Измученный бессонницей и мыслями о Мадлен, Орри снова открыл письмо Джорджа.

Буквы слегка расплывались. Он отодвинул листок на несколько дюймов, и дата, шестнадцатое декабря, стала более четкой, как и все остальное. Впервые он заметил проблемы со зрением в начале осени, и это стало еще одним поводом для уныния, хотя их и так было немало.

Письмо представляло собой эдакую смесь бодрости и скептицизма. В декабре Джордж навестил Билли в Вест-Пойнте и сообщал Орри, что брат чувствует себя хорошо, чего нельзя сказать о новом суперинтенданте Академии. Ли категорически не принимал все, что касалось кадетской муштры. Ему хотелось, чтобы слушатели Вест-Пойнта вели себя безупречно не под угрозой взысканий или отчисления, а просто потому, что им это нравится.

«К сожалению, – писал Джордж, – мир не населен мраморными статуями… хотя он стал бы гораздо лучше, будь это так».

Еще он написал, что Ли тепло приветствовал его как старого боевого товарища, несмотря на то что они встречались всего пару раз в Мексике. В доверительном разговоре суперинтендант поделился с ним своими опасениями насчет процветающей в Академии групповщины, которая могла расколоть кадетский корпус.

Были, к счастью, и приятные новости. Билли получал по всем предметам только высшие баллы и должен был, без сомнения, с легкостью сдать январские экзамены. Суперинтендант очень хвалил юношу перед своим гостем и называл его прирожденным инженером. Даже сам профессор Мэхен уже отметил Билли.

В конце Джордж немного написал о выборах президента. На Севере довольно многие уже обвиняли Франклина Пирса в слабохарактерности. А из всех имен, упоминаемых в связи с кабинетом министров, на первом месте стояло имя сенатора Джефферсона Дэвиса.

Тот самый Дэвис из полка «Винтовки Миссисипи», с легкой улыбкой вспомнил Орри. Полковник Дэвис и его ополченцы в красных рубашках показали отчаянную храбрость в сражении у асьенды Буэна-Виста. Если он станет военным министром, то у Академии появится настоящий друг в Вашинг…

Какой-то грохот внизу заставил его стремительно вскочить с кровати. Но не успел он дойти до двери, как вдруг колени пронзила сильнейшая боль. Проклятье, да он просто разваливается на части. Возраст и постоянная сырость равнинной зимы делали свое дело.

– Орри? Что там за шум? – крикнула из своей комнаты мать.

– Как раз иду выяснять. Уверен, ничего страшного. Возвращайся в постель.

Он хотел сказать это мягче, но от сковавшего его страха голос прозвучал довольно грубо. Внизу он увидел слуг со свечами в руках и, держась за перила, быстро спустился по ступеням. От напряжения боль в суставах усилилась.

– Дайте пройти, – сказал он.

Рабы расступились. Следом за Орри по лестнице уже бежал кузен Чарльз. Орри распахнул дверь библиотеки.

Первым, что он увидел на натертом до блеска полу, была большая лужа виски, в ней лежали осколки разбитого стакана. Шум, который он слышал сверху, был вызван упавшим креслом отца.

Орри бросился вперед. Он был настолько потрясен, что еще не мог по-настоящему почувствовать пришедшей к ним беды. Тиллет лежал на боку в напряженной позе. Глаза и рот были открыты, как будто его что-то сильно удивило.

Удар, догадался Орри.

– Папа? Ты меня слышишь?

Он не знал, зачем спрашивает это. Наверное, просто не мог поверить, решил он позже. Ведь уже тогда, услышав наверху встревоженный голос матери, он понимал, что разговаривает с мертвым человеком.

Похоронили Тиллета второго января на маленьком кладбище плантации. Большая толпа рабов наблюдала за церемонией из-за черной кованой ограды. Во время молитвы, перед тем как гроб опустили в могилу, заморосил дождь. Эштон стояла по другую сторону могилы, рядом с Хантуном, вопреки традиции, требовавшей, чтобы все члены семьи провожали усопшего вместе. Гроб осторожно опустили в землю.

