ЧАСТЬ ПЯТАЯ
ВНУТРЕННИЕ ПРОТИВОРЕЧИЯ

Пронзительно ясное ночное небо, полное звезд.

Какое-то время я тупо смотрел на него, наблюдая, как там, слева, то появляются, то исчезают странные красные полосы.

Тебе должно быть понятно, что это означает, Так. Ритм этого свечения, то, как оно сначала усиливалось, а потом постепенно ослабевало, словно заключал в себе какой-то код.

Как глифы. Как числа.

Мне вдруг и в самом деле стало все понятно, и, когда я осознал, где нахожусь, меня прошибло холодным потом.

Красное свечение было сигналом тревоги на дисплее, расположенном на лицевой пластине вакуумного костюма, в который я был закован.

Я находился в космосе.

И тут на меня навалились воспоминания о себе и о прошлом; они бомбардировали меня, точно микрометеориты, прошивающие насквозь тонкую прозрачную оболочку, которая сейчас сохраняла мне жизнь.

Я задергался и обнаружил, что могу двигать только кистями рук. Пальцы нащупали твердую поверхность, ощутили слабую вибрацию мотора. Завертев головой, я принялся шарить руками по сторонам.

– Эй, он приходит в себя.

Хотя рация скафандра фонила, голос говорившего мне казался знакомым. Послышалось жестяное дребезжание чьего-то смешка.

– Блин, тебя это удивляет, чувак?

Сенсор присутствия уловил движение справа. Надо мной склонилась чья-то голова в шлеме с непроницаемо темной лицевой пластиной.

– Эй, лейтенант, – еще один знакомый голос. – Благодаря вам я только что обогатился на пятьдесят ооновских баксов. Говорил я этим муделям в скафандрах, что вы оклемаетесь первым.

– Тони? – с трудом выговорил я.

– О, и мозговая деятельность не нарушена. Еще один балл в копилку 391-го… Мы, сука, реально бессмертные!

Доставка с марсианского дредноута напоминала похоронную процессию вакуум-коммандос. Семь тел на автоматических носилках, четыре штурмовых жука и двадцать пять человек почетного караула в полном боевом облачении, предназначенном для военных действий в дальнем космосе. Планируя операцию, Каррера определенно намеревался исключить все возможные риски.

Тони Ломанако провел нас через портал так безукоризненно, словно занимался этим всю свою профессиональную жизнь. В авангард он поставил два жука, за ними следовали носилки и пехота, сопровождаемые с флангов парами коммандос, а замыкали процессию еще два жука. В ту секунду, когда мы вошли в гравитационное поле Санкции IV, скафандры, носилки и жуки разом перешли на режим грав-парения, зависнув в воздухе, и через пару секунд совершили синхронную посадку по сигналу поднятой и затем сжатой в кулак руки Ломанако.

«Клин Карреры».

Приподнявшись, насколько позволяли ремни носилок, я наблюдал за всем этим, пытаясь подавить чувство родственной гордости, которое заставлял испытывать волчий ген.

– Добро пожаловать в базовый лагерь, лейтенант, – сказал Ломанако, осторожно постучав кулаком по нагрудной пластине моего костюма. – Теперь вы будете в порядке. Все теперь будет в порядке.

Он громко произнес по общей связи:

– Ладно, ребята, двигаем дальше. Митчелл и Квок, оставайтесь в костюмах и не глушите двигатели жуков. Остальные марш в душ – мы на сегодня достаточно наплавались. Тан, Сабыров и Мунхарто, через пятнадцать минут назад, форма одежды вольная, но при оружии – составите компанию Квок и Митчеллу. Остальные – разойтись. И, «Чандра», можно к нам медиков прислать сегодня? Уж будьте так добры.

В наушниках раздался дружный смех. Стоявшие вокруг заметно расслабились, чего не могли скрыть даже громоздкая боевая вакуумная экипировка и светопоглощающие костюмы из полисплава. Все поубирали оружие – сложив, отсоединив или просто вложив в ножны. Водители жуков, точностью и экономностью движений напоминавшие заводных кукол, слезли и присоединились к общему потоку шагающих к лагерю фигур в скафандрах. У кромки воды их ждал линкор «Клина», «Доблесть Энгины Чандры», растопыривший посадочные клешни, точно какой-то доисторический гибрид крокодила и черепахи. Тяжелая броня хамелеохромного корпуса отливала бирюзой в цвет залитого бледным полуденным солнцем песка, на котором он стоял.

Было приятно снова видеть «Чандру».

Теперь, когда мое внимание наконец сосредоточилось на окружающем, я увидел, что пляж весь разворочен. В неглубоком кратере, образованном взрывом «Нагини», сверкал спекшийся песок, а вокруг, куда хватало глаз, все покрывали борозды и рытвины. От баббл-тентов после взрыва не осталось ничего, кроме следов гари и нескольких разрозненных металлических деталей, которые, как подсказывала мне профессиональная гордость, не могли быть частями самого корабля. «Нагини» взорвалась еще в воздухе, была уничтожена мгновенно, до единой молекулы. Если земля – для покойников, Шнайдеру определенно пришлось остаться в гордом одиночестве. Бо́льшая его часть, вероятно, до сих пор потихоньку рассеивалась в стратосфере.

Взрыв к тому же потопил траулер. Повернув к нему голову, я увидел, что из воды торчат только корма и оплавленная надстройка. Перед глазами вспыхнуло воспоминание – Люк Депре и бутылка дешевого виски, пустой треп о политике и запрещенные к ввозу сигары. Склоняющаяся надо мной Крукшенк в…

На месте нашего уничтоженного лагеря теперь обосновался «Клин». В нескольких метрах слева от кратера стояло шесть больших овальных баббл-тентов, а под вытянутым рылом линкора я различил полисплав-душевую – квадратную гермокабину и резервуары повышенного давления. Вакуум-коммандос оставляли оружие потяжелее в стоявших под навесами пирамидах и один за другим проходили в смывочный отсек.

Из «Чандры» вышла колонна клиновцев с белыми нашивками медицинского подразделения. Они подошли к носилкам, включили двигатели и повезли нас в направлении одного из баббл-тентов. Когда носилки оторвались от земли, Ломанако коснулся моей руки:

– Увидимся, лейтенант. Зайду попозже, когда вас вытащат из костюма. Пойду ополоснусь пока.

– Ага, спасибо, Тони.

– Рад вас снова видеть, сэр.

В баббл-тенте медики с профессиональной сноровкой отстегнули наши ремни и сняли костюмы. Я был в сознании, и моя распаковка доставила им чуть меньше хлопот, чем распаковка остальных, но именно что чуть. Я так давно не принимал антирадиационных препаратов, что, даже чтобы шевельнуть рукой или ногой, требовалось большое волевое усилие. После того как меня наконец вынули из костюма и перенесли на кровать, у меня почти не осталось сил, чтобы ответить на вопросы медика, проводившего стандартную послебоевую проверку моей оболочки. Пока он этим занимался, я даже умудрился не закрыть глаза и через его плечо наблюдал за тем, как прогоняют аналогичные тесты на остальных. Оболочку Сунь, которая по очевидным причинам не нуждалась в скорой медицинской помощи, бесцеремонно бросили в углу.

– Ну что, жить буду, доктор? – пробормотал я, выбрав момент.

– Не в этой оболочке, – ответил врач, заправляя кожный спрей антирадиационным коктейлем. – Но с моей помощью какое-то время еще протянете. Чтобы не пришлось беседовать со стариком в виртуале.

– А что он хочет, принять рапорт?

– Наверное, да.

– Ну, в таком случае вколите-ка мне чего-нибудь для бодрости, чтобы я не заснул на полуслове. Тетрамет найдется?

– Не уверен, что это хорошая идея, лейтенант.

Я даже усмехнулся, пусть и с немалым трудом:

– Ага, точно. Не иначе как он подорвет мне здоровье.

В конце концов мне пришлось просто приказать вколоть мне тетрамет на правах старшего по званию. Когда в тент вошел Каррера, я уже более-менее восстановил функциональность.

– Лейтенант Ковач.

– Айзек.

Улыбка осветила его покрытое шрамами лицо, словно восходящее солнце, озаряющее склоны гор:

– Говнюк ты, Ковач. Знаешь, сколько людей в этом полушарии мне пришлось задействовать, чтобы тебя отыскать?

– Думаю, не больше, чем можно было позволить, – я сел повыше. – А что, беспокоиться начал?

– Мне кажется, лейтенант, должностные обязанности оказались для тебя понятием более растяжимым, чем анальное отверстие взводного голубка. Двухмесячная самоволка после коротенькой отписки. «Отправился за одной фигней, которая стоит все этой сраной войны. Вернусь позже». Несколько туманно.

– Однако точно.

– Вот как? – он сел на край постели; хамелеохромный комбинезон окрасился под цвет одеяла; брови сдвинулись, натянув кожу на свежем шраме, проходящем через лоб и щеку. – Военный корабль?

– Военный корабль.

– Мы сможем его использовать?

Я поразмыслил:

– При поддержке подручного археолога, наверное, сможем.

– И как твоя археологическая поддержка?

Я перевел глаза на тело Тани Вардани, свернувшееся калачиком под тонким, как лист, термоодеялом. Как и прочие члены экипажа «Нагини», она находилась под действием легкого успокоительного. Медик, который делал ей инъекцию, сказал, что состояние пациентки стабильное, но проживет она едва ли дольше моего.

– Так себе, – я закашлялся и долго не мог остановиться.

Каррера переждал, когда приступ кашля пройдет. Вручил мне салфетку.

Утерев рот, я выразительно взмахнул рукой:

– Как и все мы. А у вас как?

– Сейчас археолога в команде нет, если не принимать в расчет Митчелла.

– Я бы не принимал. В его случае это хобби, а не профессия. И как же так вышло, что вы недоукомплектованы скребунами, Айзек? – Шнайдер же наверняка рассказал, что на кону. После секундного размышления я решил пока попридержать эту информацию. Я не знал, много ли она стоит, но, когда у тебя остается всего одна гарпунная обойма, ты не станешь целить в плавники. – Ты же наверняка имеешь какое-то представление о том, что стоит на кону.

