Глава 27

Ночью пошел дождь. Не тот тихий, моросящий дождик, который ласково убаюкивает своим мерным шуршанием и под который так здорово завернуться в плед, включить ночник и читать книгу, пока глаза не слипнутся, а книжка не ляжет на грудь. А косой, бушующий ливень, налетающий порывами на стены домов, вслепую колотящий в окна и грохочущий по крыше. Этот дождь словно обезумел от бессилия что-то изменить, повернуть время вспять, вновь вернуть Хейза в его пустую комнату.

Этот дождь привел Стиви Белл в боевую готовность.

Чего всегда не хватает в любом расследовании, так это времени. С каждым часом улики ускользают. Люди и погода изменяют картину на месте преступления. Предметы переставляют, двигают, трогают, пачкают. Тела гниют. Ветер сдувает пыль и загрязняющие частицы. Воспоминания блекнут и угасают. Чем больше времени проходит с момента события, тем дальше ты уходишь от его разгадки.

Вот поэтому Дотти и Айрис не нашли. А потом было уже поздно. Все слишком затянулось. Если бы кто-нибудь вызвал полицию в ту ночь, возможно, для Эллингэмов все кончилось бы по-другому. Но никто этого не сделал.

Сейчас у Стиви на руках были не просто домыслы и догадки, а реальная информация. Она могла бы пойти и рассказать все Ларри, но он уже предупреждал ее не играть в детектива. Она обязательно пойдет к нему, но только когда поймет, что означает эта информация. И Стиви начала составлять списки.

Утром Стиви сидела на анатомии и стеклянными глазами пялилась на скелет, по которому Пикс объясняла строение нижних конечностей. Она чувствовала, что переходит в состояние чуткой настороженности. Головка бедренной кости была похожа на шляпку какого-то непонятного гриба. Стиви мысленно поворачивала ее и так и этак, изучая все ямки и бугры. Вот большой вертел бедренной кости. Малый вертел. Головка соединяется с вертлужной впадиной и той штукой в тазу – как ее… – да, седалищным бугром…

Стиви подперла ладонью щеку и уставилась в тетрадь. Названия костей, нацарапанные каракулями, выглядели какой-то тарабарщиной. Она подумала о Хейзе, его коленках и вдруг ясно увидела его сидящим на корточках на полу.

На литературе Стиви клевала носом и была разбужена вопросом о стихотворении «Любовная лирика Альфреда Пруфрока» Томаса Элиота («Как ты думаешь, Стиви, что могут означать слова Элиота “уж вечер небо навзничью распяло, как пациента под ножом наркоз”»? Ответ: «Что он… устал?»).

Девушка съела ланч в одиночестве, слушая, как за соседним столиком ребята обсуждают «Тихую вечеринку», которую вечером устраивали в Гранд-Хаусе.

Она продолжала продираться сквозь день, пытаясь переварить все, что накопил ее мозг. К тому времени, как началось занятие по йоге, Стиви с трудом держалась, чтобы не заснуть. Она вытащила из кучи в углу свой бордовый коврик и оставила место рядом с собой для Джанелль, но не заметила, как кто-то его занял. Когда Джанелль вошла и увидела, что Стиви устроилась без нее, она молча перешла в другой угол комнаты.

Занятие закончилось, и подруга исчезла из класса, прежде чем Стиви смогла ее поймать.

Вечером Стиви не пошла ужинать и вновь принялась перебирать факты. За окном шумел дождь, в желудке урчало.

Джанелль и Элли ушли в Гранд-Хаус на танцы. Что делали Дэвид и Нейт, она понятия не имела.

Думай, Стиви. Думай.

Но мысли замерли, словно вода в стоячем болоте. Она добралась до определенной точки и уперлась в стену – дальше дело не шло. Тогда она надела наушники и врубила музыку. Иногда это помогает переключиться, отвлечься, а потом взглянуть на ситуацию по-новому и уловить нужную закономерность. Девушка закрыла глаза, накинула капюшон толстовки и отдалась ритму – поэтому и не услышала стука в дверь. Чья-то рука коснулась ее плеча. Стиви подняла голову и увидела Нейта. Он стоял перед ней в широких вельветовых штанах, клетчатой рубашке и галстуке. Он что-то говорил, но Стиви не слышала. Тогда она рванула наушники из ушей и скинула капюшон.

