В 13:17 Экселенц вызвал меня к себе. Глаз он на меня не поднял, так что я видел только его лысый череп, покрытый бледными старческими веснушками – это означало высокую степень озабоченности и неудовольствия. И на этот раз – моими делами.

– Филькина грамота, а не отчёт, – сказал он, постукивая пальцами по моему злосчастному опусу.

Я счёл нужным пояснить:

– Мало достоверной информации, шеф.

– Сам знаю, – буркнул Экселенц и надолго уставился в окно.

За окном шёл дождь. «И рота Гвардейцев» – вспомнилась вдруг дурацкая шутка. Мне почудилось, что сидим мы не в аскетически скромном комконовском кабинете, в умытом ещё почти летним дождиком Свердловске, а в деловито-помпезных аппартаментах Странника в Столице, и где-то там, за окном, действительно шагает рота Боевой Гвардии. Грязный, отдающий кислотой дождь сыплется на железные шлемы, на суконные понурые плечи гвардейцев, и тускло-красные городские огни мёртво отблескивают на мокрых штыках. Саракш не отпускал меня.

– Впрочем, даже из этого школьного сочинения видно, что Гурон-Абалкин блестяще организовал и провёл операцию «Тристан». Умолчал о смене кода. Получил от своего агента подтверждение, что Тристан найден и отправлен в контрразведку штаба группы флотов «Ц». Нейтрализовал штатного переводчика. Вколол Тристану «сыворотку правды» вместо обезболивающего. Выяснил всё, что его интересовало. И избавился от свидетелей. Включая самого Тристана.

– Да, – проговорил я, – но прямых доказательств у нас нет. На видеозаписи, сделанной в камере для допросов, нельзя разобрать, какой именно шприц использовал шифровальщик Снарк. Да и о смене кода он мог не знать. Или узнать слишком поздно.

– Я и говорю, операция проведена блестяще, – вздохнул Экселенц. – Гурон обеспечил себе почти стопроцентное алиби. И если бы не его последующие эскапады, мы бы ничего так и не узнали.

– Абалкин не прошёл рекондиционирования, шеф, – напомнил я. – Маска имперского офицера боролась в нём с личностью землянина.

– И с программой, – добавил Экселенц. – Не забывай, Мак.

– Я по-прежнему считаю, Экселенц, что программы не было.

– Было – не было, – проворчал он, – всё это уже не имеет значения.

– Почему? – насторожился я.

– Потому что – вот. – Экселенц полез в боковой ящик стола, где каждый нормальный сотрудник держит справочную кристаллотеку, и выложил передо мной футляр с детонаторами. – Открой.

Я осторожно обеими руками снял крышку. Круглые серые блямбы детонаторов рядком лежали в своих гнёздах. Их было ровно… десять. Не хватало ещё одного. И я сразу понял, какого – с расплывшейся стилизованной буквой «Ж», или, если угодно, японским иероглифом «сандзю» – маленьким оригиналом увеличенной копии на обороте листа № 1 в деле № 7. И на памятной стеле в Солнечном Круге.

– Абалкин!

– Покончил с собой, – откликнулся Экселенц.

– Когда? – вытолкнул я из себя. Это был удар. Даже руки затряслись. Что неудивительно, вся эта история изрядно меня вымотала.

– Пять часов назад, – ответил Экселенц с раздражением. – Отнял у Водолея «герцог» и застрелился. Понятно?

Ещё бы не понятно. Гриша Серосовин, кстати, чемпион отдела по субаксу, совершенно случайно проходил мимо поднадзорного Абалкина, а под мышкой у него совершенно случайно болтался «герцог» двадцать шестого калибра. Поднадзорный Абалкин, кстати, проходящий курс реабилитации после тяжёлого огнестрельного ранения, совершенно случайно отнял у совершенно здорового чемпиона по субаксу пистолет и застрелился. Тоже совершенно случайно. Что тут понимать? Тут и понимать нечего.

– Дело о гибели Курта Лоффенфельда закрыто, – сказал Экселенц. – На основе твоего отчёта – первого твоего отчёта, Мак! – составлено официальное заключение. При желании родственники и друзья погибшего могут с этим заключением ознакомиться.