Он покачал головой:

– Работаем на корпорации, Такеси. На небоскребную шваль. Такие люди озвучивают ровно столько, сколько нужно, чтобы тебя подписать. Все, что я знал до сегодняшнего дня, – что Хэнд нацелился на что-то крупное и что, если «Клину» удастся отхватить кусок, нас неплохо вознаградят за труды.

– Да, но вам дали коды доступа к системе нанобов. Существует ли что-нибудь более ценное? На Санкции IV? Ладно тебе, Айзек, ты наверняка догадался, о чем речь.

Он пожал плечами:

– Мне назвали сумму, вот и все. Так работает «Клин», и ты это знаешь. Кстати, о работе. Это же Хэнд у двери, да? Вон тот худой.

Я кивнул. Каррера подошел и внимательно вгляделся в лицо спящего менеджера.

– Ну да. Слегка похудел по сравнению с теми фотографиями, что есть у меня в стеке, – он зашагал по импровизированной больничной палате, вертя головой и осматривая спящих и труп в углу (несмотря на усталость и тетраметовый приход, я тут же привычно насторожился). – Что, конечно, неудивительно, учитывая уровень полученной вами радиации. Удивительно то, что вы вообще в состоянии стоять на ногах и передвигаться.

– Вообще-то как раз не в состоянии, – заметил я.

– Действительно, – он вымученно улыбнулся. – Бог ты мой, Такеси. И чего бы тебе было не подождать пару дней? Получил бы вдвое меньшую дозу. Мои все на стандартных антирадпрепаратах, нам здесь грозит разве что головная боль.

– Не я принимал решение.

– Да понимаю, что не ты. Деактивированная в углу – это кто?

– Сунь Липин, – смотреть на нее оказалось даже тяжелее, чем я предполагал; волчья верность, похоже, штука необоримая. – Системщица.

Он кивнул.

– А остальные?

– Амели Вонгсават, пилот, – я показал пальцем. – Таня Вардани, археолог; Цзян Цзяньпин и Люк Депре, спецоперации.

– Ясно, – Каррера снова нахмурился и дернул подбородком в сторону Вонгсават. – Если она была вашим пилотом, кто сидел за штурвалом взорвавшегося штурмовика?

– Мужик по имени Шнайдер. Через него-то я изначально и вышел на все это дело. Мудила из гражданской авиации. Когда началась пальба, у него нервишки сдали. Захватил корабль, замочил Хансена – парня, которого мы оставили на посту, – ультравибом и смотался, оставив нас у…

– На борту был только он?

– Угу, если не считать пассажиров в контейнере для трупов. Перед тем как мы вошли в портал, нанобы убили двоих наших. И еще шестерых мы обнаружили с другой стороны. А, да, еще двоих выловили в сетях траулера. Судя по всему, команда археологов, заявившаяся сюда еще до войны.

Он не слушал, просто ждал, когда я закончу.

– Иветта Крукшенк, Маркус Сутьяди. Это те двое, которых убила система нанобов?

– Да, – я попытался изобразить легкое удивление. – У вас есть список группы? Я смотрю, у ваших небоскребных обитателей со сбором информации дело обстоит неплохо.

Он покачал головой:

– Да не особенно. Просто мои небоскребыши обитают в той же самой башне, что вот этот твой дружок. Метят на тот же пост, на какой метит он. Как я и сказал, шваль, – его голосу определенно недоставало яда, а мое посланническое чутье к тому же уловило в рассеянном тоне легкий призвук облегчения. – Я так понимаю, нет оснований надеяться, что у вас остались стеки тех двоих, которых убили нанобы?

– Нет, стеков не осталось, а что?

– Да неважно. Я особенно на это и не рассчитывал. Клиенты сказали, что система не оставляет после себя ничего. У нее в ход идет все.

– Ну да, мы так и поняли, – я развел руками. – Айзек, даже если бы нам и удалось обнаружить стеки, они были бы уничтожены при взрыве «Нагини», как в общем-то и все остальное, что там находилось.

– Да, удивительно мощный взрыв. Ничего не хочешь о нем рассказать, Такеси?

Я натянул на лицо ухмылку:

– А ты как думаешь?

– Я думаю, что локмитовские штурмовики не взрываются в полете безо всякой на то причины. И думаю, ты как-то мало бесишься из-за того, что этот ваш Шнайдер вас кинул.

– Ну, он же покойник.

Каррера скрестил на груди руки и молча смотрел на меня.

Я вздохнул:

– Ладно, ладно. Я заминировал двигатели. Я все равно доверял Шнайдеру не больше, чем презику из лип-пленки.

– И, как оказалось, не доверял вполне обоснованно. И, учитывая, к чему привели его действия, вам повезло, что подоспели мы, – он поднялся, потирая руки; вид у него был такой, словно его только что избавили от неприятной перспективы. – Постарайся отдохнуть, Такеси. Завтра утром я хочу услышать твой рапорт.

– Договорились, – я пожал плечами. – Рассказывать в общем-то особенно больше не о чем.

Он вздернул бровь:

– Вот как? Мои сканеры говорят об обратном. Количество выделенной по ту сторону портала энергии, зарегистрированное за последние семь часов, превышает сумму всех сеансов гиперсвязи на Санкции IV со времени ее заселения. На мой взгляд, тебе еще есть чем поделиться.

– А, это, – отмахнулся я. – Сражение автоматизированных систем древнейших цивилизаций галактики. Ничего особенного.

– Ах вот как.

Он уже стоял на пороге, когда вдруг остановился, как будто озадаченный какой-то мыслью:

– Такеси.

Мои чувства обострились, словно перед началом боевой операции.

– Да? – стараясь придать голосу небрежность.

– Исключительно из любопытства. А как ты планировал выбираться? После взрыва штурмовика? Учитывая систему нанобов и радиоактивный фон. Без транспортного средства, если не считать того дерьмового траулера. Вы что собирались делать-то, пешком идти? Вам же до деактивации оставался буквально шаг. Что это, к чертям, за стратегия – взорвать свое единственное средство передвижения?

Я попытался вспомнить. Вся ситуация, головокружительная пустота коридоров и залов марсианского корабля, остекленелые взгляды трупов, залпы орудий невиданной мощи снаружи – все это словно уже отодвинулось глубоко в прошлое. Наверное, я мог бы использовать техники посланников, чтобы вызвать их обратно, но какая-то темная, холодная сила не советовала этого делать. Я покачал головой.

– Не знаю, Айзек. У меня были припрятаны скафандры. Возможно, я планировал дрейфовать у края портала в ожидании, когда до вас дойдет наш SOS.

– А если бы портал оказался непрозрачным для сигнала?

– Для звездного света он же был прозрачным. И для сканеров, как я только что понял, тоже.

– Из этого вовсе не…

– Ну тогда бросил бы в портал дистанционный маяк и уповал бы, что он достаточно долго протянет среди сраных нанобов, чтобы дать вам установить наше местоположение. Твою мать, Айзек. Я посланник. Мы решения принимаем на ходу. На худой конец у нас оставался почти рабочий заявочный буй. Сунь могла его отремонтировать, оставить в режиме трансляции, а мы бы все вышибли себе мозги и ждали, когда кто-нибудь придет. Разницы-то особой не было – нашим оболочкам сроку оставалось не больше недели. А тому, кто пришел бы на сигнал заявочного буя, так или иначе пришлось бы нас переоблачить – мы же ценные эксперты, хоть бы и мертвые.

Последнее вызвало у него улыбку. У меня тоже.

– Тем не менее это едва ли можно считать образцовым примером стратегического планирования, Такеси.

– Айзек, ты не понимаешь, – мой голос стал чуть серьезней, улыбка исчезла. – Я посланник. Стратегическим планом было убить любого, кто попытается меня предать. Выжить после этого – ну если получится, то это дополнительный плюс, если же нет, – я пожал плечами. – Я же посланник.

Его улыбка тоже слегка поблекла.

– Постарайся отдохнуть, Такеси, – сказал он мягко.

Проводив его глазами, я перевел взгляд на неподвижную фигуру Сутьяди. Надеясь, что тетрамет не даст мне заснуть, прежде чем Сутьяди придет в себя и услышит, как себя вести, чтобы его не казнили палачи «Клина».

Тетрамет – один из моих любимых наркотиков. Он не такой мощный, как некоторые военные стимуляторы, а значит, из твоей памяти не выскользнут полезные житейские знания вроде «Нет, без гравитатора летать у тебя не получится» или «Если врежешь по этой штуке, переломаешь в руке все кости». В то же время он позволяет получить доступ к внутренним резервам, залегающим где-то на клеточном уровне, о самом существовании которых не знает ни один неподготовленный человек. Приход долгий и чистый, единственные побочные эффекты – легкий блеск поверхностей, которые в принципе не должны бы отражать свет, и чуть дрожащие контуры предметов, которые имеют для тебя какую-то личную ценность. При желании можно добиться легких галлюцинаций, но это требует концентрации. Ну или, естественно, передозировки.

Отходняк не сильно хуже, чем от большинства отрав.

Когда стали просыпаться остальные, мое состояние уже было несколько маниакальным, потому что организм уже начинал подавать тревожные сигналы, что химическое приключение подходит к концу. Возможно, я тряс Сутьяди слишком энергично, когда понял, что он пробуждается не так быстро, как мне бы хотелось.

– Цзян, эй, Цзян. Продирай глаза, блин. Угадай, где мы.

Он ошарашенно заморгал. Выражение его лица стало удивительно детским.

– Х-х-х-х…

– Снова на побережье, чувак. Явился «Клин» и вытащил нас с корабля. «Клин Карреры», моя прежняя команда.

Мой энтузиазм слегка не соответствовал тому образу, который сложился у бывших товарищей по оружию, но не настолько, чтобы его нельзя было списать на тетрамет, радиационное отравление и последствия произошедшей с нами инопланетной странности. Да и, кроме того, у меня не было стопроцентной уверенности, что баббл-тент прослушивают.

– Спасли нас, Цзян, прикинь. «Клин».

– «Клин»? Это… – глядя в глаза маорийской оболочки, я увидел, как Сутьяди пытается собрать разрозненные кусочки в единую картину. – …Здорово. «Клин Карреры». Не знал, что они занимаются спасательными операциями.

Я снова сел на край постели и натянул на лицо ухмылку.

– Они искали меня, – несмотря на все актерство, у меня на самом деле стало тепло на душе; с точки зрения Ломанако и всего 391-го взвода, дело практически так и обстояло. – Можешь себе представить?