Кларисса не плакала, просто смотрела перед собой остановившимся взглядом. Она не заплакала ни разу с ночи смерти Тиллета. После похорон Орри заговорил с ней. Она вела себя так, словно ничего не слышала. Он еще раз спросил, как она себя чувствует. Кларисса пробормотала что-то неразборчивое, лицо ее по-прежнему оставалось бесстрастным. Орри не мог припомнить более грустного дня в Монт-Роял.

После того как семья вышла с кладбища, к свежей могиле осторожно проскользнули рабы и тоже отдали дань уважения умершему: кто-то тихо читал слова молитвы, кто-то бормотал псалом, кто-то просто молча склонил голову. Купер шел следом за братом. Поведение негров удивило его, он никак не ожидал, что рабы могут испытывать добрые чувства к своему хозяину. Хотя, подумал он, в поведении людей очень часто нет никакой логики и никакого смысла. И не важно, какого цвета у них кожа.

Юдифь и Бретт шли рядом с Клариссой. Купер с нежностью посмотрел на жену. В середине декабря она подарила ему дочку, Мари-Луизу. Малышка была сейчас в доме, под присмотром горничных.

Глядя на сгорбленные плечи брата и его унылое лицо, Купер попытался как-то отвлечь его от горестных мыслей.

– Перед отъездом из Чарльстона я слышал кое-какие новости о Дэвисе, – сказал он.

– И какие же?

– Ты ведь знаешь, что в прошлом месяце он отказался договариваться с Пирсом в Вашингтоне…

– Знаю.

– Говорят, он уступил. И может все-таки поехать на инаугурацию. Для Юга будет очень хорошо, если он войдет в правительство. Он честный человек. И здравомыслящий к тому же – в большинстве случаев.

Орри пожал плечами:

– От его присутствия там ничего особо не изменится.

– Неправда. Я верю, что один человек может сделать очень много. Если ты считаешь иначе, зачем тогда все это?

– Вашингтон сейчас похож на огромный сумасшедший дом, – словно не слыша его, продолжал Орри. – И самые опасные безумцы как раз те, кого американцы избрали в конгресс, чтобы выражать интересы народа. Я даже представить не могу людей, которые заслуживали бы меньшего уважения. Разве что только власти нашего штата.

– Если тебе так не нравится то, что происходит в Южной Каролине, измени это. Баллотируйся на выборах и сам поезжай в Колумбию.

Орри даже остановился и посмотрел на брата, чтобы понять, не ослышался ли он.

– Ты советуешь мне заняться политикой?

– А почему нет? Уэйд Хэмптон же занялся.

Этот богатый и уважаемый плантатор действительно был только что избран в законодательный орган штата.

– У тебя есть для этого и время, и деньги, – продолжал Купер. – Твое имя наверняка привлечет людей. Ты ни с кем не ссоришься. Вы с Хэмптоном во многом похожи. Ты мог бы стать еще одним голосом разума и умеренности в этом хоре бессмысленной болтовни в столице. Таких, как ты, мало.

Бесспорно, предложение было заманчивым, но Орри не поддался на искушение:

– Я скорее стану сутенером, чем политиком. Это и то более честное ремесло.

– Ты когда-нибудь читал Эдмунда Бёрка? – не улыбнувшись на шутку, спросил Купер.

– Нет. А что?

– Я изучил все его речи и письма, какие только смог найти. Он был верным другом колоний и поразительно умным человеком. Однажды он написал в письме, что для победы безнравственных людей необходимо лишь одно: чтобы хорошие люди ничего не делали.

Решив, что это камень в его огород, Орри хотел возразить брату, но его перебил крик Бретт.

– Это матушка! – испугался Купер.

Сотрясаясь в рыданиях, Кларисса повисла на руках Юдифи. Наконец-то она выплеснула наружу свое горе, обрадовался Орри.

Однако уже через час его облегчение сменилось тревогой, когда он услышал, что мать все еще продолжает рыдать в своей комнате. Он вызвал доктора, тот прописал Клариссе настойку опия и потом сказал собравшимся родным:

– Тяжкие утраты непросто вынести. Особенно женщине, которая всегда была неотделимой частью жизни своего мужа. Но Кларисса сильный человек. Она быстро оправится.

Но он ошибся.

