Глава 12
– Спасибо, что согласились встретиться со мной без предварительной договоренности, – сказал сержант Мэк Якима, усаживаясь напротив доктора Джулии Беллман. Он предполагал, что доктор Беллман, невролог, которого упоминала Мелоди в связи с болезнью Гейджа, – это мужчина. Но это оказалась пожилая женщина, чья привлекательность сбивала с толку.
– Вам, сержант, лучше, чем кому бы то ни было другому, должно быть известно, что я не имею права обсуждать своего пациента. – Врач посмотрела на часы. Была суббота, но в кабинете ее ждал пациент.
– Я здесь не только как полицейский, – объяснил Якима. – Я – хороший друг Гейджа Бертона. Я и моя жена, мы дружили с ним и Мелоди. Смерть Мелоди, она его подкосила. Я беспокоюсь, что это могло спровоцировать своего рода… психоз или даже диссоциативное расстройство идентичности.
Идеальные брови доктора Беллман взлетели от удивления. Но она ничего не сказала.
Мэк подался вперед.
– Я прошу только сказать мне, возможно ли подобное развитие событий у пациента с такой опухолью мозга, как у него. Гипотетически.
Она встретилась с ним взглядом, ее черты оставались непроницаемыми.
– Люди по-разному переносят горе. Иногда они делают вещи, которые другим кажутся бессмысленными. А теперь прошу меня извинить, я заставляю пациента ждать.
Она встала и направилась к двери.
– Я боюсь за благополучие его дочери. – Мэк не тронулся с места. – Он взял свой трейлер и куда-то увез ее, никто не знает, куда именно.
Доктор Беллман посмотрела на него, ее рука лежала на ручке двери.
– Прошу вас, – попросил сержант, – нам нельзя терять время. Я всего лишь хочу узнать, может ли, гипотетически, у пациента с такой опухолью, как у Бертона, развиться психоз? Может ли он потерять связь с реальностью? Мог ли стресс, вызванный горем, привести к ускоренному росту раковой опухоли, которая проявляет себя подобным образом?
Что-то изменилось в глазах врача, и Мэк подумал, что ему удалось до нее достучаться. Но она ответила:
– Сожалею, но вам придется найти другого специалиста, чтобы он ответил на ваш вопрос.
Сержант встал.
– Доктор Беллман, у меня есть основания думать, что Гейдж Бертон не только подвергает опасности свою дочь, но и совершил серьезное преступление.
– Какое?
– Убийство.
Врач побледнела, оставила ручку двери и провела рукой по белокурым волосам, собранным в гладкий пучок у основания шеи.
– Думаю, – продолжал сержант, – Гейдж уверен в том, что охотится за серийным убийцей. Тем самым, которому, по его мнению, удалось уйти от правосудия двенадцать лет назад. Также у меня есть основания думать, что Бертон может сам совершать убийства, используя те же приемы, что и убийца двенадцать лет назад, и что он уже совершил первое убийство.
Доктор Беллман вернулась за стол, села, ее глаза сузились.
– Продолжайте.
– Он знает о последнем убийстве то, что не может знать никто, кроме убийцы.
Доктор глубоко вздохнула, ее губы сжались.
– Мне действительно жаль, но я не могу поделиться информацией о пациенте. Вы должны задать этот вопрос другому профессионалу.
Она помедлила немного, потом открыла ящик стола, вытащила визитную карточку и подвинула ее к Якиме.
– Доктор Гринспен. Это мой коллега. Он даст вам то, что нужно.
* * *
– Чего хотела эта женщина? – спросила Тори у отца, когда тот вошел в домик.
– У этой женщины есть имя. Ее зовут Оливия.
– Так чего хотела Оливия? – Девочка свирепо посмотрела на отца.
– Она будет нашим инструктором на рыбалке. Сегодня во второй половине дня.
– Я не хочу идти.
У Гейджа был усталый вид, когда он швырнул на стол газету и наживку и сбросил куртку. Тори подумала о том, что говорила по телефону тетя Луиза, и ей снова стало страшно.
Но она предпочла дать волю гневу.
– С чего это она упала в обморок?
– Ее шокировали ужасные новости по телевизору. Ты же их тоже видела. – Разговаривая с дочерью, Гейдж налил воды в чайник.
