Последняя царскосельская зима
Гумилев вернулся на фронт. Анна Андреевна побывала у профессора Ланга, и тот подтвердил: в правой верхушке легкого туберкулезный процесс. Профессор велел ехать в Крым. Анна должна была по шесть часов в день лежать на открытом воздухе. А тут болен отец, и Ахматова самоотверженно ухаживает за ним вместе с Еленой Ивановной Страннолюбской, гражданской женой отца. Дежурила у постели умирающего до самой его кончины. В бреду или в просветах отец говорил ей: «Николай Степанович – воин, а ты – поэзия». Он с симпатией относился к Гумилеву.
Андрей Антонович умер 26 августа. Гумилев приезжал с фронта на похороны тестя. К тому моменту Анна уже совсем больна. Весь сентябрь она лежала, о Крыме не могло быть и речи. Она вставала утром, умывалась, надевала шелковый пеньюар и снова ложилась. А Гумилев писал ей в Крым, думая, что она там.
В двадцатых числах сентября Гумилев снова дома. Он был представлен к производству в прапорщики и отправился в Петербург. Несколько месяцев Гумилев проведет дома в ожидании производства. В октябре решено было отправить Анну Андреевну в модный финский санаторий Хювинкяа. Николай Степанович должен был провожать ее на Финляндский вокзал, но у него в этот день была назначена встреча с княжной Гедройц по поводу зачисления в Александрийский полк.
Гумилев хлопотал о переводе в полк «черных гусар», то есть в 5-й Александрийский гусарский полк. В его хлопотах ему помогала Вера Игнатьевна Гедройц. Она состояла в Цехе поэтов и писала под псевдонимом Сергей Гедройц. Первая женщина – военный хирург, она обучала императрицу и ее дочерей врачебному искусству в своем госпитале. Ахматова считала ее стихи плохими и как-то высказалась об этом. И считала, что Гедройц ее не любила именно из-за этого. Надо сказать, что и Гумилев невысоко ценил ее стихи.
Николай довез Анну Андреевну до Петербурга, а там она предложила не провожать ее на вокзал:
– Ну вот, у тебя еще остается время, чтобы побывать у Гедройц.
Она одна поехала на вокзал: Гумилев вернулся в Царское Село.
В санатории Ахматова пробыла две недели. Николай Степанович дважды приезжал ее навещать. В первый раз приехал с огромным букетом цветов от Шилейко. Переночевал у Анны Андреевны и наутро уехал. Он привез книги: только что вышедшие сборники А. Григорьева и К. Павловой, «La peau de chagrin» Бальзака, «Lui et elle» Жорж Санд на французском языке и другие. Она все прочла, вообще много читала.
Санаторий специализировался по заболеваниям сердца и почек, ревматизма, невралгии. Местный климат считался полезным и для легочных больных. Однако Ахматовой не помогало лечение. Видимо, от того времени у Анны Андреевны осталось стойкое неприятие санаториев. Там, в казенной неволе, она хандрила, тосковала, что усугубляло ее состояние. Не ела, не спала. Профессор Ланг ничего не мог понять. Когда Гумилев приехал к ней во второй раз, Анна взмолилась:
– Увези меня умирать-то хоть!
Гумилев забрал жену из санатория, и, на удивление, дома она стала выздоравливать. Поправилась сравнительно быстро.
Осенью у Гумилевых гостил любимый брат Ахматовой и друг Гумилева Андрей Андреевич Горенко. Вернувшись из санатория, Анна поселилась не в своей комнате, а в кабинете, который ей уступил Гумилев. Сам же он поселился во втором этаже, в крохотной комнатке Коли-маленького. Матушка сдала их комнаты дальней родственнице, рассчитывая, что Николай будет на фронте, а его жена – в Крыму.
Так они и жили всю зиму. Это была их последняя зима, зима 1915–1916 года, когда они собрались вместе под крышей царскосельского дома. Судьба дала им эти месяцы, несмотря на войну и надвигающуюся катастрофу, напоследок побыть вместе, мужем и женой, родителями Левушки.
Однако и эта зима не была безоблачной. Гумилев возобновил собрания Цеха, который по сути уже был новым. На них собиралась в основном молодежь, как это и задумывалось. Новые знакомицы Гумилева – М. Левберг, М. Тумповская, а также «старички» – О. Мандельштам, М. Лозинский, В. Шилейко. Занятия проходили в разных местах – у Адамовичей и у Гумилевых в Царском в том числе.
Именно тогда Мандельштам подучил Левушку говорить одну фразу. Когда в доме Гумилевых собрался Цех поэтов, Левушка вошел в гостиную и звонко прокричал:
– Мой папа поэт, а моя мама истеричка!
Если учесть, что малыш картавил и шепелявил, эффект был, очевидно, сверх ожидаемого. Гумилев рассердился, а Анна Андреевна пришла в восторг. Она стала целовать сына:
– Умница Левушка! Ты прав. Твоя мама истеричка.
И потом она постоянно спрашивала ребенка:
– Скажи, Левушка, кто твоя мама?
Если он отвечал: «Моя мама истеричка», давала ему конфету.
Ахматова потихоньку возвращалась к жизни, ее старались не беспокоить. О собраниях не сообщали. Да и чему ей теперь учиться? Да еще в присутствии женской молодежи, обожавшей Гумилева. Там царил он… Когда собрание проводилось у них, Анна уходила, чтобы не мешать ему царить.
Зимой она стала чувствовать себя лучше, стала выезжать, «дышать воздухом», как велели доктора. Тогда в Петроград приехал В. Иванов, и оба супруга отправились на собрание Общества ревнителей художественного слова в редакцию «Аполлона». Вячеслав Иванов обратил внимание на черное платье Ахматовой и решил, что она так оделась «из манерности». Он спросил, почему на ней такое платье. Ахматова ответила:
– Я в трауре, у меня умер отец…
Иванов сконфузился и отошел в сторону.
Гумилев с ноября был занят еще и литературными хлопотами. Он готовил сборник стихов «Колчан». Ахматова рассказывала Лукницкому, как к ней в Царское Село приехал издатель московского «Альциона» Кожебаткин и попросил у нее сборник. Анна Андреевна ответила, что предпочитает издавать сама, к тому же у нее еще не набралось материала на новый сборник. В это время Николай Степанович спустился со своего второго этажа, и Кожебаткин предложил Гумилеву издать его «Колчан». Гумилев поставил условием, что вместе с его сборником будут изданы книги М. Лозинского, Г. Адамовича и Г. Иванова. Издатель сделал вид, что согласен, а потом рассказывал везде, что Гумилев подсовывает ему не известных в Москве поэтов.
«Колчан» вышел 15 декабря 1916 года с посвящением Татьяне Адамович. Посвящение было буквально вырвано у него. Татьяна посадила Гумилева на извозчика и сама отвезла в редакцию, чтобы он написал посвящение. Гумилев весьма неохотно подчинился.
Вокруг него давно плелась какая-то странная интрига, о которой рассказала потом И. Одоевцева. Многолюбивая и разносторонняя, Татьяна Адамович сплела ее с «Жоржиками». Георгий Иванов должен был жениться на француженке-далькрозистке Габриэль Тернизьен, соученице Татьяны Адамович, что он и сделал в конце 1915 года. Георгий Адамович настаивал на этой женитьбе со странным расчетом: если Иванов женится на подруге Татьяны, то Гумилев должен будет развестись с Ахматовой и заключить брак с Адамович. Видимо, за компанию.
Однако скрыть охлаждение Гумилева к Татьяне уже было невозможно. Посвящение сборника – его последняя дань: на смену Татьяне пришла «Мага» Тумповская. Лозинский выразил свое недовольство этим странным посвящением, но подчинился воле поэта и друга.
