Вирджилия набросила на плечи потрепанную шаль и заколола ее булавкой. А потом снова принялась помешивать кукурузную кашу в кастрюле на маленькой железной плите. Одной ножки у плиты не хватало, и ее заменили несколькими разбитыми кирпичами.

Ноябрьский снегопад припорошил белой крошкой железные крыши соседних хибар. Снег заполнил ямки в замерзшей грязи за дверью. Резкий колючий ветер тряс промасленную бумагу, которой были затянуты окна, и вдувал снежинки в дырявую стену рядом с висевшей на гвозде гравюрой с изображением Фредерика Дугласа.

Грейди сидел возле шаткого стола. Его вылинявшая голубая фланелевая рубашка была застегнута до самого горла. Он похудел почти на тридцать фунтов и уже не выглядел таким сильным, как раньше. Когда он улыбался, а это случалось теперь довольно редко, можно было увидеть его безупречные передние зубы, прекрасно сделанные и идеально установленные. Только легкий желтоватый налет выдавал их искусственное происхождение.

Напротив Грейди сидел его гость – худощавый негр с брезгливым выражением лица, светло-коричневой кожей, курчавыми седыми волосами и внимательными карими глазами. Звали его Лемюэль Таббс. При ходьбе он заметно прихрамывал.

Чашка кофе, которую Вирджилия поставила перед Таббсом, оставалась нетронутой. Он не любил посещать трущобы, да еще в непогоду, но этого требовал долг.

– Рассказ о вашей жизни, – пылко говорил он Грейди, – может придать достоверности нашему следующему открытому собранию, усилить его воздействие. Ничто не убеждает публику больше, чем то, когда о порочности системы рабства говорит человек, испытавший ее на себе.

– Собрание открытое, вы говорите? – задумчиво повторил Грейди. – Не знаю, мистер Таббс. Охотники за рабами ведь тоже могут о нем прочитать.

– Вполне понимаю ваши опасения, – с сочувствием откликнулся Таббс. – Поэтому и не давлю на вас. Вы сами должны принять решение. – Он немного поколебался, прежде чем перейти к главному. – Но если вы все-таки согласитесь, нам нужно будет ввести некоторые ограничения в ваш рассказ. Разумеется, мы стремимся всеми возможными способами заклеймить рабство, но нельзя допустить, чтобы на Юге начались волнения. Подобные разговоры пугают и настраивают против нас тех белых, которые нам чрезвычайно нужны для нашего дела. Честно говоря, это пугает их так, что они перестают давать нам деньги.

– Так, значит, вы не говорите всей правды? – спросила Вирджилия. – Вы и ваша организация продались за пару кусков серебра!

Гость нахмурился, и в его взгляде первый раз за все время разговора сверкнуло нечто похожее на гнев.

– Я не стал бы формулировать это именно так, мисс Хазард.

В кругах борцов с рабством Вирджилия предпочитала называться этим именем, а не «миссис Грейди».

По правде говоря, руководители аболиционистского движения в Филадельфии резко разделились в вопросе, принимать помощь от Вирджилии и ее любовника или нет, из-за того что крайние взгляды этой парочки создавали очень много лишних проблем. Как и само присутствие Вирджилии, если уж на то пошло. Часть руководства вообще не желала иметь с ними дел; другая фракция, которую как раз возглавлял Таббс, хотела использовать Грейди, при условии, что его можно будет держать под контролем. С видимой неохотой Таббс все же решился еще раз подчеркнуть важность своего условия.

– Когда имеешь дело с властями предержащими, необходимо идти на некоторые компромиссы, чтобы достичь…

– Мистер Таббс, – перебил его Грейди, – думаю, вам лучше уйти. Нам неинтересно появляться на ваших условиях.

– Мне бы не хотелось, – взяв себя в руки и совладав с душившей его яростью, сказал Таббс, – чтобы вы принимали решение столь поспешно. Возможно, вы передумаете, если я добавлю еще кое-что. Лично я считаю, что вы можете быть полезны в деле борьбы за отмену рабства, но далеко не все в нашем движении разделяют мою точку зрения. Мне понадобилось немало времени, чтобы убедить некоторых членов нашей организации дать согласие пригласить вас обоих. – Он бросил взгляд в сторону Вирджилии. – И я очень сомневаюсь, что такое приглашение может повториться.