Первые перемены Орри заметил через неделю. Когда Кларисса улыбалась и разговаривала, она как будто смотрела сквозь него. Если слуги спрашивали ее о каких-то домашних делах, она говорила, что сейчас очень занята и должна сначала выполнить некую загадочную работу. После этого она уходила в свою комнату и не возвращалась.

У нее появилась новая страсть, которая была довольно распространена в Южной Каролине, но никогда не добиралась до Монт-Роял. Она занялась родословной и принялась рисовать фамильное древо.

Зеленая ветвь представляла семью ее матери – Бреттов. Красная показывала род Эштона Голта, ее отца. Для Мэйнов Кларисса использовала другие краски, поэтому все дерево, занимавшее большой лист пергаментной бумаги, напоминало раскрашенную во все цвета радуги паутину.

Кларисса расстилала пергамент на столе у окна в своей комнате и днями напролет трудилась над ним; уже скоро понять что-нибудь из ее запутанного рисунка стало совершенно невозможно. Но она упорно продолжала чертить все новые и новые линии. А все обязанности на плантации, которые она прежде с усердием исполняла, теперь были забыты.

Орри молчал. Он понимал, что, потеряв мужа, мать нашла утешение в каком-то придуманном ею мире, неведомом для всех остальных. И если временное пребывание там хоть немного смягчало ее горе, пусть так и будет.

Однако в работе плантации было немало таких тонкостей, о которых он знал или не очень много, или совсем ничего. Поэтому уже скоро отлаженный механизм начал давать сбои, как часы, постоянно отстающие на двадцать минут, как бы часто их ни подводили.

– Ровнее, черт побери… Ровнее! Да что с вами всеми творится?

Стояло ясное февральское утро. Орри проверял подготовку полей к мартовскому севу. Весьма опытные работники, на которых он кричал с такой яростью, все уже довольно пожилые люди, натягивали на дальней стороне поля направляющие веревки параллельно друг другу с расстоянием в одиннадцать дюймов. Услышав крики хозяина, они недоуменно переглянулись: линии выглядели ровными.

Рабы помоложе, которые шли вдоль рядов, делая борозды для семян с помощью мотыг, тоже удивились этой внезапной вспышке. Орри кричал так громко, что его услышали даже те негры, что копали оросительные каналы на дальнем краю поля. Никто не мог взять в толк, чего он от них хочет.

Орри закрыл глаза и потер веки. Почти всю прошлую ночь он не спал, беспокоясь о матери и еще сочиняя письмо Джорджу, в котором пришлось объяснять, почему они не смогут приехать в Ньюпорт летом. Свой отказ он объяснил тяжелым состоянием Клариссы, не решившись назвать настоящую причину. Прошлым летом он почувствовал откровенную враждебность некоторых жителей маленького курортного городка, и ему не хотелось испортить и это лето ни себе, ни друзьям.

– Орри, линии абсолютно ровные!

Услышав голос Бретт, он резко открыл глаза и повернулся. Сестра стояла невдалеке, на насыпи. Щеки ее раскраснелись, и она никак не могла выровнять дыхание. Видимо, девушка только что прибежала – как раз когда он отчитывал рабов.

Орри прищурился и оглянулся через плечо. Бретт говорила правду. Он действительно ошибся – то ли подвело зрение, то ли сказалась усталость. Рабы уже возобновили работу, понимая, что правы были они, а хозяин ошибся.

Бретт спустилась к нему и ласково коснулась его руки:

– Ты снова не спал допоздна. – (Орри пожал плечами.) – Представляешь, – продолжала она, – на кухне сейчас был такой скандал! Дилли надрала уши Сью, потому что Сью забыла заказать соль для посолки. А Сью клялась, будто говорила тебе, что нужна соль.

– О боже… – вдруг вспомнил Орри. – И правда ведь говорила, а я забыл. На прошлой неделе я собирался внести соль в список заказов, но меня срочно позвали взглянуть на ребенка Семирамис, когда у того вдруг появилась какая-то сыпь…

– Кризис уже миновал. Малыш поправится.

– Только не благодаря мне. Я понятия не имел, что делать с шестимесячным младенцем. Кстати, а ты откуда так много про это знаешь?

