Глава 45
«Для того чтобы научиться ценить жизнь во всех ее проявлениях, нужно хотя бы на день попасть в тюрьму», – эта мысль с самого утра навязчивым рефреном крутилась в голове у Руслана Ларина. Кончики пальцев слегка покалывало, что означало полную готовность выплеснуть в мир новую, захватывающую дух историю. И история эта не для небольшой заметки пусть даже на первой странице газеты, в которой Ларин до недавнего времени работал. Даже целая полоса не вместила бы в себя громадьё мыслей, теснившихся в голове незадачливого журналиста. Теснились они несколько хаотично, и для их систематизации необходимы были тишина и спокойствие. А где, скажите на милость, взять эти драгоценные ингредиенты? Можно было, подобно Хемингуэю, обосноваться в ближайшем баре с бокальчиком «Кровавой Мэри». Но на «Мэри» нужны деньги, без этого долго терпеть его присутствие в заведении вряд ли кто согласится – не Хемингуэй же он в самом-то деле. Получается какой-то замкнутый круг – для того, чтобы заработать, нужно потратить энное количество денег. И где гарантия, что потрачено будет меньше, чем потом заработано? Нет такой гарантии. Да и к коктейлям Ларин был равнодушен. К алкогольным. Другое дело – молочные, за компанию с Юриком, Яриком и Гариком. Выпив буквально по глотку, тройняшки начинали так безудержно хохотать, тыча при этом друг в дружку пальцами, что Ларин, грешным делом, начинал сомневаться в безобидности ингредиентов напитка. А потом, махнув рукой, присоединялся к вселенскому хохоту.
Четверо детей всегда найдут повод к веселью. Вот и вчера, стоило Руслану переступить порог родной квартиры, показавшейся после камеры в ИВС прямо-таки хоромами, детвора облепила его с ног до головы. Кто-то из тройняшек, кажется Гарик, даже в душ умудрился прошмыгнуть следом за отцом. И, разумеется, несмотря на отчаянное сопротивление родителей, ночь неразлучная троица провела в родительской постели. Хорошо хоть дочь, барышня не по возрасту рассудительная, отказалась участвовать в этом безобразии.
Нельзя сказать, что к утру Руслан устал от этого нескончаемого проявления любви. Вовсе нет. Возня с подрастающим поколением доставляла ему удовольствие. Но все упиралось в деньги, вернее – в их отсутствие. Поэтому, проверив почту в поисках предложений и «апнув» свои объявления на форумах, предлагавших помощь нерадивым студентам и школьникам в написании контрольных и рефератов, Руслан решил сосредоточиться на статье. Итак, полное попустительство властей приводит к тому, что по городу бродит маньяк с пистолетом. Полиция лишь изображает бурную деятельность, арестовывая первого мало-мальски подходящего человека. И лишь случайное стечение обстоятельств позволяет справедливости восторжествовать.
Конечно, все было не совсем так. В кутузку он во второй раз сам напросился. А что было делать? Ждать, когда его обвинят в попытке ограбления ювелирного магазина? Он-то надеялся, что все шито-крыто, следов не осталось, а тут звонок… Руслан тогда долго не мог уснуть. Вся его героическая жизнь прокрутилась в памяти, словно мини-сериал из тех, что крутят по телику. Позорище-то какое! Он – герой, гордость семьи и школы – превратился в банального воришку. Не будешь же объяснять, что скоро десятилетие их с Ольгой совместной жизни, и ему страшно хотелось подарить ей что-нибудь этакое. И что он даже дошел до того, что рискнул попросить денег у Тарасова. Тот, разумеется, отказал, после чего Ларин, униженный и оскорбленный, побрел в «Корону».
Торговый центр был абсолютно пуст, если не считать уныло взирающих из-за стеклянных перегородок продавцов и бедолаги-аниматора в костюме покемона с огромной стрелкой под мышкой. При виде Ларина покемон пару раз призывно махнул стрелкой, но, не заметив в его взгляде энтузиазма, снова сунул стрелку под мышку. «В таком прикиде можно банк грабить, – подумал Ларин. – Набил деньгами сумку, сбросил костюмчик…» Тут ларинская фантазия понеслась вскачь. Любил он это дело – подобрать косточку-идею, дорастить ее до скелета сюжета, облечь в клетки действия, укрепить мышцами логики, прорастить капиллярами эмоций, венами мыслей, артериями разговоров и одеть в одежды окружающего мира.
Он представил, как, надев костюм покемона, заходит в ювелирный магазин… Но костюма не было, и он прошел мимо, бросив унылый взгляд на скучавшую за прилавком девушку.
Он уже собрался уходить, как едва не был сбит с ног выскочившим из туалета парнем.
– Упс! – возмутился Ларин и машинально вошел в дверь, секунду назад захлопнувшуюся за нарушителем сонной тишины торгового центра. И тут он понял, что до сбычи мечт не так уж и далеко – на столике возле умывальника лежал аккуратно сложенный костюм покемона, рядом стояла стрелка.
