Джордж

Я быстро зашагал к реке, по лугу, мимо дуба. В животе все сжалось. Не могли же они взять и исчезнуть. Я вытащил мобильник и уставился на экран — может, кто звонил, кто-то, обнаруживший вдруг у себя в саду здоровенный пчелиный рой? Но нет. Звонок я бы услышал.

Не было никакого роя. Конечно, нет. И я это прекрасно знал. Во время роения в улье все выглядит совершенно иначе. И рой не бросает старую матку.

Я прочесал окрестности — каждый метр по нескольку раз.

Ничего.

Тогда я опять достал мобильник. Надо разобраться, надо выяснить, в чем дело, но одному мне не справиться.

Я набрал номер Рика, и тот ответил сразу же, перекрикивая шум. Он, похоже, в пабе сидел.

— Рик к вашим услугам! — весело заорал он. У меня перехватило горло, и слова застряли где-то на полпути. — Алло! Джордж?

— Да. Привет. Прости.

— Случилось чего? Погоди-ка… — Шум стих — судя по всему, Рик вышел из паба. — Привет. Во, теперь ништяк.

— Рик, слушай… Ты, это… может, подъедешь сейчас? Я на лугу возле речки.

До него дошло, что дело дрянь, и веселье из его голоса улетучилось.

— Прямо сейчас? Чего случилось-то?

— Да. Да…

— Джордж?! В чем дело?

— Здесь…. — голос у меня сорвался, — столько всего случилось. Столько всего…

Эмма расплакалась. Она стояла под деревом и ревела. Листья отбрасывали тень на ее мокрые щеки, и тень эта дрожала. Возможно, Эмма надеялась спрятаться здесь, под деревом, хотела скрыть отчаяние. Но я нашел ее. Нашел и крепко обнял, как делал всегда, когда она плакала. Это помогло — Эмма успокоилась. Да я и сам поостыл.

Вокруг нас валялись ульи, яркие — вырви глаз. Домики, раскиданные злобным великаном. А великаном этим был я. На меня что-то накатило, кровь ударила в голову, я, задыхаясь, бегал по полю и заглядывал в ульи.

Я не всех пчел потерял. В нескольких ульях все было по-прежнему, пчелы там как ни в чем не бывало крутились, занимаясь своими делами. Но ульев таких осталось мало, я их и не считал даже, просто заглядывал внутрь и бежал к следующему.

Рик с Джимми тоже примчались, но держались чуть поодаль. Рик медленно переступал с ноги на ногу, в кои-то веки молча. Он слегка покачивался, словно не знал, с чего начать. Джимми же сразу принялся за работу — поднимал пустые ульи и бережно ставил их в ряд.

— Это же все не просто так случилось! — всхлипнула Эмма, уткнувшись в мою водолазку. Ответить мне было нечего. — Значит, что-то было… не так.

Я разжал руки.

— Ты что же, думаешь, за ними ухода не было?

— Да нет. — Плач утих. — Но… а питались они хорошо? — Эмма подняла голову, на лицо ее падала тень, а глаза она отводила.

— Хорошо? Да ты на календарь-то погляди, ты же понимаешь, что еды у них сейчас выше крыши!

— Ну да, верно. — К ней вернулось самообладание. Я же стоял перед ней, не зная, куда девать руки. — Сейчас так жарко. А пчелы целый день на солнцепеке. Многие из них.

— Слушай, они каждое лето так, поколение за поколением.

— Верно. Прости… Просто не верится, что они взяли и исчезли. Без всякой на то причины.

Челюсти мои сами собой сжались, и я отвернулся.

— Вон оно как. Поверить, значит, не можешь. Но от этого мало что изменится — хочешь верь, хочешь нет.

Мимо нас прожужжала одинокая пчела.

— Прости, — тихо проговорила она. — Иди сюда. Она протянула ко мне руки, такая мягкая и надежная.