– Грейди не хочет выступать перед тряпками и шлюхами, – заявила Вирджилия, встряхнув головой; ее давно не мытые волосы были тусклыми и нечесаными. – Мы стоим на стороне мистера Гаррисона.

– Который сжигает Конституцию? Так вот куда вы клоните? – Таббс покачал головой.

В День независимости Гаррисон вызвал шумиху по всей стране, устроив торжественное сожжение текста Конституции на собрании, проходившем недалеко от Бостона. Вирджилия явно считала его поступок правильным.

– А почему нет? Эта Конституция и есть то, чем ее называет Гаррисон: договор со смертью и соглашение с адом.

– Вот такие заявления и вызывают вражду у тех, в ком мы нуждаемся больше… – начал было Таббс.

– Да бросьте вы, мистер Таббс, – презрительно усмехнувшись, перебила его Вирджилия. – Разве можно с таким отношением по-настоящему верить в наше дело?

Глаза Таббса снова блеснули.

– Возможно, я просто демонстрирую свою веру не таким способом, как вы, мисс Хазард, – сказал он.

– А каким? Отказываетесь рисковать? Одеваетесь с таким же лоском, как белые? Выпиваете с ними на приемах и выражаете им слепую преданность? Не хотите жертвовать своим личным комфортом и…

Неожиданно Таббс взорвался и грохнул кулаком по столу.

– Хватит мне тут болтать о риске и самопожертвовании! – воскликнул он. – Я вырос в рабстве в Мэриленде, в четырнадцать лет бежал оттуда вместе с младшим братом. Нас поймали. Отправили к палачам, чтобы сломить наш дух. Это, – он похлопал по искалеченной ноге, – они со мной сделали. Но брату досталось еще больше. Он с тех пор не в своем уме.

– И вам не хочется отомстить? – презрительно спросил Грейди.

– Конечно хочется! Когда-то меня только это и волновало. Потом я сбежал в Филадельфию, а через год или два, когда ярость и страх поутихли, начал задумываться. И пришел к мысли, что одно дело – личная месть, а другое – свобода для всех. Я ненавижу всю систему рабства, и именно систему я хочу уничтожить.

– Так давайте покончим с ней с помощью насилия! – воскликнула Вирджилия.

– Нет. Любой шаг в этом направлении только продлит ее существование и вызовет вспышку репрессий, которые идут с ней рука об руку…

Он сбился, чувствуя враждебность пары, потом встал и аккуратно водрузил на седую голову цилиндр.

– Боюсь, я напрасно трачу силы, – сказал Таббс.

– Это точно! – засмеялась Вирджилия.

Таббс сжал губы и промолчал. Когда он повернулся и, прихрамывая, пошел к двери, Вирджилия бросила ему вслед ядовитым тоном:

– Дверь за собой закрыть не забудьте.

Он не ответил. Дверь закрылась плотно, но без стука.

Все это время Грейди напряженно сидел на стуле и теперь наконец чуть расслабился.

– Уж лучше бы хлопнул, чистоплюй. – Его слегка знобило – то ли от холода, то ли от отчаяния. – Подбрось еще дров.

– Дров больше нет, и денег ровно столько, чтобы мне добраться до Лихай-стейшн. – Вирджилия не злилась – просто излагала факты. Положив кашу в оловянную миску, она поставила ее перед Грейди. – Мне снова придется съездить домой.

Грейди уставился в миску, скривился и отодвинул ее.

– Мне это не нравится. Мне противно, что ты попрошайничаешь.

– Я не попрошайничаю. Просто говорю им, что мне нужно, и получаю это. А почему нет? У них всего хватает. Они за один день тратят больше, чем люди во всем этом негритянском поселке за год. – Она встала рядом с Грейди и попыталась согреть его, массируя ему шею. – Солдаты на войне не ждут, что будут жить в роскоши.

– Таббс не считает, что мы воюем.

– Евнухи вроде Таббса слишком давно живут в уюте. Они все забыли. Мы и без них победим в нашей войне. И наш праздник придет, Грейди. Я это знаю.

