Глава тридцать вторая

– Насколько хорошо вы знали преподавателя Ледюка? – спросила Изабель Лакост.

Она посадила Амелию справа от себя, а двоих мужчин – дальше за столом, справа от кадета, и голова Амелии была повернута к ней, и только к ней.

Этот метод Лакост освоила на заре своей карьеры в отделе. Если многие следователи-мужчины применяли тактику устрашения, когда два или три агента окружают подозреваемого, выстреливают в него вопросами, пытаются выбить из равновесия. Лакост предпочитала иной метод.

Она создавала атмосферу безусловного доверия. Некое подобие заговора. Изабель Лакост не удивлялась, когда эта тактика хорошо срабатывала с женщинами, которых она допрашивала. Удивляло то, что ее метод так же хорошо работал и с мужчинами.

К жесткому напору они были подготовлены, но не имели защиты против доверительного, даже дружеского разговора.

– Не очень хорошо, – ответила Амелия. – Профессор Ледюк читал курс по предотвращению преступлений.

– Я помню, как ненавидела этот курс. Я хотела узнавать про оружие и тактику, – со смешком сказала Лакост. – Он был хорошим преподавателем?

– Не очень. Я думаю, что и он не очень любил свой предмет. Он ведь прежде возглавлял академию, верно?

– Неофициально, но по существу да, возглавлял. Пока не пришел месье Гамаш.

Амелия кивнула.

Изабель Лакост внимательно смотрела на нее. Она видела то, о чем говорил Бовуар. Кадет Шоке в любом месте оставалась бы белой вороной, а особенно в Полицейской академии Квебека. Она выделялась на фоне других. Но, кроме того, выпадала из ряда вон.

Лакост обратила внимание на пирсинги. Колечки и штифтики, похожие на пульки. Девушка, пронзенная во всех местах. Может, это удерживает ее как единое целое. Как Железного Дровосека из страны Оз. В поисках сердца.

Из-под ее одежды то и дело вылезали края татуировок.

Глаза, обращенные к Лакост, были яркие, вопрошающие. Тлеющие, но не горящие. Однако дыма без огня, как известно…

Это была молодая женщина удивительного интеллекта и проницательности. Девушка, не боящаяся быть не такой, как все. Но это не означало, что она ничего не боится.

Изабель знала, что у каждого есть свои страхи. Может быть, молодая женщина боялась быть такой, как все.

Она, вероятно, очень одинока, подумала Лакост. Мы все ищем утешения в чем-нибудь. Кто-то – в дружбе, семье, вере. Кто-то – в наркотиках, алкоголе, еде, азартных играх или добрых делах. Кто-то – в случайных связях. Они замаскированы под человеческие контакты, но ближе к ненависти, чем к симпатии. И уж конечно, не являются любовью.

Желина открыл было рот, но тут же закрыл его под испепеляющим взглядом Лакост.

Жан Ги Бовуар сидел, сжав губы, чтобы не улыбнуться. В прошлом он видел немало таких взглядов. И сейчас порадовался, что они действуют не только на него.

– Вам нравился Герцог? – спросила Лакост.

– Я его не знала.

– Я вас тоже не знаю, но вы мне нравитесь. Мне нравится ваша смелость.

Это было правдой. Изабель Лакост знала, сколько мужества требуется от Амелии Шоке, чтоб встречать каждый новый день. В одиночестве.

Глаза Амелии распахнулись, маленькие руки сжались в кулаки. Но она ничего не сказала.

А Изабель стало любопытно, когда в последний раз кто-нибудь говорил Амелии, что она нравится.

И еще она думала о том, как заставить эту настороженную девушку раскрыться.

– «Ваш, фавориты, праздник пуст. Вы пузырьки с державных уст, – услышала она вдруг собственный голос и увидела, как Амелия наклонила голову набок. – Вас всех ждет эта же судьбина. Вы рябь, а нация – стремнина».

За спиной Амелии Изабель Лакост видела двух мужчин, на лицах которых отражались все их чувства в диапазоне от отчаяния до недоумения.

– Это что? – спросила Амелия.

– Сатирическое стихотворение Джонатана Свифта, – сказала Лакост.

