Глава 20

Тори проснулась рано. Она привстала и выглянула в окно. На улице только рассвело, облака висели низко. Ветер нес крошечные кристаллы снега. Тори забралась обратно под одеяло и включила ридер. Когда она начала читать, стук ветки в стекло стал настойчивее. И более настойчивыми стали вопросы, не дававшие ей покоя. Сердце забилось чаще.

«– Расскажи, на что были похожи первые дни в сарае? – спросила журналистка с намеренным спокойствием, чтобы не волновать Сару Бейкер. Журналистке повезло: ей позволили побеседовать с единственной выжившей жертвой убийцы из Уотт-Лейк, которая теперь помогала упрятать Себастьяна Джорджа за решетку на несколько пожизненных сроков. Эта журналистка была одной из тех немногих, с кем Сара говорила в это время. Саре было трудно общаться и с мужем Этаном, и с родителями. Журналистке нравилось думать, что эти интервью были для Сары исцеляющими. Ей нравилась Сара. Журналистка восхищалась ею и уважала ее. И боль Сары стала ее собственной болью за те дни, что она навещала ее, слушала и записывала ее историю, шаг за шагом переживая страшные испытания, выпавшие на ее долю.

Журналистка когда-то работала репортером в газете, но теперь она зарабатывала на жизнь рассказами о настоящих преступлениях и пыталась написать роман. Она планировала использовать эти интервью для книги.

Но во время встреч с Сарой наступил такой момент, когда журналистка поняла, что все-таки не сможет написать эту книгу. Или, по крайней мере, опубликовать ее ради денег. История стала для нее слишком личной.

– В самом начале зимы, – заговорила Сара, отсутствующим взглядом уставившись в окно, – я иногда слышала шум вертолетов где-то над облаками… Потом наступила тишина. И темнота. Я думала, что слышать, как они ищут меня, это самое ужасное. Но я ошиблась. Стало еще хуже, когда я поняла, что меня перестали искать. – Она помолчала. – Я выжила только благодаря ребенку. Я была готова на все ради ребенка Этана и ради того, чтобы вернуться к нему.

Сара замолчала, ее взгляд стал еще более отсутствующим.

Журналистка почувствовала, что ей тоже не по себе.

– Хочешь, чтобы я принесла ее? – спросила она. – Хочешь ее увидеть?

– Нет.

– Сара, она всего лишь невинная красивая маленькая девочка, ей только один день от роду.

Сара сжала губы, ее руки, лежавшие на одеяле, напряглись. Она сосредоточилась на колибри за больничным окном. Деревья покрылись пышной листвой. Это был жаркий июльский день.

Журналистка подалась вперед в своем кресле.

– Прошу тебя. Хотя бы взгляни на нее. Ты нужна ей. Возможно, она плод насилия, но в этом крошечном тельце нет ни капли дурной крови. Она воплощенная невинность.

Глаза Сары наполнились слезами. Пальцы скомкали одеяло. Она явно боролась с собой.

Журналистка встала и позвала медсестру. Может быть, она совершала страшную ошибку, вот так вмешиваясь. И все же она не могла остановиться, уже слишком вовлеченная эмоционально.

Медсестра вкатила колыбель. Сара родила дочь меньше суток назад. Ее грудь набухла от молока, натягивая швы на рубцах и оставляя влажные следы на ночной сорочке. Но психически она была мертва для своего ребенка. Она стала такой с того дня, когда анализ ДНК показал, что ребенок не от Этана. Тесты сделали после того, как водитель лесовоза привез ее в больницу. Тогда она была примерно на пятом месяце беременности, и у нее подозревали инфекцию в околоплодной жидкости. Врачи хотели выяснить, как развиваются легкие ребенка на тот случай, если у нее начнутся преждевременные роды. Прокурору и копам тоже нужен был этот анализ. Результаты показали, что отец ребенка – Себастьян Джордж. С этой минуты Сара была обречена носить до срока ребенка чудовища и знать об этом. Лечение от бесплодия, проведенное перед ее похищением, помогло забеременеть.

Копы и прокурор были довольны результатами теста. ДНК ребенка, без сомнения, поможет обвинить Себастьяна Джорджа в сексуальном насилии.

