Глава 9

Прошло несколько дней, и однажды вечером, на закате, в храм прибыла группа мужчин и женщин с серьезными лицами. Они были одеты в черное с головы до пят, как солдаты Революции, и двигались так незаметно, что казалось, будто они выросли из-под земли. Они собрались вокруг школы, точно стая летучих мышей, черная и зловещая. Скользящая походка, делавшая их похожими на огромную тень, показалась мне знакомой. И я вспомнила, где видела их: на рисовом поле, в тот день, когда мы ходили на пруд. Они тайком наблюдали за нами, делая вид, что обходят поля и проверяют, как растет рис. Уборщик предупреждал нас. Теперь они пришли посмотреть на нас вблизи. У них были корзины с рисом и бамбуковые сетки с кусками тростникового сахара, словно мы – муравьи, которых надо выманить из муравейника.

– Странные крестьяне, – пробормотала стоявшая в дверях Тата. – Интересно, кто они на самом деле…

Они назвались камапхибалями, сразу дав нам понять, что не являются солдатами Революции. Они говорили на деревенском наречии, однако больше напоминали учителей или врачей. Один даже носил очки. У них была странная манера разговора: они обращались ко всем одинаково, не делая различий между взрослыми и детьми.

– Как поживаешь, товарищ? – спрашивали они, обходя семью за семьей и раздавая принесенную еду.

Они созвали всех на улицу. Человек в очках стоял посреди двора, у начерченных углем классиков. Он собирался заговорить, и остальные, громко хлопая ему, расступились.

– Вы, должно быть, хотите знать, почему вы здесь, – начал он ровным, успокаивающим голосом, столь не похожим на сумбурные выкрики солдат Революции: – На то есть причина.

Его внимательный взгляд медленно перемещался по толпе, точно объектив фотоаппарата, подолгу останавливаясь на лицах.

– Война окончена. Мы победили. Наши враги уничтожены. Однако на этом борьба не заканчивается. Она должна продолжаться. Любой может присоединиться к Революции, стать солдатом. Не важно, кто вы. Монах, учитель, врач. Мужчина или женщина. Если вы стараетесь на благо Революции, вы – солдат Революции. Если вы умеете читать и писать, вы нужны Организации. Организация призывает вас помочь в переустройстве страны.

Он плавно скользил взглядом по морю лиц. Женщины, кормившие грудью младенцев, зевавшие старики, кашель, чиханье – ничто не смущало его, не заставляло отвести глаза.

– Вы здесь, потому что мы верим: многие из вас могли бы вступить в наши ряды. Даже если вы далеки от революционной борьбы, нам нужны ваши навыки и опыт, ваши знания и умения.

Я умела читать и писать, но вряд ли смогла бы стать солдатом. Наверное, он преувеличивает, решила я. Словно прочитав мои мысли, камапхибаль замолчал и уставился прямо на нас. Не то улыбка, не то гримаса тронула его губы. Он моргнул, как будто увидел знакомое лицо. Папа, стоявший сзади на коленях, одной рукой обхватив меня поперек живота, покачнулся и сильнее прижался ко мне в попытке сохранить равновесие. Я повернулась, хотела узнать, в чем дело, но папа опустил голову. Человек в очках тем временем уже отвел взгляд. Никаких сомнений: он узнал папу.

– История Камбоджи – это история несправедливости. – Он говорил спокойно, взвешивая каждое слово. – Мы должны переписать эту историю. Должны создать новое общество на руинах старого. Выйдите вперед. Не бойтесь. Вместе мы построим новое государство – Демократическую Кампучию. Выйдите вперед.

Он ждал. Никто не сдвинулся с места. Он оглянулся на остальных камапхибалей. Те молча кивнули. И так же незаметно, как появились, они начали один за другим исчезать в сгущающейся тьме, словно тени, которые растворяются в ночи.

Камапхибаль.

– Это слово из языка Революции, – попытался объяснить папа. – Оно сложено из обломков нескольких слов на пали или санскрите.

Он рассказывал дальше, но я не слушала. Выхватив из папиного объяснения фразу «из обломков», я думала, как она подходит этим людям из ниоткуда. Они вышли из обломков разрушенного ими мира.

Несколько недель после того вечера никто не видел камапхибалей. Тем не менее их слова и странный язык остались в памяти словно дымок, витающий в воздухе, после того как фокусник проделывает трюк с исчезновением. Если вы умеете читать и писать, вы нужны Организации. Организация призывает вас помочь в переустройстве страны. Люди спорили, пытаясь понять, что все это значит, и в храме царило смятение.