Ничуть не убежденный, Грейди вяло потянулся к ее руке. Вирджилия задумчиво смотрела прямо перед собой. Снег продолжал залетать сквозь щели в стене, ложась на одеяла, служившие им постелью. В углу, где дыра в стене была еще шире, на большую кучу тряпья насыпало уже целую пушистую шапку. Грейди собирал это тряпье, чтобы они могли хоть как-то выжить, а если не мог ничего найти, воровал. Когда даже это не помогало, Вирджилии приходилось ездить в Лихай-стейшн на несколько дней.

– Печка совсем не греет, – сказала она. – Давай пока под одеяла заберемся.

– Это я виноват, что ты вынуждена так жить…

– Замолчи, Грейди! – Она прижала холодные пальцы к его губам. – Я сама выбрала такую жизнь. Мы солдаты – ты и я. И мы поможем капитану Уэстону подарить всем праздник.

Грейди посмотрел на нее с укором:

– Ты вроде не должна произносить вслух это имя, Вирджилия.

Она засмеялась, рассердив его своим превосходством белой женщины:

– Неужели тебя волнует вся эта ерунда? Все эти тайные клички, зашифрованные послания? Десятки людей прекрасно знают, кто на самом деле тот человек, который называет себя капитаном Уэстоном. Сотни знают, чем он занимается, а уже скоро узнают миллионы. После того как мы поможем ему освободить твоих братьев и сестер на Юге, мы займемся людьми с другим цветом кожи. Мы будем карать каждого белого мужчину и каждую белую женщину, которые противостоят нам или проявляют безразличие. А начнем мы, я думаю, с моего братца Стэнли и той сучки, на которой он женился.

Ее улыбка и шепотом произнесенные слова напугали Грейди так сильно, что он забыл о своем гневе.

– Я не против того, чтобы ездить домой за одеждой или едой, – заверила его Вирджилия, когда они забрались под холодные, пропахшие грязью и дымом одеяла. – Но мне бы хотелось, чтобы ты иногда позволял мне брать тебя с…

– Нет! – Это была одна из тем, в которой Грейди никогда ей не уступал. – Ты прекрасно знаешь, что сделают с нами люди, если увидят нас вместе в таком маленьком городке.

– О да, я знаю… – Вирджилия вздохнула и прижалась к нему. – И ненавижу их за это. Боже, как я их ненавижу, милый… Но мы и им за все отплатим. Мы… о-о…

То, что она почувствовала, ошеломило ее. Даже на таком холоде Грейди желал ее. И вскоре они успокоили свои горести единственным известным им способом.

Снегопад, пронесшийся над Лихай-стейшн, присыпал белой крошкой землю и крыши домов. Когда пришел ночной пароход Вирджилии, снег повалил снова. Она подумала о том, что на будущий год, вероятно, уже сможет совершать эти поездки в теплом вагоне поезда, не беспокоясь о том, что река замерзла и добраться ни на чем нельзя. О строительстве железной дороги в сторону Лихай-стейшн уже было объявлено, рельсы обещали проложить до Бетлехема и дальше по долине.

Какую бы ненависть ни питала Вирджилия к членам своей семьи, она прекрасно понимала, что лишь их терпение давало ей возможность выжить в Филадельфии. И особенно терпение брата Джорджа и его жены, которая позволяла ей останавливаться в Бельведере, а потом словно бы не замечала, как Вирджилия увозит с собой большую джутовую сумку, набитую ненужной одеждой, или саквояж с консервами и свертками с едой. Несмотря на упорные мысли о революции, Вирджилия не теряла определенной практической сметки. Она действительно понимала, что привозить Грейди в Лихай-стейшн нельзя, да и сама старалась приезжать под покровом ночи. Среди местных было довольно много фанатиков, которые могли навредить ей. Она знала всех до одного и уже заранее мечтала, что когда-нибудь непременно отомстит им.