Но Этан был опустошен этой новостью.

Когда у Сары начались роды, ее муж в больницу не приехал. Журналистка через окно увидела его на улице. Под дубом. Кажется, он хотел войти. Но так и не вошел. Мать Сары и ее отец, богобоязненный пастор, тоже не пришли. Это привело журналистку в ярость.

Какой истинно верующий человек отвернется от собственной дочери в такой момент? Как он может обращаться к душам жителей этого города и наставлять их на путь истинный, если не смог поддержать дочь, собственную плоть и кровь, остро нуждающуюся в его помощи?

Журналистка кивнула медсестре, и та тихо вышла из палаты. Тогда журналистка подкатила колыбель к больничной кровати и села возле, молча наблюдая за ребенком. У нее заболело сердце, напряглась грудь. Она знала, через что пришлось пройти Саре и Этану, когда они пытались зачать ребенка. Эту потребность родить журналистка ощущала каждой клеточкой собственного тела.

Сара медленно повернула голову, сглотнула, ее взгляд уперся в крошечное существо в колыбели. Потом она очень медленно протянула дрожащую руку, дотронулась до малышки. У девочки были темные мягкие волосы. Губы, похожие на бутон розы. Темные ресницы. Как у него.

Крошечные пальчики девочки крепко обхватили указательный палец Сары. У нее перехватило дыхание. Тихие слезы покатились по щекам.

Журналистка не произнесла ни слова. Она старалась не заплакать. У нее ныли руки, ныла грудь от желания обнять их обеих. Соединить вместе навсегда. Чтобы все было правильно.

– Она прекрасна, – прошептала Сара.

– Твоя дочь.

У Сары задрожала губа.

– Хочешь подержать ее?

Она кивнула.

Журналистка положила спеленатого ребенка на руки Саре. Через несколько секунд, едва заглянув дочке в глаза, Сара спросила:

– Ты поможешь мне? Поможешь мне покормить ее?

Журналистка помогла ей спустить рубашку с плеча и приложить крошечный ротик девочки к материнскому соску. Раны на груди Сары все еще были заклеены пластырем. Ей явно было больно, когда девочка начала сосать. Сара откинула голову на подушку и закрыла глаза. Из-под ресниц потекли слезы.

– Господи, – прошептала она. – Господи, прошу тебя, помоги мне. Пожалуйста, помоги моему ребенку…

Но Господь давно оставил Сару Бейкер.

Надежда покинула тоже. Журналистка считала, что надежда умерла в Саре в тот день, когда Этан не смог обнять ее и снова заняться с ней любовью. В тот день, когда муж продемонстрировал ей свое отвращение и смущение. Сара так долго продержалась из любви к нему, но, когда он ее отверг, она перестала бороться.

Журналистка не сомневалась в том, что Сара оставила бы дочку у себя, если бы мир оставил ее в покое. Если бы Этан открыл ребенку свое сердце. Если бы ее отец-пастор показал пример другим, как можно прощать, как можно принимать… как можно радоваться этому невинному ребенку. Этого не произошло, и Сара приняла решение отдать ребенка – безымянного – на усыновление.

– Я хочу лучшего для нее. Я никогда не смогу освободиться от него, но я хочу, чтобы она была свободной. Единственный способ этого достичь – позволить ей начать с чистого листа. Ни о чем не знать.

– Во время заточения тебе хотя бы раз приходило в голову, что ребенок может быть от Себастьяна?

– Никогда, – прошептала Сара. – Думаю, сама мысль об этом была бы для меня невыносимой.

Она помолчала и добавила:

– Думаю, тогда я не выжила бы. Мы бы не выжили».

Тори отложила электронную книгу, вылезла из постели и слегка приоткрыла дверь в гостиную. Отец все еще громко храпел. Тори добралась до полки, на которую он сунул скомканную газету. Девочка аккуратно расправила ее на столе и прочла анонс статьи на странице шесть. «Убийство у реки Биркенхед – эхо убийств в Уотт-Лейк? Смотрите страницу 6».

