Глава 29
Бодряков вез Малахову на заимку. Зачем? Он и сам не знал. Осталось много вопросов, на которые он хотел бы получить ответы. А получать их было не с кого.
Под давлением неопровержимых фактов Игнат Стасов дал признательные показания. Мозаика сложилась. Пазлы легли каждый в свою ячейку. Мотив преступления был банален, финал страшен.
Из-за дорогой недвижимости в центре города, принадлежавшей соседям, Вера Стасова буквально сходила с ума. Она не могла допустить, чтобы такая шикарная квартира после смерти его матери досталась алкашу Генке. Да и когда еще эта мать умрет! Хрен дождешься, даже если и женить Генку на себе. Переспав с ним несколько раз, Вера поняла, что не готова жертвовать собой даже ради дорогой недвижимости.
– Игнат, надо придумать что-то другое, – ныла она и отплевывалась, вспоминая слюнявые Генкины губы. – Я не смогу с ним спать…
Тут еще, как на грех, в окружении Генкиной матери появился ее старый приятель, ныне лицо без определенного места жительства и без определенного рода занятий. И лицо это принялось активно обхаживать старую женщину. И даже иметь виды на проживание.
– Она выйдет за него, пропишет. И тогда все! – верещала Вера. – Придумай что-нибудь, Игнат!
И Игнат придумал. Остановил как-то во дворе пожилого мужчину, заговорил за жизнь. Посетовал, что у того за душой ни гроша. А такая женщина, то есть Никулина Мария Сергеевна, мол, достойна большего.
– Кольцо-то у вас хоть есть ей на что купить? – спросил тогда Игнат с усмешкой. – Или из фантика скрутите?
Мужчина опечалился. Принялся жаловаться. Денег нет, потому что не работает. На работу устроиться не может, потому что возраст. Да и документы все остались в доме у бывшей жены. Она их отказалась вернуть. Наверняка уже уничтожила. Восстанавливать – денег стоит. А денег нет, потому что нет работы. Замкнутый круг!
– Думаю, смогу вам помочь, – проговорил тогда Игнат задумчиво. – Я смотрю вы мужчина крепкий еще. И умный. Образованный. Есть одна тема…
И он предложил Супрунову сыграть в охоту в заказнике. Принес распечатанный липовый контракт, в котором перечислялись размытые условия. Сумма вознаграждения была выделена крупно. Внизу бумаги стояла самая настоящая печать. И пожилой мужчина клюнул. Решил, что обыграет всех. Потому что заказник знал как свои пять пальцев. Он только не знал и предполагать не мог, что никакой игры нет. Что его просто-напросто решили заманить в ловушку и похоронить в болоте.
Но играл он честно. И от преследователя уходил мастерски. Игнат замучался его выслеживать. С тепловизором, с прибором ночного видения, позаимствованным в клубе, он так и не сумел догнать старика.
– Он куда-то подевался, Вера, – признался он ей на второй день. – Надо что-то делать. Надо его как-то выманить. Иначе он вернется в город. И у меня могут быть проблемы. Он станет денег требовать и договором трясти. У него же остался экземпляр! А там печать клуба. Мне тогда конец!
И Вера сделала следующий ход. Она уговорила Марию Сергеевну поехать и поискать Супрунова. Та поначалу отнекивалась, но потом сдалась. Слишком уж Вера сгущала краски.
В лесу Игнат их вел от самой машины до болота. Они сами туда шли. Ему даже не пришлось напрягаться. Шли, как на поводке! А когда они туда дошли, все, что ему оставалось, это столкнуть бедных женщин в трясину.
– Так даже лучше, Верунь, – радовался он на следующее утро. – Наша цель была – устранить хозяйку квартиры. Ее теперь нет. Остался Генка. С ним будет легко. Алкаш!
Игнат даже помыслить не мог, что Супрунов выжил и что он вытащит свою старую любовь из трясины. Хвала темным силам, тетка нахлебалась болотной жижи и померла, пока он ее тащил. Но Супрунов-то остался жить! И он многое знал!
– Его нельзя оставлять в живых, Вера. От него надо избавиться.
– Но как? И зачем? Кто ему поверит? Бомж! – она уже не скрывала своей радости, Мария Сергеевна больше не помеха. – Зачем?