«Я только надену и сделаю селфи! Вот ребятня прикольнется!» – пообещал сам себе Руслан. Нырнул в темное нутро покемоньей одежки, долго елозил, застегивая на спине молнию. Потом взял стрелку в руки и понял, что остановиться уже не может. А дальше случилось то, что случилось.
Когда попытка заполучить подарок для Ольги провалилась, Ларин просто скользнул в туалет, сбросил костюм – молния расстегнулась на удивление быстро, как будто была заодно с горе-грабителем, и, чуть не столкнувшись на выходе с полицейским нарядом, зашел в магазин женского белья.
Он был уверен, что история с неудачным ограблением сошла ему с рук, но звонок неизвестного выбил опору из-под ног этой уверенности. Шила в мешке не утаишь. Сегодня знает один – завтра узнают все. Нет уж! Лучше пусть он будет народным мстителем, доведенным до отчаяния и выстрелившим в обидчика своих детей. Покушение на Тарасова будет замечательным алиби, ибо по времени совпадает с покемоньими шалостями в «Короне». Как отцу четверых детей много ему не дадут, скорее всего, оставят на свободе до совершеннолетия тройняшек, а так далеко даже крылатая ларинская фантазия не долетала. И лишь когда ему стали задавать вопросы о женщине, убитой много лет назад из того же пистолета, Ларин понял, как ужасно ошибся.
Но справедливость восторжествовала. Он на свободе. Без алиби, без денег, но с замечательной идеей в голове. Но для воплощения этой идеи в жизнь нужно было пообщаться с участниками событий. Тарасова Руслан оставил напоследок, к жене его, ясно, не пробиться. Остаются двое – парень, в которого стрелял маньяк, и девушка. Про девушку вообще ничего не известно, а парень скучает на больничной койке и будет рад любому посетителю.
На всякий случай Ларин решил изобразить из себя работника правоохранительных органов.
Парень по имени Федор на героя явно не тянул. Просто не укладывалось в ларинской голове, как с такой явно мирной внешностью можно было броситься под пулю.
– Я же девушку спасал, – с достоинством заявил Федор. И, увидев в глазах Ларина сомнение, спросил: – Вот ты бы что сделал ради девушки?
– Я? – Руслан задумался. – Даже с ходу не скажу. А вот один мой друг… Он ради любимой девушки чуть не украл кольцо.
– Круто! – искренне восхитился Федор. – Безумству храбрых поем мы песню. Наверное, жениться собрался?
– Нет, – обрадованный пониманием собеседника, пустился в пояснения Ларин. – У него приближался юбилей свадьбы, а денег не хватало. Вот он и решил…
На этом Ларин предпочел остановиться и перевести стрелки на собеседника.
– А ты? Ты бы что сделал ради любимой девушки?
– Я бы дал прострелить себе сердце! – Федор глубокомысленно скосил глаза на собственную грудь. Судя по локализации перевязочного материала, дырка у него была справа. И либо у Федора дектрокардия, либо он рассуждает гипотетически.
В этот момент в дверь кто-то поскребся, Федор, насколько это можно было в его положении, приосанился и сказал:
– Да!
В палату вошла симпатичная девушка. Поздоровалась с Лариным и вопросительно посмотрела на Федора:
– Привет! Как ты?
Федор, за минуту до этого вполне бодрый, надел на лицо жалостливое выражение.
– Привет, Ася! Плохо…
– Болит? – сочувствия, наполнившего глаза Аси, хватило бы на сотню раненых.
– Нет, просто обо мне все забыли, – обиженно заявил Федор.
– С чего ты взял? Кстати, спасибо за курточку. Как у тебя получилось так здорово ее зашить?
Руслан понял, что Ася умела общаться с Федором: последние слова снова заставили его приосаниться и сменить жалостливое выражение лица на самодовольное.
– Интернет – великая сила, – многозначительно заявил он.
– Интернет? Ты нашел инструкцию по ремонту курток? – с восхищением произнесла Ася.
– Нет, я нашел адрес ближайшего ателье по ремонту одежды, – тут умирающий вполне бодро заржал. – И вообще, я не вижу твоего спасиба. Слова – это слова, но хотелось бы чего-нибудь более существенного. И еще. Где ты видела, чтобы к больным ходили с пустыми руками?
– Я хотела, – тут Ася так мило засмущалась, что Руслан прямо залюбовался, – я на минуточку…
– Как на минуточку? – больной прямо-таки подпрыгнул на кровати, при этом, видно, переоценил свои возможности, так как аккуратненько опустился на место и в продолжение беседы старался двигаться поменьше.
– Федечка, извини! Просто я обещала Прохору Сергеевичу, – при знакомом имени Ларин принял стойку. Разумеется, принял он ее внутри, снаружи он сидел на неудобном прикроватном стульчике и теребил край посетительского халата. Ася между тем продолжала: – Я обещала с Ладой посидеть.
– Ну конечно, с Ладой, – передразнил ее несносный больной. – Ей небось никто в сердце не стрелял!