В конце декабря Царское Село посетили Н. Клюев и С. Есенин. Они со своим «пейзанским» стилем нелепо смотрелись рядом с Гумилевым и Ахматовой. Ожидания Есенина, которому «страшно» было увидеть женщину-поэта, видимо, не оправдались. Мало заинтересованный им, Гумилев подарил крестьянскому поэту свой сборник «Чужое небо». Анна же вещим сердцем почуяла трагическую судьбу и финал Есенина, вслушиваясь в строчки: «Я пришел на эту землю, / Чтоб скорей ее покинуть».
Ахматову, конечно, не могло не задеть посвящение «Колчана» Татьяне, сильной сопернице, однако она демонстрировала безразличие. Не вечно же ей самой играть роль роковой женщины для мужа, это даже смешно. У нее выходило второе издание «Четок» – и опять немыслимым тиражом в 1000 экземпляров, а готовилось третье. Ей славы не занимать.
Лучшие литературоведы пишут о ее стихах, изучают их, восторгаются. Один из них, Б. Эйхенбаум, после встречи с ней пишет в письме: «На Рождестве я побывал в Царском Селе – у Ахматовой и Гумилева. Какая она хорошая, глубокая – больна. Уже год каждый день поднимается температура – туберкулез! Читала стихи будущего сборника, где она и о «ребеночке» говорит, и христовой невестой называется – гораздо дальше «Четок», в самую глубь. А Гумилев пуст, и сборник его – тоже». Безусловно, предвзятое мнение: Ахматову жалеют, в нее влюбляются и поневоле противопоставляют ее мужу-поэту.
В декабре 1915 года Ахматова опубликовала в «Биржевых ведомостях» стихотворение «Воспоминания» о первых днях войны, об их с мужем возвращении в августе 1914-го из Слепнева в Петербург.
Тот август, как желтое пламя,
Пробившееся сквозь дым,
Тот август поднялся над нами,
Как огненный серафим.
И в город печали и гнева
Из тихой Корельской земли
Мы двое – воин и дева –
Холодным утром вошли.
Что сталось с нашей столицей,
Кто солнце на землю низвел?
Казался летящей птицей
На штандарте черный орел.
На дикий лагерь похожим
Стал город пышных смотров,
Ослепило глаза прохожим
Сверканье пик и штыков.
И серые пушки гремели
На Троицком гулком мосту,
А липы еще зеленели
В таинственном Летнем саду.
И брат мне сказал: «Настали
Мои великие дни.
Теперь ты наши печали
И радость одна храни».
Как будто ключи оставил
Хозяйке усадьбы своей,
А ветер восточный славил
Ковыли приволжских степей.
Здесь «воин и дева» вместе входят в новую жизнь, в новый эпохальный этап. Он завещает ей свои печали и радости, оставляет на хранение свой дом. А ей остается только ждать в одиночестве. Видимо, Ахматовой был дорог тот миг единения перед великой бедой, когда они были вместе – «воин и дева». Возможно, потому так дорог, что теперь они снова порознь.
Гумилев же в этот период под влиянием Анны обращается к религиозной литературе. Близость смерти и ее жатвы на фронте подталкивали к размышлениям о вечном. Поучения святых отцов, очевидно, отвечали на его вопросы («Добротолюбие», «Исповедь блаженного Августина»). Именно в этот период написано им стихотворение «Рабочий», пророчествующее о его гибели от пули.
Это не мешает Гумилеву усиленно ухаживать за барышнями. В данном случае– за М. Тумповской. Когда же он добился, чего хотел, с облегчением сказал:
– Надоело ухаживать!
Одновременно он испытывает интерес к влюбленной в него Ларисе Рейснер, полновесный роман с которой еще впереди. Видимо, его донжуанство тоже объясняется постоянной близостью смерти, от которой острее хочется чувствовать жизнь. И еще: одиночеством. Он бежал от внутреннего одиночества. Оно обострялось, когда у Анны возникало глубокое чувство, как, например, к Анрепу.
Анна вновь встречается с Б. Анрепом, прибывшим с фронта. 13 февраля во время чтения у Недоброво его (Недоброво) трагедии «Юдифь» она передала Анрепу свое заветное черное кольцо, о котором потом напишет «Сказку…». Он слушал, закрыв глаза и откинув руку на сиденье дивана. Что-то упало в его руку.
– Возьмите, – прошептала Анна Андреевна, – это вам.
В тот же день она подарила возлюбленному книгу «Вечер» с надписью: «Одной надеждой меньше стало, / Одною песней больше будет».
Конечно, о кольце пришлось сказать мужу. Как уж она преподнесла ему новость, неизвестно, но Гумилев, узнав, что это кольцо увез Анреп, сказал ей полушутя:
– Я тебе отрежу руку, а ты отвези ее Анрепу – скажи: если вы кольцо не хотите отдавать, то вот вам рука к этому кольцу.
Было что-то зловещее в этой шутке.
Недоброво болен туберкулезом, он страдал от измены Анны. Его жена тяжело переживала это увлечение, винила в его болезни Ахматову, жаловалась Анрепу. Но в образе Бориса Васильевича той явился «царевич», тот, прежний. «Царевич» лишь восхищен прекрасной женщиной-поэтом и преклоняется перед ее талантом. У него своя жизнь, семья, обязательства. Он уезжает в Лондон.
В апреле 1916 года Гумилев произведен в прапорщики и переведен в 5-й Александрийский гусарский полк. Встретив свое тридцатилетие дома (у Анны в этот день, 3 апреля, вышло третье издание «Четок»), он снова отправился на фронт.
Невстреча
Война продолжается. По прибытии в новый полк Гумилеву надо было снова устанавливать отношения, завоевывать людей. Николай Степанович умел располагать к себе товарищей своими человеческими и воинскими качествами. Командир 4-го полка, где служил Гумилев, подполковник Аксель Радецкий сказал о нем штаб-ротмистру В. Карамзину:
– Хороший офицер и, знаешь, парень хороший.
И снова болезнь: конец апреля и май выдались дождливыми, холодными. Гумилев, находясь в разъездах, простудился, заболел бронхитом. Начался процесс в легких, его отправили на излечение в Царское Село. 7 мая Гумилев уже в лазарете Большого Екатерининского дворца. Главный врач здесь В. И. Гедройц. Здесь часто бывают великие княжны и сама императрица, служащие рядовыми хирургическими сестрами в Дворцовом лазарете № 3. Гумилев получил от них в подарок портреты с автографами, Евангелие, образ Казанской Божией Матери. Он отвечал стихами.
Анна к середине мая вместе с сыном и свекровью уехала в Слепнево. Они не встретились на этот раз. Очевидно, с новым появлением Анрепа опять наступило охлаждение между супругами.
Имея возможность выходить из лазарета, Гумилев бывает на важных литературных мероприятиях. Он появляется 14 мая в Тенишевском зале на докладе В. Брюсова, приехавшего из Москвы. Николай Степанович встречается там с двумя подругами – юными, очаровательными, артистичными и довольно раскрепощенными особами. Это Аня Энгельгардт, с которой Гумилев уже знаком (она станет потом его второй женой), и Оля Гильдебрант-Арбенина. Он выпросил у Арбениной номер телефона, чтобы продолжить знакомство.
В мае Гумилев навестил в Слепневе семью, пробыл там дня три. Анна с белым чепчиком на голове обычно гуляла с маленьким сыном, ведя его за руку. Она все время мурлыкала какой-то мотив, отбивала такт, прислушивалась к рождающимся стихам. В обществе, как всегда, была задумчива и молчалива. Это отмечала дама, снимающая на лето флигель у Гумилевых. Николай, появившийся однажды за столом, почти не заговаривал с Анной Андреевной, наблюдательная дама заметила между ними какую-то холодность.
Не к этой ли встрече относится стихотворение, написанное Ахматовой немного позже, 11 июля?
