– Доброе утро, крошка!

С трудом открыв глаза, я увидела отца. Он сидел на краю кровати, под его весом она изрядно накренилась. Хлопая ресницами, я с трудом пришла в себя – мне только что снился сон, в котором наш дом разрушился, а на его месте возникла серая мгла.

– Я принес тебе кофе, – сказал папа.

Над чашкой, которую он протянул мне, поднимался ароматный пар. Приподнявшись на локтях, я села, опираясь спиной на металлическое изголовье кровати.

– Что случилось? – спросила я отца, которого не видела уже несколько суток.

– Я собираюсь в большое Путешествие. И перед тем, как отправиться в путь, решил проверить, все ли у тебя порядке.

– Ты опять уходишь? А как же концерт?

Согласно сложившейся семейной традиции, в одну из суббот каждого месяца родители водили нас с сестрой слушать симфонический оркестр. Отец надеялся приучить нас получать удовольствие от музыки, так сказать, в чистом виде. Я неоднократно высказывала недовольство по поводу насильственного принуждения к проведению всей первой половины субботнего дня в обществе родственников, но отмена этого правила даже не обсуждалась. Это означало, что проблема, с которой на сей раз приходилось иметь дело моим родителям, была очень серьезной.

– Может, на следующей неделе, – добавил отец. Однако, говоря это, он смотрел в пол, поэтому я поняла, что слово «может» следует понимать как «никаких шансов».

– А можно мне сегодня пойти с тобой? – спросила я, заранее зная, каким будет ответ.

Когда я была совсем маленькой, отец порой брал меня с собой. Разумеется, не когда речь шла о необходимости разделения – это мама запретила строго-настрого, – а в тех случаях, если отцу предстояло выполнить какое-то нетрудное задание, не связанное с какой-либо опасностью. При этом мне было поставлено условие – совершая любой переход через портал, я должна была держать отца за руку, а остальное время – находиться в непосредственной близости от него.

– Пап, я не буду путаться под ногами. А вдруг я тоже окажусь полезной?

– Ни в коем случае. Работа предстоит серьезная. Нужно будет следить сразу за многими вещами, так что я не смогу отвлекаться на тебя. И никто из моей команды не сможет.

Я сделала маленький глоток кофе, в котором было, на мой вкус, слишком много сахара, и промолчала. Отец потрепал меня по волосам, как маленького ребенка. Мне это не понравилось, и я отстранилась.

– Я люблю тебя, Дэл, – сказал он.

Я ничего не ответила.

– Ты причинила отцу боль, – заявила мама, когда я спустилась вниз.

Я молча стала рыться в холодильнике в поисках остатков вчерашней пиццы.

– Пойми, нам всем сейчас тяжело, – продолжила она. – Мы вовсе не в восторге от того, что нам приходится работать день и ночь, но есть вещи, которые должны быть сделаны.

Я обернулась, держа кусок холодной пиццы в руке:

– Но почему? С какой стати такой аврал?

Адди и Монти сидели за кухонным столом и изучали старую карту. Взяв ручку, Монти обвел какое-то место кружком. Адди, сдерживая нетерпение, вздохнула и посмотрела на нас с мамой.

– Мам, в последнее время вы действительно работаете слишком много. Я могла бы помочь.

– Для этого у тебя недостаточно высокая квалификация, – произнесла мама.

Я увидела, как от этих слов по лицу сестры пробежала тень обиды, но она не стала ее высказывать. Лишь потрогала пальцами переносицу и хотела привести еще какой-то аргумент, но мама ее опередила:

– Благодарю тебя за предложенную помощь, однако мы с отцом не хотим вовлекать тебя в это.

– Но…

– Если хочешь помочь, соблюдай предельную осторожность во время своих Путешествий. Тогда нам не придется беспокоиться хотя бы за твою безопасность. Дэл, поешь как следует.

Я показала маме кусок пиццы, который держала в руках.

– Здесь зерновые продукты, овощи…

– Роуз говорит, что помидоры – это фрукты, – ни с того ни с сего заявил Монти.

