Джордж Хазард всегда говорил, что не питает особых ностальгических чувств к Вест-Пойнту. Но он часто и подолгу рассказывал об Академии младшему брату, так что, приехав туда, Билли уже о многом знал.

Прежде всего Джордж предостерег его насчет «людей Тайера и системы Тайера». Заключалась она в том, что личные достижения кадетов измерялись в точные отрезки времени и выражались в числовой иерархии. Эта система, и люди, внедрившие ее, по-прежнему командовали Вест-Пойнтом.

Однако за шесть лет, минувших после выпуска Джорджа, перемены все-таки произошли. Самыми заметными были изменения в архитектуре. Старые Северные и Южные казармы снесли и вместо них построили новые, которые вмещали сто семьдесят шесть комнат и обошлись в умопомрачительную сумму в сто восемьдесят шесть тысяч долларов. Красивое здание из красного песчаника напомнило Билли картинки с изображениями старинных английских замков. В огромном холле над центральным входом проходили собрания дискуссионного кадетского клуба, а в цокольном этаже какой-то военный пенсионер открыл небольшой магазинчик, где продавал печенье, конфеты и разные разносолы. Обогревались казармы теперь с помощью центрального парового отопления, так что каминных решеток, о которых с такой нежностью вспоминал Джордж, больше не осталось. А значит, ушли в прошлое и пирушки после отбоя, к большому разочарованию Билли.

Восточнее казарм и южнее церкви строилась новая столовая. Но библиотека и обсерватория остались на прежних местах. Как и учебное здание.

Чтобы обеспечить практические занятия и, возможно, слегка вдохновить кадетов, с конца Мексиканской войны в Академии постоянно преподавали инженеры. Их сразу можно было узнать по темно-синим однобортным сюртукам с черными бархатными воротниками и манжетами и по эмблеме их родов войск – за́мку с орудийными башенками. Билли очень надеялся в будущем тоже заслужить такую эмблему.

Он знал, что в следующие четыре года ему придется усердно работать. Но обнаружил, что напряженная подготовка к вступительным июньским экзаменам была напрасной тратой времени. Чтобы сдать экзамен по математике, оказалось, ему только и нужно, что решить на классной доске простую задачку и устно ответить на три таких же легких вопроса. Неудивительно, что многие штатские считали требования при поступлении в Академию смехотворными.

Кадетов теперь созывал не барабан, а горн. А вот еда в столовой с прежних времен не сильно изменилась. Не успел Билли пробыть в отведенной ему комнате и десяти минут, как туда ввалился какой-то третьекурсник, представился кадетом Калебом Слокумом и потребовал, чтобы Билли встал по стойке смирно.

Билли постарался как мог. Третьекурсник, худой парень с прямыми черными волосами и нездоровой кожей, выразил недовольство, а потом сказал ленивым тоном:

– Расскажите о себе, сэр. Ваш отец демократ?

– Думаю, это зависит от того, кого выдвинет партия в этом месяце, – вежливо ответил Билли.

– Сэр, я задал вопрос, который требует простого ответа: «да» или «нет». Вы же вздумали читать мне лекцию о политике. – Он понизил голос с крика до вкрадчивого мурлыканья: – Могу я заключить из вашего ответа, что ваш отец политик, сэр?

Билли сглотнул, подавляя гнев.

– Нет, сэр. Он металлург.

– Сэр! – взревел третьекурсник. – Я спросил вас напрямую: политик ваш отец или нет, а вы в ответ потчуете меня россказнями о промышленном производстве! Встаньте в тот угол лицом к стене на пятнадцать минут. Я вернусь и проверю. А вы тем временем подумайте вот о чем. Будете и дальше болтливым упрямцем, ваша карьера в этом заведении окажется короткой и неприятной. Итак, сэр! В угол!

Покраснев, Билли повиновался. Будь он таким же, как его брат, он бы давно уже врезал этому наглецу, а о последствиях подумал бы позже. Но он был более уравновешенным и вдумчивым по природе – не зря же Джордж верил, что из него может получиться хороший инженер. Мало того – его доверчивость делала его легкой добычей. Он простоял в углу больше часа, пока наконец в комнату не заглянул какой-то пожалевший его второкурсник и не разрешил расслабиться, потому что Слокум и не думал возвращаться.

