Купер шел на пристань, чтобы встретить родных. По настоянию Юдифи он собирался пригласить их в свой дом на Традд-стрит, как только все отдохнут после дороги. Настроение у него было прекрасное. До той минуты, пока неожиданно не появился Джеймс Хантун.

С молодым адвокатом был какой-то высокий, благородного вида негр лет тридцати. Купер узнал его – это был один из немногих рабов, которыми до сих пор владела семья Хантун. Звали его Грейди. Он принадлежал ко второму поколению нигерийцев; его отца незаконно вывезли из Бенина примерно в 1810 году, через два года после того, как конгресс запретил ввоз чернокожих. Скорее всего, отца Грейди доставили через Гавану и какую-нибудь пустынную бухту на побережье Флориды. Даже сейчас до Купера иногда доходили слухи о тайной торговле рабами, которая шла именно таким маршрутом.

Нигерийцы никогда не пользовались спросом как рабы из-за их повышенной склонности к побегам. Поэтому Хантуны позаботились о том, чтобы в случае бегства Грейди легко можно было опознать. Еще много лет назад ему выбили четыре передних зуба. Это был обычный способ метить «живую собственность».

Грейди вежливо поздоровался с Купером – намного вежливее, чем Хантун.

– Я взял Грейди, чтобы он помог вашей сестре с багажом, – пояснил адвокат и махнул в сторону бедно одетых чернокожих, стоявших неподалеку. – От этих носильщиков-ниггеров никакого толку. Я видел, как они нарочно уронили саквояж, зная, что его владелец – белый, но он ничего не сможет сделать, чтобы наказать человека, получившего свободу.

Купер едва сдержался. И что только Эштон могла найти в этом болване? – подумал он.

Пароход почему-то задерживался на целых полчаса. Хантун начал с возмущением разглагольствовать о компромиссных законопроектах. Купер не хотел обсуждать эту тему, но адвокат так сильно раздражал его, что он сам не заметил, как вовлекся в разговор. Они поспорили о праве штата на выход из Союза – в те дни такие споры можно было услышать по всей стране.

Ни один из них так и не смог убедить другого. Единственным результатом полемики стала взаимная неприязнь. Хантун жалел о том, что не обладает достаточной физической силой и смелостью, чтобы как следует вздуть Купера, как тот того заслуживал. Но единственным оружием адвоката всегда были яркие речи, и он понимал это. Поэтому вполне удовлетворился тем, что оставил за собой последнее слово.

– Неудивительно, что у вас нет друзей в правящем классе штата.

Пароход наконец причалил. С палубы им уже махали Кларисса и Бретт.

– А у нас в Южной Каролине есть правящий класс? – спросил Купер, вскинув бровь. – Мне всегда казалось, что после революции мы от него избавились. Какую еще идею вам хотелось бы возродить? Идею о божественном праве рабовладельцев?

Его холодный сарказм разъярил адвоката. Но Купера ждало неожиданное возмездие, причем на глазах всей семьи.

Уже подходя к трапу, который устанавливали чернокожие стюарды, он заметил знакомую фигуру, приближавшуюся к толпе на причале. Это был Роберт Ретт – родственник Хантуна и владелец «Меркури». С ним был человек, которого накануне показали Куперу на улице, – политик Боб Тумбс из Джорджии, еще один страстный защитник прав Юга.

Тумбс и Ретт шли рука об руку, мило улыбаясь. Когда они увидели Купера, их улыбки растаяли. Купер поздоровался. Словно не замечая его, они прошли мимо и направились прямиком к Хантуну, пожали ему руку и преувеличенно громко приветствовали, чтобы Купер наверняка услышал.

Эштон смотрела, как Ретт и его спутник обошлись с ее братом. Она боялась возвращаться в Чарльстон из-за того, что Хантун снова не будет давать ей проходу. И разумеется, этот ничтожный слизняк уже был тут как тут и даже привел своего красавца-негра с выбитыми зубами.