«Может, у него действительно сердце справа?» – подумал Ларин.
– У нее папа умер! – с горячностью возразила Ася.
– Знаешь, Ася, мой папа, может быть, тоже умер, пес его знает.
– Как умер?
– Да я его сроду никогда не видел и трагедии из этого не делаю.
– Федя, давай так. Ты подумай, что тебе надо, я попрошу Кристину, и она все тебе привезет. А я…
– Можешь не продолжать, – оборвал ее Федор. – Я все понял. Валяй, уходи! Сам справлюсь.
Ася, закусив нижнюю губу, грустно смотрела на раненого, медленно отступая к двери.
– Ну, чего смотришь? Иди! Хотя нет, одну секунду. Скажи, на что ты способна ради любви?
– На что? А почему ты спрашиваешь?
– Это я спрашиваю, – вмешался Ларин.
– Я даже не знаю… Мне нужно подумать… – Ася растерянно смотрела на Ларина. – Если настоящая любовь… Наверное, на все…
– А что вы подразумеваете под словом «все»? – Ларин встал со стула и сделал шаг по направлению к Асе, переживая, что она сейчас выскользнет из палаты, и поминай как звали, а ему позарез хотелось узнать, что она скажет. Ведь наверняка что-нибудь нестандартное.
– Я когда-то очень давно читала книгу. Про любовь. Не помню, кто автор… Исторический роман… Там девушка полюбила простого парня. Он участвовал в восстании английских крестьян. Восстание было подавлено, героя казнили. А девушке за то, что она давала приют бунтовщику, присудили отрубить руку. Ту, которой она открыла ему ворота. Перед казнью палач спросил у нее: какую руку рубить. И толпа, собравшаяся на площади поглазеть на казнь, закричала: «Левую! Скажи левую». Но девушка, которая только что узнала, что ее возлюбленного больше нет, сказала: «Я так любила его, что открыла ему обеими руками».
Сказав это, Ася выскользнула из палаты.
– Вот такая она, наша Ася, – сказал Федор после продолжительной паузы. И, видя, что его посетитель впал в глубокую задумчивость, счел нужным добавить: – Ты не вздумай глаз на нее положить. Она скоро замуж выходит.
Но мысли Руслана были уже очень далеко от больничной палаты, раненного маньяком Федора. Маньяк – это, конечно, интересно. Это, безусловно, востребовано. Ругать бездеятельность полиции – это всегда в тренде. И написано об этом море разливанное текстов разной степени значимости. А вот про настоящую любовь, про ту, что заставляет нас совершать поступки, не подчиняющиеся никакой логике… Нет, про любовь, конечно, написано гораздо больше, чем про полицию и маньяков. Но тема эта никогда себя не исчерпает. Ведь если что и способно спасти наш мир, стремительно скатывающийся в бездну неверия и всеобщего пофигизма, то это именно любовь. Когда без каких-либо раздумий, без какого-либо расчета, двумя руками.
Когда Ларин ушел, а то, что его посетитель был не кем иным, как покемоном Лариным, Федор понял с первого взгляда – личностью тот был довольно публичной, и на запрос в поисковике вываливался добрый десяток фотографий, Лебедев вызвал медсестру и потребовал найти его мобильный телефон. Он не помнил, как оказался в больнице, но до того, как это случилось, телефон при нем определенно был.
Получив заветный гаджет, Федор тут же набрал Крис-тине.
– Привет, а я как раз к тебе собиралась. Принести что-нибудь? – спросила она.
– Ноут, – коротко ответил Федор. – И денег закиньте мне на мобилку, чтобы я мог в Интернете пошариться.
– Хорошо.
«Интересно, сколько может стоить эпическое кольцо?» – думал Федор, бродя по ювелирным интернет-магазинам. Поспрашивал на одном из женских форумов, прикинул. Нехило, однако. Посмотрел остаток на своем банковском счете, прикинул, сколько осталось до зарплаты, и удовлетворенно хмыкнул. Наскребем.
Асе повезло – у ворот больницы выгружались из такси пассажиры. Она назвала адрес, и водитель кивнул: «Садись».
Город готовился к майским праздникам. Новенькая, с иголочки разметка и свежевыкрашенные бордюры сияли первозданной белизной, клумбы пестрели тюльпанами диковинных расцветок. В другой день Ася бы во все глаза любовалась свежей листвой. Но сейчас она испытывала только одно чувство: страх. От мысли, что через несколько минут она позвонит в дверь Тарасовых, войдет в квартиру… Воображение рисовало завешенное зеркало на входе, безутешную Ладу. А Маша? Где она? Кто отвез ее в школу? Ася с внутренним содроганием вспомнила машину Андрея Петровича с телом отца Лады на крыше. Она судорожно всхлипнула, и водитель вопросительно покосился на нее, но ничего не спросил, за что Ася была ему безмерно благодарна.