Слокум. Билли потер ноющие ноги и подумал, что стоит запомнить эту фамилию.

– Вам придется привыкать к таким шуткам, сэр, – сказал второкурсник. – Вам еще долго ходить в «плебеях».

– Да, сэр, – пробормотал Билли, когда кадет уходил.

Кое-что в Вест-Пойнте не изменилось и не изменится никогда.

Все еще в гражданской одежде, Билли и другие новички промаршировали по плацу к летнему лагерю следом за кадетами в мундирах, точно так же как когда-то Джордж и Орри. Как и положено, «плебеи» тащились по пыли, неся вещи старшекурсников, и с чертыханием сбивали в кровь костяшки пальцев, пытаясь вколотить в твердую землю колышки для палаток.

В тот первый день в лагере Билли узнал и о другой произошедшей в Академии перемене. Она была не такой заметной, как другие, но не менее важной. Позже кто-то даже сказал, что самой важной – из-за ее пагубных последствий.

В каждой палатке, рассчитанной на трех человек, были одеяла, стойка для мушкетов, которые новобранцам со временем предстояло получить, и обшарпанная тумбочка, выкрашенная в зеленый цвет. В тумбочке, заодно служившей и единственным сиденьем в палатке, было три отделения для белья каждого из кадетов. Когда Билли вошел внутрь вместе с другим тощим, бледным и растерянным новичком, третий обитатель палатки уже сидел на тумбочке и полировал дорогие веллингтоновские ботинки носовым платком.

– Вечер добрый, – поднял он голову. – Зовут Макалир. Дилард Макалир.

Он протянул руку, и Билли пожал ее, пытаясь определить акцент юноши. Выговор был явно южным, но более резким и гнусавым, чем южнокаролинский.

– Билли Хазард из Пенсильвании. А это Фред Пратт из Милуоки.

– Фрэнк Пратт, – поправил его высокий парень, глядя виновато.

– Так-так, – усмехнулся Дилард Макалир. – И оба янки.

У него были бледно-голубые глаза и светлые кудри, падавшие на розовый лоб. Билли уже приметил этого парня раньше, когда новичков делили на четыре взвода. Их обоих, как среднерослых, определили в один из центровых взводов. Фрэнку Пратту, который до сих пор топтался у входа во весь свой шестифутовый рост, отвели место на фланге.

– Что, теперь вдвоем на меня накинетесь? – спросил Макалир.

Что-то в его интонации показалось Билли смутно знакомым, но он никак не мог вспомнить, что именно. Макалир продолжал улыбаться, но вопрос задал явно не шутливый. Билли подумал, что это дурной знак.

Снаружи раздались чьи-то шаги и приглушенный шепот. Кто-то подкрадывался к палатке с противоположной от солнца стороны, поэтому никаких теней на брезенте не было.

– С чего бы? – в ответ спросил Билли. – Нам ведь всем вместе здесь мучиться.

– Лично я мучиться не намерен, – заявил Макалир. – Первому же паршивому янки, который попытается меня достать, я врежу в нос так, что он слезами умоется.

– Откуда ты, Макалир? – задумчиво почесав подбородок, спросил Билли.

– Из Пайнвилла, городок такой в Кентукки. Там ферма моего отца. – Он с вызовом уставился на Билли. – И у него четыре раба.

Парень явно ждал какой-то реакции. Он по-прежнему сидел на тумбочке, и насмешливый вызов, написанный на его лице, не оставлял никаких сомнений в том, что он готов отразить все их нападки. Меньше всего Билли был готов столкнуться в Вест-Пойнте с такой местечковой враждебностью. Осознание собственной наивности заставило его встряхнуться, но вступать в любые споры о рабстве он не собирался.

В конце концов, им еще предстояло жить в одной палатке, поэтому надо было как-то договариваться, и Макалир должен это понять.