Она открыла газету на шестой странице. Отец заворчал во сне. Взгляд Тори метнулся к приоткрытой двери в его спальню. Но отец что-то пробормотал, повернулся на другой бок. Раздалось его спокойное дыхание. Падавшего из окна света было достаточно для чтения. Тори водила по строчкам пальцем, останавливаясь на именах жертв, которых похитил и убил человек, получивший прозвище убийцы из Уотт-Лейк. Когда она увидела последнее имя, у нее сдавило горло.

Имя из романа, написанного матерью.

Аромат только что сваренного кофе и звук укладываемых в печку поленьев пробудил Оливию от глубокого сна. Сон был настолько тяжелым, что ей потребовалась пара минут, чтобы сориентироваться. Она полежала минуту, вспоминая комфорт объятий Коула. Он оставался с ней всю ночь. Его сторона кровати все еще была теплой. И все же, когда Оливия полностью проснулась, в ней начало расти чувство неловкости.

Оливия встала с постели, схватила халат, надела его поверх пижамы, в которую облачилась перед тем, как лечь в одну постель с Коулом. Она замешкалась, когда снова осознала, что ему известно, кто она такая.

Он был в курсе всего, что произошло с ней.

Ее пронзило острое чувство наготы, уязвимости. Оливия пошла в ванную, сполоснула лицо, вытерлась и посмотрела в зеркало. У нее защемило сердце.

Она не знала, сможет ли это сделать – снова вый-ти в мир как Сара Бейкер, выжившая жертва знаменитого убийцы из Уотт-Лейк, ведь она так старалась это скрыть. Оливия грубо выругалась, увидев испачканную простыню, комом валявшуюся на крышке корзины для грязного белья.

Оливии нужно было посмотреть Коулу в лицо. Она должна была выйти в гостиную и посмотреть ему в глаза.

Из-за присутствия Коула кухня казалась крохотной. Он стоял спиной к Оливии. Эйс лежал у его ног и без сомнения ждал, когда упадут крошки. Коул подбросил дрова в печку, и дом стал теплым, его наполнил аромат свежесваренного кофе. За окном светало, но рассвет был серым. Крошечные снежинки пролетали мимо стекла.

Оливия остановилась на мгновение, рассматривая сцену. Она никогда не представляла мужчину в своем маленьком домике. В своей постели. Она вдруг вспомнила ощущение его тела под ней, внутри ее, его мускулы, жесткие волосы на обнаженной коже. Щеки Оливии вспыхнули. Чувство неловкости нарастало, в груди появилось напряжение.

Он обернулся.

– Привет, соня. – От улыбки морщинки вокруг его глаз и рта стали глубже. Темные волосы падали на лоб. Коул был одет в белую футболку, облегавшую его тело и подчеркивавшую мускулатуру на животе и на груди. Бицепсы перекатывались под упругой загорелой кожей, когда он взял с полки две кружки и поставил их на стол перед Оливией. Он выглядел еще восхитительнее, чем раньше: отдохнувший, серые глаза блестят и смотрят внимательно. Его переполняла жизнь. Но при этом он казался слишком внушительным и крупным в ее крошечном доме. Его было слишком много для этого пространства.

– Я не собирался будить тебя. Пошел снег, но я хотел бы съездить в город и обратно, пока не начнется настоящий снегопад, – сказал Коул. Радио было включено, играла музыка, создавая фон, пока они смотрели друг на друга в маленькой кухне.

Оливию раздирали противоречивые чувства, и она почти позволила себе посмотреть на диван, где выставила себя полной дурой. Она знала, что Коул тоже об этом думает. У нее сильно заколотилось сердце, стало жарко. Что дальше? Что сказать?

Появилось такое ощущение, будто она опасно балансирует на точке опоры, и одно слово или движение могут направить ее жизнь в одном направлении, а другое слово или движение – совершенно в противоположном. Желание вернуться в зону комфорта неожиданно стало нестерпимым.

Коул как будто понял ее нерешительность.

– Ты в порядке?

Оливия плотнее запахнула халат и откашлялась.

– Да. Спасибо тебе… за все.

Коул несколько секунд смотрел ей в глаза. Ее сердце забилось еще быстрее.