– Как ты думаешь, почему убийца подвесил жертву за шею и выпотрошил ее?
Гейдж застыл, стоя спиной к ней, потом вздохнул, как будто набираясь терпения. Тори понимала, что провоцирует его, но не могла с собой справиться.
– Иногда плохой парень хочет оставить своего рода послание или реализовать свою фантазию. Он нездоровый человек.
Гейдж включил чайник и взял две кружки из шкафчика над мойкой.
Тори встала и подошла посмотреть, что в пакете, лежавшем на газете. Через окно она видела, как Оливия отдала эти вещи ее отцу.
Статья об убийстве была на первой странице измятой газеты. Заголовок поменьше задавал вопрос, не связано ли убийство у реки Биркенхед с убийствами в Уотт-Лейк.
Темнота, сгущавшаяся на периферии ее сознания, окружила Тори плотнее. Она нахмурилась, коснулась маленького пластикового пакетика. Внутри лежала наживка для рыбы.
Пугающего вида мушка цвета лайма с тремя блестящими красными глазами.
Сердце Тори гулко забилось в груди. Она подняла глаза на отца.
– Папа, а ты ведь служил в Уотт-Лейк?
Он резко повернулся к ней:
– Почему ты спрашиваешь?
От напряжения, появившегося у него на лице, ей стало не по себе.
– Так служил? – чуть осторожнее повторила она.
– Да, разумеется. Ты же знаешь, что я там служил. В Уотт-Лейк я познакомился с твоей матерью. Почему ты теперь об этом спрашиваешь?
– Просто так.
Ее взгляд вернулся к приманке.
«…Только следующей весной сержант узнал, что Сара Бейкер связала эту трехглазую мушку. И что она подарила ее чудовищу…»
Внутри ее начало формироваться что-то страшное.
– Почему она дала тебе эту мушку? – спросила Тори.
– Это был подарок в честь моего ухода на пенсию. Я оставил ее в офисе. Оливия мне ее вернула.
Тори подняла голову. Глаза отца впились в нее.
И девочка испугалась. Это был настоящий, жуткий, сбивающий с толку страх.
* * *
– Какого черта? – Ярость исказила лицо Коула, когда он потянулся за своей рубашкой. – И давно ты здесь стоишь?
Такая агрессивная реакция заставила Оливию отпрянуть. Она помнила об открытой двери за спиной. О возможности побега. Потом в луче света она заметила влагу на его щеках, мрачный блеск глаз. У Оливии защемило сердце от такой искренней эмоции. Коулу явно было не по себе от того, что его застали в такой момент. Он определенно не привык плакать на людях.
– Какого черта ты так подкрадываешься ко мне?
Коул убрал фотографию в бумажник, бумажник отправился в карман. Он сунул руки в рукава рубашки. Оливия не могла отвести глаз: красиво очерченные грудные мышцы, твердый живот, на груди курчавятся темные волосы, спускающиеся вниз, под пояс его джинсов. Возможно, Коул Макдона и топил свои печали в барах Кубы и Флориды, но это явно никак не сказалось на его физической форме.
– Я не подкрадывалась. Я каталась верхом и увидела, что в амбаре кто-то есть. – Оливия посмотрела на старый грузовик. – Сюда никто никогда не заходит, – негромко добавила она.
– Погода портится, – коротко ответил Коул, застегивая рубашку. – Мне нужно было поставить самолет в укрытие, пока не начался снегопад. Прости, что я не спросил у тебя разрешения.
– Я не…
– Нет, ты управляешь этим местом, – резко сказал он и сделал широкий жест рукой. – И все это станет твоим, когда отец умрет.
Голос Коула был низким, хриплым, полным досады от того, что его застали наполовину раздетым во многих отношениях.
– Мне это не нужно, черт тебя дери, – сквозь зубы прошипела Оливия. – Я уже говорила тебе об этом. Его решение было для меня не меньшим шоком, чем для тебя.
– В самом деле?
– Ради всего святого! Как только Майрон умрет, я уберусь отсюда. Ты и твоя сестра можете делать с ранчо все, что захотите. Продадите землю. Разделите ее на крошечные участки для будущего строительства.
Она развернулась и широким шагом вышла из амбара, в ее груди бушевало странное чувство.
– Оливия!
Она даже не замедлила шаг. Она не доверяла себе. Не доверяла ему.
