления евреев происходили по всей Европе — Испании, Франции, Германии, Австрии, Польше, Украине. Тем дороже каждая история о спасении. Мы ценим это и благодарим любого, кто помог сохранить жизнь хотя бы одному еврею. Рудольф фон Майер спас сотни. Его семья не будет забыта.

На экране появились кадры из гетто — изможденные люди с нашитыми на одежду шестиконечными звездами, очереди пухнущих от голода детей, сцены расстрелов. Концентрационные лагеря — Дахау, Освенцим, Заксенхаузен, Бухенвальд, Плашов, Равенсбрюк, Собибор.

Раввин продолжал.

— Это страшное преступление. Фашистская Германия погубила в лагерях несколько миллионов евреев. Нас обвинили во всех смертных грехах, лишили имущества, а потом отправили на бойню как скот. Но благодаря таким людям, как Рудольф фон Майер, мы не исчезли с лица земли, мы остались на этом свете, мы живы. Я прочитаю короткую молитву. Давайте помолимся вместе, неважно, какого вы вероисповедания.

На экране появился текст на двух языках, раввин закрыл глаза и, шумно глотнув воздух, заговорил нараспев на древнем языке. Его немолодой голос звучал сначала тихо и нетвердо, словно преодолевая старческую немощь, но постепенно, как мелодия, поднимался вверх, набирал силу и, наконец, наполнился неожиданно звонкими и чистыми нотами.

Ширламаалотэсаэйнай эл эариммеаинявоэзри:

Песнь ступеней. Поднимаю глаза мои к горам — откуда придет помощь мне?

ЭзримеимАшем осе шамаимваарец:

Помощь мне от Господа, сотворившего небо и землю.

Аль итенламотраглеха, аль янумшомреха:

Он не даст пошатнуться ноге твоей, не будет дремать страж твой.

Ине лоянум вело ишан Шомер Исраэль:

Вот, не дремлет и не спит страж Иисраэйля.

АшемшомрехаАшемцильха аль яд еминеха:

Господь — страж твой, Господь — сень для тебя по правую руку твою.

Йомамhашемешлоякекавеяреахбалайла:

Днем солнце не повредит тебе и луна — ночью.

В зале стало темно, только один луч освещал портрет Рудольфа фон Майера. Раввин смолк, закрыв глаза, провел руками по лицу и сел. Стояла абсолютная тишина.

Шумно отодвинув стул, встал Отто. Он прошел за спинами президиума к трибуне, за ним семенил переводчик. Отто достал маленькие очки и листки бумаги, расправил их, потом отложил и, глядя на жену, которая смотрела на него, как будто молясь, медленно заговорил, не читая.

— Этого дня я ждал несколько десятилетий. И мне так трудно говорить. Начну с официальной благодарности. Спасибо Национальному Центру «Наследие» за оказанную отцу честь, также благодарю депутата Государственной думы господина Петряева за содействие в организации этой выставки.

Петряев, не вставая с места, приложил руку к сердцу, а другой сделал жест в сторону Отто: мол, смотрите на него, это его праздник, все почести ему.

— Мой отец, как и многие люди его поколения, мало рассказывал о войне. В нашей семье это была закрытая тема. Мы долго не знали о его деятельности, лишь много лет спустя отец вскользь упомянул, что помогал некоторым семьям. И все. И только после его смерти, в архивах, мы нашли подтверждение его словам — и поняли, сколько он сделал! Я горжусь им, горжусь носить его имя. Он был скромным человеком, спокойно и счастливо жил в Лейпциге вместе с семьей. Посмотрите, в городе мирно уживались немцы, поляки, русские, евреи.

На экране появились фото довоенного города — небольшие дома в окружении садов, матери на прогулке с детьми, городской парк, кирха, синагога. Отто продолжал, медленно подбирая слова.

— На его глазах этот Лейпциг из уютного, утопающего в цветах райского уголка превратился в ад. С приходом к власти нацистов все переменилось, будто в людей вселился дьявол. Начались разговоры о расовой теории, а за этим — обвинения, доносы, унижения, погромы.

По экрану двинулись колонны нацистов. Вскинутые в приветствии руки, молодые, полные восторга лица.