– Ладно. Извини. Пусть будут фрукты, – кивнула я. – В общем, это хорошо сбалансированный продукт. А ты, мама, хотя бы объяснила нам, почему все делается в таком секрете. Мы имеем право знать, почему стали сиротами.

Я хотела пошутить, но маме, судя по всему, мой юмор не понравился. Губы ее сжались в тонкую линию.

– У вашего отца и у меня есть долг, – сказала она, отчетливо произнося каждое слово. – Не только перед вами, но перед всеми Путешественниками и Главным Миром. Тебе, Дэл, не вполне понятно, что такое долг и ответственность. Однако мы относимся к этим вещам серьезно.

Эти слова прозвучали как пощечина. Последние две недели я беспрекословно выполняла все указания Адди – проходила один за другим всевозможные тесты, борясь со скукой, читала пособия, ухаживала за Монти, совершенно забросил беднягу Элиота. Спрашивается, ради чего? Отец считал, что я отвлекаю его от работы, мама – что я эгоистка. Какой смысл пытаться изменить саму себя, если даже родители обо мне такого плохого мнения? Если они не заметили, как я стараюсь, то что же говорить о Совете?

Монти молчал. Адди склонилась над картой так низко, что почти уткнулась носом в бумагу.

– Я опаздываю на поезд, – сказала мама.

Я выбросила кусок пиццы в мусорное ведро – у меня вдруг пропал аппетит.

– Она очень устала, – промолвила Адди, когда мама ушла. – Она вовсе не хотела тебя обидеть.

– Ладно, проехали. – Оказалось, что терпеть сочувствие сестры мне еще труднее, чем ее высокомерие. – Мы куда-нибудь сегодня пойдем?

Адди посмотрела на лежавшую перед ней карту, затем перевела взгляд на Монти, после чего с удивлением уставилась на меня.

– Ты готова продолжить заниматься изоляцией разрывов? Я имею в виду, не на предметах, а на людях. Мы могли бы попрактиковаться и вернуться пораньше, чтобы ты успела сходить с Элиотом в кино.

Вообще-то мы с Элиотом вечером должны были изучить данные по Парковому Миру, которые ему удалось собрать, но внезапно у меня пропало желание это делать. Перспектива сходить в кино прельщала меня больше. В этом случае я получила бы возможность провести несколько часов в обществе своего лучшего друга, забыв о разделениях и отраженных объектах, ведущих себя не так, как описано в учебниках.

– Дэл, ты готова отправиться на занятия?

– Конечно, готова, – ответила я, решив, что в любом случае это лучше, чем сидеть дома. – А ты пойдешь с нами, дед?

– Ясное дело, – кивнул Монти.

– Я хочу есть, – заявил дед. Это было неудивительно, поскольку мы провели уже несколько часов, ныряя из одного параллельного мира в другой, отыскивая отражения людей с разрывом и изолируя цепочки последствий. К счастью, Саймона среди них не оказалось. – Пора домой, девочки.

Адди посмотрела на часы:

– Да, пожалуй. У меня началась мигрень. Вот что, Дэл. Давай еще разок. Последний. Что ты слышишь?

Частота, которую я уловила, напоминала частоту Паркового Мира, но казалась более стабильной. В ушах у меня звенело – мы провели слишком много времени в отраженной реальности.

– С картой Элиота все было бы гораздо быстрее, – сказала я.

Прежде чем Адди успела ответить, Монти, пытавшийся отыскать у себя в карманах какое-нибудь завалявшееся там лакомство, заявил:

– Слишком уж много сейчас всяких гаджетов. А между прочим, единственный инструмент, нужный настоящему Путешественнику, – это его уши и то, что находится между ними.

– И это говорит человек, давший мне набор отмычек, которым можно вскрыть даже Форт-Нокс, – шутливо промолвила я, склонив голову набок. – Я чувствую три портала и один разрыв – рядом с автобусной остановкой. Слушайте, я тоже проголодалась.

