Зак жестоко трясёт на ухабах, и каждый толчок отдаётся болью, словно под черепной коробкой плещется расплавленный свинец, тяжело ударяющий в виски и затылок. Душный фургон, разделённый пополам решёткой. Омерзительный, кислый запах блевотины мешается с застарелым курительным перегаром и выхлопами то рычащего, то ноющего двигателя. Иллиу Капсук сидит на узкой скамье, если можно назвать скамьёй четыре прута арматуры, грубо приваренные к стенкам фургона. Арматура невыносимо терзает его седалище, но пошевелиться Капсук боится: по ту сторону решётки – два автоматчика. Грубые их лица словно вырублены топором из чурбака, взгляды равнодушные и пустые, и Капсук поспешно отводит глаза. За крошечным, тоже забранным решёткой окном проплывает бесконечный бетонный забор с пущенной поверх колючей проволокой.

Капсуку плохо, очень плохо. Рубцы на щеках не заживают, налились гноем и тягучей, дёргающей болью, и кажется, что там уже вовсю орудуют черви – клубки белёсых, мохнатых червей, что падают в джунглях из крон травяных пальм…

… Окна забраны крашеными металлическими решётками. Выходят на проспект Пограничных войск. Второй этаж. Два светлых зала. Шесть сортировок, четыре довоенных хонтийских мультипляйера, четыре табулятора (огромные чёрные электрические арифмометры… бегемоты-саркофаги… железное чавканье вращающихся двенадцатиразрядных счётчиков… чвак-чвак-чвак и – гррумдж! – печатающее устройство). Гррумдж, гррумдж… И пронзительно, словно в истерике, хохочет Мелиза Пину – смешливая, хорошенькая и глупая, как семейный календарь…

Грубый окрик разрушает видение. Язык незнакомый, но Капсук отчего-то понимает: «Не спать!» – орёт охранник. «Не спать!» – и какое-то совсем уже странное слово, выплёвываемое с презрением и ненавистью. Почему он понимает? Так не должно быть, наверное, он совсем сошёл с ума после проклятого кораблекрушения, после проклятого Гнилого Архипелага.

Он поднимает воспалённые веки, косится на зарешёченное окно. Бетонный забор закончился, мелькают какие-то хвойные деревья, мотор рычит и воет, как стая горных волков, и дорога тоже идёт в гору. Его везут в глубь острова. Он покойник. Он сидит, превозмогая режущую боль ниже поясницы, плещущую боль в башке, ноющую боль в рассечённых щеках, а на самом деле он уже труп. Покойник. Днём раньше, днём позже. Он торопливо, чтобы не заметили автоматчики, сглатывает комок и осторожно меняет позу. Охранники не обращают внимания – они уже вернулись к прерванной партии в кости, они курят и пьют воду. Воду! Как же хочется пить. Язык шершавый, как тёрка… В последний раз он пил утром, когда люди в беретах отвели его в приземистое здание на берегу и, выдав кружку тёплой вонючей воды, заперли в тесной и узкой, как гроб, камере, в которой можно было лишь стоять…

…Иллиу Капсук поднимает тяжёлую голову, озирается. Ничего не изменилось вокруг. Здесь никогда ничего не меняется. Только день превращается в ночь, а ночь, мучительно переболев тёмной влажной жарой и москитами, переходит в день, больной слепящей жарой и гнусом. Маслянисто гладкая жирная вода впереди, насколько хватает глаз, мёртвое вонючее марево над болотом позади – двести шагов до края джунглей, до неподвижной пёстрой стены, красно-белёсо-жёлтой, как развороченный мозг…

Гнилой архипелаг. Мёртвое, сожранное водорослями море. Мёртвая, сожранная, убитая джунглями и солёной трясиной суша…

«Иллиу Капсук. Иллиу Баратма Капсук…»

Он снова ловит себя на том, что всё время повторяет своё имя. Он словно боится его забыть. Вполне обоснованное опасение. Он знает, что уже забыл многое и многое. Он болен. Здесь всё вокруг больное. А всё здоровое, что попадает сюда, становится больным. Гудит, звенит и кишит гнусом влажный больной воздух. И больная кровь гудит, звенит и кишит какой-то дрянью – в голове, в жилах, в распухших ушах…

Двое вошли в воду. Буро-коричневая каша водорослей неохотно раздавалась под ногами. Она воняла. Это не похоже было даже на застоявшуюся вековую трясину. Это был разлив лопнувшего городского коллектора.

