Четыре месяца спустя газеты мира вышли с аршинными заголовками: кубок Шнейдера взял советский летчик на советском самолете! Фотографии остроносой машины конструкции Ильюшина обошли весь мир. Рядом с гидропланом красовался летчик, выигравший гонку. Чкалов, разумеется. Дорвался до нового рекорда! Вспышки фотоаппаратов, стрекотание киносъемки, бумажный дождь под колесами авто… Слава.

Дома – перемены. Народного комиссариата оборонной промышленности больше нет, разделили. Товарищ Каганович не справился с объемом задач… да и никто бы, наверное, не справился. Теперь есть отдельные наркоматы вооружения и боеприпасов. Есть наркомат судостроения, которым руководит недавний директор Балтийского завода, инженер-контр-адмирал. Михаилу Моисеевичу оставили авиационную промышленность – как же, под его руководством достигнуты впечатляющие успехи! Вновь весь мир восторгается советскими летчиками!

Только настроение у наркома не праздничное. Его, по сути, понизили – и оставили кусок, на котором ожидается завал. Сказалась обратная сторона рекордов. Силы, что потрачены на гоночные самолеты, не вложены в новые конструкции для армии и флота. Перспективнейшие рядные двигатели отказываются работать дольше тех самых гоночных десяти часов, на стендах воняют горелым маслом, дымят. Армейский истребитель Ильюшина застрял в экспериментальном цеху намертво: то, что годилось для гонки, для воздушного боя слишком хлипко. Яковлев отработал планер истребителя, но своего двигателя под него нет и не предвидится, летает с американским «аллисоном». Хорошо летает, но от чужого производства зависеть нельзя! А сверху все чаще спрашивают: когда? Долго еще сталинским соколам летать на древних И-15 с гофрированными крыльями^[1] и стремительно стареющих «ястребках»? «Кертисс-Хок» летает с тридцать шестого, его советский близнец поднялся в воздух в тридцать седьмом. А на дворе – тридцать девятый, Гитлер сожрал Австрию, кусок Чехии, фашизм побеждает в Испании… Новые самолеты нужны армии как хлеб, как воздух!

Это, между прочим, сказал Сталин. Что будет с наркомом, который в протянутую за авиационным хлебом руку народа вложит камень очередной иностранной лицензии? То-то. А что в наркомате есть – из готового?

Ни-че-го. Если не считать воздушное трио строптивого Поликарпова.

Вот и ходит Михаил Моисеевич по Химкинскому заводу…

В цеху самолеты особого впечатления не производят. Нет в них стремительности, формы хоть и зализанные, но не острые, медлительные. Кургузенькие, толстенькие, на спине горбик. Не понравились! Нарком буркнул:

– Три поросенка. Молись, крестоносец: не полетит хоть один – не прикроет тебя Галлер.

Крестоносцем он называет Поликарпова: тот не только крестик носит, но и в церковь ходит по воскресеньям.

У летчиков отзывы другие.

«Кабина – образец комфорта… С фонарем и обтекателем задней пулеметной установки обращаться легко… Удобное расположение оборудования, переговорного устройства…»

И, главное, – пилотажные свойства. Тот самый швецовский мотор, из-за которого самолет приобрел характерную лобастость, на рекорды самолет не вывел. Просто сделал его быстрей всех серийных моделей, что советских, что лицензионных. Как говорили те, кто погнался за гоночным призом: «С таким мотором свинья полетит».

И летает. С бетона, с грунта – на колесах. На лыжах – со снега. С воды – решительно отказывается!

Гидроаэродром здесь же, рядом с опытным заводом. Амфибия споро бегает вверх-вниз по течению, поднимает волну, только в воздух подниматься никак не хочет. Поликарпов уже лично взялся за форму поплавков, бьется за каждый килограмм веса – без толку. Со всех сторон несутся предложения:

– Снять один из пулеметов задней установки. У всех один ШКАСик.

– Нет.

– Снять один из крупнокалиберных пулеметов в носу.

– Нет.

– Уменьшить запас топлива.

– Не выходит!

Он обещал Галлеру боевой самолет, его и делает. Впереди манят нашивки инженера-капитана первого ранга и хоть какая-то уверенность в завтрашнем дне.

Другие предложения идут в дело.

– Поменять стойку шасси.

– Увеличить крыло, вот результаты продувки.

Новый день – и обновленный самолет соскальзывает в воду по слипу, словно спущенный на воду корабль. Плавает: корабли ходят, а вот самолет, который не может оторваться от воды…

У Поликарпова с компанией – лица похоронные. Заводской летчик, откинув колпак, выпрыгивает прямо в воду, поднимая круги, бредет к берегу.