Бовуар закатил глаза чуть ли не до затылка.

– На смерть герцога, – добавила Лакост. – Если не ошибаюсь, вы любите поэзию.

Амелия кивнула и повторила:

– «Вас всех ждет эта же судьбина».

– Если чей праздник и был пуст, то Сержа Ледюка. Герцога, – сказала Лакост. – И какова была его судьбина?

– Видимо, умереть от чьей-то руки.

– Но чьей?

– Вы думаете, моей? – спросила Амелия.

– Отпечатки ваших пальцев найдены на карте, что лежала в его ночном столике. Эта карта принадлежала вам, верно?

– Не знаю, – ответила Амелия. – Вероятно, мне. У всех остальных карты на месте. Но я ему свою не давала.

– Каковы были ваши отношения с Сержем Ледюком? – повторила Лакост.

– Он хотел меня трахнуть.

– И удалось?

– Нет. Я сказала, что отрежу его член и затолкаю ему в горло.

Мужчины уставились на нее, широко раскрыв глаза.

– Что он вам ответил? – спросила Лакост.

– Пригрозил меня исключить.

– И что бы это для вас значило? – спросила Изабель твердым голосом, сдерживая бушующую в ней ярость.

– Для меня – смерть.

Изабель Лакост заставляла себя сохранять спокойствие. Не утешать. Не опровергать серьезность этих слов легковесными заверениями: мол, она не сомневается, что это не так.

Потому что она знала: это так.

Амелия Шоке ушла бы из академии на улицу. На сей раз без всякой надежды. И умерла бы.

– Вы убили его, Амелия? Чтобы не позволить ему исключить вас? Чтобы спасти себе жизнь?

Она посмотрела на Изабель Лакост. Перед ней сидела женщина, какой она хотела стать, надеялась стать. Могла бы стать. Но ничего не получится. Теперь Амелия знала это.

Она отрицательно покачала головой, и голос ее прозвучал ясно, уверенно:

– Я его не убивала.

– Ваши отпечатки пальцев найдены на футляре, в котором лежало орудие убийства, – сказала Лакост. – И на самом револьвере.

Амелия не отвела взгляд:

– Если бы я убила его, то протерла бы оружие. На это мне хватило бы ума.

– Вероятно, вы правы, – сказала Лакост. – Но я не думаю, что мы ищем исключительно глупого человека, как вы считаете?

Амелия ничего не ответила.

– Похоже, вы не удивлены, что ваши отпечатки обнаружились на револьвере. Да?

Она только кивнула, но не произнесла ни слова.

– Каковы были ваши отношения с коммандером Гамашем?

«Значит, она заметила, – подумал Жан Ги. – То выражение на лице месье Гамаша, когда они уводили Амелию».

– У меня нет с ним никаких отношений.

– Тогда почему он вас так опекает? – спросила Лакост.

Поль Желина заерзал на стуле, готовясь встрять в разговор, и Лакост снова метнула в него упреждающий взгляд.

– Он меня не опекает, – ответила Амелия. – Не больше, чем других.

– Нет-нет, – вмешался в разговор Желина, на сей раз проигнорировав старшего инспектора Лакост. – Это он принял вас в академию. Вам сначала отказали, но он отменил отказ.

– Правда? – Амелия повернулась к Желина, разрывая тщательно сплетенное взаимопонимание с Лакост. – Герцог говорил, что коммандер Гамаш отказал мне в приеме, но он изменил решение Гамаша. И может изменить еще раз.

– Он лгал, – сказал Желина. – Вас принял месье Гамаш. Почему коммандер сделал это? Особенно если учесть, что вы, уж простите меня, совершенно не подходите для академии.

Изабель Лакост уставилась на Желина, пораженная его беспечной жестокостью.

Желина наплевал на ее желания и уничтожил атмосферу доверия между двумя женщинами, хотя ее тактика явно приносила плоды. С какой целью он сделал это? Испугался, что Амелия скажет, раскроет что-то?

Но при всем при том Лакост не могла не признать и правоту конника. Вопрос он задал хороший. Почему коммандер Гамаш изменил решение предшественника и принял девушку-готку в академию?

Возможный ответ вызывал у Изабель Лакост все большую и большую озабоченность.