Она не воспользовалась лифтом, чтобы хоть немного оттянуть страшную минуту. Долго топталась под дверью, не решалась нажать на кнопку звонка. Нажала и испугалась его неподобающе жизнерадостного треньканья. Запоздало подумала, что уместнее было постучать. А потом дверь открылась, Ася шагнула в прихожую, и все страхи, сомнения и сожаления мгновенно отступили. Лада не плакала, и, что было для Аси не менее важно, большое зеркало на входе отражало ее испуганную физиономию. Она с облегчением выдохнула, и тут из глаз ее хлынули абсолютно непрошеные слезы. Лада обняла ее, прижала к себе. Они немножко постояли в прихожей, а потом потихоньку, не размыкая объятий, побрели в гостиную. Там рухнули на диван и сидели долго-долго, нарушая тишину лишь всхлипываниями и сморканиями и мысленно благодаря друг дружку за это поистине лечебное молчание.
Первой опомнилась Лада.
– Ты, может, кушать хочешь? Чаю или кофе?
Ася помотала головой.
– Ты хоть ела сегодня что-нибудь? Пойдем…
Лада пошла на кухню, и Ася заметила, что с тех пор, как они виделись последний раз, женщина похудела еще сильнее.
– Помнишь, где что? – спросила Лада, тяжело опускаясь на стул. – Что-то у меня голова кружится.
– До сих пор? – всполошилась Ася, чуть не уронив пластиковый контейнер с колбасой.
– Нет, ты не думай, все нормально. Просто…
Не договорив, Лада сорвалась с места и выбежала из кухни. Хлопнула какая-то дверь. Судя по донесшимся до Аси звукам, хозяйку квартиры мучительно рвало.
– Лада? – Ася открыла дверь туалета. Лада с землистым, изможденным лицом сидела на полу, привалившись спиной к стене. Выглядела она ужасно – глаза закрыты, виски покрыты испариной, челка, прилипшая ко лбу, кажется почти черной от пота. – Тебе плохо?
Тарасова не отвечала.
– Я звоню в «Скорую»!
У Лады даже не было сил сопротивляться.
«Скорая» приехала очень быстро. Молоденький фельдшер, выслушав сбивчивый Асин рассказ о том, что у Лады уже несколько дней рвота, что она сильно похудела, а несколько лет тому назад у нее был идентичный случай, после чего она чуть не умерла и провела несколько месяцев на больничной койке, потребовал немедленной госпитализации.
Они очень долго сидели в приемном покое, ожидая своей очереди. Потом медсестра вызвала Ладу. Она скрылась за дверями кабинета и пропала. Каждый раз, когда дверь открывалась, Ася вскакивала, но это медсестра вызывала следующего больного.
– Девушка! – бросилась к ней Ася, когда дверь открылась в очередной раз.
– Куда прешь! Сейчас моя очередь! – раздался за ее спиной грозный оклик, и Ася отступила, пропуская тщедушную на вид старушку, чем-то неуловимо напоминавшую мать Терезу. – Позаливают глаза и прут без очереди, – возмущалась бабуля.
Несправедливые нападки не помешали Асе увидеть, что в кабинете, кроме двух женщин – медсестры, приглашавшей людей из очереди, и, очевидно, врача, никого не было.
Может, Ладу положили в больницу? У нее же даже телефона с собой нет.
Дверь кабинета открылась, выпуская возмущенную «мать Терезу».
– Купят дипломы на рынке и сидят, зенки вылупив! Бестолочи!
– Идите, Мария Александровна, идите! – мягко напутствовала ее медсестра, впуская очередного страждущего.
Ася уже собралась было звонить Кристине – телефона Тарасова у нее не было, как дверь приоткрылась, и из нее выпорхнула Лада. Нет, местные врачи не покупали дипломы на рынке. Они были самыми настоящими волшебниками. Иначе чем можно было объяснить столь разительные изменения в облике Тарасовой, произошедшие за относительно короткий промежуток времени? Нет, конечно же, она по-прежнему была очень худа, но худоба эта не смотрелась болезненной. Сейчас она делала Ладу похожей на эльфа из волшебной сказки. А едва заметный румянец и сияющие глаза никак не могли принадлежать женщине, встреченной Асей в квартире Тарасовых всего пару часов тому назад.
– Лада, что сказали врачи? – порывисто обняв женщину, спросила Ася. – Я уже извелась вся. Тебя нет и нет. Я уже хотела…
– Я беременна, – не обращая внимания на Асину тираду, шепотом проговорила Лада.
– …штурмом брать… – продолжала Ася, и тут до нее дошел смысл Ладиных слов. Она осеклась, пытаясь переварить услышанное, потом переспросила: – Что?
– У нас будет ребенок! – повторила Лада. – Маленький Тарасов! Дай, пожалуйста, твой телефон, мне нужно срочно позвонить…
– Ты же говорила… – Ася протянула трубку. – Говорила, что не можешь иметь детей. Что после болезни…
Лада не ответила, набирая номер.