Тот, что был помоложе, с иссиня-чёрными, падавшими на плечи волосами, натянул на лицо маску и обернулся. На прощание. Заместитель заведующего расчётным отделом фирмы «Пиво АРОМА» по-прежнему сидел на вонючем песке в прежней нелепой позе и трусливо, искоса, так, чтобы было незаметно, наблюдал за ними… Иллиу Капсук. Иллиу Баратма Капсук. Инженер-эксплуатационник по счётно-аналитическим машинам из Мелиты… И глаза у него были как два издыхающих головастика.

Тот, что помоложе, что-то сказал – Капсук не расслышал, в этом влажном и вонючем мареве даже звуки умирали, не успев родиться, и тот, что постарше, сердито ответил: он натягивал свою маску, и борода мешала ему – цеплялась и путалась в пальцах, словно живое упрямое и непокорное существо…

Острой точкой вспыхнула боль в солнечном сплетении, охватила грудную глетку, остановила дыхание. Разинув рот и выпучив глаза, он согнулся и соскользнул со скамьи, и упал на колени, чуть не достав лбом до заплёванного пола. «Не спать! – ударил по ушам визг охранника. – Встать! На место!»

Он торопливо разогнулся, – боль тут же скрутила его обратно, – закашлялся и, кое-как поднявшись, устроился на скамье. Охранник равнодушно смотрел на него через решётку, поигрывая бамбуковой палкой. «Ещё раз вырубишься – попробую на крепость твои яйца, урод», – произнёс он, снова на чужом языке, и снова Капсук понял, и от этого невозможного понимания его охватил ужас, едва ли не самый чудовищный за всю последнюю чудовищную неделю. «Иллиу Капсук. Меня зовут Иллиу Баратма Капсук», – мысленно произнёс он и понял, что сам уже не верит этому…

Главный дознаватель Хог Кунтрилакан, поигрывая именным стеком, лениво щурился на экран ментоскопа. Ничего интересного. Похоже, этот пандеец и впрямь «овца». А это плохо. Ему, главному дознавателю Кунтрилакану, в его годы пристало уже сидеть в кресле второго заместителя начальника контрразведки. Хотя бы. А лучше сразу – первого, хотя это и генеральская должность. Плевать, он на хорошем счету, у него закрытых дел больше, чем у кого бы то ни было. Он разоблачил троих матёрых шпионов – настоящих, а не порождённых воспалённым бредом флотских и армейских шишек. Вернее, не разоблачил, а разговорил. Но это тоже искусство! Особенно если учесть, что он, главный дознаватель Кунтрилакан, ни разу не «мясник», а самый что ни на есть тонкий «психолог».

Нет, никогда ему не понять «мясников». Морской дьявол знает, что за удовольствие – выбить признание, переломав все рёбра, повыдёргивав ногти, зубы… да вообще всё, что выдёргивается. Толку с такого признания – медный кружок или, в лучшем случае, – пара курительных цилиндров с дерьмовой травой. Заставить преступника изобличить себя самого, лично, по доброй воле подписать себе смертый приговор – о, а способы казни разнообразны и мучительны – вот высшая радость! Вот…

Дознаватель распахнул глаза и, подавшись вперёд подобно почуявшему добычу коршуну-прыгуну в засаде впился взглядом в экран. Мелькавшие там городские интерьеры сменила картина Гнилого Архипелага – не приведи Подземные туда угодить! Изображение плохо фокусировалось и плыло, видно, здо́рово у этого Капсука в глазах рябило, но Кунтрилакан сумел разглядеть стену джунглей, потом лачугу на берегу и распахнутую дверь, за которой видны были мигающие огоньки какой-то неизвестной ему аппаратуры. А затем на пороге появились двое, и одного из них старший дознаватель узнал.