Пока Адди прислушивалась, проверяя, права ли я, Монти вытащил из кармана упаковку крекеров.

– Господи, – вдруг произнесла сестра более мягким тоном, чем обычно, и положила ладонь на руку Монти. – Ты это слышишь?

– Ты о чем? – не поняла я, увидев, как дед вдруг опустил плечи.

– Когда-нибудь она все равно должна узнать, как это бывает, – сказал он. – Пусть это произойдет сейчас.

– Что случилось?

Я по-прежнему ничего не понимала.

– Прислушайся, – попросила Адди, и я снова уловила в ее голосе необычную теплоту.

Звук был стабильный и сильный, не слишком приятный, но и не таивший в себе угрозу. Даже мелкие разрывы казались мне более опасными. Однако в этом звуке было что-то необычное, новое и незнакомое. Вскоре звук вдруг начал затихать, словно теряющая завод музыкальная шкатулка, стал прерывистым и вовсе исчез. Глядя в ту сторону, откуда он исходил, я сквозь витрину увидела в обувном магазине пару средних лет. Мужчина и женщина держались за руки. Адди махнула рукой в сторону двери:

– Можешь проверить. Это безопасно.

Я проскользнула в магазин. Продавец, присев на корточки, помогал девчушке со стянутыми «хвостом» на затылке волосами обуть пару блестящих бальных туфель ярко-розового цвета. Я узнала ее. Это была девочка с воздушным шаром. Та самая, из Паркового Мира, она помогла нам с Адди спастись. Наверное, параллельный мир, в котором я ее видела, был по звуковой частоте близким к тому, где я находилась теперь. В прошлый раз вид у нее был весьма жалкий. Теперь же, переводя взгляд с туфель на отца и обратно, она буквально светилась радостью.

Увидев, с каким обожанием смотрит на нее отец, я невольно позавидовала ей. Но это было ничто в сравнении с тем облегчением, какое я ощутила, поняв, что девочка не обнаруживает никаких признаков нестабильности. С того расстояния, которое нас разделяло, ее звучание показалось мне вполне нормальным.

– Они тебе великоваты, – сказал продавец, нажимая на туфлю в том месте, где был большой палец ноги девочки. – Ну-ка, попробуй пройтись в них, дорогуша. А мы посмотрим, как они на тебе.

Девочка, радостно блестя глазами, зашагала в моем направлении.

– Мне они ужасно нравятся, пап! – воскликнула она, но звук ее голоса вдруг задрожал. Цвета вокруг меня стали тускнеть. – Это туфли принцессы!

– А ты и есть моя… – произнес отец девочки, но его голос резко пресекся.

Кто-то в этот самый момент разделял мир, где находились мы с Адди и Монти. Я попятилась к двери, думая только о бегстве. Но когда я попыталась жестами сообщить сестре об опасности, она подняла руки и отчетливо, хотя и беззвучно, промолвила:

– Продолжай работать.

Когда я обернулась, отец девочки лежал на полу. Какая-то женщина склонилась над ним – я видела, как она прокричала что-то продавцу, но слов не разобрала. Все происходило как в немом кино. Продавец бросился к телефону и, набрав номер, стал, шевеля губами, торопливо говорить что-то в трубку.

Резко обернувшись, я посмотрела на девочку. Рот ее был широко раскрыт в беззвучном крике, грудь вздымалась и опадала. Туфли из ярко-розовых превратились в серые. Я сделала шаг ей навстречу, надеясь успокоить ее, и вдруг застыла на месте.

А если причиной происходящего являлась я? Если мое неудачное вмешательство в Парковый Мир привело к нестабильности в этой параллельной реальности, которая была по звучанию схожа с той, какую я разрушила?

Внезапно все вокруг меня стало восстанавливаться – звуки, цвета. Прошло несколько секунд, и все стало как прежде. За исключением отца девочки – он по-прежнему лежал на полу. От него не исходили никакие звуковые колебания. Звучал ли он раньше, я не могла сказать, но предположила, что, наверное, нет. Похоже, мужчина был отражением Оригинала, который в Главном Мире уже умер.