– А затем, чтобы одним выстрелом двух зайцев убить. Послушай, что я придумал!
Верочке очень понравилось придуманное братом. Она просто ликовала, когда Генка, выпив водки со снотворным, отключился. Они потом время от времени добавляли ему в питье еще препарата, когда он принимался ворочаться, намереваясь очнуться.
За четыре дня, что Генка пролежал в бессознательном состоянии, они успели многое. Игнат вычислил по мокрой траве и следам засохшей грязи, смытой в кусты перед лесничеством, куда именно за спасением мог явиться выпачканный болотной грязью Супрунов. Нажал на мальчишку, пригрозив пистолетом, и тот отвез его в то место, где прятался Супрунов. А дальше – дело техники. Супрунова отключил ударом по голове, вывез в соседнюю область, в дачный поселок, где проживали его родители. Там он знал много очень укромных мест. В одном из таких и пристрелил бомжа, спрятав в густых зарослях.
– Кто же знал, что этот сумасшедший скинхед прямиком рванет через эти заросли?! Там отродясь нога человека не ступала! – сетовал Игнат в кабинете следователя. – В лесу быстрее бы нашли.
– А что до болота не повезли старика? Там-то привычнее жертвы хоронить, – задал вопрос следователь.
– Больно далеко. Я паниковал. Вдруг остановят. Привяжутся. Тогда всей затее крах. А так все удачно вышло.
– Не совсем, гражданин Стасов.
– Ну да, – нехотя согласился тот. – Кто же знал, что вы мальчишку на опознание потащите? Думал, что пистолет такая неопровержимая улика, что не станете заморачиваться.
– А мы вот заморочились. И с опознанием, и с экспертизой крови, которая установила, что в крови подозреваемого почти нет алкоголя…
– Знаешь, Малахова, что он тогда сказал? – спросил Бодряков, сворачивая с трассы на лесную дорогу.
– Нет, – отозвалась она.
– Зря, говорит, пацана не пристрелил. Не было бы его, не было бы проблем.
– Пф-фф, точно так же и отец Данилы говорит, – произнесла сквозь фырканье Аня. – Не было бы, говорит, тебя, не было бы в нашей с матерью жизни проблем. И знаете почему?
– Да пацан-то проблемный, что тут неясного, – пожал Бодряков плечами.
– Не-ет, не в этом дело. К тем проблемам они давно привыкли. Смирились почти.
– Он им что-то новенькое подкинул?
– Угу, – кивнула она с улыбкой. – Он документы отнес в высшую школу полиции.
– Куда-куда?! Я не ослышался?
– Нет, товарищ капитан, не ослышались. А знаю я это, потому что Данила звонил мне и консультировался насчет вступительных экзаменов. Родители шокированы. Папа его в неистовстве. – Аня рассмеялась.
– Странный малый, – буркнул Бодряков и больше до заимки не проронил ни слова.
Они подъехали к широко распахнутым воротам. Вылезли из машины, вошли на двор. Хозяин колол дрова. Щепки летели во все стороны из-под топора. Их визит он не удостоил вниманием, хотя и не мог их не видеть.
Дождавшись, когда лесник отойдет за очередным пеньком, Бодряков громко крикнул:
– Есть разговор, Сергей Николаевич.
– Говори, – буркнул тот, не повернувшись.
– Может, присядем к столу?
И капитан с помощницей, как по команде, уселись на скамейку у стола, обитого старым куском давно выцветшего линолеума. Помедлив, хозяин заимки вогнал топор в бревно. Вытер потное лицо полотенцем, висевшим на гвозде, вбитом в стену дощатого сарая. Подошел к ним, спросил, ни на кого не глядя:
– Что у вас стряслось снова, товарищ капитан?
– У нас, тьфу-тьфу, все нормально. А у вас? У вас на хозяйстве как дела обстоят?
– Лес, – ответил он кратко и нехотя приземлился на самый край скамейки. – Тихо тут.
– Не всегда же тихо. Ваш племянник утверждал, что каждую ночь слышал какие-то крики. Свист.
– Это не здесь, – слегка улыбнулся лесник. – Это почти в пяти километрах отсюда. Молодежь упражняется в спортивном ориентировании. Я курирую их спортивный клуб. Наблюдаю. Чтобы никто из них не заблудился.
– Каждую ночь?
