– Давай быстрее, – свистящим шепотом произнесла Адди.

– Не торопи меня. И перестань шептать – если мама тебя услышит, то сразу поймет, что мы что-то затеяли.

– Но мы действительно кое-что затеяли.

Стоя рядом со мной и наблюдая, как я, возясь с замком, перебираю отмычки, Адди от нетерпения нервно потирала руки.

– Неудивительно, что ты все делаешь только по правилам, – не удержалась я от язвительного замечания. – Это потому, что, помимо выполнения своих профессиональных обязанностей, ты больше ничего не умеешь.

– Зато у тебя, как я вижу, подозрительно много практики – ты действуешь, как бывалый взломщик, – парировала сестра в тот момент, когда замок щелкнул, и дверь в мамин кабинет бесшумно отворилась.

– Ну что, ты готова? – спросила я.

– Если мама нас поймает, она нас убьет.

– Тогда давай постараемся сделать так, чтобы нас не поймали.

Я шагнула через порог в темноту, и Адди последовала за мной.

В отличие от сестры я нечасто бывала в мамином кабинете и проводила в нем совсем немного времени. Наверное, поэтому раньше не замечала сделанных с помощью поляроида фотографий, стоявших на полках и развешанных на стенах. На них были члены нашей семьи – в отпуске, на прогулках, во время Путешествий по параллельным мирам. Неожиданно для себя я обнаружила снимки, на которых мы с Адди, еще совсем маленькие, были одеты в одинаковые костюмчики. К счастью, родители перестали наряжать нас таким образом, когда мне исполнилось четыре года. На одном из фото, во время отдыха в Большом каньоне, я восседала на плечах у отца. Я даже нашла себя на фотографии, сделанной во время празднования одного из дней рождения Монти. В то время я была младенцем и присутствовала на вечеринке, одетая в детский комбинезон из розовой махровой ткани. Таким образом, в коллекции фото, которые мама держала у себя в кабинете, были отражены основные этапы нашей семейной истории. Я почувствовала, как возмущение, кипевшее в моей душе в последние недели, постепенно исчезает.

Приложив палец к губам, Адди на цыпочках пересекла кабинет и с преувеличенной осторожностью уселась за мамин стол.

– Здесь все звуконепроницаемое – и стены, и дверь, – успокоила я сестру. – Не бойся, мама нас не услышит.

Не обращая на меня внимания, Адди включила компьютер и принялась просматривать один файл за другим.

– Все должно находиться где-то здесь, – пробормотала она себе под нос.

Я остановилась около большой стопки блокнотов, сложенных прямо на полу, и стала их листать.

– Некоторые из этих записей сделаны лет двадцать назад, – сказала я разочарованно, откладывая в сторону очередной блокнот. – Вряд ли они нам помогут.

– В архивах хранятся все записи, которые когда-либо делались, – заметила Адди. Ее пальцы продолжали порхать по клавиатуре компьютера. – Это помогает в тех случаях, когда нужен углубленный анализ. Знаешь, работники архивов – настоящие бумажные крысы. Или черви.

Странно, но я уловила в голосе Адди непривычную теплоту, хотя сестра терпеть не могла старые, ненужные вещи, да и крыс с червями не очень-то жаловала.

– А у тебя что, много знакомых среди архивариусов? Может, ты даже влюблена в кого-то из них?

Сестра бросила на меня испепеляющий взгляд. Протянув руку, я взяла первый попавшийся журнал наблюдений и раскрыла его.

– Ну, точно, здесь записи, сделанные два десятилетия назад. Представляешь, сколько с тех пор образовалось переходных порталов? И это данные только по одному отраженному миру. Представляешь, сколько потребуется времени, чтобы проанализировать все, что тут собрано? На это уйдут многие годы.

– Нет, если бы мы могли воспользоваться одним из компьютеров Совета, – сказала Адди. – Вроде того, которым пользуется мама, когда ездит в центр. Судя по тому, что я здесь вижу, специалисты, похоже, считают, что проблема кроется в одном из давно существующих параллельных миров.

Я пролистала еще несколько журналов наблюдений.

– Много раз Монти был руководителем групп, проводящих исследования отраженных реальностей. Вероятно, по этой причине им так интересуется Латтимер. Он считает, что Монти известно о мирах нечто такое, что осталось вне записей.