– Понимаешь, они послали за мной, как только ты ушел, – стараясь говорить как можно мягче, сказала Бретт. – Да я и ничего такого не делала – просто перепеленала малютку, чтобы он согрелся. Только вот Семирамис очень переживала, ну я и подержала ее за руку немного, поговорила с ней. Она и успокоилась, а ребеночек как-то сам поправился.

– Я не знал, что делать. Чувствовал себя беспомощным остолопом.

– Не вини себя, Орри. Ведь раньше все эти заботы лежали на маме. Их было гораздо больше, чем вы, мужчины, могли себе даже представить. – Бретт как будто ласково поддразнивала Орри, улыбаясь своей нежной улыбкой. – Позволь мне помочь тебе с плантацией. – Она коснулась его руки. – Я смогу.

– Но ты же еще…

– Маленькая? Ты говоришь совсем как Эштон.

Из всего колчана она выбрала именно ту стрелу, которая могла разрушить его сопротивление. Он расхохотался, а потом сказал:

– Ты права, я и понятия не имел, как много всего делала мама. Могу поспорить, отец тоже не знал. Я с радостью приму твою помощь. Спасибо тебе! Занимайся всем, что сочтешь нужным. Если кто-то спросит, говори, я разрешил. Пусть идут ко мне, если что. Эй, что-то не так?

– Если рабам придется уточнять у тебя любое важное задание, зачем тогда нужна я? Да я и сама не хочу так. У меня должна быть такая же власть, как у тебя. И пусть все это знают.

– Хорошо. Ты победила. – Он с восхищением и каким-то новым удивлением посмотрел на сестру. – Ты просто чудо. А ведь в этом году тебе будет всего пятнадцать.

– Возраст тут ни при чем. Некоторые девушки уже в двенадцать так же умны и рассудительны, как взрослые женщины. И много чего умеют, а не только кокетничать направо-налево. – (Намек на Эштон не прошел мимо ушей Орри.) – А некоторые так никогда ничему и не учатся. Я бы повесилась, будь я такой.

– Не волнуйся, – с ласковой улыбкой сказал Орри, – такой ты точно не станешь. – Он чувствовал себя уже немного лучше, хотя усталость не отступала. – Ладно, завтра, наверное, все-таки надо заказать соль.

– Каффи уже поехал в Чарльстон на телеге. Я сама выписала ему пропуск.

Орри снова засмеялся и обнял сестру:

– Что-то мне подсказывает, теперь дела на плантации точно наладятся.

– Конечно наладятся, – ответила Бретт.

Двое негров, натягивавших веревки, переглянулись, а потом облегченно заулыбались.

Эштон вышагивала взад-вперед перед камином в своей комнате. Бретт сидела за письменным столом. За окном с тихим звоном постукивали заледеневшие ветки деревьев. Над рекой завывал ветер.

Из гостевой спальни снова послышалось чихание. Эштон скривилась. Хантун привез ее домой из Чарльстона как раз перед тем, как начался снегопад, и его пришлось тут же уложить в постель с жуткой простудой.

– Когда же он наконец прекратит чихать! – воскликнула Эштон.

Бретт подняла голову над бухгалтерскими книгами плантации, удивленная ядовитой злобой в голосе сестры. Как можно злиться на заболевшего человека?

На самом деле Эштон приводила в бешенство не столько хвороба жениха, сколько разлука с Чарльстоном. Она уже скучала по его оживленным улицам, ярким огням и веселым балам. Хантун возил ее на главное событие светского сезона – большой бал общества Святой Сесилии. Теперь, вернувшись на берега Эшли, девушка чувствовала себя запертой в клетке.

А вот ее младшая сестра, похоже, была всем довольна, корпя целыми днями за списками покупок и расчетными книгами. Последние несколько недель Бретт вела себя так, словно стала хозяйкой плантации. И что бесило Эштон больше всего – ниггеры именно так к ней и относились.

– Сейчас закончу и приготовлю ему горячий лимонный пунш по маминому рецепту, – сказала Бретт. – Это немного прояснит ему голову.

– Ты прямо маленький доктор, да?

Бретт снова посмотрела на сестру, но теперь уже более строго:

– Совсем не обязательно язвить. Я просто делаю что могу.