– Постой. Подожди. Пожалуйста.
Она замерла, что-то в голосе Коула остановило ее. Оливия обернулась.
Он вышел на солнечный свет.
– Прости.
Ее взгляд рефлекторно упал на его джинсы. Оливия покраснела от неожиданного жара в животе, от того, как участился ее пульс.
– Этот амбар… полон смешанных воспоминаний. Печальных призраков. Они пробуждают во мне самое плохое.
Коул попытался улыбнуться, но в ярком солнечном свете его лицо под загаром покрыла смертельная бледность, морщины вокруг глаз и рта прорезались глубже. Он явно устал, и это была глубокая душевная усталость, которую порождает горе. В душе Оливии появилось сострадание.
Он прочесал пальцами густые волосы, которые от пота и пыли стояли дыбом. Его лицо приобрело выражение человека, потерпевшего крах. Коул подошел ближе.
Оливия напряглась, в ее груди росло желание убежать, веля ей отступить, развернуться и немедленно уйти, пока не стало слишком поздно. Но это желание смешивалось с другим, более коварным, темным, потаенным физическим желанием, с возбуждением, от которого у нее пересохло во рту. Оливия едва не поддалась порыву поднять руку и погладить Коула по щеке, чтобы успокоить его, утишить его боль.
Она сунула руки в передние карманы джинсов.
– Я знаю о несчастном случае, – негромко сказала Оливия.
– Кто рассказал тебе? Мой отец? – спросил он, глядя на свои руки.
– Адель по большей части. Все в городе знают эту историю. Ты ехал в грузовике с Грейс и Джимми, не справился с управлением на скользком спуске, и машина вылетела на речной лед. Мне говорили, что отказали тормоза.
Коул коротко фыркнул и отвернулся. Когда он снова посмотрел ей в лицо, от боли в его глазах у Оливии перехватило дыхание.
– Тормоза действительно отказали. Но ведь никто не сказал тебе, Оливия, что я был пьян, верно? – Он громко выдохнул. – Только отец и я знали об этом.
Она в шоке посмотрела на него.
– Так вот почему он обвиняет тебя?
Коул сел на камень с подветренной стороны амбара, где было тепло. Слова хлынули потоком.
– Я в то время прятал выпивку в амбаре. Я пил, слушал музыку и возился с тормозами. Я поставил новые колодки, цилиндры, тормозные роторы. С тормозной жидкостью все было в порядке. Как выяснилось, я что-то сделал неправильно. Может быть, если бы я не пил… если бы не был так доволен своей работой и не предложил маме и Джимми прокатить их вдоль реки. Может быть, если бы я был трезвее, я бы заметил, что лед не настолько крепкий…
Коул надолго замолчал.
– Ты сказал отцу, что выпил?
– Он сам заподозрил. Пришел в амбар, нашел бутылки. – Он облизал губы. – Копам он ничего не сказал. К тому времени, когда спасательные службы добрались сюда по снегу, к тому времени, когда они вытащили грузовик, было ясно, что маме и Джимми уже ничем не поможешь… Они в конце концов проверили грузовик и нашли неисправность в тормозах. Поэтому причиной сочли это и плохую дорогу.
– Ты смотрел на фотографию матери и брата?
Коул вытащил снимок и показал ей.
– Я всегда ношу его с собой.
Оливия взяла у него фото. Джимми был маленькой копией мужчин Макдона. Грейс – красавица, как на всех фотографиях, которые видела Оливия. Но это изображение пересекали белые трещины, оно поблекло от времени. Как будто его часто рассматривали. Она подняла глаза на Коула. Этого человека терзали угрызения совести и чувство вины.
– Это было давно, – негромко сказал он, не отпуская ее взгляд. – Очень давно. Но когда я вернулся в Броукен-Бар, вошел в этот старый амбар, я как будто шагнул прямиком в прошлое. Словно все случилось вчера, и я все еще дурак-подросток, который принимает неправильные решения. – Коул потер лоб. – И это заставляет тебя задуматься о том, что все это значит. Какое значение имеет то, что у тебя есть женщина, есть приемный ребенок, твоя собственная семья? Что ты уезжаешь от этого места так далеко, как только можешь, но лишь для того, чтобы вернуться? Что все остальное превращается в ничто? Остаются только старый грузовик в амбаре, ты сам и чувство вины.