– Мне бы хотелось сложить свои вещи. – Билли показал рукой на тумбочку. – Ты позволишь?

– О чем разговор, само собой.

Макалир поднялся – медленно и плавно, как змея, разворачивающая кольца. Хотя он был довольно коренастым, природная грация в сочетании с миловидной внешностью делала его похожим на девушку. Но когда он потер ладони, словно готовясь к драке, Билли увидел мозоли на его руках.

– Только учти, – снова широко улыбнулся Макалир, – если тебе нужна тумбочка, то придется сначала отодвинуть меня.

Фрэнк Пратт тихо и горестно застонал. А Билли наконец понял, почему интонации Диларда Макалира показались ему такими знакомыми. Точно так же вели себя некоторые молодые люди, которых он встречал в Монт-Роял. Надменность и почти безбашенная драчливость. Возможно, это была их обычная манера поведения при встрече с янки.

Он спокойно посмотрел на кентуккийца:

– Макалир, я не хочу с тобой ссориться. Нам троим придется жить в этой чертовой брезентовой норе шестьдесят дней, и нам просто необходимо поладить. Что до меня, то мне все равно, кто мы и откуда приехали, но уж точно не все равно, как мы будем обращаться друг с другом. Я ведь не просил тебя ни о чем особенном, мне просто нужна тумбочка, которая на одну треть предназначена для меня. Но если мне придется передвинуть тебя, как ты выразился, то, пожалуй, я смогу это сделать.

Его решительность произвела впечатление, и Макалир явно пошел на попятный.

– Черт, Хазард, да я просто пошутить хотел. – Он с низким поклоном отступил в сторону. – К твоим услугам. И к твоим тоже, Фред.

– Фрэнк.

– Ну конечно. Фрэнк.

Билли слегка расслабился и повернулся к входу, у которого оставил свои вещи. И вдруг…

– Разом, парни… Дернули!

Билли узнал голос Слокума за мгновение до того, как кто-то снаружи выдернул из земли все колышки, и палатка тут же сложилась.

Барахтаясь в накрывшем их брезенте, Макалир громко ругался, а когда все трое наконец высвободились, Билли пришлось удерживать кентуккийца, чтобы он не погнался за хохочущими старшекурсниками.

Джордж рассказывал, что они с Орри, будучи новичками, постоянно подвергались преследованию одного старшего кадета, сильно невзлюбившего их. То же самое случилось и с Билли. Калеб Слокум из Арканзаса постоянно его находил, чтобы обвинить в каком-нибудь реальном или воображаемом нарушении. Уже очень скоро некрасивое угреватое лицо Слокума стало сниться ему по ночам, как и минуты торжества, в которых он убивал своего обидчика самыми разными способами.

Билли терпел эту травлю, потому что знал: нужно терпеть, если он хочет достичь поставленной цели. Он любил представлять свое будущее на дежурстве в карауле, когда приходилось просто стоять два часа на посту и потом, после четырехчасового перерыва, еще два часа – и так целые сутки. Чтобы время бежало быстрее, он уносился в своих фантазиях в тот прекрасный день, когда получит звание офицера инженерных войск и сможет жениться. В том, кто станет его женой, он, разумеется, не сомневался. Оставалось лишь надеяться, что Бретт желает этого так же, как и он.

За неделю до закрытия летних лагерей Дилард Макалир ввязался в спор с двумя новичками с Севера. Сцепились они по вопросу свободных земель. Кончилось все дракой. Макалир не уступал, пока с громкой руганью их не бросился разнимать один из старших кадетов, Фил Шеридан из Нью-Йорка, который и сам имел славу большого задиры. На этот раз он был назначен офицером дня и был вынужден перейти на сторону дисциплины.

Когда Шеридан попытался остановить драку, Макалир разъярился еще сильнее, отломил ветку с ближайшего дерева и бросился на старшекурсника. К счастью, другие кадеты растащили их, но понадобилось не меньше пяти минут, чтобы окончательно усмирить кентуккийца.