– Да, и при каждом удобном случае, похоже. Слышала, ты сегодня опять ходила в поселок.

– У Хэтти был большой нарыв. Я его вскрыла и перевязала. А что тебе не нравится?

– Я совершенно не понимаю, зачем ты тратишь время на всю эту ерунду.

Бретт резко захлопнула гроссбух. Потом отодвинула стул и встала, подобрав подол юбки.

– Видимо, кто-то должен напомнить тебе, что вся эта, как ты выразилась, «ерунда» нужна для прибыльной работы Монт-Роял. Ведь именно на деньги от доходов плантации, которую ты так презираешь, были куплены парча и все эти кружева для твоего нового платья, чтобы ты могла покрасоваться на балу.

Ответить на это Эштон было нечего, поэтому она лишь насмешливо расхохоталась. Чтобы достичь своих целей, она только притворялась покорной и безропотной, чтобы мужчины, которые любят именно таких женщин, делали то, что ей нужно. Бретт же, наоборот, смело отстаивала свою независимость. Поэтому Эштон втайне завидовала младшей сестре и еще больше ее ненавидела. Однако она всегда умела скрывать свои чувства.

– Ладно, успокойся, – сказала она, изящно развернувшись к двери. – Мне плевать, даже если ты похоронишь себя заживо на этой плантации. Только запомни: те, кто хочет чего-то добиться в этом мире, не тратят время на ниггеров и разную белую шваль. Они добиваются расположения важных людей.

– Да, наверное, они так и делают, но я-то никуда не стремлюсь пробиться, в отличие от тебя. Я просто пытаюсь помочь Орри.

Самодовольная маленькая сучка, подумала Эштон. Ей хотелось впиться ногтями в глаза сестры. Исцарапать ее, заставить молить о пощаде. Но вместо этого она улыбнулась и весело сказала:

– Чудесно, помогай дальше, а Джеймсом займусь я. Да, вот что хотела спросить… Ты теперь так занята всеми этими цифрами и врачеванием, что тебе, наверное, некогда отвечать на письма твоего кадета? Гляди, он ведь так может и забыть о тебе.

– Для Билли у меня всегда найдется время, не волнуйся.

После этих спокойных слов Эштон едва не взорвалась. Она уже открыла рот, чтобы сказать что-нибудь обидное, как из комнаты Хантуна снова раздалось громкое чихание. Эштон выскочила в коридор и едва не налетела на кузена Чарльза, который шел к лестнице. Отшатнувшись, она вдруг неожиданно сама чихнула.

– Ну и ну, Эштон! И где это ты так простудилась? – усмехнулся Чарльз, ткнув большим пальцем в сторону гостевой комнаты. – Может, он тебя в Чарльстоне еще чем-нибудь наградил?

– Да катись ты в ад со своими грязными мыслями, паршивец!

– А что я такого сказал? Или ты настолько спесива, что даже шуток не понимаешь?

Ответом ему был громкий хлопок дверью, после чего в гостевой комнате Хантуну пришлось открыть рот от изумления, выслушивая поток самой гнусной брани, которую он когда-либо слышал.

Весной после инаугурации президент Пирс вместе с членами правительства отправился в длительную поездку на Север. В нескольких крупных городах в его честь устраивались пышные приемы. На одном из них, в Филадельфии, побывали Джордж и Стэнли.

Пирс был красивым и приветливым мужчиной. Но несмотря на его очевидное дружелюбие, Стэнли вел себя подобострастно, ошеломленный тем, что оказался рядом с самим президентом. А вот Джорджа куда больше интересовал новый военный министр Джефферсон Дэвис.

Дэвис вел себя, как и подобает настоящему солдату. В свои сорок с лишним лет он был строен, подтянут, но в волосах уже просвечивала седина. У него было худое скуластое лицо и глубоко посаженные серо-голубые глаза, один из которых, насколько слышал Джордж, не видел.

Пока гостей не пригласили на банкет, Джорджу удалось услышать кое-какие соображения нового министра. Начал Дэвис с того, что объявил главную причину, по которой он согласился сопровождать президента в его поездке. Она заключалась в продвижении идеи трансконтинентальной железной дороги.