Ежась от холода и нещадного ветра, она поднималась на холм в своем слишком легком для такой погоды пальто и тонких шерстяных перчатках. К тому времени, когда она дошла до Бельведера, ее волосы все были покрыты снегом. У коновязи перед крыльцом стояла накрытая попоной лошадь, запряженная в двуколку. Вирджилия вошла в дом и услышала, что в гостиной разговаривают Джордж, Констанция и местный католический священник, которого она тоже узнала по голосу.

– Каким должен быть христианский отклик на новый закон о Канзасе, – говорил священник, – вот вопрос, который мучает меня все последнее время. Я чувствую себя обязанным обсудить это с каждым из моих прихожан, чтобы узнать их…

Увидев в дверях Вирджилию, он замолчал. Джордж посмотрел на сестру с удивлением, Констанция – с легкой тревогой.

– Добрый вечер, Джордж, Констанция, отец Донелли…

– Мы тебя не ждали… – сказал Джордж.

Они никогда не знали заранее, в какой день она приедет, поэтому Джорджу каждый раз приходилось говорить одно и то же. С недавних пор Вирджилия начала замечать, что брату это слегка надоело.

Она приняла его слова с неискренней улыбкой, а потом обратилась к священнику:

– Нет никакого христианского отклика на ситуацию в Канзасе. Это так называемые христиане поработили негров. И каждый, кто осмеливается узаконить рабство на новых территориях, заслуживает единственно возможного отклика. Пули. Будь я там, я бы первой нажала на курок.

От ее решительных яростных слов пожилой священник, казалось, утратил дар речи.

– Тебе лучше подняться наверх и переодеться в сухую одежду, – побледнев, но держа себя в руках, произнес Джордж.

– Разумеется, – сверкнув на него глазами, сказала она после короткой паузы. – Всего хорошего, святой отец.

Когда священник ушел, Джордж наконец дал волю гневу и принялся расхаживать по комнате взад и вперед.

– Не понимаю, – воскликнул он, – зачем мы терпим Вирджилию! Иногда мне кажется, что мы ведем себя просто глупо.

Констанция покачала головой:

– Но ты же не хочешь обращаться с ней, как Стэнли. Она все-таки твоя сестра.

Джордж посмотрел на маленькие лужицы растаявшего снега, оставленные туфлями Вирджилии.

– Мне с каждым разом все труднее помнить об этом.

– Но мы должны, – тихо произнесла Констанция.

Позже той ночью Джордж проснулся, почувствовав, что Констанция ворочается в темноте.

– Что с тобой? Тебе снова нездоровится?

Уже почти месяц Констанцию мучили приступы слабости. Вскоре после того, как она узнала, что снова беременна, у нее случился выкидыш. За последние годы это был уже третий раз, когда она потеряла ребенка, и каждая новая потеря отнимала у нее все больше и больше сил. У нее часто кружилась голова, по ночам ее тошнило и то и дело бросало в пот. Но больше всего Джорджа беспокоило душевное состояние жены, так как врач намекнул, что она вряд ли сможет когда-нибудь выносить ребенка.

– Все в порядке, – ответила она. – Я просто должна уйти на часок. Скоро доставят очередной груз.

– Верно, я и забыл.

– А ты спи.

Но Джордж уже спустил ноги на холодный пол.

– Еще чего, – сказал он. – В такую ужасную погоду ты не можешь идти к сараю пешком. Сейчас я тоже оденусь и подгоню коляску к крыльцу.

Они немного поспорили, Констанция твердила, что ему незачем выходить вместе с ней на холод, но он настаивал. Оба прекрасно понимали, что он поступит по-своему. На самом деле Констанция была рада, что Джордж пойдет с ней. Она чувствовала слабость и боялась вот-вот свалиться с тяжелой простудой. Идти куда-то одной в такую холодную ночь ужасно не хотелось, но она все равно бы это сделала.

Джордж тоже был рад, но по другой причине. У него появилась возможность увидеть вновь прибывшего и даже поговорить с ним, если удастся. Те, кто добирался сюда по тайной дороге, гораздо больше помогали ему разобраться в вопросе, разделявшем страну, чем все ораторы и журналисты. Он щелкнул подтяжками и погладил жену по руке.

– Я иду. И довольно споров.