– Да нет.
– А почему вас ночами никогда не было дома? – спросила Аня, вспомнив рассказ Данилы. – Если молодежь вы курировали не каждый раз, то что вы…
– Заказник расчищаю я, девушка. Старые пни корчую, выжигаю корни. Спасаю, как могу, территорию леса от запустения. Властям-то недосуг. Денег у них на это дело нет. Людей нет. А мне жалко. Гибнет заказник-то. Гибнет.
– Заказник гибнет. Люди в нем гибнут, – подхватил Бодряков, покосившись на Сергея Николаевича. – Что можете рассказать о людях, погибших на болоте?
– Ничего. Я туда не хожу. Обхожу стороной то место. Насколько я знаю, одна женщина померла в тот момент, когда ее тащили. Вторая выжила. Так я слышал. – Его кулаки упирались в широко расставленные колени, бицепсы под легкой рубашкой напряглись. – Больше ни о каких жертвах мне неизвестно, капитан.
– А много лет назад, Хаустов? Много лет назад, когда вас гнали по лесу, словно животное?
– Ничего не могу сказать по данному вопросу, – оборвал Бодрякова лесник и встал со скамейки. – Если у вас все, то я пошел колоть дрова.
– Тот человек, которого вы с вашими преследователями похоронили в болоте, он до сих пор числится пропавшим без вести. Его родственники…
– Послушайте, капитан. – Хаустов Сергей Николаевич подошел так близко к Бодрякову, что тот мог видеть пульсацию жилок на висках лесника. – Тот, кто вам это рассказал, врет.
– Зачем?
– У него спросите. Я не принимал участия ни в каких сомнительных мероприятиях. Я – хранитель леса. И мне нет дела до чужих падших душ, которые считают себя человеками.
– Нам рассказал не все, но кое-что Стас Мишин, – вдруг признался Бодряков. – Он напуган.
Хаустов молчал, но не уходил. Видимо, ему стало интересно.
– Считает, что Игнатьев пытался его убить, когда они с друзьями устроили на болоте дуэль. Есть у них такая игра в пейнтболе.
– Зачем? – нарушил тишину Хаустов. – Зачем Виктору убивать Стаса?
– Игнатьев проигрался на скачках. Задолжал серьезным людям. А Мишин имел несчастье купить землю. А на ней обнаружились залежи голубой глины. Дорогостоящей, между прочим.
– Понятно тогда, чего… – Сергей Николаевич несколько минут рассматривал землю под своими ногами и вдруг спросил: – А дуэль при чем? Для отвода глаз? Чтобы Стаса на болото заманить, что ли?
– Ну, вроде того.
– Не верю, – буркнул вдруг Хаустов и пошел к сараю, где были широко разбросаны наколотые им дрова.
– Почему? – Бодряков не отставал. – Почему не верите, Сергей Николаевич?
– Слишком просто и подозрительно. Думаю, эта мысль пришла Виктору в голову уже в ходе игры.
– Мысль избавиться от Стаса?
– Ну да. А может, это был несчастный случай.
– Они так и говорят. Игнатьев и Сергей Ширин. Обвинение Мишина захлебнулось. Двое против одного, сами понимаете.
– И что теперь Стас Мишин? – Хаустов взялся за ручку топора, выдернул из полена. – Отступил?
– Он продает свой бизнес и уезжает на ПМЖ за границу.
– Разумно, – похвалил лесник, поигрывая топором, перебрасывая его из одной руки в другую. – А что с дуэлью-то, я не понял? Кто был еще?
– Муж падчерицы Игнатьева. Мишин утверждает, что Виктор давно тайно ее любил и мечтал отбить у него. Вот и устроил эту игру.
– Чушь! – не дослушав, брезгливо сморщился лесник. – Слишком наивно. Да и любить Виктор не может. Слишком холоден и расчетлив.
– Тогда что? Что им двигало?
– Ищите деньги, капитан. А мне… Мне на это на все плевать. Мне вот дров надо наколоть к зиме, чтобы не замерзнуть. Да заказник спасти. Все остальное неважно. Бывайте…
– А на что ты надеялся, Бодряков? – протянула Аня насмешливо на обратной дороге, снова незаметно переходя на «ты». – Что он прямо там начнет каяться? В старых преступлениях десятилетней давности? Мишин от страха нечаянно проговорился, и то потом от своих слов отказался. А этот… Этот матерый.
