Я уже давно настроился на ее психическую частоту, но другие дела откладывали нашу встречу во плоти. Во время стылых месяцев прошлого года я был очень занятым и очень непослушным мальчиком. Соответствующие институции наконец распознали тип, который мне нравится, и молва понеслась из уст в уста, из губ в губы, ярко накрашенные определенными оттенками, по большей части кроваво-красными, но иногда и траурно-черными. Подпольный мир, в котором я вращался, насторожился: не говори с незнакомцами, и все в таком духе. Осторожность подобного рода лишь еще больше подстегнула мои порывы, а количество «пропавших девушек в готических костюмах», как один журналист довольно глупо описал мои занятия, лишь возросло. А потому моя встреча с ней все откладывалась из-за незапланированных препятствий, по крайней мере, так я думал в то время. Но теперь я стоял на тротуаре рядом с местом ее работы. Дверь в убогое здание из шлакоблоков была довольно неумело выполнена в виде замка с зубчатыми мерлонами. Я посмотрел на светофор, который раскачивался на зимнем ветру, завывающем на каждом углу этого пустынного города. Янтарный свет сменился красным. Я снова взглянул на дверь. Она явственно скрипнула, когда я ее открыл.

Внутри меня встретило собрание девушек, развалившихся на чем-то, что походило на старые церковные скамьи, расставленные вдоль стен. Узкий вестибюль искрился красноватым туманом, что казался даже не светом, а скорее электрическим паром. В дальнем углу от входа, у потолка, висела камера наблюдения, присматривающая за всеми нами, и мне сразу стало интересно, как линза объектива переведет эту алую комнату в голубоватые оттенки на мониторе системы безопасности. Впрочем, это совершенно не мое дело. Все мы можем быть электронно вшиты в безумный пурпурный гобелен, и, по мне, это просто замечательно.

Светловолосая девушка в джинсовых слаксах и кожаном пиджаке встала и подошла ко мне. В этом свете ее локоны выглядели скорее как томатный суп или жирный кетчуп, а не как свежая земляника. Она механически поприветствовала меня словами «Добро пожаловать в Дом Цепей» и все продолжала, и продолжала, перечисляя различные услуги, а завершила свою речь юридическим уведомлением, дабы убедиться, что я не из числа служителей правопорядка.

— Определенно нет, — сказал я. — Я увидел в местной газете вашу рекламу, ту, что набрана таким шипастым готическим шрифтом, словно страница из старой немецкой Библии. Я пришел в правильное место, не так ли?

«Это точно», — подумал я про себя.

— Это точно, — эхом отозвалась блондинка в кровавом сиянии, пронизывающем это извращенное заведение.

«Что будет сегодня ночью?» — спросил я себя.

— Что будет сегодня ночью? — осведомилась она вслух.

— Вам уже что-то приглянулось? — одновременно спросили мы меня.

По выражению моего лица и взглядам куда-то в глубину клаустрофобического пространства вестибюля она уже поняла, что мне ничего не приглянулось. Мы были на одной инфракрасной волне.

На секунду мы замолчали, она сделала большой глоток чая со льдом из банки. Именно тогда я осознал, почему так долго сюда добирался. Я приберегал ее напоследок, так как она была редким представителем своей породы. Не дилетантом в делах тьмы и вырождения, а настоящей профи. Вдобавок интенсивность и сосредоточенность ее романтической натуры говорили, что я не проиграю. Снаружи она притворялась суровой и дерзкой, но я все видел: ее нижнее «я» грезило о преследованиях и риске столь же ярких, как у любой готической героини. Я бы мог расстегнуть ширинку и овладеть ею прямо там. Но я рад, что подождал.

Повернув голову, она нажала кнопку на интеркоме, висящем на стене за ее спиной. Голос девушки звучал так, словно она — начальник, раздающий приказы подчиненным.

— Замените меня у двери, — сказала она веско.

Какая ирония! Она — надзирательница этого места, верховная госпожа, директриса школы для плохих мальчиков.

Она снова повернулась ко мне и смерила взглядом фиолетовых глаз. И что сказали мне эти глаза? Они поведали о жизни, которую их обладательница вела в фантазиях: в готической сказке о баронессе, лишенной титула и наследства крупным мужчиной с кустистыми бровями, которые он иногда посыпал блестками. Этот блескобровый злодей, что однажды весной вышел из леса, пока она искала убежища в монастыре кармелиток, намеревался ввергнуть баронессу в свой плен, лишив состояния. Но высокорожденная леди не уступит никогда или же только тогда, когда будет готова. И теперь большую часть своего времени она проводит, призраком бродя по барахолкам и магазинам подержанных вещей, пытаясь вновь собрать свои аристократические аксессуары и предметы, рассеянные по миру коварным поклонником. Пока у нее все получалось, она умудрилась собрать многие из вещей, утерянные из-за махинаций злосердечного лиходея, который со временем неминуемо овладеет ее телом и душой. В коллекции баронессы есть несколько платьев ее любимого монашеско-черного цвета. Каждое из них сильно сужается под грудью, а на уровне талии расходится колоколом. Лиф застегивается пуговицами от груди до самой шеи, которую обхватывает полоса черного бархата, заколотая жемчужной брошью. На запястье тонкая цепочка с медальоном в форме сердца, внутри него — водоворотом закрученный локон светлых волос. Разумеется, баронесса носит перчатки, длинные и мучнисто-бледные. И извивистые шляпки от безумного шляпника, с ниспадающей вуалью, напоминающей экраны из проволочной сетки в исповедальне. Но больше всего ей нравятся объемные капюшоны, вроде тех, что собираются множеством складок на плечах тяжелых плащей с подкладкой из атласа, сияющего, как черное солнце. Плащей с глубокими карманами как снаружи, так и внутри для хранения драгоценных сувениров, плащей с серебряными шнурками, затягивающимися вокруг шеи, плащей с утяжеленным подолом, которые тем не менее невесомо развеваются под порывами полуночного ветра. Их она горячо любит.

Именно так она одета, когда блескобровый злодей смотрит в ее комнату, проклиная оконный переплет и ее мечты. И что она может сделать? Только сжаться от ужаса. Вскоре она уже размером с куклу в черном кукольном костюме. Куклу, что набита трепещущими костями и лихорадочной кровью, ее внутренности щекочут могильные перышки страха. Она перелетает в угол комнаты и съеживается в огромных тенях, иногда грезя там всю ночь — о колесах экипажа, грохочущих в лавандовой дымке, или жемчужном тумане, о перламутровых кострах, дрожащих за пределами сельских дорог, об утесах и звездах. А потом просыпается, засовывает в рот мятный леденец, который, уже развернутый, лежит на прикроватном столике, потом выкуривает половину сигареты и выбирается из кровати, гримасничая от света послеполуденного солнца.

— Идем, — говорит она, засунув руки в кожаные карманы.

И ее громкие каблуки выводят меня из комнаты, где на каждом лице играет притворный румянец.

— Так вы мне сейчас проведете экскурсию от управляющего? — спрашиваю я мою госпожу. — Я не из города. Там, откуда я родом, ничего такого нет. Я же получу то, за что заплачу, правильно?

Она ухмыляется:

— Удовлетворение гарантировано, — говорит с надменностью, призванной скрыть ее мучительно послушную, подчиняющуюся, натуру.

