Глава двадцать четвертая

– Café?

Мэр Флоран пододвинул кувшин к двум следователям.

Поль Желина, сегодня без своей формы КККП, в гражданском, отказался, но Изабель Лакост кивнула.

В кабинете мэра витал застоялый запах чуть подгоревшего кофе. Лакост подозревала, что стеклянный кофейник, на стенках которого десятилетиями копился кофеин, весь день стоял на плитке. Уж кофе-то этот человек мог предложить своим избирателям.

В семь тридцать мартовского утра это можно было считать щедрым предложением.

По ее просьбе мэр добавил в кофе молоко и сахар и протянул Лакост кружку.

Его кабинет не производил сильного впечатления. Когда-то – может быть. Но не теперь. Ламинированные панели под дерево на стенах кое-где отслаивались, а на звукопоглощающей плитке потолка виднелись пятна. Ковер видел лучшие дни, и еще бог знает что он видел.

Но, несмотря на все это, кабинет выглядел приветливо, с его разномастными стульями и столом, явно позаимствованным в какой-нибудь старинной католической школе. Стены были увешаны фотографиями местных спортивных команд, ребята улыбались, держали флажки, сообщавшие о месте, занятом ими на тех или иных соревнованиях.

Среди молодых спортсменов стоял мэр. Гордо улыбался с каждой фотографии.

Некоторые фотографии повыцвели, мэр на них с годами становился все более и более округлым, волосы его редели. И седели.

У многих из этих мальчиков и девочек уже появились свои дети.

На столе мэра Флорана стояли в рамках фотографии размером поменьше. Дети, внуки. Они обнимали собак, кошек. И лошадь.

Мэр сел в кресло и с озабоченным видом наклонился к посетителям.

Он оказался совсем не таким, как предполагала старший инспектор Лакост. Выслушав описание месье Гамаша, она готовилась увидеть жилистого человека, изможденного заботами, разочарованиями и северным ветром.

Но, глядя в его мягкие, выжидающие глаза – глаза дедушки, она поняла, что месье Гамаш не давал ей физического описания этого человека, только сказал: мэр остро ощущает добро и зло. И не забывает обид.

Остальное она домыслила сама.

Еще Гамаш говорил, что мэр ему симпатичен. И теперь Лакост понимала почему. Ей мэр тоже был симпатичен. Офицер КККП, сидевший рядом с ней, расслабился и положил ногу на ногу.

Даже если мэр Флоран мог убить Сержа Ледюка, то ни для кого другого он не был опасен.

Изабель Лакост решила использовать прием, который применяла редко:

– Господин мэр, это вы убили Сержа Ледюка?

Редко по той причине, что этот прием редко приводил к успеху.

Его кустистые брови удивленно поднялись, а заместитель комиссара повернулся на стуле и уставился на нее.

– Ах, моя дорогая, я понимаю, почему вы спрашиваете.

Немногим сошло бы с рук обращение «моя дорогая» по отношению к старшему инспектору Лакост, но сейчас она не почувствовала никакого раздражения. Мэр произнес эти слова уж точно не для того, чтобы уколоть ее.

– Я бы тоже так подумал, – продолжил он. – На вашем месте. Извините, мне не следует смеяться. Вы же не шутили. Человека убили, и я должен печалиться. Расстраиваться. Однако я ничего такого не ощущаю.

Мэр переплел пальцы. Его веселые глаза посерьезнели.

– Я презирал Сержа Ледюка. Если бы я задумал совершить убийство, то убил бы его. Я каждое воскресенье хожу в церковь. Иногда захожу туда в будни, чтобы помолиться за детей в беде или отчаянии. И я всегда молюсь за Сержа Ледюка.

– За его душу, – кивнул Желина.

– За его смерть.

– Вы так его ненавидели? – спросила Лакост.

Мэр Флоран откинулся на спинку кресла и немного помолчал, и в этой тишине Изабель Лакост услышала далекие крики и счастливый визг играющих детей.

– Вы пришли, потому что знаете эту историю. Потому что коммандер Гамаш сказал вам, что случилось с вашей академией.

Лакост хотела сказать, что это не ее академия, но решила не обращать внимания. Она понимала, что он имеет в виду.