— Каждый должен был сделать выбор. Мой отец не хотел убивать, он решил помогать людям, хотя знал, как это опасно.

Отто вытирал пот со лба. Клара сложила руки в молитвенном жесте — только бы сердце выдержало!

— Он не мог равнодушно смотреть на бесчеловечность и насилие.

Когда пел раввин, Инга почти забыла, зачем они здесь. Но теперь каждое новое слово, звучащее с трибуны, стремительно возвращало ее в сегодняшний день. Ей вдруг показалось, что она падает. В бессильной злобе она прижалась спиной к стене, нашла глазами Майкла. Тот что-то быстро набирал в телефоне.

Изображение за спиной Отто зарябило, пошли полосы, звук в динамиках захрипел и оборвался, мигнул свет во всем зале.

Отто замолчал и посмотрел на Клару — она закрывала рот трясущейся ладонью. Обоим на секунду показалось — это дежавю, так уже было, тогда, в Лондоне, на аукционе, когда он упустил «Бессонницу» — внезапно начала отказывать аппаратура — то же мерцание, та же ледяная беспричинная тревога. Сердце сжало костлявой рукой. Отто смахнул пот, мокрые ладони скользили по кафедре. «Показалось, это просто совпадение, сейчас все наладится, и я продолжу!» — Жажда залепила горло, он пил воду, но легче не становилось.

Проектор включился также неожиданно, как и погас, свет вернулся, на микрофоне загорелась зеленая лампочка.

Отто продолжил чуть хрипло:

— Я не могу сказать точно, как отец спасал этих людей и что ему пришлось пережить. У нас есть свидетельства порядка 150 человек, которым он помог — ночью, через кордоны полиции, подкупая нацистов, он вывозил семьи за пределы страны. Отец до войны был коллекционером, он тратил вещи из своей коллекции, чтобы выкупать жизни евреев. Вот они, эти люди…

Но вместо спасенных семей появились фотографии груды изможденных человеческих тел, корпуса концлагеря, газовые камеры, сцены расстрела. По залу прокатился ропот удивления. Отто, не замечая, что происходит за его спиной, продолжал:

— Отец к концу войны стал практически нищим, но это было не важно — главное, что его совесть была чиста.

Майкл незаметно для окружающих продолжал свою работу — выводил на проектор все новые и новые картинки. Теперь весь экран занял потемневший лист бумаги с готическим рукописным шрифтом:

«Расписка. Я, Рудольф фон Майер, получил от Михаила Пельца материальные ценности в виде ювелирных украшений в счет оплаты услуг по отправке Михаила Пельца и членов его семьи в количестве четырех человек за границы Германской империи. От 18 ноября 1938 года».

Смена кадра. Текст:

Михаил Пельц умер в концлагере Бухенвальд.

Зинаида Сара Пельцумерла в концлагере Освенцим-Биркенау.

Руфина Сара Пельцумерла в концлагере Освенцим-Биркенау.

Анна Сара Пельц умерла в концлагере Терезиенштадт.

Звонкий закадровый женский голос читал перевод документа.

Вчера, уже ближе к ночи, Инга начитала для Майкла текст поверх видео, которое смонтировал для них Штейн.

Отто запнулся, услышав голос из динамиков и, как пловец, набирающий воздух, обернулся через плечо — он, наконец, увидел, что происходило за его спиной. Еще один потемневший документ, написанный таким знакомым почерком — почерком отца. И снова голос Инги:

«Я, верный слуга Рейха и лично Фюрера, довожу до вашего сведения, что еврейская семья Пельц в составе: Михаил, Зинаида Сара, Руфина Сара, Анна Сара пыталась совершить побег с разрешенного места жительства за пределы страны. Михаил Пельц обратился ко мне за помощью в содействии к побегу и в качестве оплаты услуг передал следующее: 1. Перстень: золото, сапфир около 0,5 карат, 2. Серьги: золото, рубины, 3. Цепочка: золото, 5,91 гр».

Шум нарастал, за сценой бегали люди, кто-то включил верхний свет, журналисты в зале переговаривались в голос:

— Это бомба, снимаем, снимаем!

В президиуме представитель МИДа тянул из кармана телефон. Раввин закрыл лицо руками. Только директор Центра продолжал натянуто улыбаться.