Она совершает несколько нерешительных движений, но потом направляет меня к металлической лестнице, которая лязгает, пока мы спускаемся в мельтешение алых теней, ядовитый пар преследует нас, волочась рядом, как безумно преданный дух.

Удивительно, но в несколько казенном подвале Дома Цепей было окно. Впрочем, это оказалась лишь симуляция, сделанная из пустых оконных рам, за которыми располагался нарисованный пейзаж, освещенный тусклой лампочкой. Великие пустоши поднимались к горам, вздымающимся в туманной мгле. Вдалеке проступали очертания замка, похожие на дурное предзнаменование. Я чувствовал себя как ребенок перед витриной в магазине, изображающей мастерскую Санты. Но настроение картина создавала, это точно.

— Красивая вещь, — сказал я своей спутнице. — Очень жуткая. Мои поздравления художнику.

— Художник польщен, — холодно ответила она. — Но здесь, внизу, смотреть нечего, если вы, конечно, хотите именно посмотреть. Лишь несколько комнат, зарезервированных для особых клиентов. Если вы желаете чего-то действительно жуткого, то пройдите в конец коридора и откройте дверь справа.

Я последовал ее указаниям. На дверной ручке висел довольно большой ошейник для животных с поводком-цепью. Та зазвенела, когда я толкнул дверь. Из-за красного света в коридоре я едва видел, что там, внутри, но ничего и не было, кроме маленькой пустой комнаты. Голый цементный пол с подстилкой из соломы. Запах стоял ужасный.

— Ну? — спросила она, когда я вернулся.

— По крайней мере что-то, — ответил я, еле заметно подмигнув.

Мы просто стояли секунду, смотря друг на друга в сиянии цвета свежего мяса. Потом она повела меня наверх.

— А вы откуда приехали? — спросила она, и шумная лестница превращала каждый наш шаг в раскатывающееся эхо, словно мы волочились по залу в средневековом замке.

— Это очень маленькое место, — ответил я. — Где-то в ста милях от города. Его даже на картах нет.

— И вы никогда не были в месте вроде этого?

— Нет, никогда, — солгал я.

— Некоторые клиенты сходят с ума, когда испытывают в реальности то, что видели лишь в журналах и фильмах. Вы понимаете, о чем я?

— Я ничего такого не сделаю, обещаю.

— Тогда хорошо, следуйте за мной.

И мы пошли.

И по пути увидели немало — целую кукольную панораму с героями всех мастей и палками для порки. Каждая сцена перелистывалась как страница в извращенной книге.

Запертые двери не были препятствием для моих глаз.

За одной, где каждая стена комнаты была выкрашена тяжелыми черными решетками от пола до потолка, Королева боли — стек поднят высоко над головой — сидела на человеческой лошади. Животное хромало, бежать не могло — только неуклюже переваливалось, а она росла из его спины, как сиамский близнец: королевская кровь и кровь зверя теперь бежали вместе, потоки из отдаленных миров слились в гибридной гармонии. Тварь тяжело дышала, пока Королева хлестала ее по бокам обжигающим стеком. Все сильнее и сильнее она взнуздывала своего жеребца, пока он не замер, потный, в пене. Пора остыть, лошадка.

За следующей дверью с коряво намалеванной свастикой разворачивалась сцена, похожая на предыдущую. Внутри цветные прожекторы понурили головы, а крохотный человек по-видимому с искусственным горбом стоял на коленях, уткнувшись лбом в пол. Его руки затерялись в паре огромных перчаток с бесформенными пальцами, которые трепыхались, словно десять пьяных чертиков из табакерки. Один из пальцев был зажат под острым каблуком. Узри забавного клоуна! Или скорее шута в колпаке с бубенцами. Его обведенные кольцами глаза терпеливо смотрели вверх, во тьму, внимая глухому голосу, что сыпал оскорблениями с вышины. Тот издевался над несоответствием между гордой обладательницей высоких каблуков и униженным уродом на полу, противопоставлял возвышенные радости воина и шутовское бремя забав. «Но разве радость согбенного горбуна не может быть прекрасной?» — шептали его глаза своими эллиптическими ртами. «Но неужели…» Молчи! Сейчас маленький дурак свое получит.

А в комнате, скрывшейся за третьей дверью без каких-либо примечательных отметок, горела единственная свеча, едва разгоняя кромешную тьму. Было сложно сказать, сколько там человек, — не двое, это точно, но и не целая орда. Все в одинаковых нарядах, множество молний, больших и малых, серебряными швами рассекали их костюмы. Я мог поклясться — у самого маленького в зубцы попала ресница. В остальном они вполне могли быть человеческими тенями, что сливались друг с другом, выкрикивая угрозы, обещая устроить настоящее побоище и потрясая опасными бритвами неестественно огромных размеров. Но пусть сверкающие клинки и были угрожающе подняты, они не опускались. Опять притворство, как и все, что я видел в Доме Цепей.

Следующая дверь, а для меня последняя, была концом утомительного восхождения. Я уже думал, что мы каким-то образом оказались в башне.

— Здесь вы получите все, за что платили, мистер, — сказала моя спутница на ночь. — Я всегда могу сказать, чего хотят мои клиенты, даже если они сами этого не знают.

— Покажите свою самую худшую сторону, — сказал я, разглядывая крохотную дверь.

Тут все было яснее ясного, как и прежде. Только сейчас в дело пошли не лошади, жалкие клоуны или параноидальные тени. Тут разыгрывалась драма злой ведьмы и ее раба-марионетки. Неуклюжую маленькую тварь, по-видимому, поймали с поличным. Теперь ведьма должна была поставить ее на место, каркая о том, что марионетки должны делать, а чего не должны в свободное время. Она прошла по комнате, завернувшись в побитую молью накидку, которую взяла с крюка в стене, лицо утонуло в слишком просторном капюшоне. Позади нее витражное окно сияло всеми преданными анафеме оттенками греха. В свете этой адской радуги подернутого рябью целлофана она надела на марионетку ошейник и приковала к внушительно выглядящей каменной стене, которая, впрочем, прогнулась, как алюминиевая, стоило кукле к ней прислониться. Баронесса склонила свое скрытое капюшоном лицо и прошептала в деревянное ухо:

— Знаешь ли ты, что я делаю с такими плохими маленькими куклами, как ты? Знаешь?

Марионетка задрожала, подергалась немного для вида, не выходя из образа. На ней, возможно, даже проступил бы пот, будь она сделана из плоти, а не из дерева.

— Я тебе скажу, как я поступаю с непослушными куклами, — продолжила ведьма не без ласки в голосе. — Я заставляю их прикоснуться к огню. Жгу их от самых ног.

И тут совершенно неожиданно марионетка улыбнулась и спросила:

— А что ты будешь делать со своими старыми платьями, перчатками, вуалями и плащами, когда я уйду? Что ты будешь делать в своем дешевом замке, когда некому будет смотреть — а брови его из сверкающего серебра — в окна твоих снов?

Похоже, кукла все же вспотела, так как ее лоб мерцал от крохотных искр звездного света.

Ведьма отошла назад и сорвала капюшон, открыв белокурую голову. Ей хотелось знать, как я выведал то, о чем она не рассказывала ни одной живой душе. Она обвинила меня в подглядывании, во взломе ее квартиры и в непристойном любопытстве.

— Сними с меня цепи, и я все тебе расскажу, — ответил я.