– Тогда я не буду пересказывать детали, но скажу вам: у нас маленький район. Почти ничего нет. Наше богатство – дети. Мы много лет зарабатывали деньги, чтобы построить для них место для игр. Где можно было бы организовать кружки и заниматься спортом круглый год. Чтобы они выросли сильными и здоровыми. Ведь потом они неминуемо уедут отсюда. У нас тут мало возможностей для молодых людей. Но мы могли дать им хорошее детство. И послать их в мир крепкими и счастливыми. Серж Ледюк украл все это. Мог ли я его убить? Да. Убил ли я его? Нет.

Но пока он говорил, его начало трясти. От сдерживаемого гнева.

Лакост знала, что это бомба. Облаченная в кровь и плоть. Человеческая бомба, конечно. Но это лишь увеличивало опасность взрыва.

– Насколько я понимаю, коммандер Гамаш и вы разработали план, по которому местные дети смогут пользоваться спортивными сооружениями академии, – сказала Лакост. – Это, безусловно, поможет детям.

– Вы думаете?

Мэр смотрел на нее пронзительным взглядом, а она не сводила с него не менее проницательных глаз.

– Где вы находились позавчера вечером, сэр?

Он придвинул к себе блокнот и перевернул страничку назад.

– Тем вечером я был на ужине в «Лайонс клаб». Он закончился около девяти. – Мэр посмотрел на них и снова улыбнулся. – Мы стареем. После девяти уже тянет домой.

Лакост улыбнулась ему, надеясь и молясь, чтобы ей не пришлось арестовывать этого человека.

Она знала, что Господь иногда откликается на молитвы. Ведь в конечном счете он откликнулся на молитвы мэра.

– После этого я отправился домой. Дома была жена со своим бридж-клубом. Закончился роббер, и они разошлись по домам, а в десять мы уже легли спать.

– Сколько лет вашей жене? – спросил Поль Желина.

Вопрос полицейского удивил, но не обескуражил мэра.

– Она на год младше меня. Ей семьдесят два.

– Она носит слуховой аппарат? – спросил Желина.

– Два. И да, по ночам она их снимает. – Он перевел глаза на Лакост. – И да, я мог незаметно выйти из дома. У меня бывает бессонница. Я спускаюсь в кухню, сажусь, работаю. Насколько мне известно, Мари не замечает, что я ухожу. Я стараюсь ее не беспокоить.

Он вел себя как человек, которому нечего скрывать. Или терять.

– Вы разрабатываете программное обеспечение, – сказала инспектор Лакост, и мэр кивнул. – Какого рода?

– В основном программы для страховых компаний. Таблицы смертности. Вы удивитесь, сколько переменных необходимо учитывать.

– А программы безопасности вы разрабатываете? – спросила Лакост.

– Нет, это особая специализация.

– Информация, с которой вы работаете для страховых компаний, конфиденциальная, – сказал Желина. – Частная.

– Чрезвычайно, – подтвердил мэр Флоран.

– Значит, вы делаете все, чтобы исключить возможность ее похищения?

– Нет, я занимаюсь программированием. О безопасности думают другие люди. А что? Постойте-ка. Дайте догадаться. – Он посерьезнел. – Вас беспокоит система безопасности в академии. И не мог ли я ее взломать. Может, и сумел бы, хотя сомневаюсь. У них наверняка очень сложная система. Вы можете проверить в моем компьютере, чем я занимался в последнее время. Если найдете порнографию, все вопросы к моей жене.

Даже заместитель комиссара Желина улыбнулся, услышав это.

– Вы, вероятно, крупный специалист в программировании, – сказала старший инспектор Лакост.

Мэр огляделся:

– Мой кабинет кажется вам кабинетом очень успешного человека? Если бы я был так хорош, то, наверное, жил бы в центре Монреаля или Торонто.

– По-моему, ваш кабинет – это кабинет очень успешного человека, – сказала Лакост.

Мэр Флоран выдержал ее взгляд:

– Merci.

Следователи встали и пожали руку мэру, который сказал, что будет рад принять их в любое время. Пока они шли по коридору к двери и яркому мартовскому утру, Лакост сказала:

– Таблицы смертности. Они пытаются спрогнозировать…

– Когда человек умрет.