– Папа, – дрожащим голоском произнесла девочка.

Внезапно рядом со мной возникла Адди. Обняв меня за плечи, она повлекла меня к двери. Всхлипы и рыдания девочки становились все громче. Люди на улице сквозь витрину пытались разглядеть, что происходит в магазине. Послышалось приближающееся завывание сирен.

– Пойдем скорее, – сказал Монти, беря меня за руку. – Ты здесь ничего не сможешь поделать. Пусть все идет своим чередом.

– Ты знала, – с трудом проговорила я онемевшими губами. – Ты знала, что он умрет. Мы не должны знать о таких вещах.

– Он был мертв задолго до того, как мы появились в этом параллельном мире, – произнесла Адди, поглаживая меня по голове. – Он был терминальным эхом.

Она замолчала, ожидая от меня реакции на ее слова.

– Это значит, что его Оригинал умер?

– Верно. И с тех самых пор он незаметно для окружающих разрушался.

– А почему вдруг пропали все звуки?

– Так всегда бывает. Терминальные отражения обитателей Главного Мира в момент окончательного разрушения подавляют звучание всего вокруг.

Рядом с магазином остановилась машина «Скорой помощи». Врачи бросились внутрь. Однако все это уже не имело смысла. Отец девочки умер в Главном Мире, и спасти его отражение было невозможно.

Оцепенение, охватившее меня, постепенно исчезало. Я поняла, что то, что случилось, вызвала не я. Моей вины здесь не было и в помине. Более того, я ничего не могла изменить.

– Это нечестно, – прошептала я.

– А кто сказал, что то, что мы делаем, честно? – возразил Монти. – Иногда быть обманутым – это большое счастье, и я сделал все что мог, чтобы продемонстрировать тебе это. Все, что делаем мы, Путешественники, – в каком-то смысле обман. Но природу не обманешь, Дэл. Никто не может избежать смерти.

– Он был ненастоящий, – заявила Адди.

– А кто ты такая, чтобы решать, что реальность, а что иллюзия? – резко обернулся Монти, сердито глядя на нее.

– Всем известно, что…

– Откуда известно? Потому что Совет так сказал? Тоже мне аргумент. Жизнь не ограничивается одной только сухой наукой, девочка Адди.

На меня внезапно навалилась страшная тяжесть от осознания того, что я бессильна. Я не могла изменить нелестное мнение обо мне родителей. Я была не в состоянии сделать так, чтобы Саймон выбрал меня. У меня не было возможности спасти маленькую девочку от того ужаса, который ей пришлось пережить, когда у ее отца прямо в магазине случился инфаркт. Да, я была бессильна, приходилось это признать. И от этого мне стало невыразимо тяжело и больно.

Нас учили, что способность к Путешествиям – дар, его удостаиваются лишь избранные. Жертвы, которые нам приходилось приносить в качестве платы за этот дар, смерть обитателей отраженных миров – все это служило высшей цели, а именно поддержанию порядка в существующем мироздании. Но от мысли, что мир устроен таким образом и никто не может ничего в нем изменить, я едва не потеряла сознание.

Я попыталась разглядеть девочку сквозь заслонявшую ее от меня толпу. Мне ведь даже не довелось узнать ее имя. Я действовала так, будто лично она представляла некую ценность с точки зрения бескрайней Мультивселенной, но при этом не удосужилась спросить, как ее зовут.

Я шагнула в ту сторону, где произошла страшная сцена, невольной свидетельницей которой я стала. Однако Адди загородила мне дорогу.

– Ты не можешь ничего сделать. Не забывай, он был терминальным отражением.

Я увидела, как врачи «Скорой помощи» направились обратно к машине. Они явно не торопились. Он был всего лишь эхом, но все-таки и человеком тоже. Когда же Адди успела стать холодной и черствой – настолько, что даже зрелище чьей-то смерти не привело ее в ужас? А если наша исключительность, которой мы так гордились, была всего лишь способностью при любых обстоятельствах оставаться равнодушным?