Через двадцать минут он уже гнал скрипучую двуколку к сараю за заводским зданием. Внутри мерцал огонь фонаря. Джордж помог жене спуститься и взять саквояж, который Констанция прихватила из дому. Поддавшись порыву, она неожиданно поцеловала его. Несмотря на то что губы и щеки ее были ледяными от холода, поцелуй был жарким.

Она подошла к двери и постучала условным стуком: два удара, пауза, потом еще два. Джордж прошел следом за женой по искрящимся сугробам, чувствуя, как снег набивается в ботинки. Небо уже прояснилось, и в его темной синеве сияла луна, похожая на тарелку из тонкого фарфора.

Белзер осторожно открыл дверь и замер, увидев вторую фигуру.

– Это я, – сказал Джордж.

– А, ну да. Входите, входите.

«Пассажир» Подпольной дороги сидел у стола, держа в руках кусок вяленой говядины. Это был мускулистый мужчина с красновато-коричневой кожей и высокими скулами, выдававшими индейскую кровь. Ему было лет тридцать пять, но вьющиеся волосы уже поседели. Нетрудно было предположить почему.

– Это Ки, – сообщил Белзер с таким гордым видом, как будто представлял кого-то из своих родственников. – Он добрался до нас из Алабамы. Его имя – это сокращенно от «чероки». Бабушка Ки по материнской линии была чероки.

– Что ж, Ки, я рада, что вы здесь, – сказала Констанция, поставив саквояж рядом со столом. – Тут ботинки и две рубашки. У вас есть зимнее пальто?

– Да, мэм.

Голос у беглеца оказался гулким и басовитым. Он заметно нервничал в их присутствии.

– Ему дали пальто на нашем пункте недалеко от Уилинга, – сообщил Белзер.

– Хорошо. В Канаде чаще даже холоднее, чем в Пенсильвании. Но если вы уже здесь, вам больше не надо бояться охотников за рабами.

– Я хочу работать, – сказал Ки. – Я хороший повар.

– Он этим занимался почти всю жизнь, – пояснил Белзер.

Джордж едва слышал их разговор – как завороженный он смотрел на человека, сидящего перед ними. Вжав голову в плечи, Ки то и дело бросал быстрые взгляды на дверь, как будто боялся, что вот-вот кто-нибудь войдет.

– …работал на особенно сурового и жестокого хозяина, – говорил Белзер. – Ки, покажи им то, что мне показывал, будь добр.

Беглец отложил нетронутое мясо. Потом встал, повернулся к ним спиной, расстегнул рубашку и спустил ее к талии. Констанция охнула и вцепилась в руку мужа. Да и Джордж был ничуть не меньше потрясен видом огромного количества старых шрамов, покрывающих всю спину, от лопаток до пояса. Некоторые были похожи на застывшие клубки змей, притаившихся под кожей.

Добрые глаза Белзера вспыхнули от гнева.

– Одни отметины от кнута, другие от горячих железных прутьев, – сказал он. – Когда это случилось в первый раз, Ки?

– Девять лет мне было. Я тогда взял немного ягод из хозяйского сада. – Ки сложил пальцы горстью, показывая количество похищенного. – Вот столько.

Джордж покачал головой. Он еще раз убедился, почему за последние месяцы его взгляды стали такими твердыми.

Позже, когда они уже вернулись домой и лежали в постели, он сказал жене, обнимая ее, чтобы немного согреть:

– Каждый раз, когда я сталкиваюсь с людьми вроде Ки, я пытаюсь понять, почему мы так долго терпели рабство.

Он не мог видеть в темноте, каким восхищением вспыхнули глаза жены, когда она ответила:

– Джордж, а ты сам понимаешь, насколько ты изменился? Ведь когда мы только познакомились, ничего подобного я бы от тебя не услышала.

– Может, и не услышала бы. Но теперь я чувствую именно это. Мы действительно должны покончить с рабством. Лучше, конечно, как-то договориться с теми, кто поддерживает систему. Но если они откажутся прислушаться к голосу разума, можно обойтись и без этого.

– А если тебе придется выбирать между борьбой за отмену рабства и твоей дружбой с Орри? Ведь он как раз один из тех, кто поддерживает.

– Знаю и очень надеюсь, что буду избавлен от такого выбора.

