Я обещала попытаться донести до Анатолия причины, по которым Анри принял столь радикальное жизненное решение.

Изменить это решение можно было, но только через изменения самого Анатолия — он мог помочь сыну вырваться из сценария.

Однако, к сожалению или к счастью, заставить человека измениться — нельзя. Ни Анатолия, ни Анри, ни кого бы то ни было нельзя заставить стать кем-то другим. Внешнее давление не может стать причиной изменений, но, скорее, поводом для сопротивления им. Это внутренние процессы. Я объясняла это Анри.

Анатолий пришел два дня спустя. Он был точен. Появился в дверях в назначенное время. Едва увидев его, я поняла: он не в духе. Каменное лицо. Непроницаемая маска. Землистый цвет кожи. Как будто на мой кабинет упала какая-то тяжелая тень.

То есть в его жизни уже что-то случилось. Он пришел сюда не узнать, а сообщить.

— Вчера мы говорили с Анри.

— Кто был инициатором разговора?

— Анри.

— Что ж. Мне приятно узнать об этом. Он очень смелый и сильный парень.

Лицо Анатолия исказила мука то ли злобы, то ли отвращения.

— Он сказал, что не хочет разговаривать ни о каком лечении. С ним все в порядке, так он считает. Представьте! Он не хочет быть мужчиной.

— Это единственное, что он сказал? Удалось ли вам еще о чем-то поговорить?

— А о чем тут говорить?!

— Анри не рассказывал о наших с ним встречах? О выводах, к которым он пришел? Он не пробовал объяснить вашу роль в сложившейся ситуации? Не просил о поддержке?

— Нес какую-то чушь. Явно наобщался с парижским дядей. Набрался гнили от этого гомика.

Я выдержала паузу. Дала его чувствам войти в приемлемые берега. Мне хватило времени, чтобы почувствовать, как внутри закипает мое негодование.

— Анатолий, вы хотели встречи со мной. Хотели, чтобы я поработала с вашим сыном. Я сделала это. Я здесь. Но сейчас я чувствую, что вы едва сдерживаете свою агрессию и перечеркиваете то, что нам с таким трудом удалось достичь с Анри.

Он чуть сник. Слегка осунулся. Он как будто был утомлен своим бурлящим внутри гневом. Утомлен навязчивыми мыслями, злостью, внутренним монологом, лишь усиливающим боль и агрессию.

— Анатолий, я могу понять вашу боль. Могла бы как родитель понять смятение, сомнения, тревогу. Но я не могу принять вашу агрессию. Ведь вы уже имели опыт общения со мной. Надеюсь, вы вынесли из нашего прежнего контакта определенное понимание причин личностных проблем. Вы ведь знаете, что ваше тотальное недоверие, жестокость и привычка подавлять близких людей есть прямые следствия проблем в вашей семье. Вы помните, как вам было больно, когда отчим игнорировал вас, как будто вы предмет ненужной мебели? Вы помните свой ужас и безнадежность, когда ваш сводный брат с дружками издевались над вами, когда родителей не было дома? Вы помните свою детскую обиду и немой вопрос к матери, которая делала вид, что ничего не происходит? Почувствуйте своего мальчика внутри себя. Вспомните как вы плакали, забившись в угол на задворках дома, и ждали защиты хоть от кого-то! — Я наконец выдохнула.

Я смотрела прямо в глаза своего клиента. Он отвел взгляд.

— Анатолий, почему же теперь, глядя на своего ребенка, вы отказываетесь осознать и принять свою долю ответственности за происходящее с ним? У вас прекрасный сын. Ему можно и нужно доверять. Ему можно и нужно помогать. Вы хотите, чтоб мальчик был эмоционально здоровым?

— Да. Именно поэтому я здесь.

— Отлично. Я сообщаю вам: это возможно. И я показываю вам путь. Начните с малого — примите сейчас решение своего сына. Возьмите на себя часть ответственности за это его решение. Не обвиняйте и не давите. Вы способны понять простую, лежащую на поверхности вещь: решение Анри — защитная реакция ребенка.

— Да от чего ему защищаться?! Его кто-то не кормил, что ли? У него есть все! Возможностей выше крыши. Хочешь музыку? — пожалуйста. Хочешь живопись? — да ради бога. Его что, кусок хлеба кто-то гонит добывать? Я в жизни его никогда не ударил!