– Попробую, – Сутьяди приподнялся. – Кто еще смог выбраться?

– Все, кроме Сунь, – я указал на нее рукой. – Но и ее стек цел.

Его лицо дернулось. Воспоминания пробивались на поверхность его сознания, как застрявший кусок шрапнели.

– А там… ты… видел?

– Угу, видел.

– Это были призраки, – сказал он сквозь зубы.

– Цзян, для боевого ниндзя ты что-то слишком уж пуглив. Кто знает, что такое мы видели. Если уж на то пошло, это могла быть запись.

– Запись, как мне кажется, – довольно подходящее определение слова «призрак», – заметила Амели Вонгсават с кровати, стоящей напротив Сутьяди. – Ковач, я правильно расслышала, что нас вытащил «Клин»?

Я кивнул, буравя ее взглядом:

– Да вот, рассказываю Цзяну. Похоже, за мной сохранился полный набор клубных привилегий.

Она поняла. Ее глаза чуть заметно блеснули, и она сразу подыграла мне.

– Рада за тебя, – она оглядела начинающие шевелиться фигуры на соседних койках. – Ну что, кого мне можно порадовать новостью о том, что мы живы?

– Выбирай на свое усмотрение.

После этого все пошло как по маслу. Вардани восприняла известие о перевоплощении Сутьяди, не изменившись в лице, – сказалась лагерная выучка, – словно приняла из рук в руки контрабандную записку. Хэнд – его спецподготовка была не такая травматичная, как у меня, зато куда дороже – тоже выслушал новость не моргнув глазом. Ну а для Люка Депре как военного ассасина, привыкшего работать глубоко под прикрытием, такие вещи и вовсе были естественны как дыхание.

На наше поведение, словно радиопомехи, накладывались воспоминания о последних моментах на марсианском корабле. Над всеми висело темное облако общей боли, которую никто из нас пока не был готов анализировать. Разговоры о тех последних минутах были полны неуверенности и недомолвок: в нервозных, исполненных бравады фразах сквозило беспокойство, точно тень того мрака, что царил по другую сторону портала. Оставалось надеяться, что обсуждение было достаточно эмоциональным и отвлекло внимание возможных наблюдателей от превращения Сутьяди в Цзяна.

– По крайней мере, – сказал я, – теперь понятно, почему они бросили свой гребаный корабль. В смысле, это куда хлеще радиации или биооружия. Там хоть последствия можно устранить. Можете себе представить, каково это – сидеть на боевом посту и пытаться управлять дредноутом, когда при каждом близком разрыве выскакивает, гремя костями, прежний экипаж.

– Я. Не верю. В призраков, – с нажимом произнес Депре.

– А им, похоже, это не мешало.

– Вы как думаете, – Вонгсават подыскивала слова медленно, словно пробираясь сквозь заросли шип-коралла при отливе, – все марсиане оставляют – оставляли – что-то такое после себя? Что-то типа вот этого?

Вардани покачала головой:

– Если это и так, мы раньше ничего подобного не видели. А мы за последние пятьсот лет откопали немало марсианских руин.

– Мне показалось, – Сутьяди сглотнул, – что они… кричали. Все разом. Оплакивали какую-то массовую смерть. Гибель всего экипажа, например. Может быть, мы раньше просто ни с чем таким не сталкивались. С горем такого масштаба. В Лэндфолле вы сказали, что марсианская цивилизация сильно превосходит нашу. Может быть, у них больше не было насильственных смертей, да еще в таких количествах. Может, для них это осталось в прошлом.

Я хмыкнул:

– Здорово – если, конечно, такое в принципе возможно.

– Для нас, по всей очевидности, невозможно, – сказала Вардани.

– Может, и стало бы возможным, если бы после каждого массового убийства оставался такой след.

– Ковач, это абсурд, – Хэнд выбрался из постели, злость придала ему сил. – Вы все. Наслушались претенциозных человеконенавистнических умствований этой вот особы. Ни в каком прошлом ничего для них не осталось. Знаете, что я там увидел? Я увидел два военных корабля стоимостью в пару миллиардов каждый, без конца повторяющих одно и то же сражение, которое не привело ни к чему ни сто тысяч лет назад, ни сегодня. Чем это лучше того, что мы имеем на Санкции IV? Они так же прекрасно убивали друг друга, как и мы.

– Браво, Хэнд, – Вонгсават наградила его речь неторопливыми сардоническими аплодисментами. – Вам бы в политофицеры податься. Единственная проблема с вашим мачистским гуманизмом: второй корабль не был марсианским. Верно, госпожа Вардани? Абсолютно другая конфигурация.

Глаза всех присутствующих обратились к Тане, которая сидела, опустив голову. Наконец она подняла глаза, встретилась со мной взглядом и неохотно кивнула.

– Ничего похожего на эту технологию я раньше не встречала. И ни о чем подобном не слышала, – она сделала глубокий вдох. – Исходя из того, что мы видели… похоже, марсиане вели войну с кем-то еще.

Над нами снова сгустилось облако тревоги. Его холод пробрал до мурашек и разом оборвал разговор. Тень грядущего и отрезвляющего открытия, на пороге которого стоит человечество.

Несколько столетий нам позволяли резвиться в трех десятках миров, оставленных марсианами. Но взрослые ушли с детской площадки, и неизвестно теперь, кто может на нее забраться и что он может с нами сделать. День клонится к вечеру, крыши домов темнеют, пустеют окрестные улицы, и неожиданно вокруг становится холодно и мрачно.

– Ерунда, – отрезал Хэнд. – Марсианская цивилизация пала в результате восстания в колониях, это общее место. Гильдия же этому и учит, госпожа Вардани.

– Ну да, Хэнд, – голос Вардани был исполнен бесконечного презрения. – А как ты считаешь, почему они этому учат? Кто, зашоренный ты мудила, финансирует Гильдию? Кто определяет, во что должны верить наши дети?

– Существуют доказательства…

– Вот только не надо втирать мне про доказательства, – усталое лицо археолога вспыхнуло от ярости; на какую-то секунду мне показалось, что она ударит Хэнда. – Тупой ты засранец. Ты-то что знаешь о Гильдии? А я этим занимаюсь всю свою жизнь. Рассказать тебе, сколько находок утаили из-за того, что они не вписывались в картину мира, созданную Протекторатом? Сколько исследователей заклеймили предателями человечества, сколько проектов закрыли исключительно потому, что они не совпадали с официальной линией? Сколько дерьмища извергается из назначенных глав Гильдии всякий раз, когда Протекторат решает отдрочить им, подкинув деньжат?

Этот неожиданный приступ гнева со стороны изможденной, умирающей женщины, казалось, ошарашил Хэнда.

Он неуверенно пробормотал:

– С точки зрения статистики, вероятность того, что две цивилизации одновременно достигнут эволюционной стадии межзвездных путешествий…

Но это было все равно что пытаться обуздать бурю. Переполнявшие Вардани эмоции подействовали на нее не хуже тетрамета. Ее голос обжигал, как удар кнута.

– Ты дефективный, что ли? Или ослеп, когда стоял перед порталом? Это моментальная передача материи на межпланетные расстояния; технология, которую они, уходя, просто небрежно бросили в углу. Думаешь, такая цивилизация ограничится парой сотен кубических световых лет? Орудия, которые мы видели в действии, оперируют на сверхсветовых скоростях. Оба корабля могли прибыть с другого конца галактики. Нам-то откуда знать?

Пола баббл-тента откинулась, в помещение проник дневной свет. Отведя на мгновение взгляд от лица Вардани, я увидел в проеме Тони Ломанако в хамелеохроме с сержантскими нашивками. Он старательно пытался подавить ухмылку.

Я поднял руку:

– Здоро́во, Тони. Добро пожаловать на научные дебаты. Не стесняйся задавать вопросы, если смутят какие-нибудь технические термины.

Ломанако перестал сдерживать усмешку:

– У меня на Латимере сын. Хочет стать археологом. Говорит, что профессия, связанная с насилием, как у папаши, ему не подходит.

– Временный период, Тони. Это у него пройдет.

– Надеюсь, – Ломанако неловко шевельнулся, и я увидел, что под хамелеохромом на нем надет экзокостюм. – Коммандер хочет вас видеть.

– Одного?

– Нет, он сказал, привести всех, кто не спит. Похоже, это что-то важное.

Снаружи день клонился к вечеру. На западе небо окрасилось в светло-серый, на востоке уже сгущалась тьма. В свете установленных на треножниках ламп Ангьера лагерь Карреры представлял из себя образец организованной активности.

Сознание посланника привычно анализировало диспозицию, холодно перебирая детали, одновременно испытывая приятно щекочущее теплое чувство, которое возникает всегда, когда понимаешь, что надвигающаяся ночь не застанет тебя в холоде и в одиночестве.

У портала на жуках сидели часовые, оживленно покачиваясь и жестикулируя. Ветер донес обрывок смеха. Я узнал голос Квок, но слов на таком расстоянии разобрать не сумел. Лицевые пластины часовых были подняты, но они по-прежнему оставались в вакуумной экипировке и при полном вооружении. Остальные солдаты, которых Ломанако определил в сопровождение, стояли вокруг передвижной ультравиб-пушки, и их вид говорил о такой же непринужденной боевой готовности. Чуть дальше еще одна группа клиновцев возилась с деталями, по всей очевидности, генератора противовзрывного силового поля. Прочие курсировали между «Доблестью Энгины Чандры», полисплав-блоком и баббл-тентами с ящиками, в которых могло быть что угодно. Сзади и сверху сцену заливали огни с мостика и грузового отсека «Чандры», откуда бортовые погрузчики доставали все новые порции оборудования и ставили на ярко освещенный песок.

– Ты чего в экзокостюме? – спросил я Ломанако, ведущего нас к разгрузочной площадке.

Он пожал плечами:

– Кабельные батареи под Районгом. Наши хлопушки сработали не вовремя. Мне зацепило левую ногу, бедренную кость, ребра. Часть левой руки.

– Блин. Везучий же ты мужик, Тони.

– Да все не так плохо. Просто теперь до хера лечиться надо. Док сказал, кабели были покрыты чем-то канцерогенным, потому ускоренная регенерация идет так себе, – он состроил гримасу. – Три недели уже в нем хожу. Так себе удовольствие.