— Забудь об этом, — ответила она. — Сейчас я позову охрану, и тебя отсюда вышвырнут.

— Тогда мне придется освободиться самому, — и при этих словах оковы вокруг лодыжек, запястий и шеи открылись сами по себе… а цепи спали. — Не стоит отрицать: что-то во мне показалось тебе знакомым. В конце концов, мы были предназначены друг для друга после всего того, что сделали вместе, снова, и снова, и снова. Понимаешь, я всегда знаю желания моих клиентов, если их можно так назвать. Журналисты называют их жертвами. Показывают их лица по телевизору. Я делаю из клиентов знаменитостей, пусть моя роль и остается для всех тайной. А тайна привлекает тебя, ведь так? Трепет от незнания того, что случится в следующий момент. Но я расскажу все, по порядку. Ты слишком надолго застряла в этом нелепом месте. А для людей вроде тебя такая атмосфера может оказаться смертельной. Ты всегда знала о том, что ты — особенная, не отрицай. Всегда верила, что однажды — ведь судьба ждет буквально за углом, правда? — с тобой случится нечто невероятное, что тебе предстоят возвышенные приключения, пусть сейчас не слишком ясные, но, когда придет их время, совершенно реальные. Столь же реальные, как и бархатные объятия любимого плаща с серебряной цепочкой, что стягивает его похожие на занавес крылья на твоей груди. Столь же реальные, как и высокие свечи, которые ты зажигаешь в грозовые ночи. И ты любишь эти бури, когда вереницы капель хлещут по окнам, правда же? И весь этот бедлам сводит тебя с ума. А еще ты представляешь зачаровывающие жестокости, что приносит тебе в сиянии свечей мужчина с блистающими бровями. Представляешь, как беспомощно замираешь от них.

Но сейчас ты в опасности и можешь потерять все, что любишь. Потому я здесь. Тебе нужно выбраться из этого нищенского балагана. Он для деревенщин, он ничтожен. Ты можешь гораздо лучше. Я могу унести тебя туда, где нет конца бушующим штормам и жестокому рабству. Пожалуйста, не уходи от меня. Тебе некуда идти, и я по твоим глазам вижу: ты хочешь того же, что и я. Если ты волнуешься о тяготах странствий к странным неведомым землям — не стоит! Ты уже почти добралась туда. Просто пади в мои объятия, в мое сердце, в… Вот, как легко, правда же?

И теперь она была внутри меня вместе со всеми остальными — ценный экземпляр в моей коллекции хрупких куколок с душами, склонными к бурным ночам, грозам и садистским злодеям. Как я люблю играть с ними!

После ассимиляции я вернулся по своим следам: лестницами вверх и вниз, по коридорам алой тьмы.

— Доброй ночи всем! — попрощался с девушками в вестибюле.

Уже на улице я остановился и проверил, надежно ли она заточена во мне. На ранних стадиях есть вероятность того, что новая пленница сможет расстегнуть меня изнутри, так сказать, и выломать ворота. Она действительно попыталась освободиться. Впрочем, ничего серьезного. Пьяница, мимо которого я прошел, увидел, как в его сторону из-под моей рубашки вырвалась рука, прямо на уровне груди, под идеальным прямым утлом относительно тела. Бродяга отшатнулся, потом с веселым озорством пожал руку, слепо тянущуюся сквозь прутья своей клетки, и отправился своей дорогой. А я пошел своей, как только затолкал ее внутрь невероятной тюрьмы, заключенную моего сердца и его неисчислимых покоев. Какие интересные времена нас ждут: меня, ее и остальных. Я смогу делать с ними что захочу, а хочу я многого. Но им не придется выносить мое отношение вечно. Как только ударит первый мороз в следующем году, я снова отправлюсь в путь, мне снова понадобятся тела, чтобы согреться. К тому времени старые невольницы растают, как сосульки, в промозглых кишках моего родного замка. А пока же я буду зорко высматривать тех, кто идет по этому миру, с охотой подчиняясь мраку.

Пока я шел в приятном расположении духа, шел по захудалой улице прочь от Дома Цепей, сигнал на светофоре сменился с янтарного на красный — предзнаменование для моей новой возлюбленной и меня. Теперь мы едины и во плоти, и в снах.

Уже довольно давно я обещал сформулировать свои взгляды на то, как писать рассказы о сверхъестественных ужасах. И тем не менее постоянно откладывал этот вопрос. В свое оправдание могу сказать лишь то, что у меня совершенно не было времени. Почему? Я был слишком занят, писал их, моих любимых и родненьких. Но немало людей по самым разным причинам хотели бы стать писателями ужасов и жаждут совета о том, как к этому приступить. Мне об этом известно. К счастью, сейчас наступил момент, когда мне удобно поделиться своими знаниями и опытом об этом литературном призвании. Что ж, полагаю, сейчас я готов как никогда. Приступим, пожалуй.

Я намерен придерживаться довольно простого плана. Сначала набросаю основной сюжет, персонажей и другие детали рассказа ужасов. Затем изложу свое видение того, как с этими базовыми элементами можно обойтись, используя несколько основных стилей, к которым писатели ужасов прибегали годами. Если все пройдет гладко, новичок в нашем ремесле сбережет немало времени и стараний, которые потратил бы, если бы до всего доходил сам. По дороге, когда будет уместно, я проанализирую особенности различных техник, приду к крайне предвзятым выводам об их намерениях и целях, а также дам общий комментарий о философии хоррора и так далее.

Но прежде всего я бы хотел пояснить, что далее изложу примерный план рассказа, который в своей законченной форме должен был появиться в числе опубликованных работ Джеральда К. Риггерса (это мой литературный псевдоним, если вы не знали). Тем не менее я его так и не завершил. Я просто не смог дистанцироваться от этой истории. Такое случается. Возможно, далее мы разберем подобные случаи непоправимых неудач. Возможно, нет. Как бы там ни было, голый скелет этого сюжета вполне подходит для демонстрации того, как писатели ужасов делают то, что делают. Прекрасно. Тогда вот история перед вами, рассказанная моими собственными словами.

У главного героя, мужчины тридцати лет, назовем его Натан, свидание с девушкой, на которую он страстно хочет произвести впечатление. Именно поэтому небольшую роль в его плане должна сыграть прекрасная новая пара брюк, которую он хочет найти и купить. На пути перед ним предстают несколько препятствий, полностью реалистических, но в конце концов он приобретает вожделенный предмет гардероба по разумной цене. Брюки пошиты идеально, это очевидно. Пока все идет хорошо. Даже очень хорошо, ведь Натан полагает, что личные вещи человека обладают определенными свойствами и качествами. Например, пальто Натана — это красивое и прекрасно сшитое одеяние, которое он заказал у крайне уважаемого продавца элитной одежды; его наручные часы — совершенный хронометр, завещанный Натану родным дедом; его машина — изысканный, но не слишком бросающийся в глаза автомобиль. С точки зрения Натана, определенные сущности есть не только в вещах, но также в некоторых местах, событиях, происходящих во времени и пространстве, а также в манерах поведения. Натан полагает, что каждый аспект человеческой жизни должен сиять сущностями, смыслами, так как именно они делают индивидуума по-настоящему реальным. Так что это за сущности? С течением времени Натан сузил их список до трех; волшебства, вечности и глубины. И пусть мир вокруг него, по большей части, лишен этих трех элементов, Натан считает, что в его собственной жизни их количество хоть и меняется, но всегда остается приемлемым. Есть они и в его новых брюках, определенно; и сейчас Натан впервые в жизни надеется, что будущий роман — который он намерен закрутить с некой Лорной Макфикель — тоже не будет их лишен.