Отто развернулся, привалился спиной к кафедре и не отрывал глаз от экрана. С трибуны сыпались листки с его речью. Это был крах. Крах всего — его имени, репутации, семьи.

На экране кадры сменялись один за другим: ордер на арест Михаила Пельца, протокол допроса и распоряжение об отправке в концлагерь, список ценностей, за сокрытие которых его взяли — все документы, которые Майкл нашел в архиве ITS. Кто-то выкрикнул:

— Что происходит? Кто этот человек?

— Что это за документы? Майер убийца?

Майкл пробирался к трибуне. Отто, бледный и растерянный, увидел его на ступенях сцены, вытянул руку вперед, словно пытаясь отогнать наваждение, и закричал по-немецки:

— Scheisse! Nein! Weg! Weg!

Майкл взял микрофон.

— Господа, позвольте мне сказать несколько слов! Пожалуйста, тише. Это очень важно.

Зал утих.

— Меня зовут Майкл Пельц, я американский гражданин. Но также я — внук Михаила Пельца, эмигранта из России. Вы видели его имя на экране сейчас. Мой отец единственный из семьи, кто выжил. Я вел расследования несколько лет — как погибла семья Пельц. Мне помогали друзья и многие честные люди, в том числе граждане Германии, Израиля и России.

Майкл нашел глазами Ингу, хотел улыбнуться, не смог.

— Мы нашли документы вместе — вы видели их минуту назад. Я имею экспертизу: расписка и анонимные доносы — они написаны одним человеком. Его имя — Рудольф фон Майер! Всего я нашел около трех тысяч таких документов! Рудольф фон Майер — не тот, за кого себя выдавал! Простите, рэббе, но все, что вы слышали сегодня, — неправда. Вы молились за убийцу.

Отто что-то кричал переводчику, тот переводил в зал:

— Это клевета и подлог!

Журналисты с камерами и микрофонами подлетели к сцене. На ступенях, оттесняя прессу, встали организаторы мероприятия. Майкл, не обращая внимания на Отто, кричал через их спины репортерам.

— Рудольф фон Майер во время войны придумал конвейер — обещать спасение евреям, забрать у них самое ценное. Потом он писал на них донос в гестапо! Жизнь и кровь многих людей стоит за его коллекцией, за каждой вещью! Его не раскрыли тогда, не было суда. Отто фон Майер сделал себе имя на крови, он прекрасно знает, откуда самые ценные предметы в его коллекции.

Инга схватила за рукав Штейна, у нее самой подкашивались ноги.

— Ничего, старушка, скоро их всех пересажают, — шептал ей Штейн, продолжая снимать как заведенный. — Они будут являться тебе только по ночам.

— Господа, это не все. Я хотел бы показать вам еще что-то важное.

Камера вела панораму по большому хранилищу: на металлических стеллажах были расставлены предметы искусства — картины, графика, скульптура. Между ними ходили люди в форме.

— Я передал все документы в Интерпол. Несколько часов назад вся коллекция Отто фон Майера арестована в Германии. Имеется международный ордер на его арест тоже.

Отто задыхался, открывал рот, пытаясь ухватить немного воздуха, но легкие не слушались. Среди общего столпотворения только Клара оставалась сидеть на своем месте. Она, закусив края белого платка, не мигая смотрела на мужа. Отто удалось, наконец, собраться с силами, и он крикнул в микрофон:

— Ложь, это ложь! Вы не должны верить этому человеку! — Переводчик бесстрастно продолжал делать свою работу. — Это голословное обвинение и наговор. Если бы мой отец был виноват, его бы судили после войны. Но этого не было, нет приговора! Немецкий народ раскаялся, мы платим за свои ошибки, мы помогаем всем — евреям, беженцам, всем! Да, многие говорят, что это неправильно, но мы делаем это. И мой отец помогал! Я хочу, чтобы все знали — он спасал людей, а когда не мог — спасал искусство. Великое искусство, которое уничтожали нацисты. Была война, было много несправедливости, людей убивали, да, но мой отец сохранил уникальную коллекцию, чтобы ее могли увидеть потомки. Я не понимаю, в чем этот человек меня обвиняет? Почему меня арестовывают? Я не нарушал закон!