А! это снова ты. Не отроком влюбленным,
Но мужем дерзостным, суровым, непреклонным
Ты в этот дом вошел и на меня глядишь.
Страшна моей душе предгрозовая тишь.
Ты спрашиваешь, что я сделала с тобою,
Врученным мне навек любовью и судьбою.
Я предала тебя. И это повторять –
О, если бы ты мог когда-нибудь устать!
Так мертвый говорит, убийцы сон тревожа,
Так Ангел смерти ждет у рокового ложа.
Прости меня теперь. Учил прощать Господь.
В недуге горестном моя томится плоть,
А вольный дух уже почиет безмятежно.
Я помню только сад, сквозной, осенний, нежный,
И крики журавлей, и черные поля…
О, как была с тобой мне сладостна земля!
Героиня стихотворения чувствует свою вину и право мужчины называть ее предательницей. Она просит прощения перед близкой смертью, вспоминает сладостные мгновения, когда они были вместе.
Очевидно, сторонние увлечения уводят их друг от друга все дальше. Наверное, в этот краткий приезд Гумилева в имение произошло очередное объяснение между супругами. Скорее всего, именно тогда она попросила свободы и опять они пришли к какому-то временному решению. Анна выразила сожаление, что все так странно сложилось, а он сказал:
– Нет, ты научила меня верить в Бога и любить Россию…
В июне Гумилева направляют долечиваться в Крым, в Массандру. По дороге он заехал навестить родственников жены в Севастополе. В санатории имени Александры Федоровны он пробыл до 7 июля.
Конечно, и здесь нашлись девушки, причастные к поэзии и знающие его стихи. Он общается с Ольгой Мочаловой, ухаживает за ней. Покорение девушек становится для него своего рода азартом. Однако в этот период он пишет глубокую пьесу «Гондла». Кажется, он навсегда потерян для серьезных отношений. В его жизни была женщина, с которой одной возможны были такие отношения. Ее место занять никто не мог.
Прогулки по Массандровской улице, общение с офицерами в лазарете, свидания с девушками закончились, и 8 июля Гумилев отбыл из Массандры на автомобиле в Севастополь. Заехал на дачу Шмидта, где отдыхали родственники Анны. Это была его последняя встреча с другом, Андреем Горенко.
Едва Гумилев уехал, на дачу Шмидта прибыла Анна Андреевна. Ее болезнь возобновилась, и она решила поехать все-таки в Крым. Супруги разминулись. Символическая невстреча, всего несколько часов… Родственники сообщили Анне, что накануне ее приезда был Гумилев. Он направлялся к железной дороге, спешил.
Можно еще уловить символику: в этом же путешествии в Петроград Гумилев навестил в Иваново-Вознесенске вторую Анну, Аню Энгельгард. И этот визит почему-то выглядел, с точки зрения ее родных, как визит жениха! В уютном домике с чудесным садом, окруженном старинными липами, в обществе близких Анны-второй и не могло быть иначе. Родственники ее так и восприняли: Гумилев приехал договариваться о свадьбе. Но вряд ли он сам думал об этом. Гумилев провел в гостях несколько часов, произвел впечатление энергичного и жизнерадостного человека. Был вежлив и предупредителен со всеми, но занимался Аней, долго беседовал с ней уединенно в садовой беседке. О чем? Ну конечно же, о будущей свадьбе. Так все решили.
Прибыв в Петроград 14 июля 1916 года, Гумилев вновь прошел медицинское освидетельствование, был признан здоровым и получил предписание вернуться на фронт. Однако поэт успел представиться императрице, прочитать свою новую пьесу «Гондла» в присутствии Маковских и Недоброво. Он рассчитывает скоро получить отпуск для сдачи экзамена на корнета, следующий офицерский чин. Экзамены будут проходить с 1 сентября по 17 октября.
Лариса
Лето 1916-го Анна доживала в Крыму, затем в сентябре съездила на неделю в Бахчисарай повидаться с Н. Недоброво, который лечился там от туберкулеза. Жила в гостинице. Николай Владимирович страдал, переживая глубокое чувство, не мог смириться с переменой в Анне. Она же читала в его лице обреченность и прощалась с милым навсегда. Недоброво угаснет в Ялте в 1919 году в возрасте 37 лет…
Из Бахчисарая Ахматова поехала в Севастополь, там сняла комнату на Екатерининской улице и жила до декабря. А Гумилев в это время приехал в Петроград сдавать экзамены на корнета в Николаевском кавалерийском училище. К экзаменам отнесся серьезно, хотя не рассчитывал их сдать. Писал матери: «Конечно, провалюсь, но не в том дело, отпуск все-таки будет». На фронте затишье. Ему нужен отпуск, «если не начнутся боевые столкновения (а на них надежды мало)».
Навестив родных в Царском Селе, он вернулся в Петроград и снял комнату на Литейной улице за 60 рублей в месяц. Здесь и прожил до конца октября. А дом в Царском Анна Ивановна сдала на весь год. Сама осталась с внуком в Слепневе.
Ахматова тоже жила в наемной комнате, страдала от астмы, мерзла в сыром холодном помещении. Они вдали друг от друга, в чужих домах, в наемных комнатах, но какие разные настроения! Анна больна, одинока. Правда, ее навещал однажды Недоброво. Гумилев захвачен новым бурным романом, который длится всю осень. М. Тумповская забыта. Теперь в центре его внимания прекрасная Лариса Рейснер. Анна вся в стихах, Гумилеву не до стихов: он сдает экзамены. Но переписка их не прекращается. Он всегда писал ей, иначе было невозможно.
Вот письмо от 1 октября 1916 года:
Дорогая моя Аничка,больше двух недель от тебя нет писем – забыла меня. Я скромно держу экзамены, со времени последнего письма выдержал еще три; остаются еще только четыре (из 15), но среди них артиллерия – увы! Сейчас готовлю именно ее. Какие-то шансы выдержать у меня все-таки есть.Лозинский сбрил бороду, вчера я был с ним у Шилейки – пили чай и читали Гомера. Адамович с Г. Ивановым решили устроить новый цех, пригласили меня. Первое заседание провалилось, второе едва ли будет.Я ничего не пишу (если не считать двух рецензий для Биржи), после экзаменов буду писать (говорят, мы просидим еще месяца два). Слонимская на зиму остается в Крыму, марионеток не будет.После экзаменов попрошусь в отпуск на неделю и, если пустят, приеду к тебе. Только пустят ли? Поблагодари Андрея за письмо. Он пишет, что у вас появилась тенденция меня идеализировать. Что это так вдруг.Целую тебя, моя Аничка, кланяйся всем.Твой Коля
VerteВексель я протестовал, не знаю, что делать дальше.Адрес Е.<лены> И.<вановны> неизвестен.Курры и гуси!
Он собирался приехать. По-прежнему крупным почерком поперек написано «Курры и гуси!». Легкая ирония по поводу его идеализации: «Что это так вдруг». Ведь обычно наоборот.
Все экзамены ему сдать не удалось, на экзамен по фортификации Гумилев не явился по уважительной причине: попал в госпиталь с подозрением на воспаление легких. Гумилев мог воспользоваться правом на переэкзаменовку, но у него не получилось, так как переэкзаменовка была возможна значительно позже, в 1917 году.
Между тем роман с Ларисой Рейснер стремительно развивался. Девушка ослепительной красоты влюбилась в Гумилева до беспамятства. Она ждала каких-то необыкновенных чувств и отношений, а Гумилев совершенно прозаически завез ее на прощание в какую-то гостиницу и, как она потом (когда его не стало) рассказывала в негодовании Ахматовой, сделал с ней «все». Правда, верный себе, он и ей предложил руку и сердце, выразил готовность жениться. Лариса в ответ стала говорить о том, как она любит Ахматову и очень не хочет сделать ей неприятное. Гумилев, по ее словам, ответил:
– К сожалению, я уже ничем не могу причинить Анне Андреевне неприятность.