Сестра тяжело вздохнула:

– Давай поговорим об этом дома.

– Я устала от разговоров! – бросила я и пошла прочь.

Я брела наугад, не глядя ни под ноги, ни по сторонам. Когда наконец способность видеть окружающее вернулась ко мне, оказалось, что я стою на тихой улочке. На противоположной стороне располагалось небольшое кладбище, внешне такое же, как то, что существовало в Главном Мире. На кладбищах всегда было спокойно даже по меркам Путешественников. Мертвые не принимают решений, им не из чего выбирать. Порталы возникали от их живых, убитых горем близких.

Покой – вот что мне было сейчас нужно.

Калитка кладбища была не заперта. Я распахнула ее, и ржавые петли громко заскрипели. Я медленно зашагала по дорожке, разглядывая благостные лица мраморных ангелов, охраняющих надгробия. Почти все надписи на могильных камнях выцвели или стерлись, и прочитать их было нелегко. Опустившись на колени, я потрогала одну из надгробных плит. Судя по датам рождения и смерти, которые мне все же удалось разглядеть, под ней покоился ребенок. Интересно, есть ли такое же захоронение в Главном Мире?

Раньше я считала, что способность Путешествовать дает свободу. Однако теперь мне казалось, что она запирает человека в клетке. Красивой, удобной, очень большой – настолько, что ее границы порой невозможно разглядеть. Но все же это клетка.

Встав, я отряхнула колени от влажной земли и вдруг заметила, что неподалеку от меня на невысокой каменной ограде, тянувшейся вдоль периметра кладбища, кто-то сидит. Это был Саймон. Он появлялся почти во всех отраженных мирах, которые мне довелось посетить в последнее время, и всякий раз при его появлении я вздрагивала. Адди утверждала, будто я сама искала его, но она ошибалась. По крайней мере, сознательно я не искала встреч с ним. Всякий раз для его присутствия находилось логическое объяснение. И все же мы с ним сталкивались постоянно, и я невольно стала задумываться о том, нет ли в его частоте чего-то такого, что притягивает меня к нему. Глупая мысль, но она тешила мое самолюбие, и мне очень хотелось, чтобы так оно и было.

Саймон был весь в черном – черные джинсы, черный плащ, черная футболка. При этом кожа на его шее была бледной, а волосы, выбиваясь из-под черной вязаной шапочки, частично закрывали лоб. В руке он держал большой зеленый этюдник.

– Эй, привет! – окликнул он меня.

– Привет, – ответила я, борясь с волнением. – Не предполагала, что встречу здесь кого-нибудь.

Я не ожидала, что Саймон меня увидит – ведь я не прикасалась ни к кому из тех, что жил в этом параллельном мире. Впрочем, наверное, там, в магазине, или где-нибудь неподалеку от него, мимолетный контакт все же произошел – я вполне могла его не заметить.

Саймон пожал плечами:

– Здесь действительно почти никого не бывает.

Он казался более худым и поджарым, чем его копии из других миров. У него были впалые щеки, а рот с плотно сжатыми губами представлял собой прямую линию. Темно-синие глаза ничего не выражали. Я видела столько разных Саймонов, что легко замечала даже мелкие различия, и всякий раз пыталась угадать, кто он и что он за человек в своей очередной ипостаси. Между тем я во всех параллельных мирах выглядела одинаково, как и в Главном Мире. Разумеется, меня занимал вопрос: какой он видит меня – всегда одинаковой или разной?

– У тебя грустный вид, – сказал Саймон.

Я дотронулась до своей щеки и с удивлением обнаружила, что она мокрая от слез.

– Я в порядке.

Он молча кивнул.

– Послушай… не знаю, чем ты был занят до моего появления, но мне бы не хотелось отвлекать тебя.

Приподняв одно плечо, Саймон перевел взгляд на этюдник. Карандаш снова запорхал над бумагой.

– Это ведь не частная собственность. Так что ты можешь остаться.