– Он не убийца, Малахова, – проворчал капитан. – Он спасал свою жизнь. Теперь вот лес спасает.
– Спаситель! – фыркнула она.
– Да, спаситель. И умен! Мотивы Игнатьева раскусил сразу. Я ведь не рассказал тебе, Малахова. Я долго говорил с семьей его падчерицы. И кое-что выяснил.
– И что же?
– Муж ее матери серьезно болен и переписал на Ларису часть своего бизнеса в Греции. Бизнес серьезный. Об этом мало кто знал. Даже Лариса и ее муж не знали до последнего времени. А Игнатьеву об этом стало известно. Вот он и затеял всю эту игру. Надеялся, что Ларисин муж исчезнет раз и навсегда на болоте. А он…
– А что он?
– А он просто взял и спрятался. Разгадал злой умысел. А потом просто сбежал, не дожидаясь развязки. Плевать, говорит, хотел на всякую чушь. Дети ждут дома. И жена. Законная. Вернулся и спать лег. А Игнатьев, отчаявшись его найти, решил, видимо, получить хоть что-то.
– Но об этом мы точно никогда не узнаем. – Аня слушала его с широко распахнутыми глазами. – А он страшный человек, этот Игнатьев. Безжалостный, расчетливый. И, конечно же, такие люди, как он, любить не могут.
– А такие, как я, Малахова?
Машина, взревев мотором, полезла из глубокой колеи вверх.
– Что – ты? Вы? – Она растерянно смотрела на его руки, вцепившиеся в руль, на жесткий профиль. И ждала и боялась его слов.
– Такие, как я, любить могут, Малахова?
– Не знаю.
Она разозлилась, вспыхнула, прикусила губу с досады. Опять он фамильничает. Будто имени ее не помнит.
– Вряд ли, товарищ капитан. Вам просто не до этого, – снова сделалась она официальной, так будет лучше, не так в душе саднит. – У вас работа. Ответственность. Вы с головой уходите в каждое новое дело. Вам просто не до любви.
Он так резко вдарил по тормозам, что, не будь она пристегнута ремнем, саданулась бы лбом о приборную панель точно. Остановил машину, развернулся к ней, глянул с ленивой улыбкой и проговорил опасно тихим голосом:
– Вот какая же ты все-таки дура, Малахова!
– Почему это я дура?! – взвилась она.
Не за дуру, нет, обозлилась. За то, что выглядела нелепо, когда он затормозил. Как тряпичная кукла на ремне повисла и пискнула, как мышь.
– Да потому, что любить я умею. И даже очень умею, Малахова. – И Бодряков протянул к ней руку и странно незнакомым, нежным жестом заправил ей волосы за ухо. – Просто делаю это как-то не так. Незаметно, что ли.
– Незаметно кому?
Господи! Да что же она пищит-то так?! Дура! И правда дура! Что за голос такой противный у нее сделался?!
– Тебе, Малахова.
Его ладонь легла ей на затылок и потянула на себя. И губы его становились все ближе и ближе к ее. Губы, о которых она втайне мечтала. Губы, которые втайне любила. К которым присмотрелась задолго до того, как ей посоветовал это сделать полковник Сидоров. Он не к губам, конечно, велел присмотреться, к человеку, но…
Ох, она, кажется, совершенно запуталась! И задохнется сейчас или расплачется. И что делать, непонятно! Как реагировать? Какими-то загадками говорит, ничего конкретного. Ясности! Ее трепещущее сердце требовало ясности!
– Что мне, товарищ капитан? – шепнула она прямо в его губы, она их почти касалась, так они были близко.
– Тебе незаметно, Ань. – Он тронул ее щеку пальцем. – Плачешь, что ли? Вот дуреха ты, Малахова. Я ей в любви признаюсь, а она плачет.
– Правда? Правда, любишь меня, Бодряков? – Она громко всхлипнула.
В груди что-то вскипало, металось, душило, мешало говорить. Она обхватила его шею руками, прижалась лбом к его лбу. И заревела в полную силу.
– Вот дуреха ты у меня какая, Малахова! – прошептал Бодряков, целуя ее мокрые щеки. – Любимая, единственная, но такая дуреха…
