74
В ухе у Пеллегрина, как и у Грея, есть наушник. Пеллегрин прикасается к нему, когда мы заходим внутрь, а затем просит меня жестом немного подождать.
Вероятно, в камеру мы пока не спешим.
– У нас все чисто, – обращается он к невидимому собеседнику. – У тебя?
Лаборатория Пеллегрина совсем не похожа на место, где работает мой отец. Раньше я думала, что лаборатории должны быть белоснежными, а эта выкрашена в цвет весеннего неба и мягко освещена. Здесь располагаются три процедурных мятно-зеленых кресла и три стальных стола с одинаковыми наборами инструментов. У дальней стены тянется столешница с кучей микроскопов, пробирок, мензурок с цветными жидкостями и канцелярских принадлежностей вроде скотча и маркеров. Сама стена почти целиком скрыта за пробковой доской, к которой приколоты бесчисленные образцы папоротников, лиан и мха – и еще черт знает чего.
«Прости», – извиняется передо мной Пеллегрин одними губами.
– Как долго она в отключке?
Я начинаю прислушиваться, но продолжаю бродить по лаборатории и делать вид, что я покорный активированный экземпляр.
– Мне дать его Семьдесят Третьей?
Под «его» может подразумеваться что угодно. Как-то не хочется, чтобы Пеллегрин вкалывал мне какую-нибудь сыворотку.
Еще две стены занимают окна, выходящие на канал. Днем, наверное, открывается красивый вид. Как мило: во время операций над ничего не подозревающими невинными людьми Пеллегрин может наслаждаться тропической природой.
Пелл принимается шарить в ящике рядом с микроскопами, а я изучаю четвертую стену. На ней висят экраны – девять штук, – но с системой видеонаблюдения они, похоже, никак не связаны. На столешнице, под ними, сиротливо ютится маленькая серебристая панель управления. И в отличие от кабинета «Овна», лаборатория идеально чиста.
– Я дам ей знать, – говорит Пеллегрин и задвигает ящик до упора. – Что-нибудь еще?
Один из экранов демонстрирует трехмерную модель острова, окруженного океаном. Рядом с северо-восточным побережьем горят несколько красных точек: может, каждая обозначает человека? Здесь мы и находимся? Если да, то мы куда ближе к берегу, чем я считала.
– Барьерная проекция. – Голос Пеллегрина раздается так близко, что я чуть не выпрыгиваю из своей свежезаклейменной кожи. – Извини, не хотел напугать. – Пелл показывает на серую, окружающую почти весь остров линию. – Вот так мы и спроваживаем незваных гостей. Мы закрепили основу в восьми сотнях точек, чтобы она никуда не сдвинулась, и она проецирует свет особым образом, создавая защитный барьер. Если посмотреть на него снаружи, то увидишь безбрежный океан.
– Поразительно! – Наше плавание в лодке, когда Хоуп и Финнли внезапно заметили остров, а Алекса – нет, кажется таким далеким. – А тут что? – касаюсь пальцем нижней части экрана, где изображена синяя полоса. – Ведь острова прикреплены ко дну океана, если я не ошибаюсь?
Такое ощущение, что этот остров оторвали от земли и теперь он парит в воздухе. Если бы той ночью, когда прибыли парни, Алекса заплыла немного подальше, то она свалилась бы прямо вниз – и канула бы в неизвестность.
– Когда ты была маленькой, отец рассказывал тебе о протоклетках? – спрашивает Пеллегрин. – Об искусственных рифах, которые создали, чтобы Венеция не ушла под воду?
Киваю:
– Немного помню.
– Данный остров – один из немногих прототипов, которые мы «построили» для «ИнвайроТек», когда только начали изучать биосинтетику. Мы придумали материалы, способные самостоятельно восстанавливаться, и вырастили похожую на известняк пористую основу. Она весьма крепкая и не может разрушиться от воздействия воды. А этот слой… – Пелл проводит пальцем по экрану. – Тут мы использовали тростник, который видоизменили благодаря – представь себе! – древнему перуанскому методу. Правда, в остальном мы прибегли к современным технологиям.
Пелл перемещает палец к тонкой зеленой полоске под «днищем» острова.