И немедленно ощутил, как вспотели сжавшие стек пальцы. Удача, невиданная удача сама плыла к нему в руки! Он всё же досмотрел запись до конца, взял трубку и произнёс:

– Подследственного на допрос.

Подследственный Капсук в кресле для допросов являл собой жалкое зрелище. Рот вяло распущен, губы дрожат, пальцы рук, зафиксированных на поручнях, дрожат, да и весь трясётся, словно медуза. Глазки туда-сюда, туда-сюда. Точно, медуза. Хороший актёр, однако. Морда багровая, распухшая, сизые от гноя полосы на щеках. И смердит, как десять Отходных лагун сразу. Надо будет, чтобы Рукан вскрыл и прочистил… Не хватало, чтобы ты у меня ещё загнулся раньше времени. Тогда вместо генеральского мундира – «галеры». В лучшем случае «галеры». В худшем…

Нет, ты у меня заговоришь. Дело-то какое громкое! Главный шифровальщик ударной группы флотов – шпион с материка! Кунтрилакан ухмыльнулся, вспоминая, как надрывался на оперативке пятилампасный генерал Шимунул. Почему узник концлагеря, подозрительный хонтиец, вышел на свободу без должной проверки? Кто рекомендовал его в Береговую Охрану? За каким дьяволом был произведён в офицеры? Установить… разобраться… наказать!

О, уже посыпались головы. И как посыпались. Первым ушёл к Подземным комендант концлагеря, старый знакомец по кадетской школе Труон. Да и хрен с ним, всегда путался под ногами и завидовал. Однако на очереди шишки позначительней…

Главный дознаватель оборвал себя. Пора заняться делом. Не спеша подошёл к подследственному – тот сжался, насколько позволяли фиксаторы кресла, – и отрывисто бросил на пандейском:

– Имя?

– Иллиу, – хрипло, еле ворочая языком выдавил тот, – Иллиу Капсук.

Пить хочет, бедняжка. И спать. Ничего, потерпит.

– Ваше звание и должность?

– Я вас не понимаю, господин… господин офицер. Я инженер…

– Зачем вы врёте, Капсук? – перебил его Кунтрилакан. – Вы не инженер, а офицер. И не пандеец, а хонтиец. Не правда ли?

Подследственный заморгал.

– Господин офицер… я не шпион… У меня дома жена и дети. Мальчик и… и ещё мальчик… Я занимаюсь счётными машинами…

– Это что? – Кунтрилакан указал стеком на арифмометр.

– Аналоговое устройство. Счётный компаратор…

– Достаточно! А теперь, Капсук, слушайте меня внимательно. – Вот так, именно так, на «вы», вежливо, а не то чтобы сразу в зубы и на дыбу. А ещё налить себе шипящего напитка из сифона под жадным взглядом подследственного, и не спеша выпить, и вытряхнуть остатки на пол… – Дважды повторять не буду. Положение ваше безнадёжно. Мы знаем, что вы шпион, и сейчас я вам это докажу. От вашей искренности зависит ваша жизнь.

И это тоже важно: «вы», «ваше», «ваша»…

– Сейчас я расскажу вам, каким образом вас забросили, и даже поделюсь кое-какой информацией. И задам вопросы. Понятно? – Кунтрилакан включил слайдопроектор, развернул подследственного лицом к экрану – вместе с креслом.

Капсук только дёрнул кадыком.

– Знаете этого человека? – на экране возникло лицо главного шифровальщика группы флотов «Ц» Снарка.

Подследственный торопливо закивал.

– Прекрасно, – несколько озадаченно пробормотал дознаватель. – Рассказываю дальше. На побережье Гнилого Архипелага вы прибыли с ним вдвоём вот в таком летательном аппарате. Так?

Он передвинул слайд, на экране возникла фотография яйцеобразного объекта на фоне джунглей.

– Нет-нет, господин офицер! – Капсук тряхнул головой, зашипел от боли и осёкся. Рубец на щеке лопнул, оттуда показались гной и бледно-розовая сукровица.

– Нет?