Пока все идет хорошо. Пока не наступает ночь первого свидания Натана.

Мисс Макфикель живет в респектабельном пригороде, но дорога от дома Натану к ее дому пролегает через самые опасные районы города. Нет проблем: Натан держит машину в идеальном состоянии. Если он не будет открывать двери и окна, все пройдет безупречно. Несчастливый жребий, разбитые бутылки на разбитой улице и спущенная шина. Натан паркуется у обочины. Он запирает часы деда в бардачке для перчаток, снимает пальто, аккуратно складывает его и прячет под приборной доской. Что же касается брюк, то ему просто придется с невероятной аккуратностью и в рекордные сроки поменять шину в районе города, известном как Лазейка Надежды.

И вот, пока Натан меняет шины, он чувствует в ногах нечто странное. Он мог бы счесть, что виновником тому физический труд, которым он занимается в брюках, не слишком подходящих для подобных издевательств. Впрочем, так он лишь обманул бы себя. Ведь Натан помнит, что ему уже было не по себе, пусть и не так явно, когда он примерил брюки дома. В магазине ощущения от них казались совершенно иными, иначе он бы не купил их. И Натан бы вернул эту пару, но до свидания с Лорной Макфикель оставалось слишком мало времени, и найти другие, столь же хорошо сидящие брюки было невозможно, хотя они и оказались далеко не столь идеальными, как только начали странно воздействовать на Натана. Но насколько странно? Кожу слегка покалывает, а еще она как будто дрожит. Чушь — Натан всего лишь нервничает из-за встречи с прекрасной Лорной. И трудности, с которыми он столкнулся, не слишком помогают успокоиться.

Вдобавок ко всем несчастьям, уже обрушившимся на Натана, за тем, как он меняет шину, наблюдают два неопрятных подростка. Он старается не обращать на них внимания, и ему это удается, даже слишком. Он не замечает, как один из явных преступников подходит к машине и открывает переднюю дверь. Ужасное невезение — Натан забыл ее запереть. Дерзкий хулиган крадет пальто нашего героя, и оба малолетних ничтожества исчезают в полуразрушенном здании.

Дальше все происходит очень быстро. Натан кидается в погоню за грабителями, забегает по-видимому в нежилой многоквартирный дом и там падает, скатываясь по лестнице в грязный подвал. И дело не в гнилых ступеньках, нет. У Натана отказывают ноги. Они больше не работают. Покалывание и дрожь усилились и вывели из строя все тело от поясницы и ниже. Натан пытается снять брюки, но они не слезают, словно стали его второй кожей. Со штанами явно произошло что-то ужасное. Далее идет объяснение, что же именно. За несколько дней до того, как Натан купил брюки, некая женщина пришла в магазин и вернула их, потребовав назад деньги. Она сказала, что ее мужу брюки не понравились, так как вызывали странные ощущения в ногах, и это было истинной правдой. Правда, она не сообщила, что ее супруг умер от сердечного приступа буквально через несколько минут после того, как примерил обновку. Желая спасти хотя бы что-то после трагедии, женщина одела покойного в пару из грубой парусины, прежде чем сделать следующий ход. Бедному Натану, разумеется, ничего об этом не рассказали. Тем временем хулиганы, укравшие его пальто, видят, что он лежит беспомощный в мерзости подвала, решают воспользоваться ситуацией и избавить нашего героя от ценных вещей… начав с дорого выглядящих брюк и тех сокровищ, что таятся в их карманах. Но когда они снимают их с протестующего и парализованного Натана, то оставляют все мысли о дальнейшем грабеже. Они видят ноги Натана — зловонные конечности разлагающегося человека. Нижняя часть тела нашего героя гниет на глазах, и верхняя тоже должна умереть в плену бесчисленных теней этого проклятого здания. В агонии и безумии от осознания своей скорой кончины Натана переполняет отвращение и тоска при одной мысли: скорее всего мисс Макфикель решит, пусть и ненадолго, что он обманул ее уже на первом свидании, первом из числа множества встреч, что по велению самой судьбы должны были увенчаться волшебным, вечным и глубоким союзом двух сердец.

Между прочим, если бы этот рассказ получил свое воплощение, то скорее всего получил бы название «Романс мертвеца».

Как я уже говорил, существует несколько способов написать рассказ ужасов. Истину или ложность подобного заявления легко продемонстрировать. В этом разделе мы проанализируем три основные техники, которые авторы довольно давно используют при создании рассказов ужасов. Это реалистическая техника, традиционная готическая и экспериментальная. Каждая служит тому, кто решил ею воспользоваться, по-разному, они нужны для решения разных задач — это очевидно. Только изучив собственную душу, перспективный писатель хоррора может осознать, какую из этих техник ему следует выбрать для достижения своих целей. Итак.

Реалистическая техника. С тех самых пор, как появилось на свете сознание, неутомимые языки спрашивали: реален ли мир и живущие в нем люди? Да, отвечает реалистическая литература, но только когда и он, и они нормальны. Сверхъестественное и все, что оно представляет, — явление глубоко неправильное и, следовательно, нереальное. Мало людей готово поспорить с этими умозаключениями. Прекрасно. Поэтому высочайшая цель писателя, работающего в русле реалистического хоррора, — доказать в реалистических терминах то, что нереальное реально. Встает вопрос: можно ли это сделать? И есть ответ: разумеется, нет. Исполняя подобный трюк, трудно не выставить себя дураком. Следовательно, автор реалистического хоррора, пусть и в совершенстве овладев искусством пустых доказательств и постулатов, довольствуется лишь видимостью того, что сглаживает этот неразрешимый парадокс. Для достижения такого эффекта сверхъестественный реалист должен досконально знать нормальный мир и считать само собой разумеющейся его реальность (ему поможет, если он и сам будет нормален и реален). Только тогда ирреальное, аномальное и сверхъестественное можно контрабандой протащить в сюжет под видом простой коричневой коробки с надписью: «Надежда, Любовь и Печенья с предсказаниями» и маркой «Граница Неизведанного». И не только неизведанного, но и кресла любезного читателя. В финале, разумеется, сверхъестественное объяснение истории будет полностью зависеть от придуманного иррационального принципа, который в нормальном мире выглядит так же неуклюже и глупо, как розовощекий фермерский паренек в логове зловонных дегенератов. (Возможно, их стоит поменять местами, чтобы получился розовощекий дегенерат в логове зловонных фермерских пареньков.) Тем не менее такой фокус можно с успехом провернуть. Это очевидно. Просто помните, что читателя надо успокаивать, и по всему тексту в определенных местах необходимо расставить маячки, говорящие: сейчас можно и даже нужно поверить в невероятное. Вот как историю Натана можно рассказать, пользуясь реалистической техникой. Вперед!