– Ну а вдруг? Я не пытаюсь на тебя давить, просто этот вопрос уже очень давно не дает мне покоя. Я ведь знаю, как ты любишь Орри, как уважаешь его…

Как бы ему ни было тяжело, совесть подсказывала Джорджу только один ответ.

– Мне придется пожертвовать дружбой ради того, во что я верю, – сказал он.

Констанция крепко обняла мужа и, прижавшись к нему, вскоре уснула. Он же еще долго лежал без сна, видя перед собой чудовищные шрамы и испуганные темные глаза, постоянно смотрящие на дверь. А когда он наконец уснул, ему приснился чернокожий человек, кричавший от боли, потому что кто-то жег его железным прутом.

Если южные плантаторы представляли для него одну ненавистную ему крайность, то его собственная сестра являла собой другую. Два дня, что она провела в Бельведере, они непрерывно спорили о народном суверенитете, законе о беглых рабах, да и обо всех остальных вопросах, связанных с системой рабства. Вирджилия твердо стояла на своем, не желая идти ни на какие компромиссы.

– Я бы решила все проблемы одним ударом! – заявила она за ужином; Констанция, опасаясь, что разговор перейдет на повышенные тона, как это обычно бывало, уже отправила детей играть. – Только один день, и с рабством на Юге будет покончено. Во всяком случае, об этом я мечтаю, – добавила Вирджилия с улыбкой, от которой Джордж содрогнулся.

Она воткнула вилку в третий кусок кекса, откусила немного, потом подлила ромового соуса из серебряного соусника.

– Ты можешь вздрагивать и гримасничать сколько хочешь, Джордж. Можешь болтать ерунду о совести и милосердии хоть до посинения, но такой день скоро наступит.

– Вирджилия, это чушь! Восстание рабов не может кончиться успехом.

– Конечно может! Если его правильно организовать и финансировать. Одна славная ночь огня и правосудия – и зло и беззаконие захлебнутся в великой реке крови.

Джордж был настолько ошеломлен, что едва не уронил кофейную чашку. Они с Констанцией посмотрели друг на друга, потом на свою гостью. Вирджилия сидела, устремив глаза в потолок, вероятно видя там апокалиптические сцены своей воплощенной мечты.

Джорджу хотелось накричать на сестру, но вместо этого он попробовал перевести все в шутку.

– Тебе бы пьесы для театра писать.

– Шути, если хочешь. – Она пристально посмотрела на него. – Этот день близок.

– Но ты ведь, разумеется, понимаешь, – сказала Констанция, не обращая внимания на леденящий взгляд Вирджилии, – что именно страх перед бунтом черного большинства мешает многим южанам даже просто обсуждать постепенное освобождение рабов с выплатой компенсации для их владельцев.

– Возмещаемое освобождение – это тлетворная идея. Мистер Гаррисон говорит, что это все равно что платить вору за то, чтобы он вернул украденную собственность.

– Тем не менее для южан за словом «освобождение» стоят рабы, которые придут к ним с камнями и вилами. И твои пламенные речи не улучшают ситуацию.

Вирджилия отодвинула десертную тарелку.

– Это не просто речи, обещаю.

– Да, ты постоянно это твердишь, – довольно резко откликнулся Джордж. – И раз уж мы снова затронули эту тему, позволь сказать тебе кое-что. Ты должна порвать свои отношения с капитаном Уэстоном.

Глаза Вирджилии расширились.

– Что ты знаешь о капитане Уэстоне? – очень тихо спросила она, впервые не повышая голоса.

– Я знаю, что он существует. Знаю, что Уэстон – всего лишь псевдоним и что он такой же экстремист, как многие горячие головы на Юге.

– Ты что, шпионов нанял, чтобы следить за мной? – Вирджилия с трудом изобразила презрительную усмешку.

– Не будь идиоткой. У меня деловые связи по всему штату, и я знаю многих законодателей в Гаррисберге. Все они об этом человеке слышали. И им известно, что человек, называющий себя капитаном Уэстоном, активно пытается разжечь черный бунт на Юге. Он пробуждает чудовищную враждебность даже среди тех людей, которые в другом случае и сами были бы против рабства. Так что тебе лучше держаться от него подальше, если не хочешь пострадать от последствий.