– Ну, спасибо за то, что пришел за нами. Тем более в таком состоянии.

– Без проблем. В вакууме по-любому легче двигаться, чем здесь. Если уж на тебе экзокостюм, слой полисплава сверху погоды не сделает.

– Пожалуй.

Каррера ждал под грузовым люком «Чандры». На нем была все та же полевая форма, что и раньше; и так же были одеты офицеры, с которыми он разговаривал. В проеме люка пара сержантов возилась с оборудованием. Где-то на полпути между «Чандрой» и группой, работавшей над генератором поля, на выключенном погрузчике сидел какой-то расхристанный человек в перепачканной форме, не отрывавший от нас мутных глаз. Когда я встретился с ним взглядом, он захохотал и судорожно задергал головой. Одна его рука принялась яростно растирать шею, рот широко распахнулся, словно кто-то вылил на парня ведро холодной воды. Лицо подергивалось от мелких спазмов, которые мне уже приходилось видеть раньше. Тремор электронарка.

Судя по всему, я невольно поморщился.

– Ага, корчи рожу, корчи, – прорычал он. – Не больно-ты ты умен, не умен ты ни хера. Ты у меня на карандаше за антигуманизм, все у меня к делу подшито, каждое твое слово слышал, все твои выпады против Картеля; посмотрим, как тебе понравится…

– Заткнись, Ламонт, – голос Ломанако был негромкий, но электронарк дернулся, будто его подключили. Его глаза встревоженно крутанулись в орбитах, и он съежился. Ломанако осклабился.

– Политофицер, – произнес он, шваркнув ногой по песку в направлении этой дрожащей пародии на человека. – Все они одинаковые. Трепачи.

– Я смотрю, этого вы, похоже, приструнили.

– Ну, что я могу сказать, – усмехнулся Ломанако. – Ты удивишься, как быстро эти политические теряют интерес к работе после того, как вставят себе разъем и пару раз подключатся к сети. У нас уже с месяц как не было лекции о Правильном Мышлении, ну а личные дела – читал я их и могу сказать, что даже родные матери нам лучших характеристик не напишут. Обалдеть, как легко может слететь с человека вся эта политическая догма. Правда, Ламонт?

Политофицер боязливо отпрянул. Его глаза налились слезами.

– Работает лучше, чем в былые времена порка, – сказал один из сержантов, безучастно глядя на Ламонта. – Помнишь, с Пибуном и с этим, как его там, говнюком с помойным ртом?

– Портильо, – рассеянно подсказал я.

– Ага, точно. Штука в том, что непонятно было, в самом деле мы его приструнили или он залижет раны и отыграется на тебе за все. Ну вот больше этой проблемы у нас нет. Дело, я так думаю, в позоре. Поставишь им разъем, покажешь, как подключаться, они по собственной воле и подсаживаются. А потом ломаешь им малину… Работает как часы. Я однажды видел, как старина Ламонт обломал все ногти, пытаясь открыть замок на ящике, где лежали кабели.

– Оставьте вы его в покое, – сказала Таня Вардани срывающимся голосом. – Вы же видите, что он уже сломлен.

Ломанако взглянул на нее с любопытством.

– Гражданская? – поинтересовался он у меня.

Я кивнул:

– В общем, да. Она, э-э, к нам прикомандирована.

– Ну да, иногда это полезно.

Когда мы подошли, Каррера, похоже, уже закончил брифинг, и офицеры начали расходиться.

Каррера кивнул Ломанако:

– Спасибо, сержант. Что там, Ламонт пытался действовать вам на нервы?

Тони хищно усмехнулся:

– И тут же пожалел об этом. Впрочем, похоже, пора ему устроить очередную ломку.

– Я подумаю об этом, сержант.

– Так точно, сэр.

– А пока, – Каррера сосредоточился на мне, – лейтенант Ковач, у меня к вам есть ряд…

– Одну минуту, коммандер, – голос Хэнда был, учитывая его состояние, удивительно ровным и невозмутимым.

Каррера выдержал секундную паузу:

– Да?

– Коммандер, вы, я полагаю, знаете, кто я такой. А я знаю об интригах в Лэндфолле, которые привели к вашему появлению здесь. Чего вы можете не знать, так это насколько сильно вас обманывают.

Каррера встретился со мной взглядом и вздернул бровь. Я пожал плечами.

– Нет, вы ошибаетесь, – вежливо сказал командир «Клина». – Я довольно хорошо представляю, насколько экономны в отношении правды были ваши коллеги из «Мандрейк». Признаться, другого я и не ожидал.

Профессиональная выдержка Хэнда подвела его, и он озадаченно замолчал. Это почти стоило усмешки.

– В любом случае, – продолжил Каррера, – проблема объективной истины меня не очень волнует. Мне заплатили.

– Меньше, чем могли бы, – тут же оправился Хэнд. – Мои действия одобрены Картелем.

– Уже нет. Ваши нечистоплотные дружки вас продали, Хэнд.

– Значит, это было с их стороны ошибкой, коммандер. Вам совсем не обязательно ее повторять. Поверьте, я не хочу, чтобы расплачиваться за нее пришлось тем, кто этого не заслуживает.

Каррера чуть заметно улыбнулся:

– Вы мне угрожаете?

– Совсем не обязательно ставить вопрос…

– Я спросил, угрожаете ли вы мне, – дружелюбно произнес Каррера. – Был бы очень признателен услышать простое «да» или «нет».

Хэнд вздохнул:

– Скажем так, я могу прибегнуть к помощи определенных сил, о которых мои коллеги не подумали. Или же недооценили их.

– Ах, да. Я забыл, что вы верующий, – Каррера, казалось, посмотрел на стоящего перед ним человека с неподдельным интересом. – Хунган. Вы верите, что… духовные силы… можно нанять, как солдат.

Сбоку хихикнул Ломанако. Хэнд снова вздохнул:

– Коммандер, я верю, что мы оба цивилизованные люди, и…

Его прошил насквозь луч бластера.

Каррера, должно быть, выставил луч на расфокус – мелкие бластеры обычно оставляют отверстия поскромнее, а у командира «Клина» был ультракомпактник. Он был едва заметен в сжатом кулаке; между суставами фаланг пальцев виднелся треугольный хвостик излучателя, от которого шла еще видимая волна остаточного тепла, отметил мой внутренний посланник.

Ни отдачи, ни вспышки, ни толчка. Только треск выстрела – и Хэнд уже стоял, удивленно моргая, с дымящимся отверстием в животе. Затем, очевидно, уловив запах собственных опаленных кишок, он взглянул вниз и пронзительно вскрикнул – одновременно от паники и боли.

Ультракомпактники перезаряжаются довольно долго, но я и без помощи периферийного зрения понимал, что бросаться на Карреру было бы ошибкой. Сержанты на погрузочной палубе, Ломанако сбоку от меня, да и группа офицеров, оказывается, вовсе не собиралась расходиться – они просто рассредоточились, давая нам возможность зайти в ловушку.

Ловко. Весьма ловко.

Продолжая поскуливать, Хэнд пошатнулся и резко осел на песок. Некая жестокая часть меня нашла зрелище комичным. Руки Хэнда загребали воздух над разверстой раной.

«Я знаю, каково это, – вспомнила другая часть меня, неожиданно испытав прилив сострадания. – Чувствуешь боль, но боишься прикоснуться».

– Вы снова ошиблись, – сообщил Каррера скорчившемуся у его ног менеджеру; голос командира «Клина» был таким же ровным, как и до выстрела. – Я не цивилизованный человек, Хэнд, я солдат. Профессиональный дикарь, работающий по найму на вам подобных. Не хотелось бы мне говорить, кем при таком раскладе являетесь вы. Скажу только, что в Башне «Мандрейк» вы вышли из моды.

Поскуливание Хэнда все больше начинало походить на обычный крик.

Каррера обернулся ко мне:

– А, можешь расслабиться, Ковач. Только не говори мне, что сам не хотел сделать то же самое.

Я пожал плечами, изображая равнодушие:

– Пару раз хотел. И сделал бы, рано или поздно.

– Ну вот теперь не придется.

Хэнд изогнулся и попытался сесть ровно. Из глубины его агонии на поверхность всплыли какие-то слова. Боковым зрением я отметил две двинувшиеся к нему фигуры: периферийное сканирование, почти болезненное из-за прилива адреналина, узнало в одной из фигур Сутьяди, в другой – ну-ка, ну-ка – Таню Вардани.

Каррера махнул рукой, отгоняя их:

– Нет, в этом нет необходимости.

Хэнд действительно что-то говорил – какие-то шипящие рваные звуки, слова языка, который мне приходилось слышать лишь однажды. Левая рука менеджера со странно растопыренными пальцами тянулась к Каррере. Я присел на корточки рядом с Хэндом, неожиданно тронутый его искаженным лицом и той силой, которая в нем вдруг проявилась.

– Что там? – наклонился к нам командир «Клина». – Что он говорит?

Я отодвинулся:

– Думаю, он вас проклинает.

– А… Ну, учитывая обстоятельства, это понятно. И все-таки, – Каррера сильно, со всего размаху пнул Хэнда под ребра; тот вскрикнул и свернулся на песке в позе эмбриона; заклятие оборвалось, – непонятно, зачем нам это слушать. Сержант.

Ломанако шагнул вперед:

– Сэр.

– Ваш нож, будьте добры.

– Есть, сэр.

Надо отдать Каррере должное – он никогда не приказывал своим людям сделать то, чего предпочел бы не делать сам. Взяв у Ломанако вибронож, он включил его и снова пнул Хэнда, перевернув его на живот. Крики Хэнда перешли в кашель, хрип и сипение. Прижав его коленом к песку, Каррера начал резать.

Приглушенный крик Хэнда перешел в визг, когда лезвие вошло в мякоть, и резко оборвался, когда Каррера перерезал позвоночный столб.

– Так-то лучше, – пробормотал командир «Клина».

Он сделал второй надрез в основании черепа – куда ловчее, чем я в офисе промоутера в Лэндфолле, – и выдернул кусок позвоночника. После чего выключил нож, тщательно вытер его об одежду Хэнда и поднялся. Кивнув, вручил Ломанако нож и вырезанный сегмент.