За его спиной выстроились в шеренгу, переплетя голые ветви, деревья с могучими стволами.

Сунув руку в карман, я нащупала листок бумаги, который прихватила с собой – Адди присматривала за мной так тщательно, что у меня не было времени, чтобы свернуть из него звездочку.

Огибая могилы, я отошла чуть подальше, чтобы не мешать Саймону, и присела на землю. Он продолжал заниматься своим делом, поглядывая на дерево позади меня. Саймон не предложил мне посмотреть свой рисунок, а я не стала просить его об этом. Закрыв глаза, я прислушалась к шуршанию карандаша по бумаге, к дыханию Саймона, к звучанию параллельного мира вокруг меня.

– Ты часто сюда приходишь? – наконец спросила я, подтянув колени к подбородку.

Как бы мне ни хотелось посидеть молча, впитывая в себя новую для меня отраженную реальность, мне все же было любопытно, почему Саймон оказался именно здесь.

– Когда мне хочется немного передохнуть. Тут хорошо думается.

– Когда слишком много думаешь, это не всегда хорошо.

– Тебе хочется поговорить?

Я пожала плечами:

– Разговорами ничего не изменишь.

– Они могут изменить тебя. – Саймон перевернул лист, причем сделал это так быстро, что я не успела разглядеть, что он нарисовал. – Они могут открыть тебе новые перспективы.

Посмотрев на окружавшие меня надгробия и мраморных ангелов, я снова вспомнила маленькую девочку из магазина. Она даже не подозревала о существовании Мультивселенной – но потеряла отца только потому, что никому не дано изменить ее законы. Внезапно я ощутила усталость – от не приводящих меня никуда Путешествий, от постоянной необходимости делать тот или иной выбор. И еще от того, что, по моим наблюдениям, по сути ничего не менялось. Мне стало настолько плохо от всего этого, что я почувствовала, что готова открыть душу молодому человеку, который был всего лишь отражением настоящего Саймона и который – я знала это совершенно точно – никогда обо мне не вспомнит.

– Понимаешь, моя семья… – начала я. – Видишь ли, все мои близкие очень хорошо умеют делать правильный выбор – как в серьезных вещах, так и в мелочах… Они считают, что жизнь состоит из цепочки решений, которые человек принимает. Каждое последующее вытекает из предыдущего, и так далее – как ноты в мелодии.

Саймон кивнул, продолжая работать карандашом. У меня же пропало желание говорить, но я все же заставила себя продолжать:

– Но это чушь, ерунда. Ты можешь всю жизнь совершать только хорошие поступки, принимать правильные решения. А потом вдруг что-то происходит – совершенно случайно, по не зависящим от тебя обстоятельствам – и перечеркивает все, что было раньше. – Я указала на могильную плиту совсем крохотных размеров. – Здесь похоронен ребенок. Но ведь никто не делает такой выбор. Этого ни хочет никто. Люди умирают не потому, что они что-то сделали или, наоборот, чего-то не сделали. Это не их выбор. Это просто… происходит, и все. Тогда какой смысл мучиться, решая, как поступить, какой путь выбрать? Ведь все предрешено. Какая разница, как ты живешь и что делаешь?

Саймон оторвался от этюдника.

– Разница большая, – заметил он.

– Нет никакой разницы. Сегодня я видела, как умер один человек. Для этого не было никаких причин. Он не совершил ничего плохого, ничего неправильного. И выбора у него не было – никакого. Просто, как говорят, «пришло время». И вот теперь он мертв, а все, что он делал при жизни, потеряло смысл.

– Ты снова плачешь.

Протянув руку, Саймон смахнул с моей щеки слезу, слегка коснувшись кожи рукавом плаща.

– И я ничего не могла сделать, – едва слышно произнесла я. – Ровным счетом ничего.

Он провел рукой по моим волосам, поправляя растрепавшиеся пряди.

– Это тяжелее всего. Я тебя понимаю.

Я кивнула и шмыгнула носом.

– Дэл…

Я посмотрела на Саймона с удивлением, не понимая, откуда ему известно мое имя.