– Что?

– Ты, – сказал Нейт, – идешь со мной.

– Куда? Зачем?

– На танцы.

– На танцы?

– Да, на танцы, – нетерпеливо повторил парень. – Сегодня будут танцы. И ты идешь со мной. В смысле не со мной, а мы идем туда вместе.

– Я вообще не понимаю, о чем ты говоришь, – пробормотала Стиви.

– Танцы. Вечером. В Гранд-Хаусе. Идут все. Уже началось. Пошли.

– Не могу, – сказала она.

Нейт вздохнул и покосился на приоткрытую дверь.

– Слушай, тут такая штука. Похоже, ты потихоньку сходишь с ума. Я в своей жизни ни разу добровольно не ходил на танцы. Но сейчас иду, потому что ты мой друг, понятно? И с тобой происходит что-то странное. Ясное дело, я не хочу туда идти. И ты не хочешь. Я делаю это для тебя, для твоего же блага. Это первый и единственный раз, когда я предлагаю что-то подобное. Опасное занятие, Фродо, выходить из своей двери, но когда-нибудь ты должен будешь покинуть этот гребаный Шир. Если мы друзья, вставай и пошли. И лучше отнесись к этому серьезно, пока не растеряла всех друзей.

Он протянул ей руку.

– Я смотрю, ты не шутишь.

– Не шучу.

Она взглянула сначала на разложенные на полу списки, потом на Нейта.

– Ты галстук надел, – задумчиво произнесла она.

– Знаю.

– Это обязательный атрибут для танцев?

– Откуда я знаю? Я что, похож на тусовщика?

Стиви чувствовала себя куском бетона, прикованным цепями к полу. Но, глядя на Нейта, на его попытки вытащить ее из норы, она чувствовала, как эти цепи слабеют. Она поднялась, отряхнула толстовку от пыли и смущенно улыбнулась.

– Ну, как я?

– По-моему, ты выглядишь хорошо. Это не значит, что ты выглядишь хорошо. Это значит «идем уже, пока не потерял терпение тебя уговаривать».

Это была странная прогулка до Гранд-Хауса. Издалека Стиви видела разноцветные огни, мягко мерцавшие в длинных окнах бального зала.

– Так чем ты сейчас занимаешься? Отчего ты такая… странная? – спросил Нейт.

– Пытаюсь вычислить убийцу Хейза, – ответила она, глубже засовывая руки в карманы толстовки.

– Ну-ка скажи еще раз, – вскинулся Нейт.

– Пытаюсь вычислить убийцу Хейза, – повторила Стиви.

– Ты прикалываешься надо мной?

– Вовсе нет.

– Ты что, напилась?

– Нет, – сказала она. – Сухой лед в туннель положил не Хейз, и я могу это доказать.

– Как это?

Стиви остановилась под портиком Гранд-Хауса и рассказала Нейту все, что ей удалось выяснить.

– Теперь понятно, почему тебя так штормит, – пробормотал он.

– Еще как, – отозвалась она.

Что-то пролетело над башенкой, скорее всего, летучая мышь. В «Эллингэме» было полно летучих мышей. Стиви и Нейт проводили ее взглядом.

– Так ты собираешься рассказать обо всем Ларри или еще кому-нибудь? – помолчав, спросил Нейт.

– Думаю, надо подождать.

– Зачем? Чего ждать?

– А вдруг я сделаю что-то не так и ошибусь? Школу вообще тогда могут закрыть. Если все-таки это был несчастный случай и Хейз сам все устроил, мы в порядке. Но если там был кто-то еще, у нас всех будут проблемы.

– Но что-то же там случилось! И у тебя есть доказательства, что Хейз был ни при чем. Ты что, хочешь сама найти того, кто там был? Потому что не хочешь возвращаться домой?

– Я хочу найти того, кто там был, потому что я хочу его найти. И потому что не хочу возвращаться домой. Но, по-моему, сейчас я собираюсь на танцы. Со своим другом.

Она взяла его под руку.

– Ты сделал это ради меня, – сказала она.

– Да, я это сделал, только не надо обольщаться. И как теперь идти на танцы после всего, что ты рассказала?

– Просто войти внутрь, – сказала Стиви. – Потому что ты притащил меня сюда и потому что внутри может быть ответ.