– Спасибо, сержант. Отнесите Хаммаду, передайте, чтобы не потерял. Мы только что заработали премию.

– Есть, сэр, – Ломанако оглядел лица стоявших вокруг. – А… эм-м?

– Ах, да, – Каррера поднял руку. На его лице вдруг проступила усталость. – Это.

Он уронил руку, словно та была ненужным мусором.

Сверху, с погрузочной палубы, раздался хлопок выстрела – приглушенное «бух» и хитиновое шуршание. Подняв голову, я увидел, как на нас летит что-то вроде роя искалеченных нанокоптеров.

Интуиция мгновенно подсказала, что нас ждет, и я принял это со странной отрешенностью. Боевые рефлексы не сработали, наверное, из-за радиационного отравления и тетраметового отходняка. Я успел только посмотреть на Сутьяди. Наши глаза встретились, и его рот дернулся. Он все понял, как и я. Словно на экранах нашего зрения мерцала одна и та же алая надпись.

А потом на нас обрушились пауки.

На самом деле никакие это были не пауки, но так казалось со стороны. Выстрел миномета был сделан почти под прямым углом на малой мощности для более компактного рассеяния. Серые ингибиторы размером с кулак упали на песок, покрыв собой окружность примерно в двадцать метров. Ближайшие к нам ударялись о корпус боевой машины, скользили и пытались удержаться, прежде чем свалиться вниз. Они делали это с упорной сосредоточенностью, о которой я позже вспоминал с усмешкой. Остальные плюхались прямо на землю, вздымая фонтанчики бирюзового песка, и тут же спешили выбраться из крохотных кратеров, напомнив мне крохотных самоцветных крабиков из виртуального тропического рая Тани Вардани.

Их были тысячи.

Мягкие, как плюшевые игрушки, они падали на наши головы и плечи и прилипали, точно приклеенные.

Они бежали к нам по песку и карабкались по ногам.

Мы стряхивали и сбивали их, но они упорно лезли снова и снова.

Те, кого удавалось сорвать и отбросить, приземлялись, отчаянно болтая конечностями, и тут же спешили обратно, целые и невредимые.

Метко выцелив нервные окончания, они протыкали одежду и кожу тонкими, как нитка, усиками-клыками.

Вгрызались.

У меня было столько же причин испытывать прилив адреналина, как и у всех остальных, но радиация, медленно подтачивавшая функциональность моей оболочки, нарушила выработку боевых стимуляторов. Ингибиторы отреагировали соответственно. По нервам прошел разряд, но настолько легкий, что я почувствовал лишь щекотку и легкое онемение, от которого припал на одно колено.

Маорийские оболочки были в лучшем состоянии, поэтому на них ингибиторы подействовали сильнее. Депре и Сутьяди повалились на песок, будто от выстрела парализатора. Вонгсават сумела сгруппироваться при падении и перекатилась на бок с раскрытыми глазами.

Ошеломленная Таня Вардани осталась стоять.

– Благодарю вас, господа, – крикнул Каррера сидевшим за минометом сержантам. – Отличная кучность.

Дистанционно управляемые нейроингибиторы. Новейшая разработка, предназначенная для поддержания общественного порядка. Всего пару лет назад преодолела барьер колониального эмбарго. В качестве военного советника я видел ее в действии при разгоне толпы в Индиго-сити. А вот испытать на себе довелось впервые.

«Расслабиться, – с ухмылкой сообщил мне жизнерадостный капрал из службы общественного порядка. – Все, что нужно сделать, это расслабиться. Что, само собой, не так-то просто в самый разгар заварухи. А когда на тебя валится эта херня, адреналина выделяется еще больше, а значит, они будут кусать и кусать, могут в конце концов довести до остановки сердца. Чтобы разорвать этот круг, надо, сука, сохранять абсолютный дзен, но знаешь, в чем тут закавыка? Какая-то у активистов в этом сезоне наблюдается нехватка дзен-мастеров».

С кристально-чистым спокойствием посланника я стер все мысли и встал. Облепившие меня паучки слегка зашевелились, но кусаться перестали.

– Охренеть, лейтенант, да они вас с головы до ног покрыли. Нравитесь им, наверно.

Ухмылявшийся Ломанако стоял посредине круга чистого песка, а ингибиторы ползали вдоль внешней кромки поля его жетона. Чуть справа в таком же кольце неприкосновенности подошел Каррера. Оглядевшись, я увидел остальных офицеров «Клина», которые стояли и наблюдали за нами, тоже не привлекая к себе внимания ингибиторов.

Ловко. Охеренно ловко.

За их спинами кривлялся, издеваясь, политофицер Ламонт, тыча в нас пальцем и лопоча.

От этой мысли по спине пробежал холодок.

Я тут же справился с собой, прежде чем успел почувствовать страх или ярость, из-за которых оживились бы сидящие на мне паучки.

Я ограничился устало-лаконичным:

– Что за херь ты несешь, Айзек?

– Этот человек, – Каррера заговорил громче, чтобы его могли слышать все, – похоже, ввел вас в заблуждение, представившись Цзян Цзяньпином. Настоящее его имя – Маркус Сутьяди, и он находится в розыске за преступления против личного состава «Клина».

– Ага, – ухмылка исчезла с лица Ломанако. – Этот говнюк грохнул лейтенанта Вётэна и сержанта из его взвода.

– Вётэна? – я перевел взгляд на Карреру. – Я думал, он где-то под Буткинари.

– Был, – командир «Клина» посмотрел на съежившегося у его ног Сутьяди; на мгновение мне показалось, что он прямо сейчас разрядит в него свой бластер. – Пока этот кусок дерьма сначала не нарушил субординацию, а под конец попросту не уложил Вётэна из его же собственного «санджета». Очень и очень по-настоящему. Не оставив стека. Сержант Брэдуэлл повторила судьбу Вётэна, когда попыталась воспрепятствовать происходящему. А еще этот сукин сын искромсал оболочки двух моих людей, прежде чем его удалось схватить.

– Такое никому не сходит с рук, – угрюмо сказал Ломанако. – Верно я говорю, лейтенант? Ни одному лошку из местных не удастся завалить офицера «Клина» и уйти безнаказанным. Этот гад отправится в анатомайзер.

– Все в самом деле так и было? – для правдоподобности поинтересовался я у Карреры. Встретившись со мной глазами, он кивнул:

– Свидетелей хватало. Расследование было коротким.

Тело Сутьяди у ног Карреры задергалось, словно его втаптывали в песок.

С помощью метелки-дезактиватора с меня счистили паучков и ссыпали их в контейнер. Каррера снабдил меня жетоном, и, стоило его нацепить, как приближающая волна незанятых ингибиторов тут же отхлынула.

– Теперь, что касается рапорта, – сказал Каррера, жестом приглашая меня подняться на борт «Чандры».

Позади уже вели в баббл-тент моих коллег, спотыкавшихся на ходу при очередном приливе адреналина, который вызывал новые укусы их новых нейротюремщиков. По опустевшей сцене ходили сержанты – те самые, что стреляли из миномета, – и собирали ползающих по песку паучков, не нашедших себе пристанища.

Уходя, Сутьяди встретился со мной глазами и еле заметно покачал головой.

Он волновался напрасно. Я был в таком состоянии, что еле-еле смог подняться по пандусу линкора, что уж говорить о рукопашной с Каррерой. На остатках тетраметового прихода я двинулся за командиром «Клина» по тесным, заставленным оборудованием коридорам, перебирая руками скобы, поднялся по грав-колодцу и наконец оказался, судя по всему, в личной каюте Карреры.

– Присаживайтесь, лейтенант. Если найдете куда.

В комнате было не повернуться, но при этом царила идеальная чистота. В одном углу под опущенным откидным столом лежала выключенная гравикойка. На столе находились компактная инфокатушка, аккуратная стопка книжных чипов и пузатая статуэтка, как будто в стиле Дома Хань. В другом конце узкого пространства был еще один стол, занятый проекторами. У потолка, под углом, так, чтобы их было видно с кровати, плавали две голограммы. Одна – роскошный вид на Адорасьон с высокой орбиты в свете восходящего солнца, едва показавшегося над оранжево-зеленой кромкой. Вторая – семейный портрет: Каррера и миловидная женщина с оливковой кожей, с властным видом обнимавшая за плечи трех детей разного возраста. Командир «Клина» выглядел достаточно жизнерадостно, но оболочка на голограмме была старше той, которую он носил сейчас.

Я сел рядом с проекторами на металлический стул спартанского вида. Каррера, скрестив на груди руки, оперся о стол.

– Давно не были дома? – поинтересовался я, кивая на голографию, снятую с орбиты.

Его глаза остались прикованными к моему лицу:

– Давненько. Ковач, ты же был в курсе, что Сутьяди числится в розыске у «Клина», так ведь?

– Я до сих пор не в курсе, что это вообще Сутьяди. Хэнд мне его выдал за Цзяна. Почему ты так уверен в обратном?

На его лице чуть было не проступила улыбка:

– Хорошая попытка. Мои небоскребыши снабдили нас генетическими кодами боевых оболочек. Плюс информацией о распределении оболочек из базы данных «Мандрейк». Им прямо-таки не терпелось сообщить мне о том, что на Хэнда работает военный преступник. Полагаю, считали это дополнительным стимулом. Лишним способом заинтересовать меня в сделке.

– Военный преступник, – я с преувеличенным вниманием оглядел каюту. – Интересный выбор термина. Ну, в смысле, со стороны человека, руководившего Декатурским урегулированием.

– Сутьяди убил моего офицера. Офицера, приказы которого он обязан был исполнять. В соответствии с любой известной мне военной конвенцией это преступление.

– Офицера? Это Вётэна-то? – я сам толком не мог понять, почему спорю, – должно быть, по инерции. – Да ладно. Ты бы сам-то стал исполнять приказы Пса Вётэна?

– К счастью, мне не приходится. Но его взводу приходилось, и каждый из его людей был ему фанатично предан. Вётэн был хорошим солдатом.

– Его не просто так прозвали Псом, Айзек.

– У нас тут не приз…

– …зрительских симпатий, – я сам изобразил улыбку. – Эта фраза начинает устаревать. Вётэн был гнилым ублюдком, и ты это знаешь. Если этот Сутьяди его грохнул, значит, наверное, имел на то весомые основания.