– Нет… этот человек, и ещё один… они спасли меня из океана… после кораблекрушения… Я тонул…

Надо бы ему антисептик, мелькнуло у дознавателя в голове. А, успеется. Жирная материковая свинья! Пускай терпит.

– Допустим. Тем не менее подобные аппараты в распоряжении у вас имеются, и нас интересуют их устройство и принцип действия. Подумайте над этим. – Он показал следующий слайд: – Знаете ли вы этого человека?

Затянутое в чёрный комбинезон тело, раскинув руки, валяется среди зарослей лесной плющанки. Крупный план – лицо.

Капсук с видимой осторожностью отрицательно мотает головой.

– Теперь самое интересное – фильм! Прошу обратить внимание, – издевательски подчеркнуть это «прошу», – на язык, на котором общаются шпионы, фотографии которых я только что предъявил. Это очень интересный язык, и я хотел бы, – «хотел бы» с предельной издёвкой, – узнать от вас, что это за материковое наречие?

Подследственный уставился на экран с собачьей покорностью. Кунтрилакан уселся за стол и сделал вид, что рассматривает резьбу на рукоятке стека.

Наконец запись закончилась.

– Я понял! – внезапно воскликнул подследственный. – Господин офицер, я всё понял! Здесь ужасная ошибка… У нас есть такие горцы. В горах на материке живёт племя… которое как раз умеет летать по воздуху… и ещё быстро залечивать раны…

Издевается, ублюдок?!

– И этот язык… он кажется мне знакомым, он напоминает горские имена! Эти люди – горцы, господин офицер…

Кунтрилакан ощутил, как слепая ярость бьёт в голову. Удавить слюнтяя, удавить прямо сейчас, своими руками, и не просто удавить, а медленно! Душить, пока не обмочится, пока не обгадится, пока язык его вонючий не посинеет… Он хлестанул стеком по бедру: стоять! Да стоять же! Этот варвар – всего лишь прекрасно подготовленный диверсант. Убивать нельзя. Пока нельзя… Вдох – и медленный, на четыре счёта, выдох…

Распахнулась дверь медбокса – так официально именовалась пыточная, – военврач Рукан, верный соратник-дознаватель, сделал условный жест. Кстати, очень кстати. Кунтрилакан проверил крепление зажимов у подследственного и двинул в медбокс.

– Ну что, чародей, потрошитель мозгов, чем порадуешь?

Рукан почесал небритый подбородок.

– Я расшифровал ментограмму.

– Да не томи уже!

– Почти все воспоминания – ложная память. Психомаска.

Кунтрилакан аж присвистнул. Да, это усложняет дело. Или наоборот – облегчает?

– Очень искусная психомаска. – Военврач размял цилиндрик, закурил. – Мы такого ещё не умеем. Очень мощные блоки, достоверность по шкале…

– Ты сказал – почти, – перебил его дознаватель. – Что достоверно?

– Всё, что касается пребывания на Побережье. Вот момент полудостоверности. – Рукан включил запись. – Барахтается в воде. Тонет. Всплывают водолазы. Дальше сильное чувство страха и лакуна, связанная якобы с потерей сознания. Очнулся на берегу. Потом стопроцентная достоверность.

Значит, не актёр, понял Кунтрилакан. Знакомые штуки, знакомые. Психомаску снимает сильный шок. Лучше всего – связанный со страхом неизбежной гибели… Тогда…

Вернувшись в кабинет, он набрал номер комендантского взвода и отдал необходимые распоряжения. Вызвал конвой, объявил, с наслаждением глядя в уже совершенно безумные глаза подследственного Капсука, что за отказ сотрудничать и издевательство над следствием тот приговаривается к расстрелу. Приговор будет приведён в исполнение немедленно.

Когда Капсука увели, вернее, уволокли, потому что на ногах он уже не стоял, дознаватель извлёк из сейфа табельный пистолет и тщательно перезарядил. Командовать расстрельным взводом он будет лично – лишать себя удовольствия лицезреть, как мозгляк наложит в штаны, главный дознаватель не собирался. Но осторожность соблюсти надобно…