– Дед порой даже дни недели не различает, – возразила Адди. – Разве он может помнить детали, связанные с его Путешествиями двадцать лет назад?

– Он плохо помнит то, что происходило совсем недавно. Зато долговременная память у него что надо. Видно, Монти действительно что-то знает. Ты только посмотри, как он мрачнеет при появлении Латтимера.

– Дед полагает, что Совет виноват в исчезновении бабушки, – сказала Адди, судя по тону, явно не разделявшая такую точку зрения. – Ему кажется, что Члены Совета недостаточно заботились о ее безопасности. А появление Латтимера всякий раз напоминает Монти о том, что произошло. Ты ведь понимаешь, что дед использует наши совместные Путешествия как возможность в очередной раз пуститься на розыски Роуз, верно?

Разумеется, я об этом давно догадалась.

– Послушай, Адди, а ты помнишь нашу бабушку?

Адди отрицательно покачала головой.

– Когда мы снова вернулись сюда, мне было всего четыре года. Кажется, от нее всегда пахло лилиями.

– Как ты думаешь, она хотела уйти и не вернуться? Или все произошло случайно?

– Не знаю. Мне известно лишь то, что она пропала. Что же касается причин ее исчезновения, то я никогда о них не задумывалась. Монти же на этой почве просто свихнулся.

Я невольно подумала о Саймоне, изо всех сил пытающемся очаровать окружающих его людей, потому что те, кто должен был любить его, либо уже его бросили, либо вот-вот должны были это сделать.

– Это очень странно, – вдруг произнесла Адди. – Когда сюда начали прибывать команды специалистов, они проводили в день по шесть или даже семь процедур разделения. А теперь – от силы одну или две.

– Ну и что? – не поняла я. – По-моему, это говорит о том, что они действуют вполне успешно.

– Если посмотреть на эти карты, получается, что ничего подобного. – Адди, продолжая глядеть в монитор, указала на стопку бумаг, лежавших рядом с компьютером. – Ну хорошо, группы экспертов первым делом приступили к разделению наименее стабильных параллельных миров. Но все они были относительно недавно сформировавшимися ответвлениями. Так происходило два или три года. Но затем специалисты стали производить разделение все более старых, устоявшихся, крупных ветвей. Это требует гораздо больше времени.

– Ты хочешь сказать, что в этом случае вероятность отравления диссонансными частотами возрастает?

– Именно. Вот сейчас я читаю записи, сделанные отцом во время одного из его Путешествий. И в них речь идет об эхо-мире, существующем на протяжении двенадцати лет. Согласно анализу, проведенному мамой, разделение в таких случаях должно занимать четыре или пять часов.

– Похоже, в последний раз возглавляемой папой команде пришлось заниматься этим гораздо дольше, чем предполагалось, – заметила я. – Нестабильность – это признак зараженности. Похоже, частотная инфекция распространяется с более новых миров на более старые и от малых к большим. Вот почему пришлось привлечь много команд по зачистке. Они пытаются предотвратить дальнейшее расползание этой заразы.

– Значит, Монти был прав, – мрачно изрекла Адди. – Они уходят все дальше в прошлое. И похоже, борются всего лишь с симптомами. Нам нужно найти источник, откуда возникла сама болезнь.

Прежде чем покинуть мамин кабинет, мы постарались разложить бумаги так, как было до нашего появления, чтобы она не догадалась, что в ее владениях кто-то побывал. Затем мы заперли кабинет на замок и осторожно, стараясь не шуметь, поднялись наверх. Адди была напряжена, словно натянутая тетива лука. Я же, по идее, должна была испытывать облегчение. Стало ясно, что Совет обнаружил некую аномалию еще до того, как я, сама того не желая, провела разделение Паркового Мира, раньше, чем я начала контактировать с отражениями Саймона Лэйна, и прежде, чем из-за Саймона участились случаи возникновения эффекта барокко. Иными словами, какие бы катаклизмы ни происходили в отраженных мирах, в этом не было ни моей вины, ни Саймона. И все же меня одолевало смутное беспокойство. Ведь мы с Саймоном были симптомами, а Совет пока пытался бороться именно с ними.