И я позволил ей обнять меня. Даже уткнулся в ее свитер. Я б тоже с радостью поплакал, но глаза у меня оставались сухими, как песок. Только дышать трудно было. Свитер мешал дышать, а тепло ее кожи обжигало даже сквозь ткань.

Я высвободился из ее объятий и начал собирать разбросанные вокруг подставки, однако сложить их было некуда, и в конце концов я просто бросил их на землю. Бессмысленное занятие. И бестолковое.

Эмма подошла ко мне и опять протянула руки:

— Послушай…

Меня предали, прямо как Купидона. Вот только поплакаться мне было некому. И обвинять тоже некого — я не знал, откуда пришла беда…

И не могу же я разреветься, как ужаленный пчелой младенец.

Глядя на Эмму, я затряс головой:

— Мне работать надо.

Я поднял еще несколько подставок и положил их сверху на кучу. Штабель опасно накренился.

— Ладно. — Она опустила руки. — Я приготовлю вам перекусить. — Развернулась и двинулась прочь.

Предзакатное солнце напоминало проделанную в небе раскаленную дыру. Лучи у него были прямыми, а тени получались длинными. Тело ломило, но о боли я не думал. Мои ульи стояли на семи участках, и повсюду меня ждала одинаковая картина.

Мы уже добрались до последних ульев, расставленных в лесу за фермой Мак-Кензи. Ну, как в лесу — в небольшой рощице, со всех сторон зажатой полями. Ульи стояли в тени, и обычно из-за пчелиного жужжания здесь даже трелей местных пичуг было не слыхать. Но сейчас и тут царила тишина.

Джимми, словно фокусник, вытащил откуда-то три раскладных стульчика.

— Давайте-ка присядем, — сказал он.

Он выбрал местечко подальше от ульев, а я и Рик поплелись следом. Рик за весь вечер ни словом не обмолвился, и я поймал себя на мысли, что соскучился по его историям. Но каждый раз, встретив мой взгляд, Рик отворачивался — видать, не хотел, чтобы я заметил, как у него глаза блестят.

Джимми достал термос и пачку печенья. Он что, все это с собой притащил? Или Эмма подсуетилась? Этого я так и не понял. Джимми снял с печенья обертку, а потом разлил по кружкам кофе. Мы молча взяли кружки, но чокаться не стали.

Раскладной стул поскрипывал. Я старался не двигаться, пытался вообще не шелохнуться, чтобы не слышать больше этого звука. Звука, который принадлежал другой эпохе. Джимми отхлебнул кофе. И этот звук тоже был не к месту. Такой обыденный. Чашка в его руке даже не дрожала, и мне вдруг захотелось схватить его за руку и выплеснуть кофе ему в рожу, чтоб не слышать больше этого прихлебывания. Господи, да что ж на меня нашло-то… Бедный Джимми. Он-то тут при чем…

У нас троих всегда находилось о чем поговорить. Мы болтали о пчеловодстве. О сельском хозяйстве, об инструментах, ремеслах, обсуждали, кто как плотничает. И про деревню нашу. Про соседей. Гарету кости могли часами перемывать. Еще о женщинах трепались — ну, по крайней мере, мы с Риком. Обычно мы за словом в карман не лезли, в темах для разговора недостатка не было, и посмеяться мы тоже любили. Мы с Джимми вели беседу, вроде как мячик перекидывали, а Рик предпочитал долгие монологи.

Но сегодня слова куда-то делись. Каждый раз, когда я пытался что-то сказать, они пропадали. И с другими, похоже, была та же история, потому что Джимми то и дело покашливал, а Рик переводил взгляд с одного на другого и набирал в легкие побольше воздуха. Но до слов так и не доходило.

Мы пили кофе и ели печенье. И старались не шевелиться, чтобы скрип стульев не напоминал нам об этой жуткой тишине. Кофе остыл и сделался совсем безвкусным. Печенье быстро закончилось, и, надо сказать, оно капельку помогло, хотя, съев его, я понял, что режет у меня в животе от голода.

Мы сидели там до заката, пока темнота не окружила нас и не подползла к нашим ногам.