– Вот кабель-трос – он удерживает нас на месте и автоматически удлиняется, чтобы остров мог подниматься вместе с уровнем моря. То есть мы, по сути, находимся на обездвиженном плоту.
Я теряю дар речи. Если мой папа гениален, то Пелл вообще невероятен.
– Простите за столько вопросов, но… что это такое? – наконец, говорю я, указывая на огромный синий треугольник. Он занимает большую часть Персидского залива и тянется до Карибского бассейна.
– Магнитное поле, – отвечает Пелл, ничуть не смутившись.
Наверное, ему не часто удается с кем-нибудь побеседовать о том, что он столь вдохновенно создал.
– Очередной способ контролировать движение судов. У наших команд имеются подробные карты, и мы прекрасно понимаем, когда и как подстроить компас.
– А люди Лонана? – Если они постоянно перехватывают корабли со шпионами Стаи, то наверняка ходят в тех же водах. – Откуда они узнали, что надо делать?
Спросив, я сама понимаю ответ.
«Нож у горла обладает удивительной способностью добывать нужную информацию», – жестко сказал Лонан, когда мы сидели на вершине мира.
– У них… свои методы, – говорит Пеллегрин.
От мысли о «темной» стороне Лонана меня начинает мутить, и я вновь сосредотачиваюсь на карте.
– И вы все это изобрели, да?
Немудрено, что Волки решили использовать Пелла в своих целях. Он настоящий гений. Не представляю, чем они его шантажируют, и не хочу даже думать о том, чем ему пришлось пожертвовать в своей жизни.
Пеллегрин кивает.
– Вы проплыли вот тут. – Его палец застывает на узком канале около западного побережья. – А здесь вы, скажем так, выплывете обратно. И конечно, тебе кое-что пригодится. – Пелл вкладывает мне в руку холодный серебряный футляр.
У меня коченеют пальцы. Его что, хранили в холодильнике? Я пытаюсь удержать футляр, как кусок льда.
– Открой его.
В мягких гнездах лежат три шприца. Два заполнены янтарной жидкостью.
– Седативное? – уточняю я. – А куда надо плыть?..
– Узнаешь позже. И, да, в тех двух – седативное. Может, Ава очнется, бросится к панели управления и тогда ты будешь вынуждена сражаться с ними. – Я открываю рот, и Пелл поясняет: – Со своими друзьями.
И он резко умолкает. Ладно – сосредоточусь на вопросах, которые касаются моего грядущего путешествия:
– А что случилось с Авой?
Пеллегрин лукаво улыбается:
– Твой отец сообщил, что Ава, к сожалению, временно выбыла из строя из-за шального дротика.
И меня вдруг осеняет. У меня есть отличная идея!
– Вы можете ее обработать, как тех, кого делаете шпионами? И Грея? Они оба – без сознания!
– Высшее руководство было вакцинировано, – перебивает меня Пелл. – Невозможно вообразить, через какой ад прошли люди, когда вожаки приказали мне разработать вакцину. Это длилось два месяца – и мне хватило их с лихвой. Ава каждый день повторяла, как мне повезло, что я ученый, а не подопытный.
И Пелл издает смешок – нервный, болезненный.
– Но папа говорил, что вакцины не существует?
– Он сказал, что мы не можем никого исцелить. Разница колоссальная. Вакцина не обращает процесс, но делает саму процедуру бесполезной. Кстати, именно ее я тебе и вколол.
Ого!
Известие меня успокаивает. Отчасти. Я могу доверять Пеллегрину, отцу, себе самой. Никто из нас не находится под влиянием.
Но теперь я не могу взять на себя вину за выстрел дротиком – вот и все, о чем я теперь думаю.
– А разве Волки не догадаются, кто выстрелил в Аву?
Частичка меня хочет – страшно хочет, – чтобы папа вывел Аву из игры окончательно и бесповоротно. Но точно так же, как в отце уживаются любовь и боль, в нем борются решимость с милосердием. Это как две стороны одной медали. Я знаю, что он ни за что не нанесет смертельный удар, пока не убедится, что иного пути нет – даже если сам успеет пострадать. Впрочем, ради мамы он бы убил. И ради меня.