– Наличие оснований не означает правоты, лейтенант Ковач, – в голосе Карреры послышались бархатные ноты, говорившие о том, что я зашел слишком далеко. – Каждый аугментированный сутенер на Пласа-де-лос-Каидос имеет основания изрезать физиономию своим шлюхам, но это не делает их правыми. Джошуа Кемп имеет основания для того, что делает, и, с его точки зрения, они даже могут быть весомыми. Но это не делает его правым.

– Ты поосторожней с такими высказываниями, Айзек. За релятивизм можно и загреметь.

– Сомневаюсь. Ты же видел Ламонта.

– Да видел, видел.

Повисла тишина.

– Итак, – произнес я наконец. – Вы собираетесь отправить Сутьяди в анатомайзер.

– А что, у меня есть выбор?

Я ответил ему взглядом.

– Мы – «Клин», лейтенант. Ты знаешь, что это значит, – он говорил с напором; непонятно только, кого же он старался убедить. – Ты принимал присягу наряду со всеми. Ты знаешь устав. Мы символизируем единство, противостоящее хаосу, и все должны знать об этом. Те, с кем мы имеем дело, должны понимать, что с нами шутки плохи. Нам нужен страх, чтобы оставаться эффективными. А мои солдаты должны понимать, что этот страх – величина абсолютная. Что это не пустые слова. Без этого все развалится.

Я закрыл глаза:

– Как скажешь.

– Я не прошу тебя при этом присутствовать.

– Думаю, там будет такой аншлаг, что мне не найдется места.

Я услышал шорох и открыл глаза. Надо мной, опершись на край стола, склонился Каррера с искаженным от гнева лицом.

– А ну-ка закрой рот, Ковач. И прекрати эти штучки, – если он ожидал столкнуться с сопротивлением, то не увидел его в моем лице; он отступил на полметра и выпрямился. – Я не позволю тебе спустить в сортир карьеру. Ты хороший офицер, лейтенант. Твои люди тебе преданы, и ты отличный командир.

– Спасибо.

– Смейся сколько угодно, но я тебя знаю. Это факт.

– Это биотех, Айзек. Стайное поведение, продиктованное волчьим геном, блокировка серотониновых рецепторов и психоз посланника, чтобы рулить всей этой кашей. Мое место в «Клине» может с тем же успехом занимать пес. Пес, мать его, Вётэн, например.

– Да, – пожав плечами, он снова сел на край стола. – Вы с Вётэном имеете – имели – сходный психотип. Вот в этом файле у меня анализ психохирурга, если не веришь. Одинаковый градиент по Кеммериху, одинаковый IQ, одинаковая узость обобщенного эмпатического спектра. Неспециалист не смог бы отличить вас друг от друга.

– Ага, только один из нас мертв. Даже неспециалисту это отличие бросится в глаза.

– Ну ладно, значит, дефицит эмпатии у тебя чуть поменьше. Благодаря дипломатической выучке Корпуса, ты бы не стал недооценировать Сутьяди. Ты бы нашел к нему подход.

– То есть преступление Сутьяди в том, что его недооценили? Что ж, веская причина запытать человека до смерти.

Помолчав, Каррера смерил меня взглядом:

– Лейтенант Ковач, похоже, я недостаточно ясно выражаюсь. Казнь Сутьяди – не тема для дискуссии. Он убил моих солдат и завтра на рассвете понесет наказание. Мне может это не нравиться…

– Отрадно видеть такое проявление гуманизма.

Он пропустил мои слова мимо ушей:

– …но это необходимо сделать, и я это сделаю. А ты, если сам себе не враг, формально поддержишь мое решение.

– А то что? – это прозвучало не так вызывающе, как мне хотелось, к тому же эффект испортил приступ кашля, из-за которого пришлось скрючиться на узком сиденье стула, давясь кровавой мокротой. Каррера вручил мне салфетку.

– Прости, не расслышал.

– Я спросил, что будет со мной, если я откажусь участвовать в этом шоу вурдалаков?

– Тогда я поставлю личный состав в известность, что ты умышленно пытался укрыть Сутьяди от правосудия «Клина».

Я поискал, куда бы выкинуть использованную салфетку:

– Это обвинение?

– Под столом. Нет, вон там. Рядом с твоей ногой. Ковач, нет никакой разницы, укрывал ты его или нет. Думаю, что, скорее всего, укрывал, но мне в общем-то все равно. Порядок и правосудие – вот что для меня важно. Не спорь – и получишь обратно звание плюс новых людей в командование. Выкинешь какой-нибудь фокус – отправишься следом за Сутьяди.

– Ломанако и Квок это не понравится.

– Не понравится. Но они солдаты «Клина» и в интересах «Клина» сделают так, как им прикажут.

– Вот тебе и преданность.

– Преданность – такая же валюта, как и всякая другая. Сколько заработал, столько и можешь потратить. А сознательное укрывательство убийцы личного состава «Клина» – это больше, чем ты можешь себе позволить. Больше, чем может себе позволить любой из нас.

Он встал. Его вид говорил о том, что игра переходит в эндшпиль. Так он всегда выглядел в финальных раундах спаррингов, исход которых определялся последними минутами. Таким я видел его в Шалайском ущелье, когда ряды правительственных войск дрогнули и отступили, а со штормового неба, точно град, посыпались десантники Кемпа. Момент, после которого уже ничего нельзя переиграть.

– Я не хочу тебя терять, Ковач, и не хочу возмущения солдат, которые были под твоим командованием. Но, как ни крути, «Клин» больше любой боевой единицы «Клина». Мы не можем себе позволить междоусобиц.

Брошенный в Шалае, без огневой поддержки и подкрепления, Каррера два часа удерживал позицию посреди разбомбленных улиц и зданий, после чего началась буря. Используя ее как прикрытие, он перешел в контрнаступление, отслеживая и убивая врагов по одному под покровом опустившихся почти до самой мостовой облаков и под завывания бешеного ветра – до тех пор, пока командиры десантных отрядов не заполонили радиоэфир паническими приказами об отступлении. Когда буря утихла, Шалайское ущелье было усеяно трупами кемпистов, а потери «Клина» составили менее двух дюжин единиц личного состава.

Он снова наклонился вперед. На его лице уже не было гнева. Глаза ощупали мое лицо.

– Достаточно ясно я наконец выражаюсь, лейтенант? Нужна жертва. Нам с тобой это может не нравиться, но такова цена за членство в «Клине».

Я кивнул.

– То есть ты готов закрыть эту тему?

– Я умираю, Айзек. Все, на что я сейчас готов, так это пойти поспать.

– Понимаю. Я тебя надолго не задержу. Итак, – он провел рукой над инфокатушкой, и та ожила; я со вздохом попытался сфокусироваться на изображении. – Группа проникновения провела экстраполяцию траектории «Нагини» по углу ее входа в атмосферу и, проследовав по ней, оказалась чертовски близко к причальному доку, которым воспользовались вы. Ломанако говорит, что никакой очевидной панели управления системой затворов обнаружить не удалось. Каким же образом вы попали внутрь?

– Док был уже открыт, – я не стал врать, он в любом случае допросит в ближайшем будущем остальных. – Вполне может быть, что там и нет никакой системы затворов.

– На военном-то корабле? – он сощурил глаза. – Верится с трудом.

– Айзек, весь корабль окружен пространственным щитом толщиной километра в два. На хер им нужно запирать причальный док?

– Ты это видел?

– Угу. В самом что ни на есть действии.

– Хм-м, – он прикоснулся к инфокатушке, внося какие-то изменения. – Ищейки обнаружили следы человеческого присутствия на корабле километрах в трех-четырех от дока. Но вас нашли в пузыре наблюдения не больше чем в полутора километрах от точки входа.

– Вряд ли это было уж очень сложно. Мы как-никак свой путь пометили иллюминиевыми стрелками нехерового размера.

Он смерил меня тяжелым взглядом:

– Вы делали обход корабля?

– Я не делал, – я покачал головой и тут же пожалел об этом: каюта начала неприятно расплываться перед глазами; пришлось подождать, когда это прекратится. – Кое-кто делал. Я не успел узнать, как далеко им удалось зайти.

– Не похоже, чтобы ваши действия отличались организованностью.

– Они и не отличались, – буркнул я раздраженно. – Я не знаю, Айзек. Попробуй отрастить себе способность удивляться. На звездолете она может пригодиться.

– И, судя по всему, э-э… – он поколебался, и я даже не сразу понял, что он в замешательстве. – Вы там видели… э-э… призраков?

Я пожал плечами, стараясь справиться с безотчетным желанием захихикать:

– Мы увидели нечто. Я до сих пор не знаю, что это было. А что, подслушиваешь разговоры своих гостей, Айзек?

Он улыбнулся и виновато развел руками:

– Перенимаю привычки Ламонта. А поскольку он потерял интерес к слежке, зачем оборудованию простаивать зря, – он опять прикоснулся к инфокатушке. – В медицинском рапорте говорится, что каждый из вас, за исключением тебя и, очевидно, Сунь, получил мощный разряд парализатора.

– Да, Сунь застрелилась. Мы…

Я неожиданно почувствовал, что не смогу ничего объяснить. Все равно что пытаться без посторонней помощи взвалить на спину тяжелый груз. Последние мгновения на марсианском корабле, пронизанные ослепительной болью и ярким сиянием. Уверенность, что инопланетное горе разорвет нас на части. Как пересказать это человеку, который под огнем противника вел тебя к победе в Шалайском ущелье и в десятке других заварух? Как передать обжигающе-ледяную, бриллиантово-ясную реальность тех минут?

Реальность? Внезапно на меня навалилось сомнение.

Так ли? Если уж на то пошло, перенесенные в суровую кровавую реальность Айзека Карреры, оставались ли реальными те несколько минут? А были они реальными изначально? Какую часть из того, что я помнил, можно было считать фактами?

Правда ли, все было так плохо? Я уставился на инфокатушку, пытаясь мыслить рационально. Я услышал об этом от Хэнда и поверил ему на слово, пребывая в состоянии, близком к паническому. Хэнду-хунгану. Хэнду – религиозному маньяку. С каких пор я стал ему верить?

Почему я поверил ему в тот момент?

Сунь, ухватился я за факт. Сунь знала. Она поняла, что ее ждет, и предпочла вышибить себе мозги.