– А я?

– Что – ты?

– Я могу с ним ознакомиться?

– Разумеется, – буркнул Экселенц. – Хотя ничего интересного для себя ты там не обнаружишь… Теперь о главном. Надеюсь, ты понимаешь, что всё увиденное и услышанное тобой в центре Островной империи должно оставаться тайной?

Я кивнул. Я понимал. Нечего тут понимать.

– Более того, – продолжал Экселенц, – никаких отчётов, никаких мемуаров и любых других письменных свидетельств о Солнечном Круге быть не должно. Равно как и кристаллозаписей.

– А как быть с записью моего доклада Суперпрезиденту?

– Никак. – Экселенц отвёл взгляд. – Этой записи не существует. И если тебе приспичило спрашивать, задавай настоящие вопросы.

«Задавай настоящие вопросы» – это слова Щекна, сказанные на реке Телон за миллиард лет до… Каким же я тогда был наивным и самоуверенным. Как в первый день на обитаемом острове… Проклятом обитаемом острове… Чёрт меня дёрнул выбрать именно этот сектор Галактики. Жил бы себе безмятежно. И не знал бы ничего такого… И чёрт меня толкнул под руку отнимать у Экселенца пистолет. Абалкин был обречён с самого начала. И Экселенц это знал. А я – нет? Наверное, тоже знал, но поддался колоссальному, в буквальном смысле первобытному обаянию этого кроманьонца. И словно слепой, вступил на путь, который привёл меня туда, куда он меня привёл. Через океан смерти – в Солнечный Круг. Чтобы теперь всю оставшуюся жизнь нести на себе груз чудовищной тайны. Не имея права ни с кем ею поделиться. Эх, Странник, Странник, почему ты меня не остановил? Ты же всё видел и понимал, но тебе нужен был доброволец, который сам полезет в эту петлю. И такой доброволец нашёлся…

– Какие последствия для остальных подкидышей будет иметь гипотеза Бромберга, вернее, полученное на Саракше её подтверждение? – задал я, как мне казалось, «настоящий» вопрос.

– Практически никаких, – ответил Экселенц. – В их судьбе ничего не изменится.

– Но…

– Без «но», Мак, – в голосе Экселенца прорезалась сталь. – Допустим, вы с Бромбергом правы, и саркофаг предназначался для другой планеты. Хотя в этом случае яйцеклетки просто не начали бы делиться, но допустим… Мы, как последние олухи, оставляем эту вашу трибу на Земле, и эти ваши «кроманьонцы с жёстким распределением социальных ролей» постепенно внедряют себя в Мировой Совет. Иначе говоря, захватывают власть, как это и произошло на заре Островной империи с бывшими обитателями Надежды. А мы бы только радовались, вот, дескать, какие подкидыши у нас замечательные, как высоко вознеслись из безвестной доли. Так?

– Нет, не так, – внутренне трепеща, возразил я. – «Подкидыши» не предназначены для высокоразвитых социумов – только для примитивных. Надеждианцы, очутившись на Саракше, быстро одичали, им грозило вымирание. И они, скорее всего, вымерли бы, если бы не подкидыши, генетически приспособленные к первобытным условиям существования. Внедрение в земной социум – бесперспективно для них. Равно как и внедрение в цивилизацию Тагоры, социальное дифференцирование которой значительно превосходило возможности двухсот пятидесяти личинок, заложенных в тагорянском инкубаторе. Уничтожив свой саркофаг, тагоряне элементарно перестраховались. Ведь личинки первобытных насекомых ничем им уже не угрожали.

– Ты уверен? – хмыкнул Экселенц.

– Да, – продолжал настаивать я. – Не исключено, что программа, даже если она и есть, в таких «бесперспективных ситуациях» не включается вовсе. За ненадобностью. Доказательством тому могут служить самоубийства наших «подкидышей». Будь программа активна, неужто она допустила бы, чтобы её носители кончали с собой?

– А почему бы и нет, – сказал Экселенц. – Если программа не индивидуальная, а коллективная, как ты утверждаешь, то наверняка должна предусматривать несчастные случаи с некоторыми её носителями. В конце концов, самоубийство тоже несчастный случай.