– Если и будут последствия, как ты это называешь, я выдержу их с гордостью!

Джордж совершенно растерялся. Он уже не знал, какими словами убедить сестру, и решил попробовать другую тактику.

– На твоем месте я бы не спешил так говорить. В Пенсильвании ведь тоже немало людей, которые ненавидят аболиционистов. Жестоких людей.

– Это деньги и успех сделали тебя таким, Джордж? Лишили принципов, заменив их трусостью? – С видом оскорбленной королевы она встала из-за стола и вышла из комнаты.

Констанция закрыла глаза ладонью:

– Я больше не могу ее выносить! Какое злобное, одержимое создание!

Джордж потянулся к жене, чтобы взять ее за руку и успокоить, но глаза его все еще смотрели на дверь, за которой исчезла Вирджилия.

– Тут дело уже не в одержимости, – тихо произнес он. – Иногда я сомневаюсь в ее психическом здоровье.

Под стропилами висел мертвец с выпученными глазами и бледным языком, торчащим между стиснутыми зубами. Голова его свисала набок, и было очевидно, что у него сломана шея.

Под медленно раскачивающимся закоченевшим телом стояло шестеро мужчин, они о чем-то разговаривали приглушенными голосами. Двое держали дымящие факелы. Сзади виднелись длинные ящики с какими-то надписями. Один из них был вскрыт ломиком, и можно было разглядеть сложенные в нем новенькие карабины.

Смертельно напуганный, Грейди смотрел на все это сквозь щель в двери амбара. Его послали из Филадельфии в окрестности Ланкастера с зашифрованным двухстраничным посланием. Но человек, которому послание предназначалось, висел сейчас в этом самом амбаре. Слава богу, Грейди вовремя услышал голоса, когда крался через загон для скота, и успел остановиться.

Он начал осторожно отползать назад, но когда пробирался мимо одной из загородок, поросята, сидевшие в ней, вдруг оглушительно завизжали. На шум из амбара выскочил один из мужчин с оружием.

– Эй, ты, стой! – крикнул он.

Грейди бросился бежать. Над его головой просвистела пуля.

– Ловите этого ниггера! Он нас видел!

Грейди побежал так, как не бегал никогда в жизни, время от времени с опаской оглядываясь назад. Преследовавшие его всадники быстро приближались. Позади них на фоне декабрьского предзакатного неба полыхало зарево пожара. Пламя вырывалось из сеновала, стремительно пожирая огромный кривоватый шестиугольник, намалеванный на стене. Они подожгли амбар.

Свистящие вслед пули заставляли его мчаться еще стремительнее. Добежав до каменной стены, он начал перелезать через нее, но потерял равновесие и упал, разбив губу. Не обращая внимания на текущую кровь, он кинулся в густые заросли леса и не останавливался, пока через полчаса не добежал до какой-то реки и там, спрятавшись в холодной воде под крутым берегом, спасся от своих преследователей, когда те проскакали мимо. Только тогда он осознал цену, которую заплатил за спасение своей жизни, и, потрогав разбитую губу, заплакал.

Под утро он добрался до хижины в Филадельфии и там наконец позволил себе упасть без сил. Мысли его путались.

– Капитан Уэстон мертв, – сказал он Вирджилии. – Я сам видел. Его повесили, а потом сожгли вместе с его амбаром. Меня чуть не поймали. Я бежал и упал, проволоки ослабли, и я потерял свои зубы. Проклятье! Я потерял свои новые зубы! – Слезы градом текли по его щекам.

– Ну, ну… – Вирджилия обняла его и стала ласково поглаживать по волосам, – не плачь. Капитан Уэстон был не таким уж хорошим вождем. Слишком много говорил. Слишком многие о нем уже знали. На его место скоро придет другой человек, он будет лучше Уэстера. И тогда наше восстание победит!

– Да, но… я ведь потерял свои новые зубы, будь оно все проклято.

Вирджилия прижала его голову к своей груди и ничего не ответила. Только смотрела прямо перед собой, загадочно улыбалась и думала о том дне, когда потечет кровь белых людей.