Оливия опустилась на нагретый солнцем камень рядом с Коулом.
– Я слышала о твоей семье. Мне жаль.
– Адель и об этом тебе сообщила?
– Твой отец рассказал.
Несколько секунд Коул смотрел ей в глаза.
– Что он сказал?
– Только то, что твои отношения с любимой женщиной и ее сыном разладились после несчастного случая в Судане. И из-за этого ты отправился на Кубу топить в выпивке свои печали.
Он хмыкнул.
– Ага, понятно, откуда это взялось: «Где бы вы ни купались в жалости к самому себе… Вам знакомо только стремление к самолюбованию». Ты сказала мне это по телефону.
У Оливии запылали щеки.
– Моего приемного сына – я так о нем думаю – зовут Тай. – Коул помолчал, потом криво улыбнулся. – Он сын Холли от первого брака. Ему примерно столько же лет, сколько было Джимми, когда он погиб. Иногда жизнь действительно не имеет смысла.
– Я знаю.
Их взгляды встретились. Потом очень медленно, все еще глядя ей в глаза, он взял ее руку в свою. Медленно провел большим пальцем по шраму на запястье. У Оливии все задрожало внутри. Глаза защипало. Но она справилась с желанием вырваться, справилась с чувством стыда.
Они сидели, касаясь друг друга, в робком молчании. Не произносили те слова, которые просились на язык. С громким криком пролетела пустельга.
– Джимми обычно приходил в амбар, – наконец снова заговорил Коул, – садился на тюк соломы или на деревянный ящик, часами смотрел, как я ремонтирую грузовик, и сводил меня с ума своими вопросами.
Грустная улыбка изогнула губы Коула.
– Думаю, мне в глубине души нравилось то, что маленький Джимми действительно хотел чему-то научиться у меня. Я приходил сюда сразу после школы и проводил здесь много времени во время каникул.
Коул замолчал, глядя в амбар, разглядывая тени, чередование света и темноты. Ласточки летали под свесом крыши, и Оливия вдруг поняла, что рыжая кошка сидит рядом с тюком соломы и наблюдает за ними.
Коул был прав. Она тоже чувствовала это. Призраки. Как будто в этом амбаре остановилось время. Как будто его слова и воспоминания отмотали годы назад так, что Оливия видела здесь юного Коула, ремонтировавшего старый грузовик, слышала звяканье инструментов. Рядом сидел маленький Джимми, болтал ногами и задавал вопросы.
Коул еще раз провел большим пальцем по шраму Оливии, и ее сердце забилось чаще. Желание убежать усилилось.
– Раньше мне нравилось разбирать всякие штуки, чтобы посмотреть, смогу ли я собрать их заново, – сказал он.
– Ты до сих пор делаешь это, только с людьми. В своих книгах. Ты разбираешь мотивы, показываешь, что заставляет людей, к примеру, подниматься в горы. Рисковать жизнью. Жить на лезвии бритвы. Ты разбираешь их, чтобы понять, почему они делают что-то экстремальное.
Коул посмотрел на нее.
– Ты действительно читала мои книги?
На этот раз она улыбнулась.
– Честно? Я их по большей части пролистала. И прочитала текст на обложке. Но твою последнюю книгу я читаю сейчас. Книгу о выживших. Я, в общем-то, позаимствовала ее в письменном столе твоего отца.
– Она была в его столе?
– В ящике. Я ее нашла, когда искала твой телефон. В ней была закладка.
– То есть он ее читал?
– Судя по всему, да.
Глаза Коула заглянули в глаза Оливии, как будто он пытался заглянуть внутрь ее существа. Разобрать ее на части. Увидеть, что ею движет. Его рот был так близко, губы были идеально очерчены. Большой рот. Сильный рот. Она представила его губы на своих губах. Между ними как будто нарастал и пульсировал жар. Ощутимый жар. Оливия сглотнула, поразившись интенсивности ощущений, но не смогла отвернуться. Поэтому она заполнила пространство словами.
– В главе о пилотах, которые летают на малой высоте, ты упомянул Свена Вроггемана. Ты написал, что им двигала вина выжившего. Что он считал, будто должен был погибнуть вместо жены, и поэтому он начал гоняться за смертью, дразня ее и бросая ей вызов на каждом повороте. Ты написал, что, с твоей точки зрения, какая-то часть его по-настоящему хотела умереть, быть наказанной за то, что он выжил.
