Глава тридцатая
– Как бы ты назвала группу кадетов Полицейской академии Квебека? – спросила Мирна, кивая в сторону четверки, жадно заглатывающей колу и картофель фри из горки в центре стола на другом конце переполненного бистро.
– Ты о чем? – Рут говорила в стакан, отчего ее слова обволакивал алкогольный туман.
– Ну, скажем, есть стая гиен, – сказала Мирна, глядя на кормящихся кадетов.
– Щенячий выводок, – предложил свой вариант Оливье, который принес еще два пузатых бокала с красным вином на их столик у камина. – Это Кларе и Рейн-Мари, не трогайте. – Он бросил на Рут уничижительный взгляд и получил такой же в ответ. – Они только что закончили выгуливать собак. Я жду их в любую минуту.
– Собак? – переспросил Габри. – Ты не слишком оптимистичен, mon beau?
Грейси прожила у Гамашей уже несколько дней, но не стала ни на йоту более похожа на щенка. По правде говоря, она была похожа на что угодно, только не на Грейси.
Габри потянулся к куску багета с долькой выдержанного сыра стилтон и мазком желе из красного перца сверху и едва увернулся от Розы, которая, похоже, вознамерилась клевать его каждый раз, когда он тянется за едой или стаканом.
– Стайка бабочек, – сказала Мирна.
– A confit de canard. – Габри сердито уставился на Розу.
– Слышу-слышу, – сказала Рут, ставя свой стакан и беря бокал с красным вином. – Наконец-то ты сказал что-то, что может меня заинтересовать.
– Теперь я могу умереть счастливой, – сказала Мирна.
Рут посмотрела на нее с надеждой и явно была разочарована, когда Мирна не отдала концы.
– Так как ты назовешь сборище кадетов? – спросила Мирна.
– Разочарование? – предложила Рут. – Нет, постой. Это про детей. Кадеты? Как ты назовешь группу кадетов?
– Привет, – сказала Рейн-Мари, подходя вместе с Кларой. – Группу чего?
Мирна объяснила, потом извинилась и через несколько минут вернулась с толстенным справочником из своего магазина. Она плюхнулась на свою сторону дивана, отчего Рут едва не взлетела в воздух.
– Я всегда подозревал, что Рут кончит жизнь пятном на стене, – сказал Габри Кларе. – Но вот чтобы на потолке… – Он повернулся к Мирне. – Я дам тебе пять долларов, только сделай это еще раз. Может быть, на следующей ярмарке мы устроим такую игру. Победитель получает фаршированную утку.
– Пидор, – пробормотала Рут, отирая клюв Розы от красного вина.
Не в первый раз, заподозрили остальные.
– Карга, – откликнулся Габри.
– Ты знаешь этих людей? – спросила Клара у Рейн-Мари.
– Впервые вижу, – ответила Рейн-Мари, поудобнее устраиваясь в кресле и протягивая Кларе оставшийся бокал красного вина.
– Подумать только, – сказала Клара, – ведь мы могли бы выпить вина в спокойной обстановке у меня в мастерской.
Именно таков был первоначальный план. Анри, Грейси и Лео будут играть вместе, Рейн-Мари – разбирать коробку архивных материалов исторического общества, а Клара – рисовать.
Пока не пришла Рейн-Мари и не увидела, что Клара сделала со своим портретом.
Вообще-то, она писала автопортрет. Но потом что-то случилось. Портрет изменился, эволюционировал. И не по Дарвину. Рейн-Мари не могла не признать, что улучшения вида гомо сапиенс не произошло.
Впервые со времени знакомства с Кларой и ее удивительными портретами у Рейн-Мари возникло щемящее ощущение, что Клара потеряла связь с действительностью.
Несколько минут они молча просидели в мастерской. Клара работала. Анри забрался на диван – щенки вконец его измотали – и положил голову на колени Рейн-Мари. Она поглаживала его экстравагантные уши, и оба они смотрели, как играют Грейси и Лео.
Автопортрет Клары перестал быть похожим на нее. Блестящая работа потеряла всякий блеск. Нос искривился, губы странно изогнулись, да и с глазами стало что-то не так.
В них появилась жестокость. Желание причинить боль. Они смотрели на Рейн-Мари, будто искали жертву. Она взглянула в зеркало, прислоненное к креслу, недоумевая, что из увиденного там заставило Клару сделать это.
– Что скажешь? – спросила Клара, потом зажала кисть между зубами, словно удила, и посмотрела на свою работу.
Когда-то Клара говорила, что ее портреты начинаются комком в горле, но сейчас этот комок встал в горле у Рейн-Мари.
– Блестяще, – похвалила она. – Это для выставки или для себя?