– Я собираюсь сначала зайти в большой дом и проверить, как там отец. Заодно узнаю, заработал ли телефон. Если он работает, то мне, возможно, не придется ехать в Клинтон. Если связи по-прежнему нет, то я отправлюсь туда немедленно, пока не навалит слишком много снега и дороги не закроют.

Вот так. Просто. С ней происходило такое, что пошатнуло самые основы ее личности и жизни. А он казался таким расслабленным.

Оливия отошла к двери, позвала Эйса и выпустила его на улицу. Потом вернулась к окну гостиной, сложила руки на груди и стала наблюдать, как пес спускается к озеру.

– Лив? – Коул подошел к Оливии сзади, обнял и положил подбородок ей на плечо. Его дыхание согревало щеку. Оливия напряглась. Сердце билось все быстрее и быстрее.

Ей хотелось оттолкнуть его. Она вдруг не смогла справиться с этим интимным напоминанием о прошедшей ночи, с тем, что они стояли возле того самого дивана, на котором все произошло. Коул спал в ее кровати, он испытывал к ней сострадание, и Оливии вдруг показалось, что это еще бо́льшая степень близости, чем секс. Она попыталась справиться с нарастающей клаустрофобией. Но всего было слишком много, все шло слишком быстро, и на Оливию навалилась черная, удушливая паника. Сердце затрепетало, в мозгу поднялась темная волна, порождая тревогу и страх, которые всегда предвещали длительное возвращение в прошлое.

Оливия резко отстранилась, повернулась и посмотрела Коулу в лицо.

– Ты себя неважно чувствуешь, верно? – спросил он.

Она провела дрожащей рукой по спутанным после сна волосам, отвела глаза, потом снова встретилась взглядом с Коулом.

– Мне бы хотелось, чтобы я была в порядке. Мне бы хотелось быть нормальной. Господь свидетель, я стараюсь. Но сказать по правде, я не знаю, как я чувствую себя именно сейчас. – Оливия помолчала и добавила: – Или кто я такая. Или кем я смогу быть.

Коул потянулся к ее рукам, но она резко отшатнулась, прижалась к подоконнику, ею снова овладела паника.

Оливия вцепилась в подоконник.

– Я… Прости меня, Коул, я не могу делать это с тобой. Не сейчас.

– Это? – переспросил Коул, склоняя голову к плечу.

У Оливии запылало лицо. Она сама не знала, что значит «это».

– Я о нас, – робко сказала она.

Он выдержал ее взгляд, его потемневшие глаза несколько секунд оставались непроницаемыми. Потом его губы медленно изогнула улыбка, великолепное загорелое лицо сморщилось, лучики морщин вокруг глаз стали заметнее.

– Как насчет кофе?

Оливия с облегчением кивнула.

Коул подошел к столу, налил в кружку дымящийся кофе.

– С чем ты его пьешь?

– С капелькой сливок.

Коул нашел в холодильнике сливки для кофе, налил немного в ее кружку и отнес кофе Оливии. При резком дневном свете, без шейного платка или джемпера с высоким воротом она чувствовала себя обнаженной. Но Коул сумел отвести глаза от мелких шрамов вокруг ее шеи.

Когда Оливия взяла из его рук кружку с кофе, Коул заговорил:

– У меня есть друг, Гэвин Блэк. Он бросил заниматься фотожурналистикой из-за посттравматического синдрома. После того как Тай едва не погиб, он мне сказал, что нужно просто проживать день за днем, пока не начнешь жить снова.

Он помолчал.

– Я не верил его словам, пока твой телефонный звонок не вытащил меня в тот вечер из бара. Потому что я не проживал день за днем, ничего подобного. Я просто убивал дни. Но теперь я начинаю жить именно так. И это нелегко. Это значит, что ты даешь волю чувствам, которые причиняют боль. И я больше не хочу никуда спешить, Лив. Буду жить одним днем. Вот сейчас у меня есть только одно срочное дело, мой единственный шаг для этого дня. Я собираюсь встретиться с Форбсом и прояснить ситуацию. Я намерен ясно дать ему понять, что из проекта нового строительства ничего не выйдет.