Оливия развернулась так, чтобы сидеть лицом к Коулу.
– С тобой происходит то же самое? – Она кивком указала на амбар. – Ты чувствуешь, что это тебе следовало погибнуть, а не Джимми и твоей матери? Поэтому ты испытываешь собственную судьбу и охотишься за теми, кто поступает так же?
Коул долго смотрел на нее. Листья шелестели на ветру, ветки царапали стены амбара. Наконец он потер темную щетину на подбородке.
– Наверное, это абсурдно, но я никогда не думал об этом, – признался он.
– Иногда легче разбирать других. – Оливия помолчала немного, потом добавила: – Когда я начала читать о твоих путешествиях, я позавидовала твоей свободе проживать жизнь на полной скорости, но теперь я вижу, что это была вовсе не свобода, а своего рода тюрьма.
Подошел Эйс, обнюхивая землю у их ног. Коул протянул руку и почесал пса за ухом. Тот уселся возле его сапога и привалился всем телом к ноге, требуя почесать еще.
Оливия вдруг вспомнила о времени и о том, что нужно закончить с делами перед тем, как она отправится на рыбалку вместе с Бертоном и его дочерью. Но теперь ее мучило любопытство.
– А что на самом деле случилось в Судане?
Лицо Коула напряглось, глаза потемнели.
Глубоко вздохнув, он сказал:
– В этом была и моя вина. Мне следовало вовремя понять, насколько взрывоопасной стала ситуация. – Он помолчал. – Правда в том, что я все понял. Но я спешил, меня гнал вперед адреналин.
Коул встретился взглядом с Оливией.
– Да, возможно, это было для меня наркотиком, тем самым, который притуплял мои воспоминания. Он давал мне своего рода туннельное зрение. Я добился интервью с одним из главарей повстанцев. Холли и Тай были со мной. Она фотографировала для «Нэшнл географик» и собиралась снять целый фильм. Но мы упустили самое главное. Мы забыли, что были родителями. И что на первом месте – родительский долг, а уже потом долг репортера. А наш сын намного важнее, чем возможность показать миру зверства в чужой стране.
– Это трудная задача.
– Нет. Надо лишь копнуть поглубже и спросить себя, что заставляет тебя давать миру эти истории и фотографии. Возмущение? Или демонстрация ужасов и освещение вопиющей несправедливости является инструментом борьбы с ними? И сколько во всем этом твоего собственного нервного возбуждения от того, что ты можешь написать сногсшибательную историю, нечто такое, что сделает тебя знаменитым, героем-журналистом, обеспечит тебе еще одну экранизацию? И закроет твое прошлое. – Коул встретился глазами с Оливией. – Сколько в этом на самом деле стремления к самолюбованию?
Оливия не отвела взгляда, только теперь понимая, насколько ее слова ранили его.
– Я договорился об интервью. Днем мы были в маленькой съемной комнате в Вади-Хальфа. Тай находился с нами. Мы же либералы. Смелые репортеры, известные в журналистских кругах. Мы учили ребенка дома, воспитывали его гражданином мира. Мы были уверены в своей правоте, окутаны собственным высокомерием, которое заставляло нас чувствовать себя… непобедимыми. Так все и произошло. На улицах Вади-Хальфа начался бой. И мы пытались убежать, когда Тай упал и оказался в центре схватки. Меня и Холли толпой унесло в одну сторону, Тая – в другую. Он пытался перебежать через улицу к нам.
Коул умолк. Его лицо изменилось, взгляд устремился куда-то далеко.
– Тая едва не убили, порезали руку у плеча. Мне удалось добраться до места схватки и вытащить его оттуда. Я отнес его к Холли, к той двери, у которой она пряталась. Кровь Тая обжигала мне руки и лицо. – Голос прервался, и Коулу потребовалось время, чтобы взять себя в руки. – Мы перенесли Тая в безопасное место. Мы оба умели оказывать первую помощь, поэтому смогли его перевязать. Потом добрались до врача. Мы оба были потрясены. Мы оказались на волосок от гибели. И это было предзнаменование конца. Наши отношения закончились.
– Почему?