Каким изнеженным выглядел Хантун по сравнению с Билли Хазардом! Каким слабым в этих своих очках, в которых отражалось солнце! И все же Эштон не могла не отметить, как тепло поздоровался с молодым адвокатом Ретт.

– Это Боб Тумбс из Джорджии, – сказал ее отец, показывая на человека, стоявшего рядом с Реттом.

В его голосе звучало почтение. Эштон решила, что должна узнать об этом человеке как можно больше. Уже позже, вспоминая ту встречу на причале, она вдруг подумала о том, насколько это, оказывается, важно – принадлежать к семье Мэйн из Южной Каролины. Это означало быть богатым, известным, влиятельным и дружить с сильными мира сего. Разница становилась тем очевиднее, когда она увидела, как жестоко унизили ее собственного брата. Теперь она знала, как поступают с теми, кто всего этого лишен.

Власть всегда играла главную роль в ее отношениях с сестрой. Эштон очень хорошо понимала, что желание верховодить над Бретт было ее глубокой и даже порой неосознанной потребностью. И вот теперь она неожиданно поняла, что хочет расширить эту свою потребность на весь остальной мир. Она хочет быть среди тех, кто отдает приказы, и хочет, чтобы с ней считались.

То, что пробудилось в ней в тот момент у поручней, было не просто осознанием этой новой цели, но и пониманием того, что ей следует вести себя более расчетливо, если она хочет своей цели достигнуть. Хантун имел полезные связи. И она просто обязана учесть это обстоятельство, какие бы чувства ни испытывала к нему лично. Так или иначе, Билли был ее летним приключением, а Хантун был ее будущим.

Вот почему, когда Мэйны сошли с парохода, она тут же подхватила отца под руку, точно зная, что он сразу направится к Ретту и всем остальным. Так и случилось. Подойдя к Хантуну, она приветствовала его дерзким поцелуем в щеку.

– Джеймс! Как же я соскучилась!

– Правда? Это просто чудесно.

«Очередная ложь…» – отметила она про себя.

Эштон с упоением демонстрировала всем, куда именно направлены ее интересы и ее преданность. Это пусть Бретт бежит к Куперу и обнимает его. Ей ведь все равно, бедняжке. Эштон же лишь небрежно помахала брату рукой издали.

Как-то вечером в самом начале октября в Бельведере Констанция сказала Джорджу:

– Милый, ты помнишь тот сарай за заводом?

Джордж отодвинул в сторону лист, на котором писал. Он трудился над планом быстрого расширения рельсопрокатного стана. В сентябре федеральное правительство впервые отвело под железные дороги общественные земли, чтобы стимулировать прокладку новых направлений. Джордж платил солидное ежемесячное жалованье одному юристу в Вашингтоне, чтобы тот среди прочего также и вовремя сообщал своему клиенту обо всех новостях, касавшихся торговли железом. Докладывая о выделении земель, адвокат заодно предсказал, что со временем то же самое может произойти на Юге и на Западе. Для Джорджа эта новость означала прежде всего то, что спрос на рельсы в ближайшие десять, а то и двадцать лет резко вырастет.

Он вдруг осознал, что Констанция очень долго молчала, прежде чем задала свой вопрос. Она явно что-то задумала.

В гостиной, да и во всем доме было тихо, лишь негромко тикали позолоченные часы. Было уже начало одиннадцатого. Он встал и потянулся.

– Тот, где мы раньше хранили инструменты? – кивнул он. – А почему ты спрашиваешь?

– Ты мог бы позволить мне использовать его?

– Тебе? Но зачем?

– Я не часто буду им пользоваться, – уклончиво ответила Констанция. – Но мне бы хотелось, чтобы ты знал для чего.

– Бог мой, какая таинственность! Да что происходит?

Он улыбался, но Констанция хмурилась, словно опасаясь его реакции.

– Давай я тебе покажу. Идем со мной.

– Куда?

– В сарай.

– Что, прямо сейчас?

– Да. Прошу тебя!

Охваченный любопытством и заинтригованный ее серьезностью, Джордж тут же согласился. Вскоре они уже поднимались по наклонной дороге за главным зданием завода. Воздух был холодным, небо – безоблачным. Контуры сарая четко вырисовывались в ярком свете звезд.