Натан — нормальный и реальный персонаж, или, по крайней мере, близок к этому. Возможно, он не столь нормален и реален, как ему бы хотелось, но он стремится к этой цели. Пожалуй, даже слишком, но все же не переходя за грань нормальности и реальности. Мы уже выяснили, что у Натана есть фетиш на «волшебство» (и это слово сейчас лучше заключить в кавычки, помня о том, что хоть протагонист и вкладывает в него позитивное значение, оно будет полностью сметено к концу рассказа, когда мир черной магии обрушится на голову Натана), «вечность» (и снова кавычки — для кого как, а для нашего героя время точно истекает) и «глубину». (В этом понятии есть сложность, которой в других нет. «Волшебство» и «вечность» иронически и довольно банально связаны с событиями рассказа. С «глубиной» все не так. У этой «сущности» нет ауры, по крайней мере, для реалистического писателя. Пока не будем ее трогать.)

Натан постоянно ищет эти качества, что может показаться несколько необычным, но уж точно не аномальным или сверхъестественным. (А чтобы сделать главного героя еще более реалистическим, снабдите его пальто, часы и машину названиями каких-нибудь брендов, автобиографически позаимствовав их из собственного шкафа, с запястья или из гаража.) Троичная формула, преследующая Натана — похожая на девиз с фамильного герба, напичканного латинизмами, — призраком следует по тексту рассказа, словно рефрен в песне. Можно выделить ее курсивом, как монотонный речитатив, ритуально звучащий в подсознании нашего антигероя, можно не выделять. (Постарайтесь без искусственности: помните, у нас тут реализм.) Натан хочет, чтобы его роман с Лорной Макфикель, как и все в жизни, что он считает ценным, был волшебным, вечным и, в некоем расплывчатом смысле, глубоким. Для Натана именно эти свойства дают ощущение нормальности и реальности в беспорядочной вселенной, где все вокруг постоянно угрожает стать аномальным и ирреальным для любого человека — не только для него.

Хорошо, идем дальше. Значит, Лорна Макфикель представляет собой все добродетели нормальности и реальности. В избранном нами стиле ее можно показать более нормальной и реальной, чем Натан. Может, наш главный герой довольно невротичен: может, ему слишком сильно нужны нормальные и реальные вещи, я не знаю. (А если бы знал, то, возможно, сумел бы написать этот рассказ.) В общем, Натан хочет завоевать нормальную, реальную любовь, но у него не получается. Он проигрывает, даже не получив шанса сделать первый ход. Проигрывает безоговорочно. Почему? Для ответа мы можем обратиться к очень популярной теме в рассказах ужасов: будь осторожен в своих желаниях, ибо ты точно получишь нечто совершенно им противоположное. Натан стал слишком жадным. Он захотел того, чего человеческий опыт предложить не может, — совершенства. И чтобы высветить эту реальность, некие внешние сверхъестественные силы были введены в повествование, дабы преподать Натану, а вместе с ним и читателю урок. (Реалистические рассказы ужасов могут быть крайне нравоучительными.) Но как такое может быть? Вот в чем суть любого сверхъестественного рассказа ужасов, даже реалистического. Каким образом в жизнь Натана сквозь врата, что бдительно охраняют стражи Нормальности и Реальности, проскользнуло сверхъестественное? Просто иногда оно ступает аккуратно, приближается неслышно, дюйм за дюймом, пока в один прекрасный момент не заявляется без приглашения.

Итак, в истории о Натане источник сверхъестественного кроется внутри таинственных брюк. Они сшиты из материала, которого наш герой никогда не видел; у них нет ярлыка с названием производителя; других таких, пусть иного размера или цвета, в магазине не находят. Когда Натан спрашивает о них продавца, мы вводим в повествование Доказательство номер один: брюки были получены, словно ниспосланные свыше, портным, которому Натан благоволит. Они не должны были находиться в той партии одежды, с которой пришли, продавец все просматривает досконально. И никто в магазине ничего не может сказать о них Натану, и это также проверяют не раз и не два. Все эти факты превращают брюки в настоящую тайну, причем совершенно реалистическим способом. Читатель улавливает намек, что какие-то странные дела творятся с этими штанами, и потом легко позволит такой странности перейти в сверхъестественное.

Вот тут внимательный ученик может спросить: даже читатель действительно признает, что брюки волшебные, почему они производят такой эффект, почему разлагают тело Натана? Для ответа на этот вопрос нам потребуется ввести Доказательство номер два: Натан — не первый владелец брюк. Незадолго до того, как они стали его волшебным, вечным и глубоким имуществом, их носил человек, чья жена придерживалась правила «чего добру пропадать», и потому стянула с него новенькие, с иголочки штаны, когда ее суженый рухнул на пол и отошел в мир иной. Но эти «факты» ничего не объясняют, ведь так? Разумеется. Тем не менее может показаться, что они объясняют все, если только подать их правильным способом. Для этого надо лишь связать Доказательства номер один и номер два (их может быть и больше) внутри схемы реалистического повествования.

К примеру, Натан может найти в штанах некий предмет, который приведет его к выводу, что он — не первый владелец своей обновки. Возможно, лотерейный билет на значительную, но не слишком заманчивую сумму. Будучи нормальным честным человеком, Натан звонит в магазин, объясняет ситуацию, и вместе с продавцом они вытаскивают на свет божий имя и телефон джентльмена, который купил эти брюки, а потом вернул их то ли сам, то ли отправил поверенного — подпись на бланке возврата трудно разобрать (как реалистично). Вполне возможно, что лотерейный билет принадлежал ему. Натан совершает еще один звонок — нашего героя не расстраивает то, что он не первый владелец штанов, ведь они идеально подходят для его планов, и выясняет, что одежду вернул не мужчина, а женщина. Та самая женщина, которая объясняет Натану, что она и ее муж — забудем об обширном инфаркте — могли бы извлечь немало пользы из своего скромного выигрыша.

К этому времени разум читателя сосредоточен вовсе не на лотерейном билете, а на том факте, что Натан — владелец и будущий носитель брюк, которые, кажется, уже убили одного человека и бог знает сколько еще. Так они ассоциирует штаны с бренностью и распадом, со злом, вплетенным в удручающую ткань жизни, злом, что под разными личинами (в виде брюк, ручек, рождественских игрушек) сбивает спесь со своих хозяев, когда те решают пойти против правил мира. И вот когда почти реальный, почти нормальный Натан теряет всякую надежду достичь полной нормальности и реальности, читатель знает почему: не то время, не те брюки и ошибочные ожидания от жизни, которой наплевать на все наши представления о нормальности и реальности.

Реалистическая техника.

Это легко. Теперь попробуйте сами.

Традиционная готическая техника. Определенного рода люди и тем более определенного рода писатели всегда воспринимали мир вокруг в готической манере — в этом я практически уверен. Возможно, на свете когда-то жил маленький обезьяночеловек, который, узрев доисторическую молнию в доисторической ночной тьме без дождя, почувствовал, как его душа одновременно вздымается и падает при виде этой возвышенной и ужасающей борьбы. Кто знает, возможно, именно такое зрелище стало вдохновением для первых плодов воображения, не связанных с повседневной жизнью и суровым выживанием. Не потому ли все первобытные мифологии человека — готические, то есть страшные, фантастические и бесчеловечные? Я только задаю вопрос, вы видите. Возможно, во время своих ежегодных миграций по бесприютным пейзажам из скалистых утесов или по скелетным пустошам из зазубренных льдов наши шерстистые переваливающиеся предки по ночам жались в тени, усеченной луной, а страшные раскаты громовых ужасов пронизывали их насквозь, в абстрактном смысле слова, конечно. Эти древние создания не сомневались, что существует иной мир, устрашающий, фантастический и бесчеловечный, ведь ему даже не нужно было выставлять свою реальность напоказ перед ними, они чувствовали ее в своей крови. Наивные, легковерные создания! И по сей день страшное, фантастическое и бесчеловечное держит наши души в крепкой хватке. Это воистину бесспорно.