– Ты это серьезно? – тихо спросил Нейт. – Точно не разыгрываешь меня?

– Я тебя не разыгрываю. – Она покачала головой.

– И ты думаешь, они знали, что это смертельно опасно? Что это никакой не несчастный случай?

– Этого я не знаю.

Стиви встретилась с ним взглядом и почувствовала холодок на шее.

– Так мы, может быть, будем танцевать с убийцей?

– Вполне возможно.

– И ты все равно будешь чего-то ждать?

– Дай мне как минимум этот день, – сказала Стиви. – Нужно оглядеться. Обещаю, я скоро поговорю с Ларри.

Нейт тяжело вздохнул.

– Ну хорошо, – сдался он. – Как скажешь. Пожалуй, это всего лишь вторая глупость, которую я сделал, находясь здесь.

Первым обратил внимание мясник. Он единственный заметил, что местный анархист Антон Ворачек неожиданно начал покупать хорошее мясо. Обычно он брал обрезки и потроха, самые дешевые и всегда немного. В какой-то день он пришел и сразу взял несколько отборных стейков.

А может, это была официантка в кафе. Она рассказала, что как-то в воскресенье Ворачек, по обыкновению, зашел поболтать с людьми за стойкой, чтобы попробовать их завербовать в ряды анархистов. Обычно он заказывал яичницу-болтунью из одного яйца, а тут заказал из двух, еще картофельные оладьи, бекон и тост. И даже кофе. А ей оставил на чай четверть от чека на 35 центов, потому что «рабочий имеет право на бо́льшую часть барыша».

А может, это был водитель автобуса, потому что у Ворачека вдруг появились деньги на автобус.

Все в Берлингтоне сообщали о человеке, который если и не пробовал тягаться с Рокфеллерами по части роскоши, но уж точно стал более расточительным, чем раньше.

Он многим не нравился. Он устраивал забастовки и держал анархическую литературу. Когда упоминалось имя Эллингэма, он кричал: «Смерть тиранам!». В этих краях Альберта Эллингэма любили. Он давал деньги на полицию, школы, пожарную часть и больницу, решал любые вопросы, встречавшиеся ему на пути. Тысячи людей в Берлингтоне так или иначе были обязаны Эллингэму. Он распорядился раздавать бесплатное мороженое детям бедняков. А сейчас открыл собственную школу.

Так что люди воспринимали в штыки призывы к его смерти.

Официально полиция обыскала его дом, потому что к ним обратился очевидец, который рассказал, что встретил Ворачека, расспрашивавшего о телефонных будках. Потом пришел кто-то еще и сказал, что точно видел, как Ворачек звонил в начале восьмого вечера 14 апреля. Семь разных свидетелей, получивших 50 центов за свои сведения, подтвердили, что Ворачек был на Рок-Пойнте. Похоже, никто особенно не заморачивался насчет того, что этим людям понадобилось несколько месяцев, чтобы осознать, что именно они видели или что их показания не совпадали. Двое из них утверждали, что Ворачек приехал на Рок-Пойнт на черной машине. Двое других вспомнили, что он пришел пешком. Один рассказал про такси, еще один – про велосипед. А один свидетель вообще не смог назвать вид транспорта.

В любом случае у полиции было достаточно оснований, чтобы провести обыск в его доме, где была обнаружена пачка денег, помеченных специальным составом Леонарда Холмса Нейра, а также купюра с невидимым отпечатком пальца Альберта Эллингэма. Еще большую тревогу вызвала другая находка – детская туфелька, пара к которой осталась на Рок-Пойнте.

Ворачека арестовали и предъявили обвинение в похищении Айрис и Элис Эллингэм и в убийстве Айрис Эллингэм и Дотти Эпштейн.

– Я это сделал, – заявил он, когда на него надели наручники. – Все тираны падут. Это только начало!

Жернова правосудия принялись перемалывать это дело. Всю осень и зиму привлеченные эксперты изучали улики. Защищать Ворачека вызвался известный адвокат. Слушания должны были начаться весной, когда, казалось, уже все было готово, но тут случилась задержка. В город нагрянули анархисты, протестовавшие против ареста Ворачека. Пошли разговоры, что заседание перенесут, однако их быстро пресекли.