Внезапно Джордж остановился. Сквозь доски сарая пробивался желтый свет.

– Там кто-то есть, – сказал он, показывая вперед.

– Да, я знаю. – Констанция взяла его за руку. – Но тебе не о чем волноваться. Идем.

– Знаешь? – изумился Джордж, шагая дальше. – Ты не будешь так любезна объяснить мне, что все это…

– Мистер Белзер? – шепотом позвала Констанция, остановившись у двери сарая. – Это Констанция. Вам лучше переставить фонарь. Его заметно снаружи.

Свет в щели погас. Белзер был лавочником из деревни, квакером. Но какого черта он здесь делает? Дверь приоткрылась, и Джордж увидел худое перепуганное лицо торговца. А потом с изумлением разглядел за его спиной еще одну фигуру, закутанную в старое одеяло, и вид этого человека ему сразу все объяснил.

Юноше, кутавшемуся в одеяло, едва ли исполнилось двадцать, но страх и истощение делали его вдвое старше. Кожа у него была янтарно-коричневой.

– Нам просто негде было его спрятать, – сказал Белзер Джорджу. – Он пришел ко мне сегодня рано утром. Но у меня больше небезопасно оставлять… путников. Слишком многие уже знают о моей причастности к этим делам. А сегодня особенно важно хорошо спрятать мальчика. В Лихай-стейшн прибыл представитель нового окружного инспектора.

Белзер говорил о новом федеральном инспекторе по поиску беглых рабов. Восемнадцатого сентября президент Филлмор подписал закон о возврате беглецов, и механизм принуждения тут же заработал.

Парень шмыгнул носом, потом два раза чихнул.

– И как давно ты этим занимаешься? – Джордж повернулся к жене, все еще не оправившись от потрясения.

– Мистер Белзер обратился ко мне весной. С тех пор я ему помогаю чем могу.

– Но почему ты ничего мне не говорила?

– Не сердись, Джордж. Я не знала, как ты к этому отнесешься.

– Ты прекрасно знаешь, что́ я думаю о рабстве. Но препятствовать исполнению нового закона – серьезное преступление. Если об этом узнают, ты можешь попасть в тюрьму.

– А куда попадет он, если его поймают? – воскликнула она, указав на дрожавшего юношу. – Обратно в Северную Каролину. Один Бог знает, какие жестокие наказания его ждут.

– Но почему ты решила заниматься этим сама?

– Потому что теперь преимущества на стороне рабовладельцев. Считается, что все дела федеральные инспекторы будут рассматривать беспристрастно. Однако по новому закону они получают по десять долларов за каждого возвращенного раба и по пять – за тех, кого решат не возвращать. И это называется беспристрастность? Да это просто фарс!

– Обычный компромисс, – заметил Джордж.

– Вы можете называть это так, как вам больше нравится, мистер Хазард, – почти враждебно произнес Белзер, – но этот новый закон все равно останется преступлением перед Богом и перед совестью этой земли. Констанция, мне очень жаль, если я стал причиной разногласий между вами и вашим супругом. Думаю, мы ошиблись в нем. Я постараюсь найти для Эбнера другое место.

– Стойте! – воскликнул уязвленный Джордж; все посмотрели на него. – Я же не сказал «нет».

Гнев в глазах его жены сменился надеждой. Она порывисто шагнула к нему:

– Нам ведь только и нужно что немного продуктов, еще одеял и висячий замок на дверь. Да, еще какие-нибудь предупреждающие знаки, чтобы люди сюда не забредали. Если я потрачу деньги на что-то, кроме этого, я тебе скажу. А в остальном тебе незачем беспокоиться о том, что здесь происходит.

– Не беспокоиться о тайной пересыльной станции на моей собственной земле? Вот уж не соглашусь. – Джордж пожевал нижнюю губу. – Но почему ты вдруг решила использовать именно этот сарай?