Поэтому у традиционной готической техники даже для современного писателя есть два главных преимущества. Во-первых, отдельные сверхъестественные случаи не смотрятся глупо в готическом рассказе, в отличие от реалистического, ибо последний подчиняется жесткой школе реальности, тогда как первый признает лишь университет снов. (Конечно, весь готический рассказ может показаться нелепым отдельным читателям, но это уже вопрос темперамента, а не техники исполнения.) Во-вторых, готическая история остается в разуме читателя с упорством, не свойственным любому другому виду повествования. Конечно, она должна быть правильно исполнена, вне зависимости от того, что вы сами подразумеваете под словами «правильно исполнена». Значит ли это, что Натан должен жить в монументальном замке, больше похожем на тюрьму, в таинственном пятнадцатом веке? Нет, но он может жить в замкообразном небоскребе, больше похожем на тюрьму, в столь же таинственном современном мире. Значит ли это, что Натан должен быть мятущимся и мрачным готическим героем, а мисс Макфикель — неземной готической героиней? Нет, но в психологии нашего героя может появиться чуть больше одержимости, а мисс Макфикель может казаться ему не образцом нормальности и реальности, а воплощением чистого, подлинного Идеала. Реалистическая история верна нормальности и реальности, а мир готического повествования, напротив, фундаментально аномален и ирреален, сущности волшебства, вечности и глубины в нем настолько сильны, что реалистическому Натану они бы не явились даже в его снах. А потому не будем лукавить: чтобы создать правильный готический рассказ, автор должен обладать чертами воинственного романтика, который излагает сюжет волнующим, полным грез языком. Отсюда берет начало известная напыщенность риторики, свойственная готическому повествованию, но для сочувствующего читателя она — не просто надувной плот, на котором воображение плывет, как ему вздумается, по волнам высокопарности, но скорее паруса души готического художника, раздуваемые ветрами экстатической истерии. Поэтому трудно рассказать кому-то, как писать готический рассказ — с этим даром нужно родиться. К сожалению. Можно лишь предложить ученикам уместный пример: готическую сцену из «Романса мертвеца» Джеральдо Риджерини, переведенную с родного ему итальянского языка. Эта глава называется «Последняя смерть Натана».

Это легко, если вы созданы для такой работы. Попробуйте сами и все поймете.

Экспериментальная техника. Каждую историю надо рассказывать правильным способом. И иногда этот способ может ввести публику в замешательство. На самом деле в ремесле автора нет такого понятия, как экспериментальность, в смысле проб и ошибок. Рассказ — это не эксперимент, эксперимент — это эксперимент. И никак иначе. «Экспериментальный» автор просто следует велению истории, он должен рассказать ее так, как нужно, и неважно, сбивает это кого-то с толку или нет. Писатель — это не рассказ, рассказ — это рассказ. Только так.

А сейчас мы должны задать себе следующий вопрос: требует ли сюжет о Натане подхода, находящегося за пределами традиционных техник, реалистической и готической? Возможно, хотя бы для цели этих «заметок». Так как я практически отказался от идеи завершить «Романса мертвеца», то, думаю, не будет ничего плохого в том, чтобы еще немного усложнить голый скелет сюжета, пусть даже это может не пойти ему на пользу. Вот какие богохульные опыты безумный доктор Риггерс стал бы ставить на своем рукотворном Натанштейне. Секрет жизни, мои отвратительные Игори, заключается во времени… времени… времени.

Экспериментальная версия этого рассказа могла бы быть следующей: две истории, происходящие «одновременно», каждая развивается в альтернативных частях, происходящих в параллельных хронологиях. Одна часть начинается со смерти Натана и идет обратно во времени, тогда как вторая стартует со смерти первоначального владельца магических брюк и развивается вперед. Понятно, что в части Натана факты надо расположить так, чтобы повествование казалось понятным с самой первой страницы, то есть с финала. (Не рискуйте — не стоит вводить в замешательство своих достопочтенных читателей.) Две истории встречаются на перекрестке в финальной части рассказа, когда судьбы двух героев сталкиваются, то есть все происходит в магазине, где Натан совершает роковую покупку. На входе он сталкивается с кем-то, занятым пересчетом денег, то есть с той самой женщиной, которая вернула брюки, вновь отправленные на прилавок.

— Прошу прощения, — говорит Натан.

— Смотри, куда идешь, — отвечает женщина.

Разумеется, в этот момент мы уже знаем, куда идет Натан и какие «волшебные» и «глубокие» неприятности ждут его по мере того, как он кружит по «вечной» нарративной петле.

Экспериментальная техника.

Это легко. Теперь попробуйте сами.

Все стили, которые мы проанализировали, упрощены для целей обучения, понимаете? Каждый представляет собой дистиллированный пример своего рода — не будем себя обманывать. В реальном мире литературы ужасов все три вышеупомянутых техники сплетаются довольно странными путями, причем зачастую до такой степени, что с практической точки зрения мое предыдущее обсуждение иногда кажется совершенно бессмысленным. Но такое смешение служит нашей скрытой цели, которую я приберегаю напоследок. И прежде чем мы перейдем к ней, я бы хотел достаточно кратко описать еще один стиль.

История Натана очень близка моему сердцу и, я надеюсь, своей травматичностью сердцу многих других людей. Я хотел написать этот рассказ таким образом, чтобы читателей встревожила и опечалила не только катастрофа Натана, но само существование мира, где такая катастрофа возможна. Я хотел сотворить историю, которая вызвала бы к жизни скорбную вселенную, независимую от времени, пространства или персонажей. Героями рассказа должны были стать сама Смерть во плоти, Желание, щеголяющее в новой паре брюк, Дезидерата, воплощение цели, находящаяся на расстоянии вытянутой руки, и Рок в любых возможных проявлениях.

Я не смог этого сделать, друзья мои. Я взялся за написание рассказа, который, с моей точки зрения, был бы исключительно глубоким. (Вот, наконец, я выдаю причину, по которой Натан считает эту сущность важной.) Но я просто не смог найти в себе достаточно решимости завершить ее.

Это непросто, и я не советую пробовать подобное вам.

Теперь, когда эти заметки подходят к концу, настало время раскрыть мои личные взгляды на то, как следует писать рассказ ужасов. Не забывайте, это только мой взгляд, мое личное мнение, но у ужаса есть свой собственный голос. Какой же? Старого сказителя, который не дает заснуть слушателям у пламенного костра? Документалиста, что делает доклад о подслушанных беседах, в которых участия не принимал, и о событиях, исторических или современных, которых сам не видел? Или даже бога, что плетет ткань бытия, видит незримое и ради читательского удовольствия повествует со всеведущей точки зрения о страшном и пугающем? По зрелом размышлении я утверждаю, что ни эти голоса, ни те, которые мы анализировали раньше, не являются голосами ужаса. Настоящий голос ужаса — это одинокий зов в полночной тьме. Иногда он еле слышен, словно стрекот крохотного насекомого в закрытом гробу, но иногда гроб трескается, как хрупкий экзоскелет, и изнутри раздается пронзительный чистый крик, рассекающий чернильный мрак. Другими словами, настоящий голос ужаса — это голос личной исповеди.