Когда мы вернулись к себе, Тата, к всеобщему удивлению, спросила, не стоит ли нам довериться камапхибалям.

– Эти явно более образованные, – сказала она, оглядываясь в поисках поддержки. – Ну, по крайней мере, тот, что говорил, – он ведь был в очках?

Большой Дядя посмотрел на нее так, словно считать кого-то образованными только из-за очков – не меньшее безумие, чем по той же причине расстреливать людей.

– Я хотела сказать, – попыталась объяснить Тата, – кто бы ни был этот человек, представитель камапхибалей, он хотя бы не рос в джунглях, как все эти варвары.

Большой Дядя напомнил ей, что, если отбросить революционное красноречие и все эти крестьянские образы, камапхибали ничем не отличаются от «красных кхмеров» – «мерзких коммунистов», которых она так яростно презирает.

– Эти люди рассуждают здраво! В том, что они говорили, есть смысл! – оправдывалась Тата. – Им действительно понадобятся такие, как мы, чтобы объединить страну.

Ее слова ничуть не убедили дядю, однако он не стал продолжать разговор.

Поглощенные мыслями о камапхибалях, мы как будто забыли о солдатах Революции, поэтому, когда они пришли однажды вечером, вооруженные блокнотами и карандашами, мы оказались застигнутыми врасплох.

К нам в комнату решительным шагом, размахивая блокнотом на спирали, в которую был вставлен карандаш, вошел парень, высокий, худой, с темными губами курильщика и желтоватыми глазами. Он бросил взгляд в маленькую комнату, где господин Вирак и его жена сидели с малышом – у него несколько дней продолжался жар. Почувствовав, что солдат смотрит на него, господин Вирак выпрямился и сжал кулаки, словно приготовился к драке. Жена удержала его. Солдат, не обращая на них внимания, обводил взглядом нашу комнату. Он глянул на близнецов, затем на Радану и наконец на меня.

– Ты! – Он указал на меня блокнотом. – Подойди!

Я встала и пошла к солдату. Я ступала тяжелыми, медленными шагами, и в животе змеиными кольцами сворачивался страх. Папа схватил меня за плечи.

– Товарищ… – обратился он к солдату.

– МОЛЧАТЬ! – рявкнул тот и снова позвал меня: – ПОДОЙДИ!

За моей спиной мама пыталась успокоить ревущую Радану – я не осмелилась взглянуть на них.

– Как тебя зовут? – Солдат посмотрел на меня сверху вниз, и я почувствовала себя маленькой, ничтожной букашкой. – Имя! – прогремел он.

– Р-рами, – заикаясь, вымолвила я.

– Кто главный в вашем доме?

Я растерянно заморгала. У нас ведь больше нет дома – как кто-то может быть главным?

Прежде чем я успела что-то сказать, раздался папин голос:

– Я.

– Кхла… – вырвалось у Большого Дяди, и он подался вперед.

– Не надо, Арун, – осадил его папа.

Дядя покорно вернулся на свое место у окна.

– Я главный, товарищ, – повторил папа, обращаясь к солдату.

– Это твой отец? – спросил у меня солдат.

– Да, – выдохнула я и тут же судорожно схватила ртом воздух.

Папины руки на моих плечах сделались холодными и тяжелыми. Бешено стучало сердце – мое, или папино, или даже солдата…

– Как его зовут?

Папа снова хотел ответить за меня.

– МОЛЧАТЬ! Я спрашиваю девочку! – заорал солдат и, повернувшись ко мне, повторил: – Имя твоего отца!

– Аюраванн, – прошептала я.

И в ту же секунду пожалела, что назвала это имя. Мтях Кхла, Принц-тигр, – так звали папу близкие люди – прозвучало бы куда более внушительно и грозно.

– Полное имя, – потребовал солдат. – Полное имя твоего отца.

– Сисоват Аюраванн, – отчеканила я, начав с фамилии, как принято в Камбодже. – А я – Сисоват Аюраванн Ваттарами. – Я подумала, если скажу солдату свое полное имя, он простит мне то, что я замешкалась вначале.

Но солдату было все равно. Швырнув папе блокнот, он приказал:

– Пишите. Имя, профессию, историю семьи. Все.