– Не берет. Наверное, занят, не отвлекается на неизвестные звонки. Слушай, Ася, я просто умираю от голода! Пойдем чего-нибудь пожуем? Можно я телефон пока оставлю себе?
На улице накрапывал редкий весенний дождик. Ася с трудом поспевала за практически летящей Ладой. Глядя на подпрыгивающие в такт быстрым шагам рыжие волосы, Ася поймала себя на том, что, пожалуй, впервые за время знакомства с Тарасовой завидует ей. По-доброму, по-хорошему, но все-таки завидует.
Капли дождя забарабанили по наружному подоконнику. За окном потемнело, и в палате сработала система автоматического включения освещения. Анна Прохоровна подошла к окну, задернула шторы. Вернулась в кресло, в котором, не вставая, провела последние три часа, с тех пор, как ушел разгневанный Прохор, вызванный каким-то срочным звонком. «А я ведь раньше никогда не закрывала эти шторы», – пришла вдруг в голову странная мысль. Странная, потому что совсем не об этом нужно было сейчас думать. Весь мир, старательно, по кирпичику, выстраиваемый Анной Прохоровной в последние годы, рушился. Земля уходила из-под ног, а она думала о каких-то шторах. Ей казалось, что детская обязанность задергивать шторы, когда зажигается свет, навсегда похоронена в недрах ее подсознания. И вот результат – давным-давно выработанный инстинкт гонит ее, словно бессловесную собаку Павлова, к окну. К этому приучил ее отец, Прохор Калашников. Его, выросшего на бесконечных просторах российской глубинки, городская теснота душила. А окна, вместо того чтобы компенсировать эту тесноту, создавали ощущение жизни на юру, открытом глазам недругов и завистников. Внутренне Анна Прохоровна, тогда еще просто Аня, была не согласна с мнением отца, но авторитет его был столь высок, что она не смела высказать вслух свое несогласие, и как только в квартире включался свет, тут же спешила задернуть тяжелые гобеленовые шторы.
Со временем жизнь за занавесом начала Ане нравиться. Она росла угрюмым, необщительным ребенком, целыми днями сидевшим над тетрадками и книжками – отец требовал исключительно отличных оценок. «Не смогу! Занята!» – отвечала она на приглашения одноклассников на дни рождения и праздники. Постепенно приглашать перестали. А потом появился Сережа Тарасов, и жизнь резко изменилась. За старыми, изрядно выцветшими от времени шторами оказался мир – яркий, манящий. Она шагнула в него, не раздумывая, и ни разу не пожалела о своем поступке. Даже когда узнала о страшном диагнозе мужа.
Хотя первые симптомы застигли ее врасплох. Они тогда совсем мало времени проводили вместе – как всякий новорожденный, молодой бизнес Тарасова и Крылова занимал все их мысли. Муж приходил поздно, усталый. Постепенно к усталости добавилась взвинченность, агрессивность. «Весь на нервах», – пожаловалась Анна Крылову. Тот согласился: он и сам замечал за партнером непонятную нервозность. Однажды ночью Анну разбудил звук разбитого стекла. Поспешив на кухню, она обнаружила Сергея, с виноватой улыбкой собирающего осколки чашки.
– К счастью, – пробормотал он.
Она хотела согласиться, сказать, что чашка эта ей давно не нравилась, но не успела. Лицо всегда сдержанного и спокойного мужа исказила гримаса ярости.
– Что, жалко чашку? – заорал он, распахнул шкаф и смахнул на пол сушилку с посудой. Затем прошел по черепкам мимо застывшей в ужасе жены. Хлопнула входная дверь, и Аня поняла, что Сергей ушел.
– Мама? – услышала она испуганный голос Прохора, маленькая ручка коснулась ее пальцев.
Господи, он же босиком! Анна схватила сына на руки, побежала в спальню.
– А где папа? – мальчик спросонья тер глаза кулачками.
– Он ушел на работу. Спи.
Легко сказать – спи. В ту ночь маленький Прохор долго не мог заснуть. Ворочался, вскидывался на кровати. Странно, почему он совсем этого не помнил. Воздвиг отца на пьедестал, а мать считал черствой, расчетливой дрянью, сплавившей его в интернат. А теперь еще и это… Сдала в детский дом родную внучку, объявила умершим живого мужа… Как объяснить ему, что его отъезд в Швейцарию и мнимая смерть отца – целиком и полностью идея Сергея?
Они не обсуждали произошедшее ночью на кухне, но Анна понимала, что с мужем что-то происходит.
О том, что Сергей обратился к врачу, она узнала, когда диагноз уже был поставлен. Оказывается, в Москву три последних раза он ездил вовсе не по делам фирмы, а для обследования в НИИ неврологии. Муж сказал, что болезнь неизлечима, что времени в обрез и что единственная его задача – защитить психику сына и обеспечить семью материально. Тогда-то и было принято решение отправить Прохора учиться за границу.