Если вы подыграете мне немного, я постараюсь обосновать выдвинутое мною предположение. Ужас — не ужас, если только он не ваш собственный, если только он не знаком вам лично. Возможно, вы не сумеете показать его исключительно глубоко, но именно так начинается создание подлинного хоррора. А истинный он, потому что исповедующийся рассказчик всегда хочет что-то сбросить с души, и пока излагает историю, мучается под грузом своего кошмарного бремени. С моей точки зрения, нет ничего более очевидного. Правда, пожалуй, в идеале рассказчик и сам должен быть писателем ужасов, если не по профессии, то по характеру. И это столь же очевидно. И так будет лучше. Но как применить исповедальную технику к рассказу, с которым мы работаем? Его герой — не писатель ужасов, по крайней мере, я его таким не вижу. Нам явно придется внести некоторые поправки.

Как читатель мог заметить, Натана можно изменить в соответствии с разными литературными стилями. В одном он может склоняться к нормальности, в другом — к аномальности. Его можно трансформировать из реалистической личности в экспериментальную абстракцию. Он может играть любое количество человеческих и нечеловеческих ролей, представляя практически все, что захочет писатель. Но когда я впервые придумал его и его незавидную судьбу, я хотел, чтобы он воплощал мою реальную жизнь. Ибо под маской псевдонима, под Джеральдом Карлоффом Риггерсом скрываюсь я — не кто иной, как Натан Джереми Стейн.

Потому не будет слишком надуманным, если Натан станет писателем ужасов, который желает рассказать путем художественной литературы о кошмарных превратностях собственного опыта. Возможно, он мечтает о достижении готической славы, создавая тексты ни много ни мало волшебные, вечные, а дальше вы и сами знаете. Он — страстный потребитель аномального и иррационального: искатель призрачных рынков, посетитель распродаж нереальности, завсегдатай барахолок в глубочайших подвалах неизведанного. И каким-то образом он смог раздобыть свою мечту об ужасе, даже не поняв, что купил или чего ему это стоило. Как и другой Натан, этот в конце концов выяснил, что он приобрел далеко не то, на что рассчитывал, — кота в мешке, а не красивую пару брюк.

О чем я? Сейчас объясню.

В исповедальной версии рассказа о Натане у главного героя должна быть некая ужасная тайна, о которой он расскажет, нечто, что опишет его как упертого фанатика всего устрашающего, фантастического и бесчеловечного. Решение очевидно. Натан поведает о том, как глубоко погрузился в аберрации УЖАСА. С тех пор как себя помнит, а может, еще раньше, он испытывал страсть к сверхъестественному. Другими словами, Натан — ни нормальный парень, ни реальный.

Как и в предыдущих вариантах, переломной точкой в биографии Натана как человека (или творения) ужаса стал неудавшийся роман с Лорной Макфикель. В других версиях рассказа персонаж, известный под этим именем, это особа переменной значимости: нашему влюбленному она кажется то сверхреальной, то суперидеальной. Исповедальный «Романс мертвеца» тем не менее дает ей новую личность — непосредственно самой Лорны Макфикель, которая живет напротив меня в готическом замке небоскреба с двумя башнями, сотами квартир и коридорами, выстланными новыми коврами. Но в остальном между главной героиней вымышленной истории и ее аналогом в рассказе, основанном на фактах, не так уж много разницы. Лорна из рассказа запомнит Натана как мерзопакостного типа, испортившего ей вечер, разочаровавшего ее, а реальная Лорна, нормальная Лорна чувствует себя так же, или же чувствовала, так как я сомневаюсь, что она даже думает о ком-то, кого назвала самым отвратительным существом на планете. И пусть эта гипербола сорвалась с ее уст в пылу негодования и напряжения, полагаю, ее отношение было искренним. Тем не менее я никогда не раскрою причину ее ярости — даже под пытками. Мотивация персонажей не слишком важна для этого рассказа ужасов, тем более по сравнению с событиями, которые произошли с Натаном после чересчур откровенного отказа Лорны.

Ибо теперь он понимает, что его нездоровая природа — не какой-то каприз психологии, нет, всю его жизнь им управляли сверхъестественные влияния, а он сам подчиняется лишь одной власти — власти демонических сил, которые желают вернуть в свои объятия изгнанника из бездны теней. Короче говоря, Натан никогда не был человеческим существом, не рождался таковым, и эту истину он должен принять. Трудно. И он знает, что однажды демоны придут за ним.

Пик кризиса приходится на вечер, когда силы писателя ужасов окончательно иссякли. Он попытался выразить свою сверхъестественную трагедию в рассказе — своем последнем рассказе, но просто не смог достичь кульминации подходящей интенсивности и воображения, которая бы оправдала космический масштаб его боли. Он не сумел воплотить в словах полуавтобиографическую скорбь, а все эти игры с вымышленными именами лишь сделали ее еще мучительнее. Отвратительно прятать свое сердце в псевдонимах внутри псевдонимов. Наконец, писатель ужасов, по-прежнему сидя за письменным столом, начинает кричать, рыдать над рукописью незаконченного рассказа. И так продолжается некоторое время, пока единственным желанием Натана не остается жажда простого человеческого забытья в человеческой постели. Несмотря на все свои изъяны, горе — это великое снотворное, которым можно одурманить себя и отправиться в бесшумный, бессветный рай вдали от агонизирующей вселенной. Пусть будет так.

Немного погодя кто-то начинает стучать в дверь Натана, причем колотит довольно нетерпеливо. Кто же это? Надо ответить и выяснить.

— Эй, ты это забыл, — сказала красивая девушка, бросая шерстяной сверток мне в руки.

Она уже собралась уходить, но тут повернулась и чуть пристальнее всмотрелась в черты моего лица. Иногда я перевоплощаюсь в других людей: странного Нормана или же пару-тройку Натанов, и этой ночью вновь натянул маску.

— Прошу прощения. Я думала, ты — Норман. Это его квартира, как раз напротив моей. — Она повернулась и махнула рукой в сторону своей двери. — А ты кто?

— Я — друг Нормана.

— Ой, ну извини тогда. Я в тебя его штаны бросила.

— Ты их заштопала или что? — невинно спросил я, осматривая брюки, словно в поисках шрамов от починки.

— Нет, у него просто не было времени надеть их, когда я выкинула его из квартиры, понимаешь, о чем я? Я съезжаю из этой жуткой помойки, только чтобы быть подальше от него. Можешь ему так и передать.

— Не стой в коридоре, тут такой сквозняк, заходи внутрь, скажешь ему сама.

Я улыбнулся ей, и она довольно участливо улыбнулась в ответ. Я закрыл за ней дверь.

— Так имя-то у тебя есть? — спросила она.

— Пенцанс. Зови меня Пит.

— Ну хоть не Гарольд Уэкерс, или какое там имя стоит на убогих книжонках Нормана.

— Полагаю, ты имеешь в виду Уикерса, Г. Д. Уикерса.

— Да в любом случае ты вообще не похож на Нормана или кого-то, с кем бы Норман дружил.

— Уверен, это комплимент, судя по тому, что я уже знаю о ваших отношениях. Но я тоже пишу книги, чем-то похожие на творения Г. Д. Уикерса. Моя квартира на другом конце города, там затеяли ремонт, все в краске, и Норман был достаточно добр — пригласил пожить у себя, даже одолжил свой письменный стол. — Я рукой указал на орошенный слезами объект моего последнего замечания. — Норман и я иногда сотрудничаем, пишем под общим псевдонимом и прямо сейчас работаем над новым проектом.