Академия вернулась к обычному расписанию. Жан Ги Бовуар следовал приказу коммандера Гамаша.

Не просто для того, чтобы сохранить структуру и дисциплину, но и чтобы не допустить проведения расследования самими кадетами. Бовуар обнаружил, что они снуют в коридоре у квартиры Ледюка. Они ошивались и у кабинета убитого, снимали отпечатки пальцев с ручки его двери, как будто следователи из полиции забыли это сделать.

Он находил их в тренажерном зале, где занимался Ледюк. Они обыскивали шкафчики. В поисках улик. Хотя понятия не имели, что должны искать.

Это было естественно и даже могло показаться симпатичным, если бы не вызывало такого раздражения. Когда здание битком набито следователями-недоучками, это создает проблемы. А убийство еще больше все усугубляет.

Как только в восемь часов начались занятия, инспектор Бовуар снял телефонную трубку. Он надеялся получить ответ на свое электронное письмо, но ответ так и не поступил.

Он набрал длинный ряд цифр и услышал необычный рингтон. Два гудка вместо привычного одного.

– «Макдермот энд Райан», – раздался веселый голос, словно здесь продавали плюшевых медвежат или цветы, а не оружие.

– Здравствуйте, – сказал Жан Ги, стараясь контролировать свой квебекский акцент. – Я звоню из Канады. Я работаю в Квебекской полиции, и мы расследуем дело об убийстве.

– Пожалуйста, минуточку.

«Она поставила меня в режим ожидания? Неужели компанию засыпают звонками полицейские, расследующие убийства, и их приходится выстраивать в очередь?»

Возможно, у них был специальный отдел, занимающийся этим.

Жан Ги вздохнул. В трубке играла классическая музыка, но вскоре менее веселый голос ответил:

– Инспектор Бовуар?

– Oui.

– Меня зовут Элизабет Колдбрук. Я вице-президент по связям с общественностью. Я получила ваше письмо и сейчас пишу ответ. Извините, что это заняло столько времени, но я хотела проверить факты.

Ее голос звучал довольно резко, и Бовуару вдруг подумалось, что он сделал что-то не так. Это ощущение часто возникало у него, когда он говорил с людьми в Париже или Лондоне.

– Не могли бы вы в любом случае отправить мне это письмо? – спросил он. – Мне нужно иметь письменный документ. Но если вы не возражаете, я бы хотел поговорить с вами сейчас.

– Ничуть не возражаю. Это ужасное происшествие. В вашем письме говорится о смерти. Несчастный случай?

– Non. Умышленное убийство. Выстрел в висок.

– Ай-ай, – сказала она печально, но без удивления.

«Если ты делаешь оружие, – подумал Бовуар, – то что, по-твоему, должно происходить?»

Но вслух он спросил:

– Вы нашли что-нибудь?

– Да. У нас есть заказ на револьвер сорок пятого калибра «Макдермот МР VI». Его забрал Серж Ледюк двадцать первого сентября две тысячи одиннадцатого года.

– Забрал? В Англии?

– Нет. У нашего дистрибьютора в Вермонте. Я могу прислать вам номер заказа и информацию.

Теперь ее голос звучал менее резко. А может, Бовуар просто привык к нему.

Она, конечно, старалась быть полезной, ну так у нее наверняка был немалый опыт разговоров с полицией об оружии.

– S’il vous plaît. Это популярное оружие?

– Уже нет. В некоторых странах полиция все еще использует его, но теперь, конечно, все больше переходят на автоматические пистолеты.

– Вы и автоматику делаете?

– Делаем. Тот, что интересует вас, «макдермот» сорок пятого калибра – очень старое оружие. Шестизарядник.

– Как на Диком Западе?

Женщина сдержанно засмеялась:

– Пожалуй. Кольт создавал свой револьвер, основываясь на нашем оружии. По крайней мере, нам нравится так думать. Популярность «макдермота» достигла пика во время Великой войны. Мы также поставляли немало этих револьверов и во Вторую мировую, но потом спрос пошел на спад.

– А кто заказывает сегодня?

– Такие револьверы нравятся коллекционерам. Ваш человек собирал оружие?

– Non. Он работал преподавателем в академии, которая готовит офицеров полиции здесь, в Квебеке.