В этом ответе слышится глубокая печаль.
Уже после отъезда Гумилева на фронт Лариса Рейснер встретилась с Анной Андреевной в «Привале комедиантов», заменившем «Бродячую собаку» после ее закрытия. В тот вечер давали представление театра марионеток. После спектакля Ахматова попрощалась с ней. Лариса была тронута. Она со слезами на глазах подошла к ней и, путаясь, волнуясь, стала говорить, что никак не ожидала, что Анна Андреевна заметит ее, заговорит с ней. Это после того-то, что было у Ларисы с ее мужем. Девушка поразилась благородству Ахматовой, а та просто ничего не знала о их романе. Теперь поняла, что перед ней еще одна жертва «арабского» темперамента Гумилева, которая считает себя его невестой.
Гумилев в полку с конца октября, живет в отдельной комнате. Денщик у него профессиональный повар, комната хорошая. В долгие часы одиночества Николай Степанович читает «Столп и Утверждение Истины» П. Флоренского. По-прежнему неистовое донжуанство во внешней жизни сочетается с глубокой духовной работой. Зреет будущий автор «Огненного столпа». Пока что пишет очень мало, в основном посвящения, эпиграммы. Однако есть предчувствие приближения «творческой грозы», как сообщает он в письме к Ларисе.
Для Анны это тоже важное время. «Все отнято: и сила, и любовь». Ее поэзия становится торжественной, религиозной, и, как писал О. Мандельштам в сентябрьской рецензии, «после женщины настал черед жены». И дальше: «Голос отречения крепнет все более и более в стихах Ахматовой, и в настоящее время ее поэзия близится к тому, чтобы стать одним из символов величия России».
Война затягивалась. Впервые в мировой практике это была «окопная» война, когда месяцами никаких действий и продвижений. Гумилев не мог не заскучать. Анна вернулась в Петроград в середине декабря, остановилась у подруги, Вали Срезневской. Она собиралась побыть в городе день или два и ехать в Слепнево к Левушке. Однако задержалась. Решено было ехать с Кузьмиными-Караваевыми.
Неожиданно объявился Гумилев, отпущенный на рождественские праздники, и собрался ехать с ними. Это была странная рождественская встреча супругов. Как-то Анна пришла в «Аполлон», чтобы поговорить с М. Лозинским о четвертом издании «Четок», и спросила, где Николай Степанович. Лозинский ответил:
– Он с Ларисой Рейснер уехал.
Получилось, что невольно выдал товарища. Когда Гумилев вернулся домой, а он, видимо, остановился у того же Лозинского, он стал объяснять свое долгое отсутствие делами. Тут Анна и уличила его:
– Ты был с Ларисой Рейснер – мне Лозинский сказал!
Ох, и досталось потом Михаилу Леонидовичу! Гумилев очень рассердился на друга, хотя в чем его вина? Все-таки Николай Степанович не хотел огорчать Анну, старался скрывать свои амуры. А она, напротив, кажется, демонстрировала их.
Как-то, еще до Слепнева, они обедали на Николаевском вокзале. Тогда из Англии на короткое время в Петроград приехал Б. Анреп. Во время обеда Анна Андреевна все говорила о нем, жаловалась, что он не идет, не пишет. Гумилев не выдержал. Он ударил рукой по столу:
– Не произноси больше его имени!
Анна замолчала, но через некоторое время опять, робко:
– А можно еще сказать?
Гумилев рассмеялся:
– Ну, говори!
Пообедав, они вышли из буфета, направились к перрону. И тут в дверях возникает сам Анреп, о котором только что говорили. Борис Васильевич поздоровался, заговорил с ними. Анна Андреевна с царственным видом произнесла:
– Коля, нам пора.
И прошла дальше. Гумилев предложил пари на 100 своих рублей против одного рубля Анны Андреевны, что Анреп ждет ее у выхода. Ахматова приняла пари. И проиграла. У Николая Степановича было полное право требовать при следующей встрече (еще не здороваясь и не целуя руки):
– Давай рубль!
Нет, не были они равнодушны к соперничеству, и оба будто соревновались между собой, кто причинит больше боли супругу. Это при внешней доверительной дружбе и кажущейся широте взглядов. Чувствуется, как трудно искали они выхода из сложившегося положения, как не могли и не хотели мириться с двойственной жизнью, несмотря на все договоренности и мирные пакты.
Итак, они поехали в Слепнево встречать Рождество. Гумилеву скоро на фронт. В Слепневе с семьей он провел три дня: 25, 26 и 27 декабря. С Анной и Олей Кузьминой-Караваевой сходили на могилу Маши. Гумилев дал жене прочитать пьесу «Гондла». Анна, конечно, не могла не догадаться, что вдохновительница образа Леры вовсе не она.
Встретив с семьей Рождество, Гумилев отправился сначала в Петроград, потом на фронт. Новый год он встречал уже в окопах на Двине.
Февральская революция
Наступил роковой 1917 год. Анна встретила его в «обетованной земле», в Слепневе, где не чувствовалась война, а вся обстановка уносила ее в XIX век, в пушкинские времена. Она вспоминала и царскосельский дом, будто знала, что в нем им жить уже не доведется. 3 января Ахматова написала об этом:
Там тень моя осталась и тоскует,
Все в той же синей комнате живет,
Гостей из города за полночь ждет
И образок эмалевый целует.
И в доме не совсем благополучно:
Огонь зажгут, а все-таки темно…
Не оттого ль хозяйке новой скучно,
Не оттого ль хозяин пьет вино
И слышит, как за тонкою стеною
Пришедший гость беседует со мною?
На уровне инстинкта, каких-то тончайших колебаний Ахматова передает глубинное чувство неблагополучия семейного, тревогу за ближайшее будущее. Она предсказывает судьбу дома, отобранного во время революций, и предчувствует свою бездомность. И отношения с мужем здесь тоже затронуты: героиня видит «новую хозяйку», сменившую ее. Хозяин-то, видать, прежний: он пьет вино, чтобы забыться, но все же слышит, как бывало, за тонкой стеной несуществующую или призрачную беседу героини с пришедшим гостем.
Еще в слепневском январе ей вспоминался почему-то Артур Лурье: их встреча в «Бродячей собаке», соблазн, которого «не было», железные объятия его рук. Она готовит новый сборник стихов «Белая стая», по этому поводу переписывается с М. Лозинским, редактирующим его.
Гумилев не мог писать в окопах. Он объясняет в письме к Ларисе: «Из окопов писать может только графоман, настолько все там не напоминает окопа: стульев нет, с потолка течет, на столе сидит несколько огромных крыс, которые сердито ворчат, если к ним подходишь». В середине января его посылают в Окуловку закупать сено для дивизии. Весь бурный февраль он оставался в Окуловке. Конечно же, наезжал в Петроград, останавливался у Анны, вернее у Срезневских, где она жила с конца января, вернувшись из Слепнева. Они ходили вместе завтракать в «Асторию».
Однажды Гумилев даже был арестован за то, что не отдал честь офицеру. В тот день он встречался с Ларисой Рейснер. Свидание было неудачным. Считавшая себя невестой Гумилева, Лариса, видимо, узнала о существовании еще одной «невесты», Анны Энгельгардт. По свидетельству И. Одоевцевой, Гумилев сказал как-то, что на метрессах не женятся. Пылкая девушка решила разорвать отношения. Однако он еще будет ей писать. Только теперь не Гафиз – Лери, а Гумилев – Ларисе Михайловне.
Работы по закупке фуража шли плохо. В стране транспортный коллапс, вводится карточная система, назревают серьезные волнения. Полковник, командир Гумилева, застрелился. Гумилев мечтает удрать в полк. Однако отправляется на два дня в Москву. За время службы в гусарском полку он был удостоен еще одной награды – ордена Святого Станислава III степени с мечами и бантом. Получить его он не успел.