– Для себя, – сказала Клара, слезая с табурета.
«Ну и слава богу», – подумала Рейн-Мари, которой пришлось напомнить себе, что искусство есть процесс. Искусство есть процесс.
Искусство есть процесс.
– Пойдем-ка в бистро, – сказала она, поднимаясь с дивана, так как больше не могла смотреть на то, что делает Клара. – Арман уже на пути домой – наверное, будет искать меня там.
– Он, вообще-то, знает, что у него здесь дом? – спросила Клара, положив кисть и вытирая руки.
Рейн-Мари рассмеялась и взяла коробку со старыми фотографиями, которую хотела разобрать.
– Он считает, что наш дом – филиал бистро.
– Он недалек от истины, – заметила Клара.
Пока она умывалась, Рейн-Мари отвела Анри и Грейси домой, а потом дождалась подругу у дверей бистро.
В окне они видели четырех кадетов, поедающих картошку фри, жестикулирующих, спорящих. На столе между ними лежала карта. Они напоминали генералов, обсуждающих план сражения.
Очень молодых генералов и очень странный план.
– Арман не говорил тебе, зачем он заставляет их гоняться с этой картой? – спросила Клара.
– Нет. Я думаю, это началось как шутка. Упражнение. А после убийства стало чем-то еще.
– Но чем? – осведомилась Клара. – Не понимаю, какое отношение карта может иметь к убийству преподавателя.
– И я тоже, – признала Рейн-Мари. – Не уверена, что и Арман знает. Может, никакого.
– Забавно, как часто ничто превращается во что-то, когда Арман рядом. Ну, по крайней мере, они чем-то заняты. Целый день отсутствовали.
Две женщины продолжали разглядывать кадетов через окна. Но вскоре Рейн-Мари поняла, что Клара смотрит вовсе не на кадетов. Она смотрит только на одного. Внимательно.
– Тебе это как снег на голову, да, Клара? Чужой человек в доме.
– Амелия? – Клара немного помолчала, разглядывая девушку. – Интересно, сколько ей лет.
– Арман должен знать. Девятнадцать или двадцать, наверное.
– При определенном свете она кажется совсем молодой. Может, дело в ее коже. Но потом она поворачивается, и выражение лица меняется. Она как призма.
Замерзнув на прохладном мартовском воздухе, две женщины вошли в бистро и присоединились к остальным у камина.
– Свора кошек? – предложил Габри, читая громадный справочник, открытый на коленях у Мирны.
– Напасть, – проворчала Рут.
– Pardon? – спросила Рейн-Мари.
– Мы про кадетов, – ответила Рут, показывая бокалом на четверых молодых людей, которые о чем-то оживленно разговаривали. – Напасть кадетов.
– А мне кажется, это напасть поэтов, – заметил Габри.
– Ой, ладно.
– Что мы ему скажем? – спросила Хуэйфэнь, потянувшись за ломтиком картофеля, хотя чувствовала, что ее уже подташнивает и желудок набит полностью. Господи, последний кусочек явно был лишним. – Уже почти семь. Он может появиться в любую минуту. Вот черт!
В окне мелькнул свет фар.
– Приехал.
Яркий свет выхватил из полумрака их лица, и тут Рейн-Мари поняла, что имела в виду Клара. На лице Хуэйфэнь была тревога. Натаниэль определенно побаивался. Жак словно принял защитную стойку и подыскивал оправдания.
А Амелия казалась отстраненной. Как будто знала, что случится. Давно этого ждала, целую жизнь. А может, и дольше.
Она казалась старой. И очень-очень молодой.
Она немного напоминала юношу с витражного окна.
И немного напоминала лицо с портрета в мастерской Клары. Рейн-Мари удивленно посмотрела на подругу.
Жан Ги и Изабель вышли из машины. Снег, весь день таявший на солнце, опять стал подмерзать.
– Соку будет много, – сказал Жан Ги, постукивая на морозце перчаткой о перчатку.
Он повернулся и посмотрел на вершину холма, где появились автомобильные фары, горящие, как глаза.
– Хороший год для кленового сиропа, – сказала Изабель. – На этих выходных мы везем детей в cabane à sucre.
Жан Ги почувствовал прилив необыкновенной радости, словно свежее дыхание на лице. На следующий год они с Анни повезут своего ребенка в кленовый сахарный домик на ежегодный праздник варки кленового сахара. Они возьмут напрокат лошадь с санками и поедут вглубь леса, к сахарному домику. Будут слушать скрипку, смотреть, как танцуют люди, есть яйца, бекон, печеные бобы и сладкий, липкий tire d’érable, вареный кленовый сок, который выливают на весенний снег и превращают в тянучку. А потом накручивают на прутик, как леденец на палочке.