– Значит, его интересовало оружие.

– Да, но современное. Не старинное.

– Старинное-то оно старинное, но дело свое делает.

– Дело, то есть убийство?

Наступила пауза.

– Не обязательно.

Бовуар молчал, пауза длилась.

– Впрочем, да. Иногда. Или предотвращение кровопролития. Мы не продаем личное оружие в Канаду. Оно, конечно, запрещено. Поэтому мистер Ледюк сделал заказ в Штатах. Не знаю уж, как он перевозил его через границу.

– Это совсем не так трудно.

Граница была прозрачна в гораздо большей степени, чем это признавали власти.

– Если он не коллекционировал оружие, то чего еще, по-вашему, он мог хотеть от этой модели? – спросил Бовуар.

– Ну, она надежная, у нее не такая сильная отдача, как у других револьверов. А еще она очень точная.

– Точности тут не требовалось, – сказал Бовуар. – И ближнего боя в траншеях он тоже вести не собирался. Зачем кому-то сейчас покупать шестизарядник, когда можно купить автоматическое оружие?

Он почти услышал, как она пожала плечами. Не от безразличия, а потому, что не знала ответа на этот вопрос.

Бовуар попытался зайти с другой стороны:

– Почему он заказал у вас, в Англии, а не купил здесь «кольт», если они так уж похожи?

– История. И качество. Любители оружия знают нашу марку.

– Однако «кольт» и «смит-вессон» тоже хороши и стоили бы меньше. И делаются тут, под боком – в Штатах.

– Да, они были бы дешевле.

– Но, может, к ним не делают глушителей, – предположил Бовуар.

– Мы тоже не делаем глушителей.

– Как же так? У того револьвера имелся глушитель. Я упоминал об этом в письме.

– Я решила, что это опечатка или ошибка с вашей стороны.

– Вы думали, я не знаю, что такое глушитель? – спросил Бовуар.

– Для меня это лишено смысла, – ответила Элизабет Колдбрук. – У револьверов нет глушителей. Глушители на револьверах не действуют.

– На этом действовал.

У него возникло впечатление, что один из глушителей прилепился к мадам Колдбрук. Молчание слишком затянулось.

– Кто сделал глушитель? – спросил наконец Бовуар.

– Не знаю.

– Если не «Макдермот», то кто? – настаивал он. – Если кто-то просит вас изготовить глушитель, то к кому вы его направляете?

– В департамент автоматического оружия. У револьверов не бывает глушителей. – Высокомерный голос снова всплыл на поверхность. Как в фильме «Челюсти». Но потом смягчился. – Это трагедия, когда человек совершает самоубийство, и наша компания принимает такие вещи близко к сердцу. Я принимаю это близко к сердцу.

И он почему-то поверил ей. Сколько телефонных звонков в месяц, в неделю, в день поступает к ней из полицейских отделений по всему свету, когда за каждым разговором маячит труп?

– Это не было самоубийством, – сказал Бовуар.

Он не знал, стало ли ей от этого легче или нет.

– Вы сказали, что точность тут не играла роли. И я подумала… – Последовала пауза. – Значит, убийство?

– Да. Одним выстрелом в висок, – повторил он.

И опять пауза затянулась. Она длилась и длилась. Но не пустая пауза. Даже по телефону за тысячи миль, за океаном Бовуар слышал, как эта женщина думает. Взвешивает.

– О чем вы задумались, мадам Колдбрук?

– Я думала о специфической конструкции этого оружия и о его использовании. И зачем оно могло кому-то понадобиться. В особенности если человек не коллекционирует оружие. Почему револьвер?

Она скорее не спрашивала, а сообщала.

– И почему? – спросил он.

На заднем плане послышался какой-то щелчок и голос.

– Откуда мне знать? – резко произнесла Элизабет Колдбрук. – Мы просто их изготавливаем. Как заявляет ваша Национальная стрелковая ассоциация, людей убивает не оружие. Людей убивают люди.

– Я квебекец, мадам. Канадец. НСА не имеет ко мне никакого отношения.