Коул посмотрел на Оливию и спросил:

– Ты не против?

Она покачала головой.

– Теперь это наша общая работа на этот день, наш общий шаг. – Он улыбнулся и потянулся за курткой, висевшей у двери. – Тебе лучше взять сегодня выходной, просто отсидеться дома, в тепле. Расслабиться.

– Почему? Ты думаешь, мне следует волноваться из-за…

– Нет, – твердо ответил он. – По-моему, здесь тебе ничего не угрожает. Уверен, Форбс и его дружки нуждаются в этом строительстве, но я не думаю, что они могут причинить кому-то физический вред. И выходной в воскресенье – это нормально.

– Я должна убедиться в том, что гости разъезжаются, раз пошел снег.

– Ладно, отправляйся по делам. Но потом возвращайся сюда и оставайся дома. Или побудь в большом доме с Майроном. Пока я не вернусь. Обещаешь?

Оливия негромко фыркнула и не смогла сдержать улыбку.

– Я даже и не знаю, оскорбиться из-за того, что ты мне приказываешь, или быть благодарной за то, что кто-то за мной присматривает.

– Для этого и нужны друзья. Они присматривают друг за другом.

Ее улыбка погасла.

Коул надел куртку и вышел, впустив в дом струю холодного воздуха.

Оливия увидела в окно, как он идет по траве. Ей вдруг вспомнилось, как его маленький желтый самолет появился в южной части неба. И как все изменилось.

Вот только Оливия не знала, есть ли у нее время. Скоро ее секрет станет известен всем в городе. Глотнув кофе, она пошла в кухню, чтобы сделать себе тосты.

Оливия сунула хлеб в тостер и прибавила громкость радио, когда прозвучали позывные новостей.

Снег пошел сильнее, над озером сгустились тучи, и вода приобрела цвет пушечной бронзы. Ели на другом берегу напоминали солдат с пиками, устремленными в небо.

Эти слова Коула стали для Оливии подарком. Эти слова ей должны были сказать родители, муж, соседи, но так и не сказали. Даже близко такого не было.

Только журналистка Мелоди Вандербильт просто сидела с ней много дней и позволяла говорить. Мелоди слушала ее, по-настоящему слушала. Она предложила ей столько сочувствия без осуждения, что Оливия не могла остановиться и все время говорила с ней. Она просто вывалила на нее все. С Мелоди она никогда не чувствовала себя сумасшедшей или ужасной. Мелоди показала ей путь вперед.

И за это Оливия была ей безмерно благодарна. Она ждала, когда тостер выбросит подсушенный хлеб, и пила кофе, гадая, где теперь Мелоди.

Мелоди дала ей свою визитную карточку.

Оливия не сохранила карточку. Она не оставила ничего из прошлого. Но теперь она смотрела в окно на Эйса, обнюхивавшего ледяную корку у берега озера, и думала о своей дочке. Как она выросла. Какой стала.

В груди нарастала боль, и Оливия неожиданно остро ощутила свое одиночество. И сожаление.

Потом Оливия отбросила эти мысли. Она намазала тост сливочным сыром, напомнив себе, что поступила так ради дочери.

Если верить сводке метеорологов, то фронт непогоды оказался намного интенсивнее, чем предполагали, и приближался быстрее. В южных районах внутреннего плато уже выпало много снега. Оливия посмотрела на настенные часы. Нужно пошевеливаться, нужно предупредить гостей, оставшихся в кемпинге, чтобы у них было достаточно времени для сборов. Им нужно уехать до того, как дороги станут непроходимыми. Судя по всему, ужин в честь Дня благодарения, назначенный на этот вечер, придется отменить.

Потом диктор перешел к убийству.