На следующий день суперинтендант Генри Брювертон вызвал Макалира к себе в кабинет. Никто не знал, что говорил суперинтендант за закрытой дверью, но к концу дня Макалир уже укладывал вещи.

– Ребята, – сказал он с кривой усмешкой, – мне очень не хочется с вами расставаться, но начальство поставило меня перед выбором: или отправиться по Кентерберийской дороге, или получить официальное обвинение. Что ж, если мне суждено выбраться из этой аболиционистской сточной канавы, я рад, что ухожу достойно.

Если Макалир и сожалел об отчислении, то хорошо это скрывал. Его обвинение в симпатии к аболиционистам показалось Билли довольно забавным, потому что полстраны как раз считало, что Вест-Пойнт стоит на стороне рабства.

– Да, ты, безусловно, прав, Дилард, – желая хоть как-то утешить товарища, согласился Фрэнк Пратт.

Билли постарался скрыть свои чувства, хотя ярость и бессмысленность этой драки вызывали в нем отвращение.

– Ты справился и с этими двумя «плебеями», и с Шериданом, как с малыми детьми, – добавил Фрэнк своим высоким голосом.

– Ясное дело, – пожал печами Макалир. – Джентльмены всегда дерутся лучше, чем всякий сброд, а янки как раз этот самый сброд и есть. Полукровки. Большинство янки, – поспешил любезно добавить он.

Билли уже слышал такие же высказывания от других кадетов с Юга. Возможно, так они боролись с собственными комплексами, вызванными их более низким положением. Однако, каковы бы ни были причины, эта драка стала для него дурным знаком. Билли хорошо запомнил бешенство на лице Макалира, когда тот бросился на Шеридана с дрыном наперевес.

Макалир пожал руки обоим.

– Ну, не скучайте, парни.

– Да, – кивнул Билли. – А ты там поосторожнее, Дилард.

– Само собой. Обо мне не беспокойтесь.

И, махнув рукой, он ушел. А воспоминание о ветке дерева и искаженном ненавистью лице осталось.

Билли видел все новые свидетельства раскола, вызванного отношением к рабству. Хотя кадетов распределяли по взводам исключительно по росту, он заметил, что парочка подразделений состоит в основном из южан или тех, кто был на их стороне, причем новички в этих взводах были заметно выше ростом, чем в остальных. Такое странное деление не могло происходить без ведома начальника личного состава. Но в чем именно состояло его участие, Билли пока не знал.

Первого сентября прибыл новый суперинтендант. Как и Брювертон, Роберт Ли служил в Инженерном корпусе, однако обладал гораздо более солидной репутацией, чем его предшественник. Прежде всего он был известен как прекрасный военачальник; говорили, что Уинфилд Скотт чуть ли не боготворил его. В Академии Ли был вынужден столкнуться с одной неожиданной проблемой. Его старший сын Кастис учился там в то же самое время на курсе выпускников пятьдесят четвертого года, что заставляло злые языки обвинять Ли в некоем фаворитизме.

Впервые Билли увидел нового суперинтенданта вблизи на воскресной службе в церкви, которую обязаны были посещать все курсанты – еще одно правило, не изменившееся со времен учебы Джорджа. Ли был почти шести футов ростом, с карими глазами, густыми бровями и лицом, от которого так и веяло силой характера. В его черных волосах поблескивали седые пряди, но в усах, загибавшихся на полдюйма по обе стороны рта, седины не было. На вид Билли дал бы ему лет сорок пять или чуть больше.

Капеллан произнес одну из своих усыпляющих проповедей, на этот раз на весьма популярную тему – о приближении нового тысячелетия, а потом предложил всем помолиться за нового суперинтенданта Академии. После этого по приглашению капеллана полковник Ли вышел вперед и произнес короткое наставление кадетам и преподавателям.

Пусть за стенами их учебного заведения кипят жаркие споры, сказал он, но их непреложный долг – оставаться выше этого. Цитируя молодого короля из шекспировского «Генриха V», он назвал кадетов братством. И особо подчеркнул, что каждый слушатель должен прежде всего думать об Академии именно как о братстве и помнить, что выпускники Вест-Пойнта обязаны хранить верность не какой-то отдельной группе людей, а стране, которую они поклялись защищать.