Время шло, болезнь неумолимо наступала. Нарушение координации движений, непроизвольные движения лица, рук и ног, нестабильная и неустойчивая походка, невнятная речь не так пугали Анну, как все более продолжительные приступы апатии и депрессии. Читая специализированную литературу, посвященную болезни Гентингтона, она боялась суицида. Боялась, что поврежденные клетки коры головного мозга толкнут Сергея на роковой шаг.
– Мы справимся, – говорила она. – Медицина не стоит на месте. Ежегодно миллионы средств по всему миру вкладываются в создание новых препаратов. На тех или иных стадиях разработки находятся десятки лекарственных средств. Только не уходи.
А потом он позвал ее и Крылова и объявил, что хочет умереть. Умереть для мира, оставшись жить для Анны. Он не спрашивал их мнения, просто ставил перед фактом. Задачей жены и лучшего друга было грамотно обставить его уход. И они с поставленной задачей справились. Во время последней командировки в Москву Сергей скончался от сердечного приступа, а в клинику Анны вселился ее дальний родственник, страдающий неизлечимым недугом.
Наверное, этот шаг был ошибочным. Какое-то время Сергей еще занимался делами фирмы, а потом все пошло на спад. Речь ухудшилась настолько, что общаться можно было только с помощью блокнота. И если поначалу муж еще кое-как, опираясь на трость, мог выходить в больничный сад, спустя всего полгода он оказался полностью прикованным к постели. «Любила бы я его так же, если бы это не медперсонал, а я была вынуждена ежедневно готовить ему протертую пищу, умывать, переодевать, купать и менять памперсы?» – спрашивала себя порой Анна. Ответа не было. Она проводила с мужем все свободное время. Рассказывала новости, читала книги, они вместе смотрели телевизор. Специальный датчик, выводящий эмоции Сергея, преобразованные в электрические импульсы, на монитор, позволял выбирать передачи, которые ему нравились. Картинка на экране напоминала северное сияние. Зеленые всполохи – все хорошо, красные – опасность. Сейчас экран был серым – Сергей спал.
Второй ошибкой была подмена ребенка. За будущее детей Прохора она не переживала. ЭКО позволяло произвести генетическую диагностику и выбрать для имплантации здоровый эмбрион. Конечно, это несколько сложнее, чем обычная беременность, но она готова была убедить будущую невестку пойти на этот шаг. Скоропалительная беременность Лады свела все эти приготовления на нет.
Каждый родитель считает, что его сын достоин лучшей доли. Лучшей жены. Лучшего ребенка. У нее еще был шанс – Маша могла не унаследовать от отца страшный ген. И при первой же возможности, когда, почти сразу после родов, Лада тяжело заболела, Анна проверила кровь внучки. Чуда не произошло – девочка оказалась носителем гена-мутанта. Причем, если у Прохора этот ген тоже присутствовал, но вероятность болезни была невелика, у Маши она разовьется обязательно. Анна не могла взять на себя ответственность еще и за этого ребенка.
В тот день у ее давней приятельницы, Елены Николаевны, директора Андреевского дома малютки, был день рождения, и Анна Прохоровна просто не могла не навестить подругу. Одному Богу известно, что подтолкнуло ее взять крохотную внучку с собой. Оставь она Машу на попечение работников своей клиники, ничего бы не случилось. Но тогда, в Андреевске…
Первое, что бросилось в глаза в кабинете именинницы – букет. Нет, конечно, цветов было много: розочки, гвоздички. Анна Прохоровна тоже приехала с цветами – тюльпанами. Голландские, непривычной российскому глазу густо-лиловой расцветки, они не могли никого оставить равнодушным. Но цветы, стоявшие на столе Елены Николаевны, затмили всё. Веточки орхидей с невероятно огромными белоснежными цветами. Никакой мишуры, всех этих ленточек, рюшечек, блестяшек, которыми продавцы пытаются увеличить цену своего товара. Эти цветы в дополнениях не нуждались, и от их экзотической красоты захватывало дух.
– Откуда такая роскошь? – спросила Анна Прохоровна, удобнее перехватывая Машу, крепко спавшую у нее на руках.
– Да так, – уклончиво ответила Елена Николаевна и предложила: – Кофейку или чаю?
– Не откажусь, – согласилась Тарасова, продолжая стоять с внучкой на руках.
– Хочешь, девочку можно пока в кроватку положить. Вам обеим удобнее будет.
– Разумеется, ребенку спать лучше в кроватке, – согласилась Анна Прохоровна и передала девочку вызванной подругой медсестре.
– А у меня к кофе и коньячок имеется, – заговорщически подмигнула директор дома малютки. – Давай по пятнадцать капель за мое здоровье.
– Ну разве что по пятнадцать.
Коньяк тоже был необычным. Анна Прохоровна специалистом по спиртным напиткам не являлась, но хрустальная бутылка, торжественно извлеченная Еленой Николаевной из сейфа, уже сама по себе стоила не просто больших, а очень больших денег. Явно коньяк составлял компанию букету. Не завелся ли у подруги сердечный друг?
Сделав маленький глоток, Анна Прохоровна задала этот вопрос Елене Николаевне.