– Пресс-секретарь ИГРУ, констебль Айла Ремингтон сообщает, что полиция назначила пресс-конференцию на десять часов утра. CBC удалось узнать, что на этой пресс-конференции полиция сообщит, кто стал жертвой убийцы на берегу реки Биркенхед, и обновит данные о продвижении расследования. Согласно источнику CBC, жертва недавно перенесла операцию по замене коленного сустава, и полиция нашла хирурга, делавшего операцию, по серийному номеру искусственного сустава. Ремингтон не стала комментировать сходство между убийством у реки Биркенхед и убийствами в Уотт-Лейк, происходившими больше десяти лет назад. Сара Бейкер, единственная выжившая жертва убийцы из Уотт-Лейк, молодая жена Этана Бейкера, опознала в Себастьяне Джордже своего похитителя и истязателя. Впоследствии Бейкер свидетельствовала против Джорджа. Около трех лет тому назад Себастьяна Джорджа нашли мертвым в тюремной камере. По мнению криминального аналитика, доктора Гарфилда Барнса, убийство у реки Биркенхед мог совершить подражатель, кто-то, кто идентифицирует себя с…

Оливия протянула руку, нажала на кнопку и выключила радио. У нее тряслись руки. Во рту было сухо, как в пустыне. В ушах застучала кровь. Бум, бум, бум, бум… Так стучал о землю совок, когда она выглянула в щель сарая. Она видела, как маньяк копается в черной суглинистой земле. Она чувствовала запах земли, сырого леса, гнилых досок в обшивке сарая.

Маньяк обернулся и посмотрел на ее сарай. Его глаза, светло-янтарные, встретились с ее глазами, смотревшими в щель. У нее свело желудок.

Оливия ухватилась за кухонный стол, попыталась взять себя в руки, мозг напрягся, когда она попыталась остаться в настоящем.

Тик, тик, так, тик… звук капающей воды. Весна приближается.

Она повернулась и столкнула кружку с кофе на пол. Та разбилась, и осколки разлетелись по полу. Горячий кофе обжег ногу. Больно, но ничего похожего на боль воспоминаний.

Оливия нагнулась, обхватила руками колени и постаралась дышать неглубоко, короткими вздохами. К опущенной голове прилила кровь. Оливия медленно пришла в себя и выпрямилась. Кожа повлажнела от пота. Оливия почувствовала исходящий от ее тела едкий запах страха, сглотнула и сохранила равновесие, схватившись за спинку стула.

Как, черт подери, она собирается контролировать эти воспоминания? Они окружали ее все более плотным кольцом. Ее охватил внезапный и настоящий страх: что, если она сойдет с ума? Закончит свои дни в лечебнице? В ней взбунтовалась ярость. Нет.

Ни за что на свете она не поддастся и не останется пленницей собственного прошлого. Однажды она едва не убила себя. Она бы умерла, если бы какой-то парамедик случайно не наткнулся на нее и не оказал ей помощь. Теперь она хотела жить. Кто-то в Броукен-Бар устроил заговор против нее и теперь пытался отправить ее обратно в оживший ночной кошмар. Она не позволит им победить. Она не сможет так жить.

Широким шагом Оливия вернулась в спальню и начала бросать в сумки оставшиеся вещи. Быстро переоделась в джинсы и свитер, сложила туалетные принадлежности в другую сумку. На мгновение остановилась посреди комнаты.

Майрон умирал, в любом случае с ранчо покончено. И у нее совсем мало времени до того момента, когда снег запрет ее тут. Тогда придется остаться на многие дни и даже недели в Броукен-Бар.

Куда ехать?

Не важно куда. На восток. Ехать на восток. В Альберту. В соседнюю провинцию. Через Скалистые горы. Там много ранчо, рек и озер. И большие пространства. И люди, которые ее не знают.

Оливия надела куртку, собрала сумки и начала грузить свои пожитки в грузовик. Как только все оказалось внутри, Оливия накрыла кузов непромокаемым брезентом и мысленно проверила список дел. Оставалось только поговорить с Брэнниганом в конюшне и сказать, что она позвонит, когда будет знать, как и куда перевезти Спирит. А пока Оливия ему заплатит, чтобы он ухаживал за кобылой. Она прокатится на Спирит, пока не начался буран, проедется вокруг озера и заодно проверит, все ли гости уехали. Потом попрощается с Майроном и отправится в дорогу.

Оливия застыла. Коул. Обеими руками она провела по волосам. Нужно оставить ему записку, все объяснить.