– Настоящий поросенок! А свиньи не летают.

Дело застряло. Сроки идут. Письма из двух наркоматов приходят все более грозные. Одному Чкалову горя нет: ездит с остроносым чудовищем по всему миру, демонстрирует. Пока не надоест. Тогда – явление! Одет, точно только с приема на Пятой авеню. Сияет, как медный пятак.

– У вас тут намечается первый полет?

Первый полет, помимо риска и славы, означает неплохую оплату.

– Скорее, срывается.

Летчик по-новому оглядывает родителей «трех поросят».

– Почему настрой, как на похоронах?

Поликарпов указывает в сторону реки.

– Не взлетает.

– Так. Поглядим поближе…

Ему нужно поплавки в воде посмотреть, машина опять соскальзывает по слипу в воду, летчик плюхает вокруг.

– Нормально сидит…

Обходит проблемную машину кругом, выбирается на берег – за ним тянется цепочка мокрых следов. Аккуратно выливает мутную водицу из лаковых туфель.

– Годные поплавки, а сам самолет – красавец! Полетит. Завтра же подниму. У меня с собой сюрприз – на станции, нужно сгонять полуторку, вывезти. Ну и смонтировать за ночь. Распоряжайся, Николай Николаевич! Ночкой нам предстоит поработать.

Азартно потирает руки. Сразу становится хорошо, спокойно. Чкалов и на метле взлетит, а после успешного полета выйдет уже не срыв сроков, а небольшое отставание.

С утра на гидроаэродроме – явление. Опять Каганович! Шляпа сдвинута назад, хорошо видно лысину. Усы агрессивно топорщатся. Едва вылез из автомобиля, заявляет:

– Не полетит – сдадим вас в наркомат судостроения. А что? Гидроплан, который не летает – это ведь катер, а?

Хохочет. Намек ясен – совсем недавно катерами занимался Туполев. И где он сейчас?

Ему хорошо. Перехватчик и тяжелый истребитель приняты: гора с плеч. Макнуть в чуть мутноватую речную водицу подчиненного, что многовато о себе возомнил, нарком полагает делом приятным и полезным.

Мельком глянул на виновника своего визита. Самолет за ночь приобрел радикально-верноподданнический красный цвет.

– Перекрасили? Считаете, поможет?

Поликарпов морщится, отворотившись. Нарком не отстает:

– Думал, Николай Николаевич, вы самолет иконами разрисуете… У меня ведь в наркомате и кроме вас специалисты есть! Все подсчитали. Взлететь ваша алая свинка может только чудом.

Поликарпов молчит, поглядывает на самолет. Там, на носу, где двигатель крепится к фюзеляжу, и следов ночного монтажа не осталось. Вот она, своевременная перекраска. Так что правильней всего – молчать.

Шелест шин, явление второе: Галлер. Быстрым шагом подходит к группе «заговорщиков», жмет руки.

– Мне из НКАП сообщили, что сегодня будет полет. Рад, что вы не подвели. А то уже волновался… А, и Валерий Павлович здесь? Почему?

– Давно не летал на новом самолете первым, – признается Чкалов. – Охота вспомнить молодость.

Широко улыбается. Сам привез на «Красный Кертисс» новые станки. Сам принял новый мотор – первый в новой серии – из рук Швецова. Это он Поликарпову сказал. Косыгин знает чуть-чуть больше.

Новые двигатели, увы, не слишком надежны. Первая серия всегда отличается заоблачной ценой и качеством ниже уровня земли, самолеты с такими моторами разбиваются куда чаще. При серии обычно имеется эталонный образец. Его делают отборные мастера на лучшем оборудовании. Его детали до микрона соответствуют чертежам, в серии точность работы на порядок хуже. Эталон как раз готовили к стендовым испытаниям… Так вышло: рядом стоят два одинаковых мотора, один довольно скверный, другой очень хороший. Валерий Павлович это знает. Рядом – никого, только несколько работяг спрашивают: который грузить? Ну как тут удержаться?

Михаил косится на Поликарпова. Тоже ведь знает о качестве первой серии, но ворованный агрегат на самолет ставить бы не стал. Даже не приказал, попросил бы вернуть на место. Потом – вздох, рука генерального конструктора нехотя тянется к телефонной трубке. Номер Швецова. « Тут путаница вышла, Аркадий Дмитриевич…» Так будет, но после полета.