– Мы с Холли поссорились. Мы долго обвиняли друг друга. Потом попытались продолжить. Но то, что Тай едва не погиб, стало непреодолимым препятствием, символом всего того, что мы делали неправильно. Каждый раз, когда мы с Холли смотрели друг на друга, прикасались друг к другу, мы видели в глазах другого обвинение. Каждый винил себя, появились горькие слова, вопросы о том, куда мы идем и кто мы как пара, как семья. Холли ушла. Она сказала, что на время, что ей нужно подумать. Но она ушла навсегда.
– Возможно, вам обоим просто нужно чуть больше времени, – предположила Оливия.
Коул негромко, насмешливо фыркнул.
– Холли вернулась к своему бывшему. И забрала с собой Тая, чтобы он жил с настоящим отцом. Стабильное окружение, так она выразилась. Она продолжила жить дальше. А я – плохое воспоминание. Я – лицо ее собственной вины. Я – «роман», о котором она сожалеет. Она смотрела мне в глаза и видела только это. И я не мог смотреть ей в глаза. Мы не сможем снова быть вместе, Лив. Холли опять беременна. – Коул, казалось, боролся сам с собой. – Проклятье, кого я обманываю? Я ненавижу ее за это. Как будто новый ребенок – это полное пренебрежение к нашему общему прошлому. Ко мне. Как будто она может стереть это все.
– Или это ее способ справиться с ситуацией, просто двигаться вперед.
Коул сжал губы.
Оливия отвернулась, думая о материнстве. Дети, младенцы. Потеря. Боль могла быть огромной, перехватывающей дыхание. Для нее все это было в высшей степени мучительно. И до сих пор мучительно.
Каждой клеточкой существа Оливии хотелось узнать, что случилось с ее ребенком. Но она знала, что поступила правильно, отдав малыша на усыновление. Она не стала бы хорошей матерью. Только когда она приехала в Броукен-Бар и начала обретать покой, у нее появилась уверенность в том, что она достаточно нормальная, чтобы воспитать ребенка. Так было до недавнего времени. Пока к ней не начали возвращаться воспоминания. И она поняла, что это невозможно. Маньяк всегда будет преследовать ее. Умер он или нет, он живет в ней. По крайней мере, она освободила своего ребенка.
Ей хотелось сказать Коулу, что она понимает. Что и она потеряла семью. Что ее дочь – где бы она ни была – сейчас чуть старше Тая и Джимми.
– Будь осторожен, Коул, – негромко сказала она. – Ты же не хочешь держаться за это слишком сильно.
Она помолчала и добавила:
– Ты же не хочешь быть таким, как твой отец.
Коул вытаращился на нее. Потом фыркнул.
– Забавно, что ты иногда можешь видеть так много в других и так мало в себе самой. – Он помолчал немного. – А что насчет тебя, Лив?
Лив.
Второй раз он назвал ее так.
– Пытаешься убежать от этого?
– Ты о чем?
– О твоем прошлом. Ты меня едва не убила, но не хочешь говорить о нем.
Она неожиданно встала, отряхнула джинсы.
– Мне действительно пора. У меня еще есть дела. Надо починить ограду, а потом меня ждут наши гости. Я иду с ними на рыбалку в качестве инструктора. К тому же несколько гостей забронировали столики для ужина в большом доме. Мне нужно помочь Джейсону.
Оливия попыталась идти ровно по изрытой колеями тропинке, но ноги у нее были ватными, как будто не принадлежали ей. Коул Макдона разгадал ее, как разгадывал других людей в своих книгах, снимая слой за слоем, открывая такие вещи, которые ей удавалось прятать годами.
Она неожиданно остановилась и повернулась к нему.
– Я выяснила, кто оставил газету и приманку, – сообщила Оливия, пытаясь снова обрести почву под ногами, показать, что она в своем уме. – Это новый гость, которого я регистрировала. Вещи принадлежат ему.
Коул встал.
– Позволь мне помочь тебе с оградой.
– Нет.
– Мне это не нравится. Женщина наедине с вооруженными сквоттерами или браконьерами.
– И это говорит тот, кто описывает людей, живущих на лезвии бритвы.