– И что ты о нем думаешь? – спросил позже Фрэнк Пратт в своей осторожной манере; они теперь были соседями по комнате и перед сигналом на обед спешно наводили порядок.

– Он действительно выглядит как идеальный военный, – ответил Билли. – Только вот очень хотелось бы, чтобы он здесь сумел поддерживать мир.

– Братство… – пробормотал Фрэнк. – Мне бы эдакое слово и в голову не пришло. Мы что, и в самом деле такие?

– Ну, такие не такие, но должны ими стать. – Он вспомнил лицо Макалира, когда тот набросился на Шеридана.

В дверь резко постучали, послышался знакомый вопрос:

– У вас все в порядке?

– В порядке, – откликнулся Билли.

Фрэнк повторил те же слова, чтобы дежурный кадет знал: он тоже в комнате. Однако дежурный, вместо того чтобы отправиться дальше, вошел к ним. Виргинец Джеймс Стюарт был очень общительным и чрезвычайно популярным второкурсником, имевшим репутацию почти такого же драчуна, как Шеридан. Кто-то в шутку прозвал его Красавчиком именно потому, что привлекательной внешностью он как раз не отличался.

– Господа, – как будто нарочно повышая голос, сказал он, – теперь, когда во главе Академии встал еще один достойный сын штата Виргиния, вам следует быть осмотрительнее. – И, быстро оглянувшись через плечо, добавил уже почти шепотом: – Зашел предостеречь вас. Один из барабанщиков контрабандой притащил на территорию тридцать шомполов. Несколько штук купил Слокум. Он был пьян и упоминал ваши имена. – (Фрэнк Пратт побледнел.) – Так что держитесь от него подальше, если сможете.

– Так и сделаем, сэр, – кивнул Билли. – Спасибо.

– Не хочу, чтобы вы дурно думали обо всех южанах, – сказал Стюарт и исчез.

Билли задумчиво посмотрел на осенний свет, сочившийся сквозь окно со свинцовыми переплетами. «Не хочу, чтобы вы дурно думали обо всех южанах». Даже в самых коротких и случайных разговорах всплывало напоминание о расширявшейся пропасти.

– Что мы такого сделали этому Слокуму? – нарушил молчание Фрэнк.

– Ничего.

– Тогда почему он к нам цепляется?

– Мы «плебеи», а он уже полноправный кадет первого курса. Он из южного штата, а мы – янки. Ну откуда мне знать, почему он к нам прицепился, Фрэнк? Наверное, в мире всегда находится кто-то, кто тебя ненавидит.

Фрэнк совсем приуныл, размышляя о своем грустном будущем. Он не был трусом, как уже знал Билли, просто легко поддавался панике и не верил в лучшее. Но если преодолеть это качество, он еще вполне сможет стать хорошим офицером.

– Понятно, – сказал наконец Фрэнк. – Только у меня такое чувство, что уже очень скоро Слокум действительно постарается приколотить наши шкуры над своим порогом.

– Согласен. Но лучшее, что мы можем сделать, – это последовать совету Красавчика и держаться от Слокума подальше.

Однако Билли и сам чувствовал, что столкновение неизбежно. Ну и пусть. Когда это произойдет, он примет бой, и плевать, что будет потом. Ему хотелось успокоить Фрэнка, заверить его, что они обязательно справятся со Слокумом, но зазвучал горн, в коридоре захлопали двери, и кадеты шумно помчались вниз по лестнице, чтобы построиться на улице перед казармой и промаршировать в столовую. И надо же было такому случиться, что Фрэнк споткнулся на ступеньках, упал и порвал брюки на левом колене. Когда все уже стояли в строю, Слокум заметил это и внес Фрэнка в рапорт за неподобающий вид.

Билли попытался что-то сказать, но потом спохватился и замолчал. Слокум ухмыльнулся и добавил в рапорт и его – за «дерзкий тон и высокомерное поведение».

Что ж, за все это ему когда-нибудь придется рассчитаться.