То же самое и он делал ребенком. Это была традиция, часть их patrimoine. Они передадут ее детям. Его и Анни сыну или дочери.
Он посмотрел на бистро и увидел кадетов, тоже чьих-то сыновей и дочерей, уставившихся на них.
И почувствовал непреодолимую потребность защитить их.
– Он уже здесь, – сказала Изабель, и Жан Ги повернулся.
Сразу за машиной, на которой приехали они, остановилась другая машина. Из нее вышли заместитель комиссара Желина и Арман Гамаш. Желина направился к ним, хрустя подошвами по недавно схватившемуся ледку, а Гамаш остановился, запрокинул голову и посмотрел в вечернее небо.
А потом опустил голову и взглянул на Жана Ги.
И в этот момент Жан Ги понял, что чувствовал старший инспектор Гамаш все те годы, когда возглавлял отдел по расследованию убийств и командовал молодыми агентами.
И терял этих агентов, пока потери не стали слишком большими. Пока его сердце не разлетелось на множество кусков, которые пришлось собирать заново. Когда это случилось, он переехал сюда. Чтобы обрести покой.
Но месье Гамаш обменял свой покой на безопасность кадетов. Он оставил дом, чтобы вычистить академию, чтобы следующие поколения молодых агентов могли дожить до седых волос. И в один прекрасный день уйти в отставку, обрести свой собственный мир и найти радость во внуках.
Жан Ги Бовуар смотрел на приближающегося Армана Гамаша и ощущал непреодолимую потребность защитить его.
Он тут же опустил глаза и уставился себе под ноги, смиряя эмоции.
«Гормоны, – подумал он. – Чертова беременность».
В машине Гамаш и Желина говорили о разных мелочах, потом разговор иссяк, и каждый остался наедине с собственными мыслями.
Поль Желина понятия не имел, что происходит в голове Гамаша, сам же он был занят своими находками. Обдумывал, что они означают. И как их можно сделать актуальными и полезными.
Весь день он собирал информацию о Мишеле Бребёфе и Армане Гамаше. Занятие почти что археологическое. Раскопки и грязь. И обломки вещей.
Желина думал, что Бребёф и Гамаш познакомились в академии, деля комнату на двоих, но скоро выяснилось, что он ошибался. Их дружба началась в детстве, на улицах Монреаля. Они были соседями. Ходили в один детский сад, играли за одну команду, знакомились с девушками и вчетвером ходили на танцы. Шесть месяцев провели в путешествии по Европе, после чего поступили в академию. Вместе.
Надолго они расставались только однажды, когда Арман Гамаш уехал в Кембридж изучать историю. Тогда-то он и выучил английский. Бребёф остался здесь и поступил в Университет Лаваля в Квебек-Сити.
Они были друг у друга шаферами на свадьбах, затем стали крестными отцами детей.
Мишель Бребёф преуспел в Квебекской полиции, быстро дослужился до суперинтенданта. Стал претендентом на пост старшего суперинтенданта.
Арман Гамаш быстро дослужился до старшего инспектора отдела по расследованию убийств, и его подразделение стало одним из лучших в стране.
А потом его продвижение вверх застопорилось. Он видел, как продолжается возвышение его лучшего друга.
Но не чувствовал ни капли зависти. За пределами службы они оставались близкими друзьями, а на работе были доброжелательными коллегами.
Они жили бок о бок. Пока две дороги – личная и профессиональная – не пересеклись. А потом покатились вниз. Быстро покатились.
До Армана Гамаша доходили слухи о том, что в Квебекской полиции не все в порядке. Скандалы, конечно, всегда случались. Злоупотребления служебным положением. Но в таких случаях старшее начальство, включая Бребёфа, быстро принимало меры.
Однако это было что-то другое. Такое огромное, что его и не разглядеть, в масштабах, не поддающихся осознанию.
Поначалу Гамаш не обращал внимания на слухи. Они приходили по неофициальным каналам и нередко от людей, у которых имелись свои причины чернить Квебекскую полицию.
Но потом что-то привлекло его внимание, и он начал тайное расследование.
Началось все на северных территориях. Среди племен кри и эскимосов. В отдаленных районах, куда почти невозможно было проникнуть. И понятно почему.
Как ни старался Гамаш, подтвердить слухи не удавалось.
До тех пор, пока однажды днем на скамейке близ «Шато Фронтенак» в Квебек-Сити он не встретил старуху из индейского племени кри. Ее соплеменники несколько месяцев собирали деньги, чтобы отправить ее на юг поговорить с вождями. Рассказать им об избиениях и убийствах. О пропавших людях. Их положение стало настолько ужасным, что они наконец решили довериться белым властям.