Коул открыл было рот, но Оливия уже развернулась, глубоко вздохнула и сосредоточилась на широких, ровных шагах, возвращаясь к своей лошади. Эйс бежал за ней по пятам. Оливия чувствовала, как взгляд Коула прожигает ей спину, ощущала его потребность в ее откровенности. Она понимала, что обязана поступить так же, раз уж он поделился с ней. Но большего она предложить не могла. Он и так подобрался слишком близко к самой хрупкой части ее существа, той человеческой части, которой отчаянно хотелось поделиться, прикоснуться и почувствовать прикосновение, ощутить, что ее обняли.
Поэтому Оливия не стала оборачиваться. Она не знала наверняка, что именно произошло между ними у амбара, но парадигма ее мира опасно изменилась.
Оливия оседлала Спирит и пустила ее легким галопом. Когда они поднимались на кряж, Оливия увидела в долине столб пыли. По грунтовой дороге к большому дому несся сверкающий черный джип. Нортон Пикетт. Адвокат Майрона. Должно быть, он вез новое завещание. Внимание переключилось, и Оливия пришпорила кобылу.
* * *
Когда сержант вышел из ее кабинета, доктор Беллман подалась вперед, нажала на кнопку вызова и попросила ассистентку принести медицинскую карту Гейджа Бертона.
Она быстро перелистала страницы, снова изучая расположение его опухоли, ее прогрессирование. Невролог обратила внимание на то, что Бертон пропустил назначенный визит.
Она перекатывала ручку между пальцами, обдумывая то, что ей только что сказал полицейский.
«У меня есть основания думать, что Гейдж Бертон не только подвергает опасности свою дочь… Нельзя терять время…»
Врач взяла телефон, набрала домашний номер Бертона.
После третьего гудка включилась голосовая почта. Возможно, потому, что его не было в городе, как сказал сержант. Тогда доктор попробовала набрать мобильный номер. Тут голосовая почта включилась сразу, сообщив, что он вне зоны действия сети. Доктор Беллман немного посидела, привычно перекатывая ручку между пальцами.
Однажды, в самом начале ее карьеры, случилось так, что если бы она вмешалась, то могла бы спасти ребенка. Вместо этого она действовала строго в соответствии с врачебной этикой. Ребенок умер. Тогда доктор пообещала себе, что, если речь снова пойдет о жизни ребенка, она рискнет и предупредит кого следует. Она обойдет бюрократию. Ну не может она позволить, чтобы такое повторилось. А у Бертона появились симптомы, которые ее беспокоили.
Доктор Беллман снова набрала номер его мобильного, и на этот раз оставила сообщение, сказав, что Бертону необходимо зайти к ней.
Потом она взяла визитную карточку, которую ей оставил коп, и набрала номер Мэка Якимы.
* * *
Мэк Якима смотрел на вывеску через залитое дождем ветровое стекло. Их автомобиль был припаркован на стоянке возле пончиковой. Из всех копов только Мартинелло по-настоящему любила пончики. Она как раз ела один, осыпая сахарной пудрой подбородок.
– Раффи поехал на вскрытие? – спросила констебль, откусывая еще кусок. У этой женщины был потрясающий метаболизм. Она пробегала не меньше сорока миль в неделю и плавала. Мэку всегда казалось, что она от чего-то убегает. Как будто, если она надолго остановится, это ее догонит. Возможно, Джен бегала для того, чтобы спокойно есть пончики. Это было бы в стиле Мартинелло.
Она была молода для отдела убийств. Джен пришла в полицию из богатой семьи и с докторской степенью по криминологии, поэтому ей было не так легко влиться в коллектив офицеров, которые долго поднимались по служебной лестнице и патрулировали улицы, чтобы заработать место в интегрированной группе по расследованию убийств. Мэк даже подумал, что Джен намеренно остановилась и купила пончики, чтобы быть более похожей на обычных копов.
– Да, он позвонит, если что-то выяснится. – Мэк завел двигатель. – Как себя вел Бертон, когда ты везла его домой после вечеринки? – спросил он, глядя через плечо и сдавая машину задним ходом.
– Нервничал. Вероятно, злился из-за того, что все его бросили.
Она доела последний кусок пончика.
– Я бы тоже нервничала. То есть не каждый же день мужик уходит на пенсию после целой жизни в полиции, верно? Это бывает лишь однажды. И никто не смог задержаться, чтобы допить пиво и достойно проводить его. Все убежали, оставив его в поднятой ими пыли, наэлектризованные новым делом.