– Нет, – помотала та головой. – Просто так получилось…
Она еще хотела что-то добавить, но не стала.
Подруги долго разговаривали на общие темы, медицинские и не очень. Вроде все как всегда, но чем дальше, тем сильнее Анне Прохоровне казалось, что директор дома малютки что-то недоговаривает. И это «что-то» ее гнетет.
– Ладно, Лена, – не выдержала Тарасова, – давай колись. Я же вижу, что ты сама не своя.
Елена Николаевна начала оправдываться, ссылаться на депрессию, которую испытывает практически каждая женщина, перешагнувшая сорокапятилетний рубеж, в свой день рождения.
– Это все так, – выслушав ее, заявила Тарасова, – но, сдается мне, у этой депрессии есть и другие, более веские причины. Рассказывай, Лена, как на духу.
– Надеюсь, это останется между нами?
– Мы же с тобой не первый день знакомы, – подбодрила подругу Тарасова. – Рассказывай.
И Елена Николаевна рассказала. Некто Котов явился к ней с необычной просьбой – поменять его ребенка, рожденного суррогатной матерью, на другого. Первой мыслью Елены Николаевны было указать просителю на дверь. Но тот поведал трогательную историю о жене, которая так ждет этого ребенка, так мечтает. А девочка родилась недоношенной, очень больной…
– И ты согласилась? – Тарасова не верила своим ушам.
– Не сразу. Но – да.
– Заплатил?
– Заплатил. Ань, ты же никому?
– Никому, – Анна Прохоровна покачала головой.
– Девочка сейчас у нас. Она и правда очень слабенькая. Конечно, если бы этот Котов ее взял… С его деньгами он бы ребенка спас.
– Но не взял, – сказала Анна Прохоровна и, допив одним глотком коньяк из рюмки, встала. – Ладно, Лена, поеду я. Пациенты ждут.
– Ты меня осуждаешь, – это был не вопрос, скорее утверждение.
Как она могла осуждать? Как бы поступила, если бы жила на небольшую зарплату? Гордо отказалась бы от денег или все-таки взяла, искренне благодаря судьбу? И потом, этот Котов от своей родной дочки все равно отказался бы. Не отдай Лена ему ребенка – в мире было бы две сироты. А так – на одну меньше. Как бы она поступила, окажись на месте этого Котова? Если бы у нее была возможность дать своему сыну здоровую дочку?
Они прошли в комнату с рядами детских кроваток.
– Хочешь посмотреть на девочку? – Елена Николаевна подошла к одной из кроваток.
Маленькая, смуглая, она лежала на спине. Большие глаза с длинными ресницами не мигая смотрели в потолок. От чувства острой жалости к умирающему ребенку перехватило дыхание. Может, и впрямь, забрать девочку? Бумаги оформить не проблема. Вот только что потом? У нее уже есть один потенциально больной ребенок. Она смотрела на девочку, а мысли крутились вокруг Прохора. Сколько лет ему будет, когда наследственное заболевание заявит о себе? Столько же, сколько ей сейчас? Что было бы с ней, заболей сейчас ее сын? Это как выбить опору из-под ног. Вон сколько вокруг здоровых детей! Почему ее сыну досталась больная девочка? Чем он виноват? Только тем, что родился не у того отца? Мысль была до того горькой, что на глаза набежали слезы. От жалости к Прохору, от жалости к Маше. От жалости к самой себе.
«Не надо было мне сегодня приезжать сюда», – запоздало подумала Анна Прохоровна.
Она остановилась у одной из кроваток. Ребенок, лежавший в ней, радостно загулил, размахивая ручками и ножками. Девочка. Беленькая, с редкими рыжеватыми волосиками, месяца полтора или чуть больше. Анна Прохоровна наклонилась над ребенком:
– Какие мы хорошенькие!
– Это Сашенька Фролова, – сказала за ее спиной Елена Николаевна.
И тут в голове у Анны Прохоровны что-то перемкнуло. От воспоминаний, нахлынувших, словно тропический ливень, стало тяжело дышать. Сергей, яростно сметающий на пол сушилку с посудой… Отчаяние, когда она впервые узнала о его диагнозе… Муж на больничной койке, такой родной и близкий и в то же время такой далекий… Решение было одновременно спонтанным и осознанным. У нее будет здоровая внучка, у сына – здоровая дочь. А Маша… Таких малышей почти всегда усыновляют. У нее все будет хорошо. Обязательно будет.
Она взяла девочку на руки.
– Это моя Маша. Моя. Да, Машенька?
Девочка заулыбалась, почувствовав тепло ее тела.
– Нет же, нет, вот Машенька! – Елена Николаевна взяла из кроватки другого ребенка. – Держи!
– Ты. Ошибаешься. Моя. Внучка. У. Меня. На. Руках, – медленно произнесла Анна Прохоровна.
– Подожди, ты хочешь?.. – Они слишком долго знали друг друга, и Елена Николаевна, не зная причин поведения подруги, поняла, что происходит на ее глазах. – Пойдем ко мне в кабинет.