Каррера смотрел на меня странным взглядом.

– Да?

– Секундочку, – вдруг понял я. – Ты сказал, за исключением Сунь и меня?

– Да. У всех остальных – стандартные признаки электрической нейротравмы. Мощный разряд, как я и сказал.

– Но не у меня.

– Ну да, не у тебя, – его лицо приняло озадаченное выражение. – В тебя не стреляли. А ты считаешь, что стреляли?

Когда мы закончили, он придавил мозолистой ладонью инфогранулы на дисплее инфокатушки и провел меня обратно по пустым коридорам линкора и лагерю, живущему своей ночной жизнью. Почти всю дорогу мы молчали. Увидев мое замешательство, он дал обратный ход и прекратил доклад. Наверное, не мог поверить, что видит одного из своих ручных посланников в подобном состоянии.

Я и сам с трудом этому верил.

Я содрогнулся.

На пустом участке позади «Доблести Энгины Чандры» сооружали эшафот для казни Сутьяди. Передние опоры были уже установлены и глубоко уходили в песок, готовясь принять покатую разделочную платформу с канавками кровостоков. В свете трех ламп Ангьера и внешних прожекторов заднего люка линкора конструкция напоминала торчащий из-под земли выбеленный коготь. Неподалеку лежали части разобранного анатомайзера, похожие на разрубленную на куски осу.

– Фронт смещается, – бытовым тоном сообщил Каррера. – Кемпа потихоньку вытесняют с континента. Воздушных налетов не было уже несколько недель. Он эвакуирует войска через Вакаринские проливы посредством северного флота.

– А он не может закрепиться там на береговой линии? – поинтересовался я на автомате – бледные тени воспоминаний о сотнях былых брифингов перед сотнями былых высадок.

Каррера покачал головой:

– Без вариантов. Пойма реки простирается на сто километров в восточном и южном направлении. Окапываться негде, а оборудования, чтобы строить бункеры на воде, у него нет. А значит, никаких установок долгосрочных помех, никаких орудийных систем с сетевым управлением. Дайте мне полгода, и я выбью его с побережья при помощи амфибий. Еще год, и «Чандра» причалит к Индиго-сити.

– А потом что?

– Не понял.

– Что потом? Когда захватите Индиго-сити, когда Кемп разбомбит, заминирует и разнесет из протонных пушек все мало-мальски ценное и уйдет в горы с компанией отборных бойцов, что потом?

– Ну, – Каррера надул щеки. Вопрос, казалось, его искренне удивил. – Как обычно. Стратегия сдерживания на обоих континентах, умеренные полицейские меры и поиск козлов отпущения до тех пор, пока все не уляжется. Но к тому времени…

– К тому времени нас здесь уже не будет, да? – я засунул руки в карманы. – Мы умотаем с этого куска говна куда-нибудь, где люди в состоянии понимать, когда их дело пахнет керосином. Порадуй меня хоть этим.

Он обернулся и подмигнул:

– Дом Хань выглядит перспективно. Внутренняя борьба за власть, сочные дворцовые интриги. Все как тебе нравится.

– Спасибо.

Из баббл-тента доносились тихие голоса. Каррера наклонил голову и прислушался.

– Входи и располагайся, – угрюмо пригласил я, проходя вперед. – Не надо будет бежать обратно к ламонтовым игрушкам.

Три оставшихся члена экспедиции «Мандрейк» сидели вокруг низкого стола у дальней стены медчасти. Охрана Карреры уже вымела с пола большую часть ингибиторов, в соответствии со стандартной практикой оставив на шее каждого заключенного одиночный юнит, сидевший на затылке, будто опухоль. Из-за этого все присутствовавшие выглядели сгорбленными, как заговорщики, застигнутые врасплох во время тайного совещания.

Когда мы вошли, они обернулись, продемонстрировав весь спектр возможных реакций. Депре проявил наибольшую сдержанность; его лицо почти не дрогнуло. Вонгсават встретилась с мной взглядом и вздернула бровь. Вардани, не обращая внимания на меня, уставилась на Карреру и сплюнула на подметенный на скорую руку пол.

– Это, я так полагаю, в мой адрес, – беспечно прокомментировал Каррера.

– Можете разделить на двоих, – предложила археолог. – Вы же, кажется, одна шайка.

Каррера улыбнулся:

– Не советую накручивать себя, госпожа Вардани. Малыш на вашей шее вообще-то кусается.

Она молча качнула головой. Одна ее рука рефлекторно дернулась к ингибитору, затем снова опустилась. Возможно, она уже пыталась его снять. Эту ошибку обычно не повторяют.

Склонившись над плевком, Каррера обмакнул в него палец. Внимательно осмотрев слюну, он поднес ее к носу, затем скорчил гримасу.

– Вам недолго осталось, госпожа Вардани. На вашем месте я был бы полюбезнее с человеком, от которого в некоторой степени зависит, будете ли вы переоблачены или нет.

– Сомневаюсь, что это будете решать вы.

– Ну, – командир «Клина» вытер палец о ближайшую простыню. – Я сказал «в некоторой степени». С другой стороны, это предполагает, что когда вы вернетесь в Лэндфолл, то будете в состоянии, пригодном для переоблачения. Что совсем необязательно.

Вардани повернулась ко мне, встав к Каррере спиной. Изящная демонстрация пренебрежения, вызвавшая мысленные аплодисменты у дипломатической части моей подготовки.

– Это что же, твой катамит пытается мне угрожать?

– Полагаю, пытается донести определенную мысль, – покачал головой я.

– Слишком тонко для меня, – она бросила презрительный взгляд на командира «Клина». – А вы лучше разрядите мне бластер в живот. Вроде бы неплохо работает. Как я понимаю, это ваш излюбленный метод усмирения гражданских лиц.

– Ах, да. Хэнд, – взяв один из расставленных вокруг стола стульев, Каррера перевернул его спинкой вперед и сел. – Что, он был вам другом?

Вардани не ответила.

– Едва ли. Совсем не ваш тип.

– Это не имеет никакого…

– А вы знаете, что именно он несет ответственность за бомбардировку Заубервиля?

Опять повисла пауза. Лицо археолога от неожиданности обмякло, и я вдруг увидел, как сильно подействовала на нее радиация.

Каррера тоже это заметил.

– Да, госпожа Вардани. Кто-то же должен был расчистить дорогу, чтобы ваш поход мог состояться, и Матиас Хэнд поручил это нашему общему другу Джошуа Кемпу. Не напрямую, конечно же. Аккуратно смоделированную дезинформацию не менее аккуратно слили в нужные инфоканалы. Достаточно для того, чтобы убедить нашего героя-революционера в Индиго-сити, что Заубервиль будет лучше смотреться в виде грязного пятна. И что тридцати семи моим ребятам больше не понадобится зрение, – он бросил на меня беглый взгляд. – Ты же, наверное, догадался, да?

Я пожал плечами:

– Казалось наиболее вероятным. Любой другой вариант был бы слишком удобным совпадением.

Глаза Вардани, полные неверия, встретились с моими.

– Вот видите, госпожа Вардани, – Каррера поднялся с таким видом, словно у него болело все тело. – Не сомневаюсь, что вам бы хотелось считать меня чудовищем, но это не так. Я просто выполняю свою работу. Люди, подобные Матиасу Хэнду, устраивают войны, сражаться в которых мне приходится в силу своей профессии. Вспомните об этом, когда в следующий раз испытаете потребность меня оскорбить.

Археолог промолчала, но я чувствовал, как ее взгляд обжигает мою щеку. Каррера двинулся к двери, но потом остановился.

– Ах, да, госпожа Вардани, чуть не забыл. Что касается катамита, – он опустил глаза к полу, словно раздумывая над словом. – Мои сексуальные предпочтения многие могут счесть довольно ограниченными, и анальное проникновение в число этих предпочтений не входит. Чего, судя по сделанным в лагере записям, нельзя сказать о вас.

Из груди Вардани вырвался звук. В этом звуке я практически различил скрип и треск, который издал выстроенный мной в ее психике реабилитационный каркас. Это был звук надлома. Я рефлекторно вскочил.

– Айзек, ты…

– Ты? – его ухмылка напоминала оскал черепа. – Ты, щенок. Ну-ка сидеть.

Это было почти что приказом, и я почти что замер на месте. Подготовка тут же яростно встала на дыбы, прервав оцепенение.

– Ковач… – голос Вардани оборвался, точно лопнувший трос.

Мы с Каррерой метнулись навстречу друг другу. Согнутой рукой я потянулся к его горлу, одновременно пытаясь провести удар ногой, с трудом заставляя ослабленное болезнью тело держать стойку. Крепкое клиновское тело качнулось мне навстречу, и обе атаки были заблокированы с брутальной простотой. Моя нога скользнула по его левому боку, из-за чего я потерял равновесие, руку же он взял в замок у локтя, после чего нанес удар.

Рука издала хруст, отдавшийся у меня в голове, – словно пустой стакан из-под виски, на который кто-то наступил в темном баре. Боль вытеснила из головы все мысли, заставила меня коротко вскрикнуть, после чего отступила, подавленная нейрохимией. Боевая оболочка клиновской модификации – похоже, кое на что она еще была способна. Каррера не ослабил хватки, и я повис на своем предплечье, как выключенная кукла. Я попытался задействовать неповрежденную руку, чем вызвал у Карреры смех. Он резко выкрутил раздробленный сустав, и боль снова заволокла сознание черным облаком. Он бросил меня на пол и небрежно пнул в живот, после чего я скрючился и замер, утратив интерес ко всему выше уровня его лодыжек.

– Пришлю медиков, – донесся сверху его голос. – А вам, госпожа Вардани, советую держать рот на замке, иначе я отряжу своих людей – из тех, что не страдают от избытка чувствительности, – этот ваш рот кое-чем занять. А заодно живо напомнить значение слова «катамит». Не надо испытывать мое терпение, женщина.

Послышался шорох ткани, и он оказался на корточках рядом со мной. Взяв за нижнюю челюсть, повернул мое лицо вверх.

– Тебе придется очистить организм от всей этой сентиментальщины, если собираешься работать на меня, Ковач. Ну а на тот случай, если не собираешься, – он поднял руку со свернувшимся в клубок ингибитором, – исключительно временная мера. Пока не закончим с Сутьяди. В интересах общей безопасности.