В темно-карих глазах Пеллегрина смешиваются сладость и горечь.
– Мне очень жаль, но наверняка догадаются, да. И для того чтобы все скрыть, Уилл пойдет на крайние меры. – Пелл говорит вежливо и мягко, но я чувствую, что он будет стоять на своем и не отступит ни на шаг. – Однако не стоит мечтать о простом решении проблемы. Мы слишком долго и упорно трудились, чтобы достичь успеха в своем деле, и прекрасно понимаем, чем рискуем.
На лабораторных столах нет ни фотографий, ни дорогих сердцу кружек. Интересно, Пеллегрину некого вспоминать или ему просто тяжело это делать?
– А у вас есть семья?
Теперь в его взгляде остается лишь горечь.
– Была. Давным-давно. – Пеллегрин хочет продолжить и что-то объяснить, но я слышу совсем другое: – Теперь моя семья – это Уилл. И пусть с тобой мы до сегодняшнего дня не были знакомы, Уилл мне столько про тебя рассказывал, что ты тоже стала для меня родным человеком, Иден.
Понятия не имею, как реагировать на его признание.
Значит, Пелл потерял тех, кого любил, и папа с ним делился историями обо мне, в результате чего я превратилась для Пеллегрина в родственную душу, так?
К счастью, Пеллегрин, кашлянув, резко меняет тему:
– Будь с ним осторожна. – Он дотрагивается до третьего шприца, заполненного жидкостью такого же небесно-голубого цвета, как и стены лаборатории. – Используй только в случае прямой угрозы твоей жизни. И смотри, чтобы его никто не украл. И не вынимай из футляра, пока не убедишься, что его никто не отнимет и не вколет содержимое тебе самой.
Внутри меня что-то обрывается.
– Если он настолько опасен, то зачем мне его брать? Какова цель?
– Желательно, конечно, чтобы цель была… но, Иден, ты ничего не слышала. Твое задание с убийством не связано. И ты должна любой ценой остаться в живых.
Пеллегрин подходит к своему оборудованию – к пробиркам и мензуркам – и прижимает руку к стеклянной дверце прямо под ними. По ладони, считывая отпечаток, пробегает яркий луч, раздается звуковой сигнал. Пеллегрин открывает потайное отделение. Наружу вырывается облачко пара и тотчас исчезает. Мгновенно вытащив необходимое, Пеллегрин закрывает дверцу обратно.
– Если хоть кто-то увидит эту вещицу, то смерти не избежать. – Пеллегрин не уточняет чьей, но мне уже ясно. Моей. – Посмотри на кровокод, Иден. Внутри находится…
– Кровь моего отца?
Выражение лица Пеллегрина меняется – как будто вместо меня перед ним возникает сложное уравнение, решение к которому он пока не нашел.
Ничего, он все поймет в считаные секунды.
В его руке – маленький пузырек: точно такой же я проносила в кармане два года… и разбила у входа в логово.
Вероятно, запасной план моего отца заключался не только в руководстве по выживанию.
Пеллегрин кивает.
– Кровокод является самым совершенным способом передачи информации на планете. Все, что твой отец когда-либо чувствовал, представлял, переживал… любые знания, которые он накопил… особенно здесь, во время работы над проектом… в общем, все данные находятся в крошечном пузырьке. Мы делаем новую копию каждый день, а предыдущий образец уничтожаем. Запасных нет – информация слишком секретна. Вот самая свежая копия. Единственная.
Правда, отзвучав, падает, словно легкое перышко, однако хранит в себе тяжесть целых миров.
Если с папой что-то случится, надежда останется лишь на хрупкий пузырек.
Если пузырек разобьется, работа, которой отец посвятил десятилетия, будет утеряна навсегда.
А если кто-нибудь узнает истинную цену пузырька, мой отец окажется в крайне уязвимом положении. Волки будут рассуждать примерно так: пробирка с кровью не предаст – в отличие от человеческого экземпляра, – поэтому аналог из плоти и крови нам больше не нужен.
Я встречаюсь с Пеллегрином взглядом.
– Почему вы отдаете его мне?
Пелл вкладывает пузырек в мою ладонь и смыкает поверх него пальцы.
– Уилл доверяет только тебе.