Это правильно. Не случайно же два почти одинаковых изделия оказались рядышком и без присмотра? Швецову нужно, чтобы красный гидроплан прошел приемку. Взлетевший «поросенок» – еще один завод под его моторы. К тому же, если к «туполевщине» прибавится «поликарповщина», так и «швецовщина» как итог вполне вероятна. Дело-то куда серьезнее, чем испытание второстепенной модели: охрана аэродрома начинает особенно сильно тянуться, а из очередной машины выходит, посверкивая пенсне, еще один нарком. Если самолет не взлетит даже с новым движком, так товарищ Берия может сделать запрос об аресте вредителей прямо здесь, а Галлер, чего доброго, под горячую руку, не возразит.

– Я тоже не чужд авиации, – говорит Лаврентий Павлович, – у меня и КБ свое есть…

Так он что, за новыми кадрами приехал, что ли? Туполева, Петлякова и Бартини не хватает? И если Чкалов не поднимет «поросенка», авиационная шарашка пополнится?

До старта – несколько минут. Машина заправлена. К проходной тяжело подкатывают несколько автомашин.

Явно внутри броня. В большинстве охрана, но из одной выходит – Сам.

В простом летнем френче без знаков различия, без легендарной трубки в руках… Руки засунуты в карманы, усы прячут легкую улыбку.

– Вот и я. Вижу, не все меня ждали? Но меня тоже интересуют успехи советской авиации. Очень интересуют, да…

Берия посверкивает стеклышками. Он – знал.

Впрочем, это не важно. Для Косыгина важно другое: если самолет не взлетит, это будет не просто конец карьеры и, вероятно, арест. Это будет даже не предательство доверия человека, которому он обязан. Тигриными глазами невысокого грузина на него смотрит Отечество. Которому он давал присягу.

Если самолет не взлетит, ему, Косыгину, будет стыдно. Тем стыдом, тем позором, от которого порядочные военные пускают пулю в висок.

Оглянулся – позади не одна конструкторская команда. На поле вышел весь завод, люди, что работали ночами, сверхурочно, без всякой записи. Вот их, этих людей, и представляет требовательный сталинский взгляд.

Только Чкалов улыбается. Шепчет на ухо:

– Я на четвертом тэбэ бочки крутил… Пошли.

– Куда?

– Со мной, в полет. С Байдуковым сговорено, он готовит «ястребка». Как тогда, только в задней кабине будешь ты -за стрелка и штурмана. Фотопулеметы установлены, охрана Иосифа Виссарионовича в курсе… Летать по кругу – скучно. Ну?

– В парадной форме? – возмущается Косыгин. – Во-первых, я наверху превращусь в ледышку. Во-вторых, я не интендант, складом формы не заведую. А в машине, между прочим, масло.

– Во-первых – высоко забираться не будем. А во-вторых… Да куплю я тебе новые штаны! Или, вон, Лев Михалыч выдаст.

Галлер кивает – и из-за спины показывает кулак. Мол, хулиганы!

Так и ушли к машине. Они не видели, как Сталин, обернулся к Поликарпову, произнес:

– Поздравляю с новым самолетом. Если перед испытаниями летчикам не о чем беспокоиться, кроме как о форменных брюках…

Косыгин этого не слышал, и хорошо. Надел парашют, пристегнул ремни. Связь в порядке. Фотопулемет тоже.

– Стрелок готов.

В ответ – рычание мотора. Брызги – впереди учебный бой, а пулемет стрелка стреляет только при открытом фонаре. Самолет разбегается… Но брызги не уходят вниз, приходится вытирать лицо рукавом.

– Валериан?!

В ответ – рычание:

– Управление тугое. Вода, словно клей!

Машина упрямо идет вперед. Двести метров, триста.

Четыреста метров. Только убегающая за хвост машины пена. Самолет чуть-чуть приседает – так бывает перед тем, как гидроплан идет вверх. Если идет. Формул для точного расчета формы поплавков наука пока не придумала, и в испытательных бассейнах пока не умеют имитировать взлет гидроплана. Числа и модели позволяют избежать грубых ошибок, но подбор поплавков остается искусством, плодом интуиции – и удачи.

Восемьсот метров. С берега самолет уже плохо видно. Машина чуть заметно покачивается с крыла на крыло, Чкалов пытается ее оторвать, чуть-чуть меняя гидродинамику поплавков.

– Точно, поросенок. Но на кубок ездили дольше!

Там надо разгоняться километр. По условиям.

Вот он, километр. Голос… девичий голос по радио -с поста управления полетами.

– Товарищ Чкалов! Вчера забыла сказать… Поплавки немного подтягиваются к корпусу, хоть и не до конца. Там есть ручка…

Леночка. Женщина, которая его, Косыгина, когда-нибудь убьет. А сегодня – спасла. Не от смерти даже, от позора. Спасла, потому что Чкалов нашел нужную ручку, повернул -и машина тяжко, нехотя, пошла вверх. Вот поплавки поднялись на редан, вода разлетается в стороны тонкой прозрачной пленкой… Еще несколько мгновений – и отрыв!