В феврале в Петроград приехал Б. Анреп. Анна бывает с ним в театре, гуляет. Приблизились роковые 25–27 февраля, дни Февральской революции в Петрограде. Анна в эти опасные дни одна бродила по городу и впитывала, впитывала происходящее вокруг. На мосту как-то встретила будущего убийцу Урицкого Л. Каннегисера, который предложил ее проводить до дому. Она отказалась:
– Что вы, мне так хорошо быть одной.
25 февраля Анна поехала утром на Петербургскую сторону к портнихе по поводу платья. На обратном пути решила взять извозчика. Старик-извозчик отказался везти:
– Я, барыня, туда не поеду. На мосту стреляют, а у меня…
Пришлось идти пешком.
Вечером с Борисом Анрепом была в Александринском театре на премьере лермонтовского «Маскарада» в постановке В. Мейерхольда. После спектакля они стояли на Невском и смотрели, как конница лавой неслась по мостовой.
26 февраля в Петроград приехал Гумилев. В этот день эпицентром революции была именно Знаменская площадь (площадь Восстания) и Николаевский (Московский) вокзал, куда Гумилев и прибыл. Утром войскам был дан приказ стрелять в восставших. Казаки не подчинились приказу, зарубили пристава Крылова, взывавшего к их совести и долгу. На площадь стекались части восставших полков, Павловского и Московского. Именно потому Знаменская площадь позже получит название площадь Восстания.
В момент, когда подошел поезд Гумилева, здание вокзала было оцеплено двойной цепью: и восставших боевиков, и полицейских.
Гумилев обещал Анне быть у нее в этот день. Понимая, что нет никакой возможности попасть в город, Николай Степанович позвонил ей и сообщил:
– Здесь цепи, пройти нельзя, а потому сейчас поеду в Окуловку.
Анне, потрясенной происходящим в столице, показалось, что он совершенно равнодушен к политике. Но нет, он не был равнодушен. Он делал единственно возможное в общем хаосе: верный присяге, отправился исполнять свой воинский долг.
Анреп же как раз мало думал о революции. Через весь взбудораженный город пешком он идет к Анне. Она в ужасе:
– Как, вы? В такой день? Офицеров хватают на улицах.
– Я снял погоны, – ответил Борис Васильевич.
Гумилев не снял погоны. Он сохранит их и оставит потом в Париже с другими ценными вещами перед возвращением на родину.
Ахматова понимала, что начались громадные потрясения. Она говорила Анрепу:
– Будет то же самое, что было во Франции во время Великой революции, будет, может быть, хуже.
Она даже не пророчила, она знала, всем нутром чувствовала страшную катастрофу. Анреп с первым поездом уехал в Англию. Он звал Анну, однако она решительно отказалась уезжать. Впрочем, у Анрепа была в Англии семья, и уезжал он не один, а с барышней.
2 марта 1917 года Николай II отрекся от престола в пользу великого князя Михаила Александровича. Рушились вековые устои, монархия сдавала позиции. 3 марта Михаил Александрович передает полномочия Временному правительству. 8 марта государь был арестован в ставке Верховного главнокомандования и отправлен с наследником в Царское Село под домашний арест.
Гумилев в этот день, 8 марта, оказался в лазарете в Петрограде из-за обострения процесса в легких. Возможно, это была физическая реакция на потрясение. Врачи предписали ему две недели лечения. Там, в 208-м петроградском лазарете, он пережил окончательное крушение всего, чему служил: Бога, царя и Отечества.
Худой и желтый после болезни, в пестром арабском халате, он сидел дома и принимал друзей. Когда начинали говорить о происходящем, устало отмахивался:
– Я не читаю газет.
Конечно, читал, но говорить об этом не мог.
Анна навещала его в лазарете. Не тогда ли она устраивала ему допросы о девушках? Кто сейчас?
– Я ведь к Ларисе сама могу поехать, и она мне скажет.
Николай Степанович смущался:
– Ну хочешь, я тебе по секрету скажу, только ты… Это Тумповская.
И конечно, это была неправда. Он никогда не признавался в своих романах, никогда. «Я решила, что это щит», – комментировала Анна Андреевна.
Однажды А. Блок поздоровался с Л. Рейснер, которая сопровождала Гумилева, приняв ее за Ахматову. Гумилев сам рассказал жене об этом: все равно узнает.
Несмотря на плохое самочувствие, Николай Степанович начал выходить. Они бывали с Анной у Сологуба. Во втором Цехе поэтов Гумилев читал стихотворение «Мужик», написанное в лазарете и объясняющее многое в последних событиях. Стихотворение предрекало следующую революцию.
Супруги побывали и на собрании учредителей нового литературного общества «Союз писателей». В ожидании начала Гумилев, одетый в военную форму, со шпорами и шашкой, которая чуть не волочилась по полу, важно прохаживался по залу под руку с Анной Андреевной, как отметил кто-то из присутствующих.
22 марта они вместе в гостях у Ф. Сологуба, где Гумилев прочел детскую сказку «Дитя Аллаха». Возле него сидела Ахматова и напряженно слушала. Когда Гумилев останавливался и, будто бы не разобрав рукопись или вспоминая что-то, устремлял свои раскосые глаза в пространство, Анна Андреевна подсказывала ему нужную фразу. Казалось, она знала это произведение наизусть.
Ахматова вела альбом, где постепенно собиралась неплохая коллекция стихов в ее честь. Ф. Сологуб на этом вечере вписал в него свое посвящение. А 25 марта и Гумилев записал в альбом жены акростих:
Ангел лег у края небосклона.
Наклоняясь, удивлялся безднам.
Новый мир был тихим и беззвездным.
Ад молчал. Не слышалось ни стона.
Алой крови робкое биенье,
Хрупких рук испуг и содроганье,
Миру снов досталось в обладанье
Ангела святое отраженье.
Тесно в мире! Пусть живет, мечтая
О любви, о грусти и о тени,
В сумраке предвечном открывая
Азбуку своих же откровений.
Здесь, по сути, он называет Анну святым отражением Ангела, открывающим земному миру азбуку своих откровений. Она по-прежнему для него значима как личность, как поэт, ну и, разумеется, как женщина.
Весна 1917 года полна литературных встреч, общения, совместных прогулок. Так, они вместе бывают в книжном магазине «Товарищества М. О. Вольфа» в Гостином Дворе на Невском проспекте. И однажды там встретили А. Блока. Оба пишут этой весной много зрелых глубоких стихов.
Гумилев живет то у Лозинского, то в меблированных комнатах «Ира», куда он приезжал во время отлучек с фронта в 1916–1917 годах. Это была его холостяцкая комната, место любовных свиданий. Адрес он скрывал от Анны, но разве можно что-нибудь скрыть от ревнивой жены? В такие моменты в настоящей женщине просыпается гениальный сыщик. Ахматова, конечно, узнала и адрес, и телефон.
Как-то он уходил от Срезневских «домой», попрощался с женой. Анна спросила:
– Где ты живешь?
– Я тебе не скажу, – ответил муж.
Честно и прямо. Анна подождала, пока Николай Степанович дойдет до «Иры», позвонила туда.
– Дома Гумилев?
Ей ответили:
– Да, он только что прошел к себе.
Его подозвали к телефону, и Анна как ни в чем не бывало заговорила о каком-то деле. Ошеломленный Гумилев остался чрезвычайно недовольным. Но не стал спрашивать, как она узнала адрес. И никогда больше к этому не возвращался.
Позже Анна Андреевна объясняла Лукницкому, что для Гумилева приехать с фронта в Петроград – это значило дорваться. «Дорваться до всего: до ресторанов, до еды, до питья, до людей, до женщин, наконец… – до всего, что раньше, до войны, было ему неинтересно и что оставлял для работы и накопления знаний».
