42

Когда я впервые открыла книжку, доставшуюся мне в наследство от отца, то сразу прочесала ее в поисках его следов: упавших ресничек, карандашных пометок на превращенных в закладки полосках бумаги, пятен горчицы с тех времен, когда папа использовал руководство по назначению во время походов.

Забавно, я не могла избавиться от мысли, что маленькая желтая книжечка, которая помогала отцу выживать в дикой природе, в конце концов пережила и его самого.

Я искала на потрепанных страницах утешение, запоминала отрывки наизусть – особенно в те дни, когда должна была лакомиться индейкой под клюквенным соусом или пить мятный мокко, разворачивая шуршащие оберткой подарки. Или когда из тортов должны были доставать капающие воском свечи, над которыми загадали желание.

И в другие дни – тоже.

Некоторые страницы давались мне тяжелее – например, о протоклетках и биосинтетике, с кучей формул и многосложных научных терминов, смысл которых сводился к «мы не позволили Венеции уйти под воду, и будущее нашего мира будет развиваться именно этим путем; наша страна должна научиться использовать самовосстанавливающиеся организмы, которые защищают нашу планету».

Эти разделы я читала исключительно из-за отцовских пометок – столь знакомых и родных. Записи он часто делал синими чернилами, но любил и цветные карандаши. «Неон – отрава для моих глаз», – всегда говорил отец. Там, где любой нормальный человек использовал бы маркер, папа пускал в ход карандаши и мягко наводил буквы до тех пор, пока они не начинали буквально светиться.

Я жадно изучала его рисунки – например, тот, что привел нас к острову, – и записи, не имевшие ничего общего с печатным текстом. Выдержка про биосинтетику оказалась набросана поверх секции о физиологии дыхания. Рядом обнаружился рассказ об одном из их первых свиданий с мамой, когда у той выдалась кошмарная неделя. Маминому коту ампутировали два пальца, и он целый день врезался в окружающие предметы из-за защитного конуса. Мама отменила свидание – от пережитого кот пребывал в ужасе, и она слишком за него волновалась, – но через час папа явился к ней на порог с пакетом вкуснейших стейков, ее любимым «Каберне» и букетом пионов. Есть ли у этой истории связь с физиологией дыхания? Нет. Ну, кроме папиных слов, что при каждом взгляде на маму у него захватывало дух.

«Не стоило», – сказала мама.

Почему люди говорят совсем не то, что думают?

«Я сделаю для тебя что угодно», – ответил отец.

Ему удавалось почти все, за что он брался. И он всегда сдерживал обещания.

Я не знаю, почему старенькая книжка – вернее, сохранившийся на ее страницах отец и крупицы мамы, – так греет мне душу. Раньше казалось, она подтверждает, что в нашем мире, где нынче так мало благородства и доброты, по-прежнему встречаются замечательные люди.

Но разве я могу давать себе право на воспоминания, когда все уже разрушено?

Но, наверное, где-то глубоко внутри себя я понимаю, что у отца отняли все – дом, свободу, меня и даже жизнь, – но не сумели отнять доброту.

Может, именно в этом и дело.

Значит, они не сумели забрать абсолютно все.

Но если Лонан не ошибается и Стая действительно насильно превращает людей в шпионов, в оружие, подчиняет их волю себе, то утешения больше нет. Только страх и отчаянная надежда, что папа умер прежде, чем они отработали технологию.