– Он расспрашивал тебя об этом вызове? – Мэк выехал с парковки и влился в поток машин на Четвертой авеню. Потом покосился на Мартинелло.
Ее лицо стало непроницаемым. Лицом копа. Мэк отлично это знал.
– Он проявил любопытство, да. А в чем дело?
– Бертон что-нибудь говорил о повязке на руке?
– Сказал, что поранился, когда перевешивал книжную полку.
– Хотелось бы знать, где он был в ночь перед вечеринкой.
– Боже, Якима, ты же не думаешь…
– Не знаю я, что думать, черт подери, – бросил он. – Бертон знает об укусах на груди. Он знает о записке в правой глазнице жертвы. Он даже знает, что в записке написано.
Джен собралась было ответить, но тут у Мэка зазвонил мобильный. Он вытащил аппарат, чтобы ответить.
– Сержант Якима.
– Это доктор Беллман. Послушайте, я понимаю, что фактор времени очень важен и что вам эта информация может пригодиться для получения ордера. Но то, что я вам сейчас скажу, это только теория. Чистой воды догадка. Она не относится ни к одному моему пациенту.
– Я понял. – Мэк посмотрел на Мартинелло и одними губами произнес: Беллман.
– Да. Стресс может нанести вред иммунной системе организма. А это может привести к ускоренному росту опухоли. Также, хотя это и большая редкость, была выявлена взаимозависимость между внутричерепными структурными опухолями и психическими болезнями. Нельзя исключить психотическую реакцию как возможный симптом.
– То есть, говоря простым языком, это значит, что у человека с опухолью мозга может развиться психоз.
– Да, такие случаи бывали.
– И как может выглядеть этот психоз, гипотетически?
– Простыми словами, психоз – это прикрытие для многочисленных психических заболеваний, одним из которых является шизофрения, а другим – диссоциативное расстройство идентичности.
– Шизофрения – это когда человек слышит в голове голоса, которые приказывают ему что-то сделать?
– Это потеря связи с реальностью. И пациенты действительно часто слышат голоса, отдающие им приказы. Иногда пациент не видит в этом ничего необычного и не понимает, что он болен. Надеюсь, это вам поможет.
– Спасибо, доктор, вы мне помогли. – Мэк нажал на отбой. – Проклятье, – негромко выругался он. – Бертон может быть серьезно болен.
Мэк снова попытался набрать номер Гейджа. Ответа не было. Или не было связи.
Полицейская машина снова влилась в поток транспорта.
– Патологоанатом определил время смерти. Около восьми часов вечера накануне вечеринки Бертона. От его дома до места преступления два-три часа езды. Нам нужно знать, где Бертон был тем вечером. Нам нужен ордер, чтобы отследить местонахождение его телефона.
Мэк тяжело вздохнул.
– Вы долго работали вместе?
Якима кивнул.
– Начиная с Форт-Тэпли на севере. Его туда перевели после Уотт-Лейк. Перевод по горизонтали, который он мне так толком и не объяснил. Но я понял, что это результат тех проблем, которые у него возникли в связи с убийствами в Уотт-Лейк. Тогда на следствие оказывали сильное политическое давление, чтобы все прошло гладко. А Гейдж был как колючка под седлом, насколько я понял. Он никак не мог расстаться с идеей, что они взяли не того парня. Несмотря на все улики, он утверждал, что убийца остался на свободе. С тех пор Бертон одержим этой идеей, и это стоило ему нескольких серьезных повышений по службе. Он вполне мог занять пост помощника комиссара, если бы не эта его одержимость. И помощником комиссара стал Хэнк Гонсалес, который в то время занимался расследованием убийств в Уотт-Лейк.
– То есть это дело может быть для Бертона личным на совершенно другом уровне, – подвела итог Джен Мартинелло. – А как добиться того, чтобы игра продолжалась, чтобы все снова вышли на охоту? Доказать, что много лет назад Гонсалес ошибся. Ты думаешь, это сейчас и происходит? Что у Бертона проблемы с выходом на пенсию, горе, болезнь, поэтому он превратился в психа и способен на убийство?
– Нам известно только одно: Бертона можно подозревать в убийстве у реки Биркенхед. И пока он наш единственный подозреваемый. Нам нужно найти его хотя бы для того, чтобы снять подозрения.