Но никто ее не слушал. Никто даже в дверь ее не впустил.
И тогда она села на скамейку. Уставшая, голодная, без денег и надежды.
Но тут к ней подсел крупный человек с добрыми глазами. И спросил, не нуждается ли она в помощи.
Она рассказала ему все. Все. Не зная, кто он. Выбора у нее не оставалось. Он был последним домом, последним ухом, последней надеждой.
Он выслушал и поверил ей.
Так началась схватка, которая длилась не один год и привела к двери того человека, которому Гамаш доверял, как самому себе.
К двери Мишеля Бребёфа.
Порча, однако, зашла еще глубже, и все закончилось катастрофой. Но не в таком масштабе, как было бы, если бы не вмешался Арман Гамаш.
Бребёфа изгнали, а Гамаш ушел в отставку, потерял работу и чуть не потерял жизнь.
Желина знал, что та борьба еще не закончилась.
Квебекскую полицию вычистили, но порча осталась в академии. Тренировочной базе жестокости и коррупции.
Болезнь, которая разъедала Квебекскую полицию, и последующие события стали хорошо известны общественности. Средства массовой информации были беспощадны, рассказывая о том, что происходило в полиции.
Желина заинтересовался тем, что так и осталось тогда неизвестным, – личной жизнью участников тех событий.
Он копал и копал целый день. Пока не закопался в грязь.
Несмотря на профессиональную продажность, личная жизнь Мишеля Бребёфа казалась незапятнанной. Он женился. В семье появилось трое детей. Он состоял в разных клубах.
Бребёф был идеальным мужем, отцом и дедом. Но его личная жизнь разрушилась, когда стала известна степень его служебной деградации. Жена ушла от него, между ним и детьми образовалась трещина, которую не удавалось заделать.
Но у грязи, которую нашел офицер КККП, был другой источник.
Не Бребёф. А Гамаш.
Желина обнаружил это, когда копнул достаточно глубоко личную жизнь Армана Гамаша и отыскал несколько строчек в давно позабытых документах. Слова распрямились и преобразовались. И сошли со страницы. В настоящее.
Прямо в руки человека, которого поставили наблюдать за беспристрастностью следствия.
– Косяк рыб, – прочла Мирна в справочнике, улыбаясь и весело покачивая головой, потом подняла глаза и увидела Армана и других.
Рейн-Мари поднялась, чтобы встретить мужа.
– Мы играем, – объяснила она. – Именуем группы животных.
– Начали с попытки найти коллективное имя для группы кадетов, – сказала Мирна, показывая на четверку молодых людей.
– Я думаю, это мрак кадетов, – сказала Рут.
Поль Желина потер лоб и ухмыльнулся. Он впервые попал в бистро, и его слегка ошеломил интерьер – балки под потолком, камины и дощатые полы. И старуха с уткой.
Затем его взгляд упал на кадетов.
Не заметить Амелию Шоке было невозможно, как и перепутать ее с кем-то.
Пока Желина смотрел на нее, она тоже смотрела. Куда-то мимо него. Раскрыв рот достаточно широко, чтобы он заметил штифтик в ее языке.
Желина повернулся посмотреть, кто же так очаровал юную готку.
Оказалось, это Изабель Лакост. Полная противоположность Амелии Шоке.
– Но потом мы перешли к группам животных, – рассказывала Мирна.
– Шайка медведей, – вступил в разговор Желина. – Что-то в этом роде?
– Именно, – сказала Клара. – Спасибо. Включаю вас в мою команду.
– А у нас тут команды? – удивился Габри и отпрянул от Рут.
– Ты кто? – прищурилась Рут на Желина.
Гамаш представил ей заместителя комиссара КККП.
– Bonjour, – сказал тот, протягивая Рут руку.
Она выставила ему средний палец:
– И еще один для лошади, на которой ты приехал, Ренфрю.
– Не подходите слишком близко, – прошептал ему Габри. – Если она вас укусит, вы взбеситесь.
Желина отдернул руку.
– Единственное, что я знаю, – это туча ворон, – сказала Лакост.
– Ты прямо сейчас это придумала, – сказал Бовуар. – С чего это ворон называть тучей?
– Забавно, что вы спрашиваете, – заметила Мирна и прочитала в своем справочнике: – «Так называют большое скопление ворон».
– C’est ridicule, – отрезал Бовуар.
Его взгляд прошелся по переполненному бистро и остановился на кадетах.
– Скопище ошибок, – уверенно произнесла Рут. – Вот кто они.
Гамаш издал гортанный звук, что-то среднее между весельем и изумлением.