– Знаешь, я прихожу сюда почти каждый день и рисую. Деревья, могилы – все подряд. Почти каждый день, понимаешь? Да, тех, кто здесь похоронен, не вернуть. Но важно то, что я сюда прихожу. Важно, что о них помнят – я, другие люди… Даже если конец всегда один и тот же, это имеет значение. И это делает другим меня.

Саймон сказал это очень убежденно, но я лишь недоверчиво покачала головой. Важен результат, а не намерения. Так говорили Члены Совета.

– Легко рассуждать, когда говоришь о тех, кто умер пятьдесят лет назад. А у человека, о котором я говорю, между прочим, была семья. Маленькая дочь. И вот теперь она осталась одна.

Выражение лица Саймона стало жестким:

– Ты хочешь сказать, что было бы лучше, если бы этот человек и вовсе не рождался на свет?

Прежде чем ответить, я задумалась, вспоминая страшную сцену, свидетельницей которой случайно стала.

– Не знаю. Может, и так. По крайней мере, это избавило бы кого-то от боли.

– Ты не права, – возразил Саймон, сжав пальцами карандаш с такой силой, что у него побелели костяшки пальцев.

– Дэл! – раздался где-то неподалеку голос Адди.

– Ну, мне пора, – сказала я и встала, не слишком искусно изображая на лице улыбку.

Решив, что этого для прощания достаточно, я пошла прочь, но, сделав всего пару шагов, ушибла большой палец на ноге, задев за угол могильной плиты. В отличие от многих других она была гладкой, а надпись на ней – четкой и ясной. Чуть наклонившись, я прочитала:

Ниже были выбиты даты рождения и смерти. Судя по ним, похороненная здесь женщина умерла прошлой зимой, не дожив несколько месяцев до своего сорокалетия.

– Амелия Лэйн, – вслух тихо прочитала я и повернулась к Саймону. – Твоя…

– Да, моя мама.

От слов Саймона у меня пресеклось дыхание, как от удара под ложечку.

– Я не понимаю…

Разумеется, я все прекрасно понимала. Смерть человека, живущего в Главном Мире, вызывала смерть его отражений в параллельных мирах – сразу или через какое-то время. Но обратной зависимости не существовало. В Главном Мире мать Саймона после того, как у нее диагностировали рак, смогла победить болезнь. И тем не менее в отраженном мире, где я сейчас находилась, верх одержал недуг.

– Она долго болела, – произнес Саймон, и на его лице я прочитала настоящую, неподдельную скорбь. – А потом умерла.

– Мне очень жаль, – сказала я, сознавая ничтожность этих слов по сравнению с такой страшной потерей.

– Ее жизнь имела значение. Она была нужна мне. – Было видно, что Саймону трудно говорить. – Я ничего не мог изменить, но я находился с ней рядом. И сейчас – тоже.

Я кивнула, чувствуя, что у меня голова идет кругом.

Существовали определенные константы. Для Саймона одной из них была болезнь матери. С той самой минуты, когда в ее организме началось образование злокачественной опухоли, раком заболели все отражения Амелии Лэйн во всех параллельных мирах. Разница состояла лишь в том, как проходил в том или ином случае процесс лечения. И еще в исходе.

Саймон посмотрел на надгробие на могиле матери.

– Послушай, а та семья, про которую ты сейчас рассказывала… Ты считаешь, что было бы лучше, если бы этот мужчина никогда и не был с ними, то есть никогда бы и не жил? Все-таки его близкие дарили ему радость и счастье, а он делал то же самое для них. Мне кажется, одного этого достаточно, чтобы перекрыть все остальное. – Саймон посмотрел мне в лицо. – Ты уж мне поверь.

– Я верю, – промолвила я, чувствуя, что все, о чем так много говорили Члены Совета, дрогнуло и зашаталось от слов молодого человека.

Против собственной воли я подумала о настоящем Саймоне, с которым должна была увидеться на следующий день. О том, у которого под глазами по непонятной мне причине залегли тени, а в голосе нет-нет да и проскальзывали нотки печали. А если и он думал так же, как тот Саймон, с кем я общалась сейчас?