Оливия торопливо вернулась через рощу к своему домику и вошла внутрь. Нашла ручку и лист бумаги, написала:

«Спасибо тебе за все. Спасибо за то, что показал мне, что во мне всего в меру. Ты вернул мне часть самой себя, и я возьму это с собой туда, куда я еду сейчас. От всего сердца я желаю тебе успеха с Броукен-Бар. Приглядывай за ранчо вместо меня…»

Оливия остановилась, неожиданно охваченная острой тоской. Потом взяла себя в руки.

«Я знаю, что Майрон сам не попросит тебя об этом, но он заставил меня пообещать ему кое-что. На горном хребте есть одно место, это самая высокая точка, где растет высокая трава. Оттуда открывается вид на лес и озеро. Там я пообещала Майрону развеять его пепел, рядом с каменным мемориалом, который он возвел в память о твоей матери и Джимми. Я буду помнить о нем. Пожалуйста, сделай это вместо меня. Для него…»

Эмоции загнали ее в ловушку. Проклятье. Оливия остановилась, потерла лоб, поморщилась, задев порез от удара о столик для пикника.

«Коул, мне жаль, что мы не встретились при других обстоятельствах. Мне хочется думать, что все могло бы сложиться по-другому, если бы наши пути пересеклись в другое время. Еще раз спасибо тебе. Береги себя. С любовью, Оливия».

Она уставилась на торопливо нацарапанную записку.

«С любовью».

Она могла бы любить такого мужчину, как он. Возможно, она уже любила его. Чуть-чуть. Она прижала уголок записки кактусом в горшке, чтобы ее не унесло ветром, когда она откроет дверь домика.

Выйдя на улицу, Оливия пошла вниз, к озеру.

– Эйс! – Она была уверена, что пес выскочит из кустов. Вокруг нее мелькали мелкие снежинки. Пес не появился.

Оливия свистнула и еще раз позвала его.

Ветер стих, все замерло и застыло, трава побелела от инея. Завтра День благодарения. А сегодня годовщина ее похищения. Оливию охватила тревога, добавившаяся к адреналину и нетерпению, уже бушевавшим в ее крови. Она должна уехать.

Эйс, скорее всего, где-то бегает, делает свои дела. С ним ничего не случится, а она пока выведет Спирит и проедется на ней вокруг кемпинга. Да и лапам Эйса в любом случае лучше отдохнуть. Оливия слишком сильно нагружала его в последнее время.

Она пошла по тропинке, направляясь к конюшням, кристаллы снега щекотали ей лицо. Ее преследовали мысли о Коуле. Воспоминания о его руках, обнимавших ее, о выражении его глаз. Он нравился ей. Слишком сильно. Слишком рано. Оливия судорожно вздохнула, подходя к конюшням.

Если она уедет, то ему и Джейн будет легче. Это она может для него сделать. Она вернула его домой, к Майрону. Она не сомневалась, что добилась крошечных, крошечных изменений. Потому что теперь Коул мог остаться. Он сможет исполнить мечту Майрона. Слишком мало, слишком поздно, но Оливия дала им это.

Читая, Тори содрогнулась, но не только от холода. В ее груди росло тяжелое ощущение. Сара Бейкер была реальной. Ее упоминали в газете. Журналистка из Уотт-Лейк записывала историю Сары. Штабной сержант, которого перевели в Форт-Тэпли, считал, что полиция поймала не того человека. Тори родилась в Форт-Тэпли…

«Журналистка переложила яичницу со сковородки на две тарелки, на которых уже лежали тосты и бекон. Она отнесла тарелки на стол, за которым ее муж читал газету.

Одну тарелку она поставила перед ним. Он улыбнулся. Красивый мужчина в форме. От его улыбки ее жизнь всегда становилась как будто светлее. Она любила его.

Сев рядом, она поставила перед собой тарелку и потянулась за чайником. Налила чаю им обоим. В широко открытое окно вливался летний утренний бриз, сочные зеленые листья шуршали на дереве за окном.

– Как ваши встречи? Она все еще говорит?

– Ее психотерапевт согласился, что для нее это катарсис. – Журналистка затихла, глядя в свою тарелку.

– Не хочешь есть?