С Машей – настоящей Машей – на руках она решительно пошла по проходу между кроватями. У двери остановилась, посмотрела на застывшую Тарасову с Сашенькой Фроловой.
– Пошли, Аня.
Тарасова медленно, словно во сне, последовала за ней.
– Ты хочешь оставить здесь Машу, а забрать нашу Сашеньку? Я правильно тебя поняла? – спросила Елена Николаевна, когда они оказались в директорском кабинете.
– Это моя Маша, – повторила Тарасова, прижимая ребенка к груди.
– Уверена? Не передумаешь?
Анна молчала.
– Ань, если на то пошло, может, лучше Агнию заберешь? С твоими возможностями ты ее быстро на ноги поставишь. А так ведь умрет девчонка. Неужели тебе не жалко?
Ей было жалко маленькую Агнию. Но жалость к Прохору и к себе перевесила.
В тот день она уехала с Сашей Фроловой. Маша Тарасова осталась в доме малютки. У Прохора, приехавшего навестить мать через три дня после происшедшего, даже не возникло мысли, что девочка на руках матери – не его Машуня. Как не возникло ее и у Лады, с трудом выкарабкивающейся из тяжелой болезни.
Тогда она считала, что приняла единственно правильное решение. Единственное, что ее тревожило, – судьба маленькой Агнии. И когда, через неделю после случившегося, Елена Петровна сообщила, что у Агнии нашлась родная тетя, профессиональный медик, Анна успокоилась.
И только сейчас, впервые за десять лет, она усомнилась в правильности своего поступка.
Экран монитора пронзила алая вспышка, Сергей вздрогнул. Руки потянулись к лицу, словно в фантасмагорическом танце.
– Что? Что случилось? – Анна бросилась к кровати, сжала пальцы мужа.
Он что-то невнятно произнес, а следом до Анны донесся шум из коридора.
– Не волнуйся, все в порядке, – сказала она.
Дверь распахнулась, на пороге стоял Прохор, отбивающийся от медсестры Милы.
– Анна Прохоровна! – запричитала она. – Я сказала, что сюда нельзя, но они…
– Скажи своим… – Анна Прохоровна свела брови на переносице, чтобы предостеречь сына от резких слов, но он и сам остановился – сказалось европейское воспитание. – Скажи, пожалуйста, своему персоналу, что я имею право навещать этого человека в любое время суток.
– Говорю. – Анна Прохоровна кивнула. – Идите, Мила, мы тут сами…
– Но… – попыталась возразить девушка.
– Сами, – добавив металла в голос, повторила Тарасова и, убедившись, что дверь за девушкой закрылась, вопросительно посмотрела на сына. – Итак?
– Лада беременна! – выпалил тот и принялся беспорядочно метаться по комнате.
На мониторе полыхал ярко-алый костер с малиновыми прожилками.
– И что вы решили?
– Как что? Рожать, однозначно. – Прохор остановился, посмотрел на мать. – Мы ведь даже не надеялись! Ведь врачи говорили…
Анна Прохоровна выпустила руку мужа, медленно подошла к окну, уткнулась взглядом в глухую штору. Да, чудеса случаются. Причем чаще всего тогда, когда совсем этого не ждешь. Резким движением она отдернула штору, открыла окно, впуская в палату пахнущий дождем апрельский воздух.
– Мам?
– Можно провести прентальную диагностику, – неуверенно сказала она, – только это определенный риск.
– Мы не будем рисковать, – заявил Сергей.
– А Саша? Девочка из детдома?
– И Саша! У меня будет три дочки! У тебя – три внучки. Хотя, может, две внучки и один внук. А вдруг двойня? Или, как у Ларина, сразу три! Завтра иду сдавать анализы. Там во-о-от такой список. И Лада сдаст. И тогда нам разрешат взять Сашу на выходные. Кстати про Ларина, помнишь высотку на Красной горке? Немцы предлагают свои услуги в укреплении фундамента. Я решил согласиться. Нужно будет вложиться немного. Ты не против? Думаю, Крылов поддержит. А ты?
Во дворе, отчаянно чирикая, купались в луже воробьи. Говорят, что это к теплу. Анна Прохоровна слушала сына, а думала совсем о другом. Алая вспышка на мониторе… Сергей почувствовал приход Прохора до того, как она услышала шум в коридоре. Совпадение или… Она считала, что муж миновал точку невозврата, мозг его разрушен до такой степени, что никакие лекарства уже не спасут, и единственное, чем ему можно помочь, – это снятие симптоматики, гиперкинезов и нарушения поведения. А вдруг это не так? Вдруг через месяц, через год появится эффективный препарат, который поможет справиться с недугом. И даже если Сергей не доживет до этого момента, Саша, ее внучка…
– А что это значит? – раздался за ее спиной голос сына.
– Что?
– Вот это. – Прохор указал на монитор.
Такого насыщенного изумрудного сияния Анна не видела никогда.