Когда ему приходилось ночевать у Срезневских с Анной, ее подруга Валерия Сергеевна отводила им комнату, расположенную по соседству с ее. Она обладала исключительным слухом. И, несмотря на закрытую дверь и толстый занавес, слышала по ночам, как Анна Андреевна монотонным голосом читала мужу стихи. Слов она, конечно, разобрать не могла, но потом раздавался громкий голос Гумилева, который подсмеивался, шутил над Анной и ее стихами. Валя громко спрашивала:
– Вы еще не спите? Пора спать!
Николай Степанович отвечал:
– Она теперь на месяц отбила у меня охоту ко сну.
И Анна смеялась радостным, счастливым смехом…
Гумилева раздражали наступившая анархия в армии, уравнивание всех чинов, начинающееся разложение. Он повторял, что без дисциплины воевать нельзя. И стремился туда, где еще сохранился порядок, – в заграничные войска. Он получает загранпаспорт и 1500 рублей. 8 мая в приказе по Александрийскому полку было объявлено, что «состоявший больным в г. Петрограде прапорщик Гумилев по выздоровлении 2 мая поступил в распоряжение начальника штаба Петроградского военного округа для отправления на пополнение офицерского состава особых пехотных бригад, действующих на Салоникском фронте».
Салоники – это Греция. А там недалеко и до Африки. Гумилев мечтал снова побывать в Африке, если удастся. Попутно он становится специальным корреспондентом газеты «Русская воля» с окладом 800 франков в месяц. Приписанный к Александрийскому полку, он был командирован на Салоникский фронт, где было особенно горячо. Гумилева не смущало даже то, что приходилось менять род войск: из кавалеристов в пехотинцы. А ведь для него это было существенно.
Николай Степанович уезжал 15 мая 1917 года с Финляндского вокзала. Анна провожала его. На вокзале Гумилев был оживлен, радостно взволнован. Его ожидало путешествие, новые места. Кто знает, может, скоро он будет в Африке. Но пока держал путь во Францию.
Так получилось, что последнюю ночь они провели в тех самых меблированных комнатах «Ира», в «холостяцком флэте» Гумилева. А наутро – разлука почти на год, но они еще об этом не знают.
В разлуке
Европа тоже охвачена пожаром войны и революций. Гумилев добирался в Лондон через Швецию и Норвегию. По дороге писал стихи. Несмотря на то что каждое четвертое английское судно гибло, потопленное немецкими подлодками, Гумилев благополучно добрался до Лондона.
Здесь по иронии судьбы он встретился с Б. Анрепом, совершенно по-приятельски. Гумилев общается с О. Хаксли, будущим автором знаменитой антиутопии «О дивный новый мир», возобновляет знакомство с английским журналистом, писателем Бехгофером, пытается изучать английский язык, но говорит со всеми по-французски. Бехгофер предложил остановиться у него.
Анреп, как и Бехгофер, служил в Русском правительственном комитете, расположенном в India Hous. Он был вхож во многие английские дома, был знаком с поэтами и художниками и вводил в эти дома Гумилева. Анреп знакомит его с леди Оттолин Моррелл, которая покровительствовала многим представителям богемы. Гумилев побывал в ее усадьбе Гарсингтон под Оскфордом. Словом, в Лондоне он был как рыба в воде. Много писал, общался. Чувствовал себя обновленным и помолодевшим лет на пятнадцать.
Между тем Анна Андреевна в революционном Петрограде готовит новый сборник стихов «Белая стая», читает корректуру, присланную ей Лозинским. В середине июня едет в Слепнево к сыну. Там она получила от мужа письмо из Англии.
21 июня он сообщал:
Дорогая Анечка, привет из Лондона, мой, Анрепа, Вадима Гарднера и Бехгофера. Не правда ли, букет имен.Расскажу о всех по порядку. Я живу отлично, каждый день вижу кого-нибудь интересного, веселюсь, пишу стихи, устанавливаю литературные связи. Кстати, Курнос просто безызвестный графоман, но есть другие хорошие переводчики, которые займутся русской поэзией. Анреп занимает видное место в комитете и очень много возится со мной. Устраивает мне знакомства, возит по обедам, вечерам. О тебе вспоминает, но не со мной. Так, леди Моррель, дама-патронесса, у которой я провел день под Оксфордом, спрашивала, не моя ли жена та интересная, очаровательная и талантливая поэтесса, о которой ей так много говорил Анреп. Семья его в деревне, а он на службе или в кафе. Вадим Гарднер, который тоже в India Hous, проводит время исключительно в обществе третьеразрядных кокоток и презирает Лондон и все английское – этакий Верлэн.Бехгофер (англичанин из Собаки) пригласил меня остановиться у него. Он тоже в India, недурно говорит по-русски и знакомит меня с поэтами. Но все в один голос говорят, что хороших сейчас нет и у большинства обостренные отношения. Сегодня я буду на вечере у Йетса, английского Вячеслава. Мне обещали также устроить встречу с Честертоном, которому, оказывается, за сорок и у которого около двадцати книг. Его здесь или очень любят, или очень ненавидят – но все считаются. Он пишет также и стихи, совсем хорошие.Думаю устроить, чтобы гиперборейские издания печатались после войны в Лондоне, это будет много лучше и даже дешевле. Здесь книга прозы, 300 стр.<аниц> 1000 экз.<емпляров> на плотной бумаге и в переплете, стоила еще совсем недавно 500 р.<ублей>Ну, целую тебя и посылаю кучку стихов, если захочешь, дай их Маме, пусть печатает.Твой всегда Коля
Зная, как Анне хотелось бы узнать о Борисе Васильевиче, Гумилев сообщает ей, что тот помнит о ней, говорит о ней, хоть и не с ним. Передавая слова леди Моррелл, Гумилев, конечно, хотел сделать приятное Анне не только как женщине, но и как поэту. Позже Ахматова говорила Лукницкому по поводу этого письма: «Подумайте, как Коля был благороден! Он знал, что мне будет приятно узнать о нем… (Н. С. знал, что А. А. любит Анрепа)».
К письму было приложено стихотворение «Природа» (а матери послан «Стокгольм»).
В июле Гумилев уже в Париже. Под впечатлением прибытия в Гавр написал стихотворение «Предсказание». Здесь поэт берет на себя провидческую функцию, больше свойственную Ахматовой: «Господь, помилуй наши души: / Большая нам грозит беда».
Николай Степанович должен был следовать в Салоники, однако оказался прикомандирован в распоряжение представителя Временного правительства генерала М. Занкевича и назначен адъютантом военного комиссара Временного правительства при русских войсках во Франции. Со времени прибытия Гумилева в Париж до его назначения на должность прошло три недели, которые он заполнил творчеством и общением.
Июль получился насыщенным. Гумилев познакомился и подружился с художниками М. Ларионовым и Н. Гончаровой. И опять увлечение. На этот раз чужая невеста, француженка русского происхождения Елена Карловна Дюбуше, за которой Гумилев начал энергично ухаживать. Безнадежность затеи обостряла чувства, Гумилев создал прекрасный цикл стихов для ее альбома.
Анна, с большим опозданием получив его письмо из Лондона, писала в ответ:
Дорогой Коля,вот уже неделя, как я в Слепневе. Здесь довольно мрачно в смысле настроений революционной демократии, но тепло, светло и тихо. Я отлично отдыхаю и наконец чувствую себя здоровой. Книга моя выходит на следующей неделе. Буду искать случая отправить ее тебе.Спасибо за письмо из Лондона. Чувствую, что ты бодрый и веселый. Из стихотворений мне больше всех нравится «сон о Стокгольме» в мамином письме.Я очень рада, что ты повидал англичан. Они для нас всегда казались чем-то таинственным. Во время твоего отсутствия в Петербурге не случилось ничего примечательного. Все ушли в политику, но все это очень безрадостно.Пожалуйста, береги свое здоровье и по возможности не оставляй нас без вестей.Лева стал большим и умным. Часто спрашивает о тебе.Целую крепко.Всегда твоя Аня
Ни слова о Борисе Анрепе. Очень теплое и нежное письмо. Письмо было отправлено в Лондон, и Гумилев его не получил.