– Он стоит на отшибе, – ответил за нее Белзер, – к нему можно подойти через лесные заросли на холме. И… э-э… пассажиры могут прибывать на эту станцию и отбывать в Канаду незаметно.

Секунд пятнадцать Джордж смотрел на шмыгавшего носом изможденного беглеца. Он понимал, что выбора у него нет.

– Ладно, но я должен потребовать соблюдения некоторых условий для общей безопасности и…

Договорить он не успел. Констанция стремительно обняла его и принялась целовать, а Белзер бормотал что-то утешительное Эмберу, который сначала широко улыбнулся, а потом снова принялся чихать.

Джордж гордился поступком Констанции. В свою тайну они посвятили только Мод. Все трое согласились, что больше в семье никому о «станции» рассказывать не следует. Стэнли и Изабель, скорее всего, приняли бы такую идею в штыки, потому что Стэнли не желал никаких проблем. С недавних пор он проводил дома лишь два-три дня в неделю, все остальное время обхаживая своих новых друзей в Гаррисберге или в Филадельфии.

Среди демократов штата началась отчаянная борьба. Она стравила друга Стэнли сенатора Кэмерона с признанным главой партии Баком Бьюкененом. После службы в должности государственного секретаря при Полке Бьюкенен в 1848 году сам баллотировался на президентский пост. И за свой провал винил именно интриги Кэмерона. Теперь эти двое публично отреклись друг от друга. Стэнли сделал ставку на Кэмерона, что Джордж считал совершеннейшей глупостью.

Но разве можно быть в чем-нибудь уверенным в такое бурное время, когда не только сторонники партии, но и сами ее члены меняются в один день? Недавно появилась еще одна реальная сила – Партия свободной земли. Эта воинственно настроенная группа заключила союз с вигами, активно выступавшими против хлопковых плантаторов, с бывшими членами Партии свободы и радикальными демократами, твердо стоявшими на антирабовладельческих позициях.

По мнению Джорджа, Партия свободной земли занималась тем, что вместе с водой выплескивала и младенца. Они заявляли, что выступят против появления новых территорий, если ценой прироста страны будет признание на них рабства. Вирджилия посещала каждое собрание партии в их штате – точнее, каждое, на котором женщинам разрешалось присутствовать на балконе. И писала длинные письма с требованиями пустить женщин в партер как равноправных участниц.

Вирджилию в существование тайной пересыльной станции трое заговорщиков тоже решили не посвящать. Конечно, она не стала бы возражать, но едва ли смогла бы сохранить секрет. А у Хазарда работало много людей, остававшихся противниками свободы негров, причем весьма жесткими. Этим людям свободные чернокожие казались угрозой, потому что могли отобрать у них работу. Разумеется, Джорджу бы хотелось, чтобы на его производстве не было места такого рода ненависти, но он прекрасно понимал, что никакое правительство и никакие законы не способны побороть этот глубоко укоренившийся и не поддающийся разумному объяснению страх. Призывами к совести его быстро не преодолеть. Только просвещение и смена, возможно, даже не одного поколения могут изгнать эти предрассудки навсегда.

– Думаю, твоим друзьям-южанам рассказывать об этом тем более не стоит, – сказала Констанция.

– Ты говоришь так, словно считаешь их не вполне порядочными людьми, – нахмурился Джордж. – Мне казалось, что они и твои друзья тоже.

– Ну конечно! – поспешно ответила Констанция. – Просто я не так близка с Мэйнами, как ты. Но если бы у меня был выбор: доставить удовольствие Орри или помочь Джоэлу Белзеру, боюсь, мое решение тебе бы не понравилось.

Джордж понимал, что она вовсе не хотела задеть или рассердить его – просто Констанция была честна с ним. И все же слова жены причинили ему боль. Мод заметила это и уставилась на собственные руки.

– Зачем вообще такое говорить? – огрызнулся Джордж. – Тебе никогда не придется делать такой выбор.

Однако он совсем не был в этом уверен, и эта неуверенность вкупе с его собственной причастностью и была настоящей причиной и его опасений, и его раздражительности.