Он побледнел, навалился грудью на трибуну и замолк. Из первого ряда зала встала Клара и молча вышла из зала. Отто перестал для нее существовать.

Двое молодых неизвестных, с которыми беседовал Майкл перед входом, отделились от толпы и подошли к Отто. Они что-то тихо говорили ему, он пятился от них, пошатываясь, пока не споткнулся о провода и не рухнул на пол. Молодые люди подхватили его, усадили на стул и надели наручники. Но Отто продолжал сползать вниз. Тогда один из молодых людей что-то быстро стал набирать в телефоне.

— Снимай, сейчас подохнет прямо здесь! — раздалось в зале.

Часть телекамер обернулась в сторону Майера. Ему расстегнули рубашку, стали делать искусственное дыхание. Опешившая охрана, наконец, очухалась и закрыла широкими спинами лежащего без сознания Отто.

— Как вы раскопали эту историю? Как бы вы наказали Отто фон Майера? Что, вы думаете, сделают с его коллекцией?

Майкл продолжал свою импровизированную пресс-конференцию.

— У меня есть еще вам сказать. У меня есть много доказательств, что Отто фон Майер продолжал собирать свою коллекцию незаконным путем. В России у него есть группа сообщников, это высокие чиновники, вы называете их «крыша», они снабжают его ценными предметами искусства. Я надеюсь, что они пойдут в суд тоже.

Инга внимательно смотрела на президиум. Директор давно перестал улыбаться и сосредоточенно уткнулся в какие-то бумаги перед собой. Главный раввин что-то не переставая нашептывал послу Израиля, который сидел с каменным лицом. Представители МИДа и Министерства культуры растворились немедленно, как только начался весь этот бедлам. Петряев оставался до последнего, осуждающе кивая на слова Майкла, но потом встал, поднес телефон к уху, как будто ему позвонили, и, не глядя ни на кого, удалился в темноту за сценой.

«Вот выдержка!» — подумала Инга и в эту же минуту увидела перед собой обвешанного фотоаппаратами Штейна и мокрого, взъерошенного Майкла.

— Мы сделали это! — Майкл улыбался во весь рот.

— Петряева видела? — Штейн, шумно дыша, укладывал аппаратуру в кофр. — Как там говорят теперь в новостях? «Его машину в последний раз видели в аэропорту Шереметьево»? Уйдет же, сука, неприкосновенность, то да се. Ладно, похоже, все получилось, пошли курить.

Не заезжая на пандус зоны вылета, машина депутата Петряева свернула вниз с эстакады и нырнула на стоянку ВИП-зала Терминала Д. Он достал удостоверение, шагнул в проем распахнутых стеклянных дверей. Охранники за ним еле поспевали. Валерий Николаевич был в бешенстве.

— Узнай ближайший рейс в Лондон, — кинул через плечо. — Карточку возьми. Сразу билет оплатишь.

Оставив охранников разбираться с кассой, Петряев прошел в зал ожидания, плюхнулся в большое овальное кресло, сгреб со столика барную карту. Нашел глазами официанта, ткнул в строчку меню:

— Двойной!

Он откинулся на спинку кресла, достал из карманов два мобильных телефона, положил перед стобой. Телефоны поочередно мигали беззвучными вызовами. Петряев посмотрел: на одном было шесть пропущенных, на другом — десять.

Быстро пролистнул пропущенные звонки, скопом удалил.

— Не о чем мне с вами, козлами, разговаривать. — Петряев отключил оба телефона, экраны погасли. — Ничего у вас на меня нет. Хрен достанете, руки коротки, — зло прошептал мертвым телефонам.

— Валерий Николаевич, приглашают на посадку. — Над ним склонился охранник. — Как же вы без вещей-то…

— Справлюсь. — Петряев поднялся. — Там все есть, а чего нет — куплю на месте.

— Вот, возьмите. — Охранник протянул посадочный и кредитку.

— Карточку себе оставь. И это тоже. — Отдал телефоны. — Ну, бывай.

— А как же дальше? — Охранник совсем растерялся.

— Понадобишься — найду. — Петряев развернулся и зашагал к воротам. — Такой канал запороли, суки! — процедил сквозь зубы.

Официант с подносом, на котором стоял стакан с внушительной порцией виски, равнодушно поставил его обратно на барную стойку.