— Анатолий, никто не обесценивает ваших заслуг. Вы дали сыну большие материальные возможности, обеспечили классную базу для образования и развития. Все так. Но мальчику недостало другого. Научитесь слышать его. Перестаньте говорить с ним языком угроз и шантажа. Признайте в нем не раба, не вещь, а личность. Человека, отличного от вас. Человека с иными потребностями. Ваши ценности, ваш тип поведения, ваш метод общения с миром для Анри — неприемлемы. Он не такой, как вы. Не такой, как ваши соратники по бизнесу, конкуренты или враги. И он не обязан соответствовать вашим представлениям о мужественности. Он чувственный, тонко организованный, глубокий, рефлексирующий человек. У него есть достоинство. При нем вы обижали мать, которую он любит. Вы унижали его и позволяли унижать его своим друзьям. Вы принуждали его принимать чуждые ему ценности. Вы представляли собой угрозу насилия. Вы утвердили культ силы. Вы отрицали неотъемлемость прав ребенка на уважение и свободу. И в то же время были единственным примером мужественности. Для Анри мужественность — это вы. Он не мужчиной быть не хочет. Он не хочет быть вами. Сейчас ему всего лишь необходимо понять, что ваш путь — не единственный путь для мужчины. — Я говорила, не скрывая своих чувств.

Анатолий пристально посмотрел на меня. Я поймала его взгляд. Внутри у него явно что-то происходило. Он молчал.

— Анатолий, вы продолжаете жить в плену своего сценария. Однажды вы уже ушли из этого кабинета, недоделав работу. Это была сделка с вашим драматическим сценарием: вам стало эмоционально легче, вы вырвались из лап депрессии и вернули возможность контакта с женой и дочуркой. Но в глубине вы остались несчастливым и несвободным. Таким же недоверчивым. Озлобленным. Авторитарным. Как результат — вы на волоске от еще одной потери. Вы согласны с этим?

— Возможно, — выдавил из себя Анатолий.

— Я еще раз предлагаю вам: наконец проработайте свою детскую травму, освободите себя от ненависти и боли. Верните себе способность любить. Это возможно. Только таким образом вы сможете повлиять на планы сына.

Лицо Анатолия помрачнело больше прежнего. Он молчал. Повисшая пауза была тяжелого, нехорошего качества. Но я не пыталась ее нарушить. Клиент имел право на собственный выбор. И, видимо, он давался ему нелегко.

Внезапно Анатолий взглянул мне в глаза и с вызовом, чеканно, заговорил:

— То есть вы предлагаете мне принять решение этого засранца? То есть я должен буду мужикам сказать: знаете, ребята, а мой сын — ЛГБТ. — Процедил он, и его лицо исказила гримаса.

— Вы ничего не должны говорить «мужикам». Это ваша личная жизнь, это очень интимно. Вы не должны ни перед кем отчитываться. И вообще речь сейчас не об этом, а о том, как уберечь Анри от его жестокого сценария. Сейчас есть шанс. Мальчику сейчас необходимо, чтобы вы: признали, как сильно его поранили; начали менять свое отношение к нему; учились его уважать и любить; не требовали бы, но попросили не спешить с реализацией идеи об изменении пола. Это и есть функции здорового родителя.

Едва дождавшись окончания моей речи, Анатолий встал. Я поняла: он хочет уйти. Уходит.

— Я очень уважаю вас, — сказал он глухо, едва разомкнув губы, как будто ссохшиеся за неделю молчания. — Но то, что вы просите… на это я не пойду. Этот щенок оскорбил меня. Если он не поменяет свое решение, значит, у меня нет сына.

Анатолий надел пальто и рванул на себя дверь. На пороге он оглянулся. В его глазах я увидела боль. До конца сессии оставалось еще несколько минут. Я не видела смысла его задерживать.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы начать понимать свои чувства. Кто-то внутри меня будто плакал от беспомощности и вселенской несправедливости. Наверное, то был один из самых черных дней в моей практике.

На рациональном уровне я все понимала. Я хороший психотерапевт. Я сделала все, что могла, в этой кризисной ситуации. Но как бы я ни старалась уберечь своих клиентов от их же собственных разрушительных действий — выбор всегда остается за ними. За многие годы практики я научилась эти выборы принимать. В конце концов, это тоже проявление уважения к человеку. Никого нельзя заставлять измениться.

«Как хорошо, что это был последний на сегодня визит», — подумала я.

И мне вдруг остро захотелось скорее оказаться дома, посидеть возле камина с дочкой и мужем, потрепать за ухо своего преданного пса Рекса.

Мне просто необходимо было согреться любовью, чтобы вернуть себе силы и желание двигаться дальше.