Если бы его мать снова заболела, люди бы об этом знали. Когда ей поставили диагноз, семье Саймона так или иначе помогали соседи, да что там – практически все жители нашего района. Если бы беда случилась вторично, все было бы точно так же. Саймон не желал откровенничать со мной – ведь еще три недели назад он фактически не подозревал о моем существовании. Но он наверняка рассказал бы хоть кому-то, что болезнь вернулась. До меня бы дошли какие-то слухи, что-нибудь да просочилось бы.

Я вдруг с удивлением осознала, что никогда не слышала, чтобы кто-то говорил об отце Саймона – даже когда его мать была тяжело больна.

– А с кем ты теперь живешь? – поинтересовалась я. – С отцом?

Брови Саймона сошлись на переносице, лицо помрачнело.

– Я даже не знаю, где он.

– А он знает о том, что твоя мама умерла?

– Он не заслуживает того, чтобы об этом знать. А я сам могу о себе позаботиться.

– Не сомневаюсь, – сказала я, заметив, как после сказанного в глазах Саймона блеснула сталь, а около его губ залегли жесткие складки. Мало того, он пытался позаботиться еще и обо мне. – Спасибо, что не стал пытаться подбодрить меня всякими глупыми фразами, которые обычно принято произносить. Большинство людей использовало бы именно их.

Вот оно, мелькнуло у меня в мозгу. Уголки губ Саймона едва заметно приподнялись, и на его лице проступила тень той самой удивительной улыбки, которую мне в последнее время так часто приходилось видеть.

– Я не вхожу в это большинство, – произнес он.

– Это правда, – подтвердила я. – Ты лучше.

Я никогда не переставала удивляться тому, что, отличаясь от Оригинала в каких-то деталях, в самых важных чертах и характеристиках люди-эхо повторяли его.

Внезапно я покраснела. Саймон рассказал мне о каких-то очень личных, по сути, трагических вещах. А я думала о том, какие ощущения испытала бы, поцеловав его. Если существует ад, решила я, окинув взглядом ряды могил, то мне непременно предстоит отправиться именно туда.

Я снова услышала голос Адди – на сей раз уже гораздо ближе. Сестра явно шла по моему следу.

– А вот теперь мне действительно пора, – сказала я.

– Ты постоянно только об этом и говоришь, – хмуро заметил Саймон.

– Неужели?

– А разве нет?

Он тряхнул головой, словно избавляясь от наваждения, вырвал из этюдника лист бумаги и протянул мне:

– Вот, держи. На перспективу.

На листе я увидела себя. Это был всего лишь набросок. Я стояла, прислонившись к дереву, окруженная облаком листьев. Черты лица показались мне чересчур резкими, но в моем изображении было нечто такое, что притягивало взгляд. Пожалуй, я бы сказала, что на такую девушку невозможно было бы не обратить внимания.

– Все здорово, просто прекрасно. Но это не я.

– Говорю же, на перспективу, – с нажимом повторил Саймон, и уголки его рта едва заметно изогнулись вверх.

Я не смогла найти подходящие слова, чтобы поблагодарить его – не только за рисунок, но и за то, что он видел меня такой, какой я была изображена на листе из этюдника. Мне отчего-то показалось, будто слова здесь вообще излишни.

– У меня ничего нет, чтобы… – начала я, но замолчала.

Вместо того чтобы закончить фразу, я достала из кармана листок бумаги, быстро сделала из него звездочку бледно-желтого цвета и протянула Саймону. Он взял ее большим и указательным пальцами и внимательно рассмотрел.

– Когда-то люди путешествовали, ориентируясь по звездам, – сказал он.

– Это потому, что звезды настоящие. Они не лгут.

В отраженных мирах увидеть звезды было невозможно из-за смога, но они везде были одинаковыми. Они являлись константой, где бы мы, Путешественники, ни оказались.

Вероятно, таким был и Саймон.