– Она отдает ребенка на усыновление.

Муж положил в рот кусок яичницы, прожевал.

– Я знаю. Это лучший выход при таких обстоятельствах.

– Мы могли бы взять девочку.

Он перестал жевать и уставился на жену.

Она нагнулась к нему.

– Мы уже говорили с тобой об усыновлении. Мы согласились на это… после анализов. У нас никогда не будет своего ребенка. Почему не взять эту малышку?

– Но это…

– Мы можем дать ей жизнь, которой она заслуживает. Мы знаем ее историю, ее происхождение. Когда она достаточно подрастет, чтобы понять, мы лучше других поможем ей пройти через это.

– Ты говоришь серьезно? – негромко спросил он.

– Более чем.

– Дело…

Она накрыла его руку своей.

– Официально ты над делом не работаешь. И тебя ждет перевод. Мы могли бы использовать это, чтобы начать все сначала. Все трое. Мы можем действовать через агента. Это будет закрытое усыновление. Никому не нужно об этом знать.

Она видела по его глазам, что он слушает внимательно, и радовалась этому.

– Я могу уехать с девочкой прямо сейчас, – быстро заговорила она. – Устрою для нас дом в Форт-Тэпли, и ты сможешь к нам присоединиться. Мы можем сказать всем, что она родилась там.

Он посмотрел ей в глаза. В его взгляде было сомнение. Он покачал головой и дотронулся ладонью до ее щеки.

– Я не думаю…

– Пожалуйста, – прошептала она. – Этому ребенку потребуется вся любовь, которую она сможет получить. И Саре это тоже нужно. У них больше никого нет. Мы пытались завести ребенка…

– Ты уже поговорила с Сарой, верно?

Она сглотнула.

Журналистка успела всем сердцем прикипеть к малышке, к малюсеньким пальчикам, сжимавшим ее пальцы, к мягким темным волосикам, крошечному ротику, похожему на бутон розы, к ее запаху… Она жалела этого ребенка. Ей хотелось дать этой новорожденной девочке ту жизнь и любовь, которые ей не могла дать Сара Бейкер.

– Думаю, ее глаза останутся зелеными, – сказала она. – Как у Сары. Она вырастет красавицей. Как и ее мать.

Штабной сержант отвернулся.

– Я понимаю, о чем ты думаешь, но она не вырастет похожей на него.

Сержант не смог сказать «нет». И, когда он приехал в Форт-Тэпли и его жена вложила в его большие сильные руки только что удочеренную девочку, его захлестнули эмоции. Мир внезапно изменился, стал большим и просторным. Сержант вдруг понял, что эта человеческая капелька, лежащая у него на руках, была воплощением невинности и уязвимости. Она была квинтэссенцией причин, по которым он пошел работать в полицию, захотел быть копом.

Защищать и оберегать. Не дать причинить боль невинному. Справляться с плохими парнями.

И в этот день сержант дал обещание своей маленькой дочке. Он поклялся крошечному, невинному, уязвимому существу у него на руках.

– Я поймаю его, – прошептал он. – Я найду этого типа с берега реки, сколько бы времени мне ни пришлось на это потратить. И обязательно убью его…»

Тори откинула одеяло и бросилась в ванную. Желудок свело судорогой, но рвоты не было. Только сухие спазмы, от которых болел живот и саднило горло. Дрожа, она умылась холодной водой, спустила воду в унитазе.

Тори стояла в ванной комнате, босиком на холодном полу, и смотрела на себя в зеркало. В собственных глазах она увидела страх. Посвящение из рукописи матери крутилось у нее в голове.

Тори затрясло. Страх и смущение терзали ее мозг, и она почувствовала новый приступ тошноты.

Вернувшись в свою комнату, Тори торопливо оделась, надела куртку и шапку, взяла ридер и тихонько выскользнула в гостиную. Повернув ручку двери, Тори дождалась, когда отец снова захрапит, и вышла из домика. Все вокруг было холодным и укутанным в разнообразные оттенки серого. Мягко кружился снег. Она спустилась по ступенькам и побежала по траве, все быстрее и быстрее, пока у нее не заболело в груди.