Наконец 15 июля, когда изматывающая жара накрыла город, процесс начался. Берлингтон захлебывался от наплыва репортеров со всех уголков Америки, и не только Штатов. В отелях не осталось ни одного свободного номера, так что Альберт Эллингэм попросту купил дом неподалеку от здания суда. Пресса заполонила все тротуары, лужайки перед судом и ближайшие улицы. Заголовки об эллингэмском деле пестрели на первых полосах всех газет каждый день, повсюду. Телеграфные провода опутали здание суда; в некоторых местах их было так много, что они перекрывали небо. У здания постоянно толпились зеваки; по Черч-стрит невозможно было ни проехать, ни пройти.

В ресторанах смели´ все запасы продуктов. По озеру Шамплейн плыли лодки, под завязку набитые людьми, жаждавшими увидеть, как Антон Ворачек предстанет перед судом. Напротив суда ушлые торговцы поставили прилавки с холодным пивом, попкорном и лимонадом. Атмосфера была почти праздничной, словно перед бейсбольным матчем.

Каждый день в течение того напряженного месяца Роберт Макензи сидел рядом с Альбертом Эллингэмом в душном зале судебных заседаний и наблюдал за представлением доказательств. Он делал заметки, что, в общем-то, было необязательно, но он был правой рукой, а правая рука должна что-то делать. Он видел, как полицейские показывали фотографии денег, найденных под половицами, тех самых, что они пометили специальной краской Леонарда. Среди них была и та единственная купюра, на которой Альберт Эллингэм оставил отпечаток своего пальца. Ни у кого не осталось никаких сомнений, откуда эти деньги получены. Лео дал показания о том, как он приготовил невидимую краску, и пояснил, как ее можно потом обнаружить.

Ворачек превратил зал суда в собственную трибуну для пламенных выпадов против промышленников всего мира. Он заявил, что это была его месть. Скоро такие, как Альберт Эллингэм, заплатят. Анархисты так бурно приветствовали его выкрики, что их вывели из зала. Толпа ахала, разевала рты, кричала и поглощала попкорн.

Все это время Альберт Эллингэм оставался безучастным. Пока люди вокруг изнемогали от жары и утирались платками, он, казалось, даже ни разу не вспотел. Он сидел не шевелясь и мрачно наблюдал за происходящим, не упуская ничего из виду. Каждый день он говорил Роберту: «Может быть, сегодня он скажет, где Элис».

Ворачека признали виновным по всем пунктам.

Вечером после оглашения приговора Эллингэм вошел в комнату Роберта.

– Мы сейчас же идем в суд, – сказал он. – Я хочу с ним поговорить.

Роберт схватил шляпу и вышел за ним на улицу. Их появление вызвало очередной ажиотаж у журналистов. Многие из них ужинали на открытых террасах ресторанов или просто закусывали сэндвичами на траве, но, увидев магната в сопровождении секретаря, вскочили со своих мест и бросились за ними по Черч-стрит, атакуя вопросами.

Ворачека не рискнули держать в обычной тюрьме, все-таки дело получило небывалый размах и общественный резонанс, поэтому камеру для него обустроили в подвале соседнего с судом здания, в котором располагались почта и таможня. Там их встретил Джордж Марш.

– Нам сюда, – указал он на темный коридор, в конце которого начинались ступеньки, ведущие вниз.

Несколько охранников провели Роберта и Эллингэма в подвал мимо сортировочных комнат, набитых мешками с корреспонденцией, в пустые глубины помещения. Здесь, в маленьком закутке, огороженном специально сваренной решетчатой дверью, на грубо сколоченной скамье, сидел тот, кого признали виновным в чудовищном преступлении. Это был маленький, щуп-

лый человек с узкой бородкой, дерзко торчащей вперед, и цепким взглядом. Коричневый комбинезон из грубой ткани болтался на нем как мешок. Роберту было ясно, что Ворачек давно не мылся: по́том разило на несколько метров.

В углу камеры была раскладушка, а по нужде он, видимо, ходил в ведра, стоявшие рядом. Окон не было; тусклый коридорный свет не мог до конца разогнать темноту, так что в камере царил полумрак.

– А тебе здесь обеспечили безопасность, – сказал Эллингэм вместо приветствия.

Антон Ворачек заморгал и выпрямился на скамейке. Один из охранников принес Эллингэму стул, и тот поставил его прямо напротив решетки.