«Особенно – умело спровоцированное», – подумал я с ожесточением. Переубедить этого «железного старца» мне не удастся, ясен пень. Для него «подкидыши» – угроза Земле. И точка. А главное, мне и самому не слишком хочется его переубеждать. После того, что я увидел в Островной империи. «Вы живёте в придуманном кем-то мире», – сказал Высоколобый. Но ведь и он живёт в придуманном мире. В мире – придуманном Странниками. И мне тошно предположить, что примерно сорок – сорок пять тысяч лет назад Странники могли внедрить тринадцать здоровенных, горластых кроманьонцев в тупиковый неандертальский социум. Чем это кончилось – известно.

Экселенц пристально смотрел на меня, и в его зелёных очах, как в зеркале, отражались все мои сомнения и тревоги. Он видел, не мог не видеть, что блудный сын Мак уже возвращается к своему духовному отцу и учителю. Пристыженный, готовый искупить вину. Мы спорили с ним, да, но при этом оставались единомышленниками, коллегами, сослуживцами. Непоколебимо уверенными, что нельзя позволять чужакам вмешиваться в наши земные дела, пусть даже с самыми лучшими намерениями.

– И потом, – сказал Экселенц. – Если изложенное в бромберговской брошюрке хотя бы отчасти правда, выходит, Странники сознательно подтолкнули нас к прогрессированию других миров. Зачем бы им это понадобилось?

Ответа у меня не было, да и глава КОМКОНа-2, бывший прогрессор по прозвищу Странник, не ждал от меня ответа. И я задал свой вопрос, понимая, что он, скорее всего, относится к категории «ненастоящих»:

– Что теперь будет?

Экселенц усмехнулся.

– Кто знает, что ждёт нас? – сказал он. – Кто знает, что будет? И сильный будет, и подлый будет. И смерть придёт, и на смерть осудит. Не надо в грядущее взор погружать…

Я понимал, что это чьи-то стихи, но сейчас мне не хотелось стихов. Мне хотелось услышать что-нибудь более определённое, прямое и ясное, как приказ. И Экселенц понял это.

– Будет вот что, Максим, – сказал он неожиданно мягким тоном. – Мне, похоже, придётся уйти. В отставку, на заслуженную пенсию – называй как хочешь. За гибель Тристана и самоубийство Абалкина кто-то должен ответить. И лучше всего, если это буду я. Мировой Совет опубликует официальное коммюнике, в котором обвинит меня во всём случившемся. Шумиха как нельзя лучше прикроет правду. За этой информационной завесой тебе будет легче молчать. Но это единственное, в чём тебе будет легче. Потому что остальное тебе придётся тащить на себе. Странники прогрессируют Землю – для меня это так же ясно, как и то, что за окном идёт дождь, – мгновенная гримаса исказила его тонкие губы, словно он тоже вспомнил хохму про Гвардейцев. – И рано или поздно, но тебе, Мак, придётся схватить их за руку. Хотя бы для того, чтобы доказать себе, что ты не подопытный кролик. А Земля – не место для экспериментов Странников, и ни для чьих-либо ещё. И ты, Мак, как древний пионер, должен быть всегда готов к тому, что в любую минуту может произойти нечто неожиданное, неприятное, чреватое непредсказуемыми последствиями. Поэтому затверди, как «Отче наш»: ты – работник КОМКОНа-2. Тебе разрешается слыть невеждой, мистиком, суеверным дураком. Тебе одно не разрешается: недооценить опасность. И если в нашем доме вдруг завоняло серой, ты просто обязан предположить, что где-то рядом объявился чёрт с рогами, и принять соответствующие меры вплоть до организации производства святой воды в промышленных масштабах. Из этого и исходи.

Угу. Всенепременно. Но сначала мне нужен отпуск. Срочно в Партенит, где ещё долго будет солнечно и тепло. Валяться с Алёной на пляже, пить вино из подвалов Массандры и любоваться звёздами. И искренне верить, что от них не исходит никакой угрозы. И когда-нибудь я обязательно поверю в это, но не раньше, чем Саракш отпустит меня, а пошатнувшееся Мироздание выправит крен. В противном случае мне в нём не удержаться…