Глава 22
Белые простыни. Пузырьки на каминной полке в несколько рядов. Солнечный луч вязнет, растворяется в мутной жидкости.
Рэм лежал и думал… Странное зрелище. Радостно-безрадостное. Солнечный зайчик скачет по пузырькам с настойками целителей…
Анук-чи был совершенно согласен с юным чкори. Щенок внимательно следил за вспыхивающими радужным светом гранями стекла, то и дело поглядывая на мага.
— Может, ну его, а? Не поможет это тебе… Пойдем! Слышишь? Пойдем! Разве ты не слышишь? Дорога… Она зовет!
Убийственные дозы лекарств, которые Феликс заставил принимать (тоже мне, главнокомандующий нашелся!) не приносили облегчения. Наоборот. Казалось, от них еще хуже. Просто злость сменилась апатией.
Говорить ни с кем не хотелось. И если братья не настаивали по понятным причинам — им хватило песчаного песика выше башенок дворца, то мать… Она даже не пыталась. Просто исчезла.
В дверь тихонько постучали:
— Рэм…можно к тебе?
Мама Ника… Он и ей был не рад, но проявить свое недовольство не смел. Сдержался. С невероятным усилием. Чтобы не наговорить лишнего, отвернулся, стиснув зубы, к стене. В надежде, что Вероника просто уйдет.
А она спросила:
— Ужинать будешь?
Он упрямо помотал головой, чувствуя себя капризной малолетней девчонкой, которой не купили куклу. Сам себе был в этот момент противен, но сделать ничего не мог.
— Нет!
Вероника подошла, погладила по голове:
— Все образуется, сынок. Вот увидишь.
— Вы же не знаете…
— Что случилось с тобой? Нет. Не знаю. Захочешь — расскажешь. А пока… Думаю тебе надо поесть. Хоть немного. И знаешь…
— Что? — уже не сдерживая раздражения, перебил молодой человек.
— Когда я не знаю, что делать, то заставляю себя вспомнить, что я не одна. Не одной мне плохо. Почти всегда помогало.
И принцесса Тигверд ушла, беззвучно притворив за собой дверь покоев герцога.
Рэм вскочил.
Посмотрел на поднос с хлебом и сыром, принесенным Вероникой. Нет. Он не может есть. Не сейчас!
С того самого момента, как он увидел маму и… этого…
Сначала оба, герцогиня и этот пришлый, с тяжелым взглядом из-под густых, седеющих бровей, только что не рычали друг на друга. Рэму всегда казалось, что между ними какая-то непонятно на чем основанная вражда. Первое время он даже злился. Девушка пропала, лучше бы им объединить усилия.
А потом… Их словно качнуло навстречу. Губы соприкоснулись. Слились, будто забыли, как только что говорили друг другу отнюдь не комплименты, будто были они одним целым и вечность до этого…
Его никто не заметил. До сих пор юный герцог не мог простить себе, что не ушел незамеченным. Боль, в самом центре солнечного сплетения обожгла каленым железом, приковала на месте столбом. Будто сама Пустота шпагой пришпилила.
Они отпрянули через бесконечно долгое мгновение. И выглядели настолько изумленно, что… Он почти поверил в то, что для них это была едва ли не большая неожиданность, чем для него самого!
Почему… Почему этот, пришлый? Только лишь потому, что чкори? Маг, отрицающий магию! Маг Дороги, что не может найти Путь к собственной дочери! Да кто он такой?
В его объятиях мама была … счастливой. За все время он ни разу не чувствовал от герцогини такой яркой, безусловной волны всепоглощающей радости! А как… ярко горели ее глаза…
Рэм такого не замечал, когда рядом с матерью был отец. Почему так?.. Отдать жизнь друг за друга, не задумываясь, ни мгновения не медля — разве это не любовь?
И вдруг он понял, что нет.
Отец…
Суровый. Молчаливый. С недовольно поджатыми губами. Иногда казалось, что все это: дворец, супруга-герцогиня, статус консорта — ему в тягость. Он выполнял свой долг. Выполнял безукоризненно, ибо по-другому не умел. Но…жизнь не доставляла ему радости.
Все по регламенту: четко. Бесстрастно.
Любил ли он когда-нибудь? Горели ли у него глаза? Сходил ли он с ума?
Рэм вздохнул. Стены дворца Тигвердов эхом вздохнули в ответ. Белоснежные, с вычурной лепниной, зеркалами и яркой позолотой, они были так не похожи на его родовой, суровый замок. И в то же время они были близки. Тем, что веками, изо дня в день безмолвно наблюдали за тем, как люди подавляют свои истинные чувства. Как теряют самих себя.
Полутемными коридорами прячет дворец мрачные портреты, храня в воспоминаниях боль и отчаяние, что сопровождали изображенных на них при жизни.
Бедные, бедные стены. Вот и он отдает свою боль, зная, что о ней никто никогда не узнает. Спасибо вам. И…простите.
Герцог Реймский выстроил портал и ускользнул в ночь. Нестерпимо захотелось к реке.