В Слепневе в эти дни становилось небезопасно. Крестьяне отобрали у слепневских господ землю под лен, самовольно выкосили луг. Когда из города для разбирательства приехала полиция, мужики слезно просили Анну Ивановну:
– Матушка-барыня, простите, уж это последний раз.
Однако Анна Ивановна не обольщалась. Крестьяне грозились сжечь усадьбу 6 августа. В этот день был местный праздник, и к ним должны были приехать гости. Не заводя дела и не наказывая крестьян, Анна Ивановна спасла усадьбу, но жить там уже стало страшно.
Анна пишет этим летом «Сказку о черном кольце» – стихи, которыми осталась недовольна. Тоскует, испытывает тревогу. Ей предстояло провести зиму в Бежецке с сыном и свекровью: ехать было некуда, дом сдан. Анна Ивановна получила от Николая письмо из Парижа, и у Ахматовой появилась надежда уехать к нему. Анна Ивановна писала сыну: «Твоя Аня и теперь в Слепневе – собралась жить всю зиму со мной в Бежецке, но сегодняшнее твое письмо прямо ее наэлектризовало надеждой поехать к тебе. Конечно, я никак не рассчитывала, что она выдержит всю зиму нашу однообразную и скучную жизнь, и очень буду за нее рада, если устроится эта поездка».
15 августа Анна Андреевна пишет мужу:
Мой дорогой Коля,наконец мама получила твое письмо из Парижа. Я рада за тебя, что вместо мрачного Салоникского сидения ты остаешься во Франции. Думаю, могу не описывать, как мне мучительно хочется приехать к тебе. Прошу тебя – устрой это, докажи, что ты мне друг.Я здорова, очень скучаю в деревне и с ужасом думаю о зиме в Бежецке. Книга моя наконец вышла, но я ее еще не получила. Письма от тебя тоже не получила, как это досадно!Два твои стихотворения (сон о Стокгольме и о земле-звезде) я отослала Лозинскому, они будут в Аполлоне. Мих.<аилу> Леон.<идовичу> они очень понравились, и я нахожу их отличными.О наших друзьях ничего не знаю, почта работает плохо.Я писала последнее время довольно много, но ничем из написанного не довольна.Пожалуйста, пиши мне теперь в Аполлон, потому что я думаю побывать в городе, а если меня не будет, Лозинский всегда перешлет. Как странно мне вспоминать, что зимой 1907 г. ты в каждом письме звал меня в Париж, а теперь я совсем не знаю, хочешь ли ты меня видеть. Но всегда помни, что я тебя помню, очень люблю и что без тебя мне всегда как-то невесело. Я с тоской смотрю на то, что сейчас творится в России, тяжко карает Господь нашу страну.Не забывай меня, дорогой мой. Пиши.Всегда твоя Аня
Наш сынок милый и очень послушный. На тебя похож невероятно.
Печально, что Гумилев и это письмо не получил. Оно было отправлено на другой адрес, как и письмо от матери. Конечно, перспектива чахнуть всю зиму в Бежецке Ахматову пугала, тревожили события в стране, и не было места, где было бы спокойно и надежно. Только рядом с ним. Гумилев мог вселить в человека чувство уверенности и спокойствия. В эти дни Анна писала Лозинскому: «Буду ли я в Париже или в Бежецке, эта зима представляется мне одинаково неприятной. Единственное место, где я дышала вольно, был Петербург. Но с тех пор, как там завели обычай ежемесячно поливать мостовую кровью сограждан, и он потерял некоторую часть своей прелести в моих глазах».
В своем письме она использует запрещенный прием: пишет о сыне, напоминает мужу о том, что их объединяет. И с грустью вспоминает 1907 год, когда Гумилев был безоглядно в нее влюблен и готов пожертвовать собой ради возможности доказать ей свою любовь. Прошло десять лет, и теперь она даже не уверена, захочет ли он увидеть ее. Ее уверения в любви дорогого стоят. Она ведь не может не догадываться, что Гумилев и в Париже находит себе спутниц. Да что все эти девушки значат? Их количество все растет, а любить он никого не любит, она уверена в этом.
Судьба же Гумилева окончательно определилась только к концу августа. Друзья поспособствовали, устроили его к Военному комиссару Временного правительства при русских войсках во Франции Е. И. Раппу офицером для поручений. Поэт много работал с документацией, с которой не справлялись два человека (он и писарь А. Евграфов), пришлось добиваться помощи. Кто мог знать тогда, что и Временному правительству оставалось существовать совсем немного.
Когда что-то прояснилось с должностью и жильем, Гумилев написал Анне сам:
Дорогая Анечка,ты, конечно, сердишься, что я так долго не писал тебе, но я нарочно ждал, чтобы решилась моя судьба. Сейчас она решена. Я остаюсь в Париже в распоряжении здешнего наместника от Временного Правительства, т.<о> е.<сть> вроде Анрепа, только на более интересной и живой работе. Меня, наверное, будут употреблять для разбора разных солдатских дел и недоразумений. Через месяц, наверно, выяснится, насколько мое положение здесь прочно. Тогда можно будет подумать и о твоем приезде сюда, конечно, если ты сама его захочешь. А пока я еще не знаю, как велико будет здесь мое жалованье. Но положение во всяком случае исключительное и открывающее при удаче большие горизонты.Я по-прежнему постоянно с Гончаровой и Ларионовым, люблю их очень. Теперь дело: они хотят ехать в Россию, уже послали свои опросные листы, но все это очень медленно. Если у тебя есть кто-нибудь под рукой из мин.<истерства> иностр.<анных> дел, устрой, чтобы он нашел их бумаги и телеграфировал сюда в Консульство, чтобы им выдали поскорее паспорта. Их дело совершенно в порядке, надо только его ускорить.Я здоров и доволен своей судьбой. Дня через два завожу постоянную комнату и тогда напишу адрес. Писать много не приходилось, все бегал по разным делам.Здесь сейчас Аничков, Минский, Мещерский (помнишь, бывал у Судейкиных). Приезжал из Рима Трубников.Целуй, пожалуйста, маму, Леву и всех. Целую тебя.Всегда твой Коля
Когда Ларионов поедет в Россию, пришлю с ним тебе всякой всячины из Galerie Lafayette.
Гумилев, конечно, озабочен, сможет ли содержать жену на свое скромное жалованье. Да и положение его еще не утвердилось. Поэтому просит ее подождать месяц. Однако еще и осторожничает, потому что звал в Париж не только жену. Судя по не полученному им письму от Анны Энгельгард, он звал и ее. И только ли ее? Количество уже было не важно, но для жены всегда в его жизни оставалось особое место, и с этим никто не мог поспорить.
Никаких модных вещичек из «Галери Лафайет» Анна от него не получила. В сентябре она вернулась в Петербург, опять к Срезневским. Видимо, решила ждать ответа из Парижа там. В конце августа вышла ее «Белая стая» немыслимым тиражом: 2000 экземпляров. Теперь она получила авторские экземпляры, дарила их с автографами. Лозинскому подписала: «Малый дар за великий труд».
А в Петербурге назревали тревожные события.
Снова революция
В сентябре в Петроград приехал Борис Анреп. Почти вся «Белая стая» была посвящена ему. Возможно, события, происходящие в стране, к которым Анреп был довольно равнодушен, вытеснили чувства в душе Ахматовой. Это была другая встреча. Анреп уехал за несколько дней до Октябрьского переворота. Теперь уже навсегда. Он пришел попрощаться с Анной, но не застал ее.