В воздухе характер самолета резко поменялся. Высоту набирает так, что уши закладывает. Виражит – едва не вокруг своих же закрылков.

– Свин, натуральный, – Чкалов уже шутит, – не пнешь, не полетит. А швецовский мотор – зверь…

Зверь словно услышал, что говорят о нем, зачихал. Самолет начал терять высоту, но, стоило ему чуть клюнуть носом, простуженное чихание сменилось ровным рычанием.

– Перебои при одном положении ручки, – констатировал Чкалов, – надо дорабатывать, но на сегодня – приладимся. Аэродром вижу, и Байдукова… начинаем. Следи за тылом. Сейчас мы ему дадим прикурить!

Воздушный бой Косыгин помнит плохо. Были перегрузки, он пытался быстро перебросить пулемет с одного борта на другой – вися на ремнях вниз головой. Почему? Потому, что пулемет стрелка торчит в сторону, противоположную поплавкам. Байдуков это знает, норовит зайти сзади-снизу. На неповоротливом бомбардировщике пришлось бы ставить нижнюю пулеметную точку, но здесь достаточно крикнуть пилоту:

– Снизу!

Быстрая полубочка – готово, противник в секторе обстрела. А стрелок, соответственно, вниз головой…

Косыгин не помнит, как за схваткой двух самолетов следили с земли. Это ему потом генеральный рассказал. Мол, сам Сталин спросил:

– Это точно разведчик-истребитель, а не истребитель-разведчик?

Будущий КРИ как раз пытался навязать байдуковскому «ястребку» бой на виражах. Зайти в хвост у него бы не вышло, но поймать в сектор обстрела штурмана-стрелка – вполне.

– Самолет идет в серию, – подытожил Поликарпов. -Я уже числюсь советником наркома флота по авиационным вопросам…

Перед этим Косыгин приветствовал конструктора, как старшего по званию – на рукаве поликарповского кителя блестят заветные нашивки. Вместо поздравления сказал:

– А поплавки, товарищ инженер-капитан первого ранга, все равно надо доработать. На каждый крейсер по три Чкалова не сыщем…

Через полгода Косыгин стал капитаном второго ранга и получил долгожданное назначение на корабль. Задачу ставил нарком.

– «Фрунзе» заканчивает вторую модернизацию, – говорил Лев Михайлович. – Серьезную модернизацию! Испанские события практически целиком износили машины, пришлось менять их, как и многое другое. Вам придется освоить линейный крейсер, и освоить быстро. Справитесь -встанете на мостик своего корабля. Крупного корабля, командиру которого очень пригодится и ваш специфический опыт работы в авиапромышленности, и даже умение летать самому. Я достаточно прозрачно намекнул?

Куда уж прозрачней! Прищурь глаза – увидишь корабль с характерной, на один борт, надстройкой-островом, плоскую палубу, поперек которой натянуты тросы, подъемники, что возносят из ангаров самолеты со сложенными крыльями… «Поросят», разумеется, только на колесах и с гаками, аэрофинишеры цеплять. И не их одних. Вот кертиссовский пикировщик «Хеллдайвер», он же советский РП-2(и). «И» в скобках значит – самолет иностранной разработки, производится по лицензии. Обычный советский самолет, таких пруд пруди в морской авиации, да и в армейской не меньше. Правда, в США эти машины считаются палубными. Самолетами для авианосцев.

Увы, образ корабля размыт и неясен. Нет в составе Красного флота ни единого авианосца! Нет их и на стапелях… Михаил Косыгин достаточно прослужил адъютантом наркома флота, чтобы знать это наверняка.

С другой стороны, тот же линейный крейсер прошел обе модернизации отнюдь не в СССР. Так что… Все может быть!

Через те же полгода советская авиация получила славное пополнение – три новых типа самолетов. Перехватчик И-21. Морской тяжелый истребитель МТИ. Первые модели поплавковых КРИ тоже появились… Всех их прозвали «кабанчиками» да «свинами», хотя в газетах случались и выспренности вроде «алых вепрей», особенно во время финской войны, когда итальянские добровольцы помогали белофинскому режиму в боях за Карелию. Спасти Маннергейма от разгрома фашистам не удалось? Тем лучше они запомнили, что такое «порко россо».

Теперь старый добрый поплавковый «свин» обзавелся новым мотором и отзывается на прозвище «сверчок», но это не помешает ему свидеться со старыми знакомыми.

Скоро. Очень скоро!

[1] В нашей истории к этому самолету ближе всего первый прототип И-14.