Он оказался на пляже, неподалеку от поместья Ричарда Тигверда и Военной академии. Когда-то Ричард и Вероника отмечали здесь свадьбу.
Рэм вдруг вспомнил, как это было. Вспыхнувшее фейерверком небо, горящие венки огоньков надежды. Счастливые лица. Смех…
Вспомнил, как искренне радовалась за миледи Веронику мама. И все остальные тоже. Искренне радовались. А он? Он когда-нибудь сможет…так улыбаться? Или он не умеет? Будет как отец? Безукоризненным и…бездушным?
Темно. Тихо. Умиротворяющее журчание воды.
Рэм уселся на берегу. Золотая копия Флоризеля легла рядом. Он не знал, сколько просидел вот так, любуясь закатом. Тонкая полоска нежно-розового цвета таяла в синеве. По сравнению с ней вода казалась совсем черной.
Анук-чи насторожился. Поднял уши. Рэм, почувствовав что-то, стал всматриваться внимательнее…
Огромная кошка плыла к берегу. Барс! Но…откуда? Ночью, в реке? Или они так…купаются?
Зверь вышел на берег, отряхнулся, обдав чкори ледяными брызгами более чем реальными, но Рэм все же понял, что перед ним…анук-чи.
Зверь мерцал, будто был соткан из тысячи звезд. Он был так прекрасен, что когда юноша услышал мужской голос, то не сразу понял, в чем дело…
— Я… — поговорить хочу.
Рэм даже головы не повернул. Будто оцепенел. Барс растянулся на песке у ног герцога, положил огромную голову на толстые лапы.
Полковник тяжело вздохнул и тоже опустился на песок.
— Здесь звезды другие, — продолжал он. — И… странно все.
— Что именно?
— Магия. Мне все кажется, настанет день, и я очнусь в сумасшедшем доме.
— Пашка, Феликс… Миледи Вероника, ее родители — все приняли наш мир вместе с существующей в нем магией, более чем спокойно.
— А я вот… не могу. Да и дочь. Как все не стараются — ничего не получается. Я ведь вижу, что все, даже император — очень хотят помочь. Но…
— Милорд Швангау утверждает, что ни с Таей, ни с его братом ничего не случилось. Но вы правы, это тяжело, потому что…
Внезапно юноша сообразил, с кем ведет откровенные беседы. Анук-чи вскочил, и…завилял хвостом. Щенок не проявлял агрессии ни к зверю, ни к мужчине. У Рэма же внутри все кипело от бешенства! Разве может быть так? Надо будет спросить у ма… мама! Он должен защитить ее честь.
— Как вы нашли меня и что вам угодно?
— Да… сам не знаю, — признался Миро. — Решил, что нам надо поговорить: Дарина очень расстроилась, когда поняла, что ты нас видел. Думаю, зверь меня привел. Он появился. Пошел. А я за ним. Мы с ним теперь… Не разлей вода! А? Красавец… — мужчина потрепал барса по макушке.
— Расстроена?! И вы смеете называть ее по имени?
— Получается, так. Ты не горячись. Я в ваших придворных этикетах не силен. И вообще. Я человек прямой. Военный. Надо поговорить — давай поговорим.
— Вы совершенно правы, — герцог встал, — Я намерен вызвать вас на дуэль.
— Вот те раз… Это еще зачем?
— Вы оскорбили мою мать.
— Может, об этом стоит спросить у нее? И почему сразу оскорбил. Мне она очень нравится, мы люди одинокие. И я…
— Довольно!
— Слушай, парень, — тяжело вздохнул Миро. — Ты бы полегче… Тебя мать любит до безумия. И, конечно же, если ты будешь вставать в позы, то она откажется от самой мысли, что рядом с ней кто-то может быть. Подумай, будет ли она счастлива одна.
— То есть вы хотите сказать, что мама счастлива с вами, а я — эгоистичный мальчишка?!
— Я не знаю, получится ли у нас что-нибудь. Все случилось слишком внезапно. И мы — чем угодно клянусь — до нашего поцелуя и не подозревали…
— Хватит! Не желаю слушать!
— Ты прав. Я всегда все только порчу. Не со своей дочерью договориться не мог, да и теперь. Дарине вот помешал. Оскорбил. Обидел. Тебя вот…Тоже, получается, разозлил…
Полковник поднялся и пошел прочь.
Потом остановился и сказал, не оборачиваясь:
— Ты вот что. С матерью помирись. Нехорошо это…
Он ушел, а за ним огромный, мерцающий в сумерках зверь. Они оба растаяли в темноте, оставив Рэма одного.
Юноша долго стоял, затем поднял шпагу и стал сжимать лезвие, до тех пор, пока кровь ни брызнула, спасительной болью обжигая ладонь.
Птица галсту́к жалобно кричала в вышине, не решаясь спуститься. Иногда человеку нужно побыть одному. Не стоит ему мешать в такие моменты. Даже если сердце разрывается от боли…