– Скажи мне, где она, – глухо произнес он. – Кто тебе помог? Ты ни за что не справился бы один.

Ворачек молчал и смотрел куда-то мимо Эллингэма. С час они просидели, не говоря ни слова и разглядывая друг друга. Роберт и Марш курили в стороне, иногда прохаживались вдоль коридора, но ни разу не нарушили молчания.

– Тебя посадят на электрический стул, ты же знаешь, – наконец произнес Альберт Эллингэм.

Антон Ворачек поднялся со своего места, медленно подошел к решетке и с силой сжал прутья.

– Какая тебе разница, кто я? – сказал он. – Такие, как ты, каждый день уничтожают таких, как я.

«Какая разница, кто я? – подумал Роберт. – Звучит странно».

– Это твой последний шанс, – сказал Эллингэм.

– Шанс? – усмехнулся Ворачек. – На что?

– Как на что?! – Эллингэм задохнулся от негодования. – Если ты расскажешь, где Элис, я поговорю с судьей. Пойду прямо отсюда к нему домой. Выступлю в твою защиту, и ты сможешь сохранить себе жизнь. Даже если ты расскажешь, где ее тело…

При слове «тело» Эллингэма передернуло.

Антон Ворачек пристально смотрел на Эллингэма, и тот взгляд, который был у него на суде, исчез. Маска была сброшена – перед ним сидел обыкновенный человек. Человек, который… вызывал сострадание.

– Иди домой, старик, – наконец произнес Ворачек. – Мне нечего тебе сказать.

– В таком случае завтра я увижу, как ты умрешь, – сквозь зубы процедил Эллингэм.

Он встал и отшвырнул ногой стул. На ступенях Джордж Марш положил ему руку на плечо.

– Он бы все равно не раскололся, Альберт, – сказал он. – Завтра все это кончится.

– Это никогда не кончится, – ответил Эллингэм. – Неужели ты не понимаешь? Завтра все только начнется.

В ту ночь Роберт Макензи спал хуже, чем во все последние дни. Обычно ему удавалось урвать несколько часов прерывистого сна, поборов усталость, напряжение и жару, но в этот раз он ворочался всю ночь, не смыкая глаз.

Под утро он поднялся и подошел к окну. Луна висела над озером, и Роберт подумал, что в ситуации, когда все и так шло прахом, было бы нелепо чувствовать, будто случится что-то непоправимое. Но именно это он и почувствовал.

На рассвете он оделся и ополоснул лицо холодной водой. Выйдя в холл, он нашел там своего хозяина, тоже полностью готового.

Они пришли в суд слишком рано и ждали у дверей, когда приведут Ворачека.

Сегодня кое-что изменилось. Вместо того чтобы ввести Ворачека в зал через заднюю дверь, как это всегда делалось в течение процесса, полицейские вели его через главный вход. Тот шагал навстречу своей смерти, высоко подняв голову. Толпа рвалась и бесновалась, журналисты наседали, выкрикивая вопросы и тыча микрофонами, повсюду сверкали вспышки фотоаппаратов.

Потом Роберт вспоминал, что вообще не слышал выстрелов. Крики, треск камер – все слилось в один сплошной гул. Ворачек резко дернулся вперед, как если бы он запнулся, толпа забурлила вокруг, и вдруг кто-то начал вопить: «Вниз! Ложись! Ложись!».

Марш успел затолкать Эллингэма в вестибюль суда. Толпа в панике рванулась к дверям, полицейские пытались сдержать людскую волну, слышались крики «Выстрел!» и «Оружие!». Роберта потащило этой волной, он пытался оглянуться и рассмотреть, что произошло с Ворачеком.

Полицейские оградили его от толпы и дотащили до вестибюля. Его рубашка была залита кровью, кровь была на руках, на лице. Позже Леонард Холмс Нейр изобразил эту сцену на полотне, хлестко разлив красную краску вокруг маленькой фигуры на полу.

Лезших зевак отогнали, прибежал доктор, но было очевидно, что уже ничего не сделать. Ворачек хрипел и пытался что-то сказать. Изо рта вырывались кровавые пузыри, на губах клокотала пена, но Роберт был достаточно близко, чтобы услышать сквозь невнятное бульканье: «Это не я…».

Спустя мгновение Антон Ворачек умер.