– Я сторонник строгого соблюдения конституции, – сказал новый министр Джорджу, и вокруг них тут же столпилось с полдюжины слушателей. – Я уверен, что конституция помешает федеральному правительству проводить внутренние изменения и улучшения в отдельных штатах. Так что с вашей стороны будет вполне логичным спросить…

– Возможно ли убедить правительство поддержать строительство такой дороги?

Дэвис вежливо улыбнулся перебившему его человеку:

– Я сам не сказал бы лучше, сэр. – (Все засмеялись.) – Я смотрю на это как на вопрос национальной обороны, – продолжил он. – Если не связать вместе всю страну, то тихоокеанское побережье может быть с легкостью захвачено каким-нибудь иностранным агрессором. Более того, трансконтинентальная железная дорога, которая пройдет в основном через Юг… – он сделал вид, что не заметил, как несколько слушавших его человек при этих словах скорчили недовольные мины, – поможет нам защитить наши границы, если мы сможем быстро перемещать людей в находящиеся под угрозой районы. В настоящее время в нашей армии всего десять тысяч солдат и офицеров. Отсюда до Калифорнии живет примерно четыреста тысяч индейцев, из них около сорока тысяч считаются враждебно настроенными. Такая опасность требует новых путей решения.

– И каких же, господин министр? – спросил Джордж.

– Прежде всего увеличения армии. Необходимо как минимум два новых полка. Кавалеристских полка, которые смогут преодолевать большие расстояния за короткое время. Нашей пехоты индейцы совсем не боятся. Даже придумали для нее весьма презрительное прозвище: «бродячие кучи».

Джордж уже слышал, что Дэвис скорее солдат, чем политик, и теперь начинал в это верить. Этот человек произвел на него большое впечатление.

– Очень многое в наших вооруженных силах ужасно несовременно, – продолжил министр. – Например, наша тактика. Чтобы это исправить, я планирую послать кого-нибудь из офицеров изучать тактику французской армии. Если начнется крымская кампания, что вполне вероятно, у нас также будет редкая возможность наблюдать французскую армию в действии. Кроме того, Военная академия также нуждается в усовершенствовании.

– Это меня очень интересует, сэр, – тут же сказал Джордж. – Мой брат сейчас там, а я закончил в сорок шестом.

– Да, мистер Хазард, я понял. На мой взгляд, учебный план Вест-Пойнта должен быть расширен… – (В этом не было ничего нового, идея пятилетнего обучения витала в воздухе уже несколько лет.) – Больший упор необходимо сделать на кавалерию. Я хочу построить там новые манежи, расширить конюшни…

– Говорят, – снова вмешался один из слушателей, – вы собираетесь построить еще и вторую академию, на Юге. Это правда, господин министр?

Дэвис быстро повернулся к говорившему и впервые за все время ответил довольно резко:

– Сэр, это ложные и вредные слухи. Вторую академию могут предлагать другие, но только не я. Такое учебное заведение лишь усилит групповщину, а это последнее, что сейчас нужно этой стране. Когда Джон Кэлхун выступал против компромисса Клея, он говорил, что узы, связывающие штаты вместе, уже рвутся. Он считал, что разделение Севера и Юга неизбежно. Я думаю иначе. И один из бастионов моей веры находится в горах у Гудзона. Если какое-то учебное заведение и продвигает еще национальные интересы, то только Вест-Пойнт. И я намерен поддерживать это и впредь.

Несмотря на врожденную подозрительность к любому политику с Юга, Джордж вдруг заметил, что аплодирует вместе со всеми. И все же позиция Дэвиса отражала скорее идеал, чем реальность. Билли недавно написал, что в Вест-Пойнте существуют сильные северные и южные группировки и напряжение между ними нарастает. В июне в Академию должен был поехать Чарльз Мэйн. Не помешает ли это напряжение их дружбе с Билли? Джордж очень надеялся, что не помешает.

– Помоги вам Бог, господин министр, – сказал он, когда стихли аплодисменты. – В наши дни слишком много сторонников крайних мер с обеих сторон. Нам нужно побольше разумных голосов вроде вашего. – Он поднял свой бокал. – За Академию!

Дэвис тоже поднял бокал:

– И за Союз!