Письмо Гумилева шло почти два месяца. К тому времени Анна либо устала ждать, либо что-то изменилось в ее жизни. Может быть, повлиял приезд Анрепа. Друзьям, навестившим ее в октябре, она сказала, что Гумилев зовет ее в Париж, но она не хочет ехать, а на зиму едет в деревню. Однако в Бежецк тогда она не уехала.
25 октября, в день переворота, Ахматова шла от Срезневских с Выборгской стороны на Литейный. В тот момент, когда она оказалась на мосту, произошло «нечто беспримерное»: среди бела дня мост развели. Остановился транспорт: трамваи, ломовики, извозчики. Пешеходы тоже. Все недоумевали.
Это было зловещее свидетельство того, что снова начались беспорядки. Не сразу все поняли, кто захватывает власть и чего ждать обывателю. Анна предчувствовала страшную беду. В приписке к письму Гумилева из Парижа, которое она послала свекрови в Бежецк, она признается: «Не сердитесь на меня за молчание, мне очень тяжело теперь». Она осталась в Петрограде. После октябрьских событий о Париже можно было забыть, да и о письмах тоже. И о возвращении мужа на родину, видимо, также.
Дом Гумилевых в Царском Селе был экспроприирован. По этому поводу в декабре Анна вместе со свекровью отправилась в Царское Село за оставленными вещами, документами, бумагами. Она отобрала из сундука, хранившегося на чердаке, много писем, материалов своих и Николая Степановича. Привезла в Петроград. В сундуке оставалось еще довольно много бумаг, а главное, в доме остались книги Гумилева, собранные им в течение жизни и составляющие большую ценность для поэта.
Все планы Гумилева рухнули после октября. Накануне Нового года он оказался не у дел. А в начале января 1918 года Управление военного комиссара было расформировано. Не желая быть дезертиром, Гумилев ходатайствует о назначении его на Персидский фронт. Генерал Занкевич рекомендовал его как отличного офицера. Однако русские военные миссии в Париже и Лондоне испытывали финансовые затруднения, а английское правительство дать деньги на отправку Гумилева в отряд Бичехарова (казаки, терские и кубанские, которые не бросили фронт) отказалось.
Гумилева посылают в Англию, выдав ему жалованье вперед за три месяца, суточные и полевые, а также деньги на покупку теплых вещей на зимний период. Получив деньги на пароход, он отплывает в Англию. Приказ от 20 января 1918 года гласил (по-французски): «Прапорщик русской армии Николай Гумилев сегодня отправился в официальную командировку через Булонь в Лондон, чтобы впоследствии быть откомандированным по особому назначению под покровительством британского правительства».
Англичане отклонили командирование Гумилева в Месопотамию. Во Францию он вернуться не мог: после октябрьских событий французы отказали русским во въезде и выезде и даже в транзите через Францию. Это объяснялось потоком просьб на въезд. Начальство решило отправить Гумилева домой. Впрочем, поняв, что затея с Персией провалилась, он сам решил возвращаться в Россию. Его направили в Русский правительственный комитет, где он снова встретился с поручиком Б. Анрепом.
26 января 1918 года он писал в открытке М. Ларионову: «Посижу месяц в Лондоне и поеду в Россию. Теперь можно, хоть и трудно. Буду пока служить в Консульстве, маленькие деньги будут». Он предлагает и Ларионову ехать домой.
В Лондоне Гумилев провел около трех месяцев. Анреп устроил его шифровальщиком в шифровальном отделе Русского правительственного комитета, где служил и сам. Когда комитет был расформирован, Гумилев рекомендовал сотрудникам его, не желающим возвращаться в большевистскую Россию, ехать в Абиссинию.
Между тем в России Анна, видимо, отчаялась дождаться мужа. «Оттуда» мало кто возвращался.
Этой зимой она часто встречалась с О. Мандельштамом. Они катались на извозчике по «революционным ухабам», среди знаменитых костров, у которых грелись красногвардейцы и которые пылали почти до мая. Слушали ружейную трескотню. Ахматовой придется в марте прервать частые встречи с Мандельштамом под предлогом превратного толкования людьми их отношений.
6 января было разогнано Учредительное собрание, и не осталось никаких иллюзий относительно диктатуры пролетариата.
В среде поэтов раскол. Тех, кто встал на сторону большевиков, называли изменниками, не подавали руки. В январе 1918 года А. Блок написал поэму «Двенадцать», углубившую этот раскол.
Ахматова выступала на вечере «Утра России» и забыла строфу «Отступника». Она вспоминала потом: «У меня в те дни были неприятности. Мне было плохо».
Тогда она и сблизилась с В. К. Шилейко, близким другом Гумилева и Лозинского. Гумилев и Лозинский в свое время убедили Анну Андреевну в его святости и чистоте. Потом Ахматова будет вспоминать: «Это они (да простит им Господь) внушили мне, что равного ему нет на свете».
Шилейко давно был влюблен в Анну. Теперь настал его час. В феврале она подписывает ему экземпляр «Белой стаи»: «Моему солнцу. Анна». Она действительно тянется к нему, как к солнцу. Позже признается П. Лукницкому: «К нему я сама пошла… Чувствовала себя такой черной, думала, очищение будет». Пошла, как идут в монастырь, зная, что потеряет свободу, волю, что будет очень тяжело.
А в Лондоне, встречаясь на службе и дома, Гумилев с Анрепом не могли не вспоминать об Анне. Говорили о ее стихах. Борис Васильевич запомнил фразу Гумилева:
– Я высоко ценю ее стихи, но понять всю красоту их может только тот, кто понимает глубину ее прекрасной души.
Он-то, конечно, понимал. Хотя Анреп оговаривается, что не понял этого, поскольку тогда же Гумилев просил друга познакомить его с какой-нибудь девицей легкого поведения. Эти вещи в сознании Николая Степановича, видимо, не пересекались.
Вспоминая последние встречи с Гумилевым, Анреп писал: «Гумилев, который находился в это время в Лондоне и с которым я виделся почти каждый день, рвался вернуться в Россию. Я уговаривал его не ехать, но все напрасно. Родина тянула его. Во мне этого чувства не было». Естественно, у Гумилева в России, кроме прочего, оставалась семья, оставалась Анна. И так характерно это отличие позиции поэта на возвращение от позиции Бориса Анрепа. Значит, Анна Андреевна права была, написав о возлюбленном: «Ты отступник: за остров зеленый / Отдал, отдал родную страну».
Тот же Анреп писал, что Гумилев любил представлять себя важным супругом. Гумилев уезжал домой, Борис Васильевич пришел попрощаться. Николай Степанович укладывал чемодан. Анреп хотел послать Ахматовой подарок: большую серебряную монету Александра Македонского, очень редкую и ценную, и шелковый отрез на платье. Гумилев отшатнулся:
– Борис Васильевич, как вы можете это просить, ведь она все-таки моя жена!
Анреп рассмеялся:
– Не принимайте моей просьбы дурно, это просто дружеский жест.
Гумилев взял подарок. И в свою очередь оставил другу свои ненапечатанные произведения, записные книжки, документы, гусарские погоны с вензелем императрицы Александры Федоровны, которые бережно хранил.
10 или 11 апреля 1918 года из английского порта отправился пароход Handland, взявший курс на Мурманск. Он делал остановку во Франции, и Гумилев смог попрощаться со своими возлюбленными и любимыми местами Парижа навсегда. Он и там оставил свои вещи в надежде скоро вернуться за ними. Пароход шел до Мурманска 12 суток. Гумилев возвращался домой полный энергии, с надеждами и желанием работать.
Назад: Попытка развода
Дальше: Развод