– А «Макдермот энд Райан» не имеет никакого отношения к этому убийству. Мне жаль, что оно произошло. Очень жаль. Одним выстрелом из револьвера в висок. Бедняга. Уверена, вы найдете преступника. Я пришлю вам письмо со всей имеющейся у меня информацией. И приложу товарный чек.

Он хотел поблагодарить ее, но на линии уже установилась тишина.

Электронное письмо от Элизабет Колдбрук прибыло несколько минут спустя, в нем содержалось стандартное описание револьвера «Макдермот МР VI» сорок пятого калибра и подробности заказа Ледюка.

В конце письма стояло ее имя. Элизабет Колдбрук-Клэртон. Какая-то корявость привлекла внимание Бовуара. Он пригляделся и увидел, что часть фамилии – «Клэртон» – набрана другим шрифтом. Похожим – она вполне могла не заметить. Однако Бовуар заметил.

И почти сразу пришло письмо с отчетом криминалистов.

– Если хотите остаться в деревне, пожалуйста, – сказал Гамаш, надевая зимнее пальто. – Вам не обязательно возвращаться со мной в академию.

– Вы хотите, чтобы я остался? – спросил Шарпантье, натягивая ботинки. – Или вы требуете, чтобы я остался? Вы не пытаетесь от меня избавиться, а?

Это было произнесено с улыбкой, но в вопросе слышался какой-то надрыв.

– Moi? – спросил Гамаш тоже с улыбкой и сразу посерьезнел. – Выбирать вам, Гуго. А если мне что-то потребуется, я вам сообщу.

– Кто еще знает, что они здесь, patron?

– Кадеты? Трудный вопрос.

Они попрощались с Рейн-Мари и медленно двинулись по снегу и слякоти к гостинице, где коммандера должны были ждать кадеты.

Шарпантье забрасывал вперед палки и подтаскивал к ним свои слабые ноги – он довел эту походку почти до совершенства.

– Их однокашники должны знать, куда они исчезли. И преподаватели, – добавил Гамаш. – Я сказал им, что эти четверо уехали домой.

– Но не сообщили, к кому домой.

Гамаш остановился на ступеньках крыльца гостиницы и повернулся:

– Никто не должен знать, что кадеты здесь. Вы меня понимаете?

Шарпантье кивнул. Однако Гамаш чувствовал, что молодой преподаватель считает это игрой. Для тактика кадеты в этом пазле были фрагментами целого, а не живыми людьми.

– Но мне вы позволили приехать, – сказал Шарпантье; его нос покраснел на холодном мартовском воздухе. – Мне вы позволили узнать, что они здесь. Почему?

«Если он начнет потеть, то превратится в ледяную фигуру», – подумал Гамаш.

– Потому что, мне кажется, вы способны помочь.

Шарпантье кивнул:

– Да. Я уже помог.

Они поднялись по лестнице – Гамаш следом за Шарпантье на тот случай, если он оступится и начнет падать. Шарпантье остановился наверху. Ходьба вымотала его, а подъем по лестнице – и того больше.

– Вы меня морочите, коммандер?

Его слова облачками тумана порхали в морозном воздухе.

– Каким образом?

– Вы хотите, чтобы я остался здесь? Или не хотите, чтобы я появлялся в академии?

– Вы разбираетесь в картах. Конкретно в той карте, которая может оказаться важной.

– Верно. Но вчера вечером в академии вы не думали, что от меня будет польза. Вы даже не знали, что я коллекционирую карты. Однако позволили мне приехать сюда. Позволили увидеть спрятанных вами кадетов.

Гамаш широко улыбнулся. Глубокие морщины прорезали его лицо. Он наклонился к Шарпантье так близко, что молодой человек почувствовал запах зубной пасты с мятой и одеколона с ароматом сандалового дерева в сочетании с едва заметной добавкой розовой воды.

– Как вы полагаете, мог бы я обойтись без упоминания о карте, когда разговаривал с мадам Гамаш по телефону в вашем присутствии?

Шарпантье вытаращил глаза:

– Так вы заманили меня сюда?

– Я знаю о вас больше, чем вы думаете.

Между ними пролетел холодный ветерок и унес приятные запахи, исходившие от Гамаша.

И Гуго Шарпантье начал потеть.

– Нам лучше войти внутрь, – сказал Гамаш. – Вы так не считаете? Они нас ждут.