Папа не заметил вставленный в спираль карандаш и по привычке достал из кармана рубашки серебряную ручку. Он начал водить ей по бумаге, сначала осторожно, потом все более порывисто. У него дрожали руки и плечи. Я никогда не видела, чтобы папа так писал – нервно, торопливо. Писать для него все равно что дышать, часто говорил он, а я не знала более умиротворяющего звука, чем папино дыхание. Теперь же он задыхался от волнения, и я слышала каждое движение ручки.

Папа все писал, а я смотрела на пистолет, торчавший у солдата из-за пояса. Кобра с поднятой головой. Мне даже показалось, будто я слышу шипение. Выстрел эхом прозвучал в моей голове, и я в который раз увидела, как тот старик падает на землю и вокруг его головы растекается кровавый ореол.

Папа закончил и, отдав блокнот солдату, прижал меня к себе. Он обхватил мои плечи, как будто хотел оградить кольцом своих рук. Солдат заглянул в блокнот и нахмурился. Затем, словно решив, что на сегодня хватит, повернулся и вышел. Широкими шагами он направился через двор к противоположному зданию.

– Зачем ты сказала им, как зовут отца? – набросилась на меня тетя Индия, когда солдат ушел. Она говорила резко, с упреком. Вместо птичьего щебетания в ее голосе мне слышалось сердитое шипение. – Не могла промолчать? – Она отчетливо произносила каждое слово, как будто тыкала им в меня.

Большой Дядя тронул жену за руку.

– Теперь они знают, кто ты! – бросила она дяде и, повернувшись ко мне, повторила: – Кто тянул тебя за язык?

Я испугалась. Обидные слова, крики, злость тети Индии. Чем я провинилась?

– А я рада, что Рами им сказала, – вступилась за меня Тата. – Они наконец поймут, кто мы, и будут относиться к нам с уважением. Если не эти идиоты, то хотя бы камапхибали.

Папа не обращал внимания на слова тети Индии и Таты. Он повернулся к маме, но та, избегая его взгляда, смотрела на свои руки, лежавшие на коленях, и пыталась унять охватившую ее дрожь. Я переводила взгляд от одного лица к другому в надежде понять, что происходит, однако никто не смотрел в мою сторону.

– Ты не знала, – сказал папа. Он провел ладонью по моим волосам – так он обычно показывал, что прощает меня, когда я совершала какой-нибудь проступок. – Ты не виновата.

Чего? Чего я не знала? В чем я не виновата?

– Вряд ли этот парень запомнит, – сказал Большой Дядя, встретившись глазами с папой. – Он слишком молод и не знает, что это значит. Совсем мальчишка. Рами могла сказать что угодно, даже что ты сам король, – он бы не понял. – И дядя добавил, обращаясь к остальным: – Нам не о чем беспокоиться, правда. – Он попытался улыбнуться, но вместо улыбки на лице проступило сомнение.

– Простите, что вмешиваюсь, – раздался голос господина Вирака, стоявшего у двери: – Вы написали все, о чем он просил?

Папа кивнул, а затем объяснил мне:

– Я не хотел, чтобы он допрашивал тебя. Хотел, чтобы он ушел, любой ценой.

– Так вы написали ваше настоящее имя? – У господина Вирака было такое выражение лица, как будто он ломал голову над математической задачей. – Вы написали «Сисоват»?

– Да, – ответил папа. – Но я сомневаюсь, что этот парень умеет читать.

– Его начальники – камапхибали – умеют, – опять начала Тата. – Он скоро узнает, кто мы, и больше не посмеет так обращаться с нами. Никто не посмеет.

Все посмотрели на Тату так, словно она совсем помешалась и даже Бабушка-королева соображает лучше, чем она.

– Ну, он хотя бы задумается, – попыталась оправдаться Тата. – Ради всего святого, ты же принц Сисоват!

– Думаю, ему все равно. – В папиных словах уже не было прежней уверенности. – Я для него никто.

Тетя Индия сквозь всхлипывания снова зашипела:

– Зачем ты…

– Оставь ее, она здесь ни при чем! – обрушился на нее папа. – Оставь ее!

Он ударил кулаком в стену и вышел из комнаты. Земля дрожала под его шагами.

Я содрогнулась от удара. Папа был для меня как божество, всегда спокойный, сдержанный. Случись землетрясение – он и тогда не потерял бы самообладания. Почему же этот спор из-за имени так расстроил его?