— Как мило, не сомневаюсь, — сказала она. — Кстати, я Лора…

— О’Финни, — закончил я ее реплику. — Норман крайне высоко отзывался о тебе.

— А где этот ушлепок?

— Спит, — ответил я, ткнув пальцем в сторону спальни. — Мы много работали над новым рассказом, но я могу его разбудить.

Лицо девушки перекосило от отвращения.

— Забудь, — ответила она, направляясь к двери. Потом повернулась и медленно подошла ко мне: — Может, мы еще увидимся.

— Все возможно, — заверил я ее.

— Только сделай одолжение, держи Нормана подальше от меня, если ты не против.

— Думаю, я легко с этим справлюсь. Но сначала ты должна кое-что для меня сделать.

— Что?

Я доверительно склонил к ней голову.

— Прошу, умри, Дезидерата, — прошептал я ей на ухо, сжал ее шею двумя руками, вырвав из девушки жалкий крик вместе с жизнью. А потом приступил к настоящей работе.

— Проснись, Норман, — крикнул я, стоя у подножия его кровати и сложив руки за спиной. — А ты спал действительно мертвым сном, знаешь об этом?

Небольшая, но подлинная драма разыгралась на лице Нормана, когда удивление побороло сон, и обоих, в свой черед, поразила тревога. За последние несколько ночей он немало всего прошел, трудясь над своими «заметками» и другими вопросами, теперь ему действительно был нужен отдых.

— Кто? Чего тебе надо? — спросил он, поднимаясь в кровати.

— Не важно, чего хочу я. Сейчас важно, чего хочешь ты. Помнишь, что ты сказал девушке прошлой ночью? Помнишь, что хотел от нее и почему она так расстроилась?

— Так, значит. Ты — друг Лоры. Выматывайся отсюда, или я звоню копам.

— И она так сказала, помнишь? А потом сказала, что лучше бы никогда тебя не встречала. И именно эта реплика вдохновила тебя на вымышленное приключение. У бедного Натана никогда не было того шанса, которым обладал ты. Очень милая деталь, эти зачарованные брюки. Тогда как реальная причина…

— Ты что, глухой? Выметайся из моей квартиры! — закричал он. Но довольно быстро успокоился, когда понял, что ярость никакого эффекта не возымела.

— А чего ты ожидал от этой девушки? Ты же действительно сказал ей, что хотел бы переплестись телами с… как ты там выразился? Да-да, безголовой женщиной. Похожей на того обезглавленного призрака, о котором ты читал в старом готическом романе много лет назад. Представляю, как иллюстрация в той книге воспламенила твою фиксацию. Похоже, Лора не поняла, как легко и просто по весне фантазии молодого человека могут обернуться мыслями о… безголовых фантомах. Безголовых. Ты сказал ей, что у тебя и костюм есть, если я все помню верно. Но, мой друг, у меня есть ответ на твои молитвы. Как тебе такое в качестве безголовой? — сказал я, вынимая руку с зажатой в ней головой из-за спины.

Он не издал ни звука, хотя его глаза безумно кричали от того, что увидели. Я кинул длинноволосую, белокурую и окровавленную голову ему на колени. Буквально за секунду он набросил на нее простыню и лихорадочно столкнул сверток ногами на пол.

— Тело в ванной, если хочешь провести с ней время. Я подожду.

Не могу сказать наверняка, но на мгновение он, кажется, даже задумался об этом. Впрочем, с места так и не двинулся, не сказал ни слова, застыл на минуту или около того. Когда же в конце концов заговорил, то каждый его слог казался спокойным и плавным. Словно часть его разума отделилась от целого, и именно она обращалась ко мне.

— Кто ты? — спросил он.

— Неужели тебе действительно нужно имя, и что хорошего ты от него получишь? Должны ли мы называть эту отделенную от тела голову Лорой, или Лорной, или же просто Дезидератой? И как, во имя преисподней, я должен звать тебя — Норманом или Натаном, Гарольдом или Джеральдом?

— Я так и думал, — с отвращением произнес он. Потом забормотал своим странно рациональным голосом. Словно говорил сам с собой: — Так как создание, с которым я говорю, так как этому созданию известно то, что могу знать только я, так как оно говорит мне лишь то, что только я могу сказать себе, я делаю вывод, что нахожусь в комнате один. Возможно, сплю и вижу сны. Да, сны. Иначе, диагноз — безумие. Очень точно. Глубоко уверен. Уходи, мистер Безумие. Прочь, доктор Сон. Ты изложил свою точку зрения, теперь дай поспать. Я с тобой закончил.

Потом он положил голову на подушку и закрыл глаза.

— Норман, — спросил я, — а ты часто ложишься спать в брюках?

Он открыл глаза и только сейчас заметил то, чего прежде не видел. Сел снова.

— Очень хорошо, мистер Безумие. Все выглядит натурально. Но это невозможно, так как они до сих пор у Лоры. Забавно, они не слезают. Наверное, заело воображаемую молнию. Кажется, я влип. Я — покойник, а может, и всегда им был. Всегда проверяй то, что покупаешь, я всегда так говорил. Боже, помоги мне, прошу. Никогда не знаешь, во что впутываешься. Да слезайте же, черт вас подери! Ну и когда же я начну гнить, мистер Безумие? Ты еще здесь? И что со светом?

Лампы в комнате погасли, все засияло голубым мерцанием. За окном спальни засверкала молния, и гром раздался в ночи без дождя. Сквозь разрыв в облаках сияла луна, которую могут видеть лишь создания иного мира. На серебристом экране забились тени марионеток.

— Гниением проложи путь к нам, ты, причуда бытия. Разложением исчезни из этого мира. Возвращайся домой, в ад столь мучительный, что он — блаженство сам по себе.

— Это все происходит наяву? В смысле я стараюсь, сэр. Но это непросто. От какого-то электрического разряда меня всего трясет внизу. Я словно распадаюсь. Боже, как больно, любовь моя. О, боже! Как горько — вот так распрощаться с жизнью, превратиться в кашу! Вы можете помочь мне, доктор Сон?

Я чувствовал, как меняется моя форма, как я скидываю с себя человеческий костюм. Из спины начали подниматься костяные крылья, и в голубом зеркале перед собой я увидел, как они триумфально распахнулись. Мои глаза превратились в драгоценные камни, твердые и сияющие. Челюсти стали пещерой капающего серебра, а по венам побежали реки из гнилостного золота. Он же метался в постели, как раненое насекомое, издавая звуки, уже мало походившие на человеческие. Я поднял его, обернул свои липкие руки вокруг него — еще раз и еще. Он смеялся как дитя, дитя иного мира. И великая несправедливость скоро должна была выправиться.

Я приказал окнам распахнуться навстречу ночи, и они очень медленно подчинились. Его детский смех превратился в слезы, но скоро они высохнут, я это знал. Наконец мы будем свободны жить волшебно и вечно, вне власти притяжения Земли. Окна широко раскрылись над городом внизу, и, если так можно выразиться, глубокая тьма радушно приняла нас.

Я никогда ничего подобного не делал.

Но, когда время пришло, я понял, что все очень легко и просто.