Он перевернул ладонь, и ингибитор упал на пол. Моим органам чувств, притупленным эндорфином, показалось, что падал он долго. Испытывая нечто близкое к восхищению, я смотрел, как паук расправляет в воздухе лапки и приземляется меньше чем в метре от моей головы. Сгруппировывается, пару раз крутится на месте и бежит ко мне. Карабкается по лицу, затем спускается на затылок. Кость словно бы уколол крохотный осколок льда, и я ощутил, как на шее сжимаются лапки-проволочки.

– Увидимся, Ковач. Поразмысли на досуге над моими словами.

Каррера поднялся и, судя по всему, вышел. Какое-то время я лежал неподвижно, проверяя на прочность ремни, стягивающие покрывало онемения, в которое меня закутала моя оболочка. Потом ко мне прикоснулись чьи-то руки, помогая занять не очень-то желанное сидячее положение.

– Ковач, – Депре вгляделся в мое лицо. – Ты как, чувак?

Я слабо кашлянул:

– Лучше не бывает.

Он прислонил меня к краю стола. Из-за его спины показалась Вардани:

– Ковач?

– У-у-у-ух, мне очень жаль, Таня, – я осторожно взглянул на нее, проверяя, насколько ей удается сохранять самообладание. – Надо было тебя предупредить не провоцировать его. Он не Хэнд. Он такое дерьмо терпеть не станет.

– Ковач, – по ее лицу пробегали судороги, возможно, первые трещины в сооруженном на скорую руку реабилитационном каркасе; а может, и нет. – Что они собираются делать с Сутьяди?

Вопрос растаял в воздухе, оставив после себя небольшую лужицу тишины.

– Ритуальная казнь, – сказала Вонгсават. – Так?

Я кивнул.

– Что это значит? – голос Вардани был пугающе спокойным; я подумал, что, возможно, ошибался в своей оценке ее психологического состояния. – Ритуальная казнь. Как это будет?

Я закрыл глаза, воскрешая в памяти кое-что из увиденного за последние два года. Воспоминание как будто вызывало тупую ноющую боль в разбитом локтевом суставе. Когда я почувствовал, что с меня хватит, я снова посмотрел Тане в лицо.

– Это как автохирург, – произнес я медленно. – Перепрограммированный. Он сканирует тело, составляет карту нервной системы. Измеряет стоимость. Потом начинает рендеринг.

Глаза Вардани слегка расширились:

– Рендеринг?

– Разделку. С человека снимают кожу, срезают плоть, дробят кости, – я напряг память. – Освежевывают, выжигают глаза, разбивают зубы и протыкают нервные узлы.

Она слабо взмахнула рукой, словно защищаясь от моих слов.

– Все это время машина поддерживает в нем жизнь. Если он теряет сознание, процесс прекращается. В нужные моменты машина вкалывает стимуляторы. Обеспечивает всем необходимым, за исключением, разумеется, болеутоляющего.

Казалось, к нам присоединился кто-то пятый. Он сидел рядом со мной, ухмылялся и давил на осколки кости в руке. Я сидел в облаке боли, приглушенной биотехом, вспоминая, что происходило с предшественниками Сутьяди, лежавшими на анатомайзере в окружении солдат «Клина», столпившихся вокруг, словно верующие у алтаря богу войны.

– Сколько это продолжается? – спросил Депре.

– По-разному. Бо́льшую часть дня, – слова дались мне с трудом. – Все должно закончиться к ночи. Это часть ритуала. Если никто не прекратит процесс раньше, с последними лучами солнца машина рассекает и разнимает на части череп. Этим обычно все завершается, – мне хотелось остановиться, но никто, похоже, не собирался меня останавливать. – Офицеры и сержанты могут поставить на голосование «удар милосердия», но только ближе к вечеру – даже те, кто хочет, чтобы это закончилось. Они не могут себе позволить выглядеть более мягкотелыми, чем рядовой состав. И даже когда голосование происходит вечером, оно не всегда оканчивается в пользу приговоренного к казни.

– Сутьяди убил командира взвода «Клина», – сказала Вонгсават. – Думаю, голосования не будет.

– Он ослабел, – с надеждой в голосе произнесла Вардани. – Радиационное отравление…

– Нет, – я согнул правую руку, и плечо пронзила стрела боли, пробившись сквозь защиту нейрохимии. – Маорийские оболочки разработаны в расчете на боевые условия и пребывание в токсичной среде. Очень высокая устойчивость.

– Но нейрох…

Я покачал головой:

– Можешь на это не рассчитывать. Машина сразу делает на это поправку, вырубает системы контроля боли первыми, просто выдирает их.

– Тогда он умрет.

– Нет, не умрет, – проорал я. – Об этом позаботятся.

Мой выкрик практически положил конец разговору.

Прибыла пара медиков: один из них – тот, кто занимался мной в прошлый раз, вторая – суроволицая женщина, которую я видел впервые. Они осмотрели мою руку с подчеркнуто бесстрастным профессионализмом. Наличие на моей шее ингибитора и то, что это говорило о моем статусе, не вызвало с их стороны комментариев. Разбив осколки кости вокруг поврежденного локтевого сустава с помощью микроультравиба, они ввели био для регенерации в виде длинных, уходящих далеко вглубь мононитей с зелеными ярлычками на концах, выходящих на поверхность кожи, и чипом, который информировал мои костные клетки о том, что им следует делать и, что еще важнее, чтобы, сука, быстро. Не филонить тут у меня. Плевать, к чему ты там привык в нормальном мире, теперь ты участвуешь в особой военной операции, солдат.

– Пара дней, – сказал тот, которого я знал, отклеивая эндорфинный дермальник со сгиба моей руки. – Мы зачистили края, так что, если придется пошевелить рукой, окружающие ткани не повредятся. Но боль будет зашибись, и регенерации это мешает, так что постарайтесь этого не делать. Я зафиксирую вам руку, чтобы вы не забывали.

Пара дней. Мне очень повезет, если через пару дней моя оболочка еще не протянет ноги. В памяти всплыло воспоминание о докторше из орбитального госпиталя. «Ох, да к такой-то матери». Вся абсурдность ситуации разом вскипела в моем сознании и прорвалась наружу ввиду внезапной и неожиданной ухмылки.

– Вот спасибо. Мы же не хотим мешать оздоровительному процессу, правильно?

Он слабо улыбнулся в ответ и сразу же поспешно перевел глаза обратно на руку. Фиксатор плотно сжал ее от бицепса до нижнего предплечья в теплом, успокаивающем и тугом объятии.

– Вы входите в бригаду при анатомайзере? – спросил я.

Он бросил на меня испуганный взгляд:

– Нет. Это в основном сканирование, я этим не занимаюсь.

– Мы уже закончили, Мартин, – резко сказала женщина. – Нам пора.

– Угу.

Но собирался он медленно и неохотно. Я смотрел, как исчезают в его полевой сумке перемотанные клейкой лентой хирургические инструменты и яркие полоски запечатанного дермальника.

– Эй, Мартин, – кивнул я на сумку. – А оставь-ка мне этих розовеньких. Я думал поспать подольше.

– Э-э…

Медичка кашлянула:

– Мартин, нам не…

– Ой, да заткнулась бы ты уже на хрен, – внезапно вспылил он; инстинкт посланника тут же заставил меня протянуть руку к сумке за его спиной. – Ты мне не командир, Зейнеб. Я ему дам, что сочту нужным, и ты, к чертям…

– Все нормально, – негромко сказал я. – Я уже взял.

Оба медика уставились на меня.

Я поднял левой рукой длинную полоску эндорфинных дермальников и натянуто улыбнулся:

– Не волнуйтесь, все сразу не использую.

– Может быть, и стоит, – сказала медичка. – Сэр.

– Зейнеб, сказал же, заткнись, – Мартин торопливо подхватил сумку, прижав ее к груди, будто ребенка. – Вы… э-э… они быстродействующие. Не больше трех за один раз. Этого хватит, чтобы отключиться и не слы… – он сглотнул. – Того, что будет с вами происходить.

– Спасибо.

Они собрали оставшиеся инструменты и ушли. У выхода Зейнеб обернулась, и ее рот искривился. Говорила она слишком тихо, чтобы я мог расслышать. Мартин занес руку, словно хотел отвесить ей подзатыльник, и оба выскользнули наружу. Проводив их взглядом, я перевел глаза на пачку дермальников, зажатую в кулаке.

– Так ты собираешься решить проблему? – холодно вполголоса произнесла Вардани. – Закинуться и забыться?

– Есть идея получше?

Она отвернулась.

– Ну тогда снимай белое пальто и засунь свою праведность куда подальше.

– Мы могли бы…

– Могли бы что? На нас ингибиторы, не говоря уже о том, что практически все мы через два дня умрем в результате критического клеточного распада, и, не знаю, как насчет тебя, но у меня болит рука. А, да, еще вся эта каморка напичкана жучками и камерами политофицера, в каюту которого, как я полагаю, Каррера имеет свободный доступ, – я почувствовал легкий укол на шее и, осознав, что гнев начинает брать верх над осторожностью, подавил его. – Я отвоевался, Таня. Завтрашний день мы проведем, слушая, как умирает Сутьяди. Ты можешь в этот день делать, что тебе угодно. Я же собираюсь его проспать.

То, как я бросал ей в лицо эти слова, доставляло мне глубочайшее удовлетворение, похожее на выковыривание шрапнели из своей же собственной раны. Но передо мной все стоял комендант лагеря, подключенный к сети и обмякший на кресле, и зрачок его единственного человеческого глаза, безвольно бьющийся о кромку верхнего века.

«Если лягу, вряд ли уже встану». В ушах снова зазвучал его шепот, похожий на дыхание умирающего. «Так что остаюсь в этом… кресле… Дискомфорт меня будит… время от времени…»

И я задался вопросом, какой дискомфорт смог бы пробудить на данном этапе меня. К какому такому креслу мне бы пристегнуться.

И я задался вопросом, почему же ладонь моей раненой руки все еще не опустела.

Сутьяди начал кричать вскоре после рассвета.

В первые несколько секунд это были крики бешенства, такие человеческие по своей сути, что это звучало почти обнадеживающе. Но не прошло и минуты, как ничего человеческого в его голосе уже не осталось – лишь неприкрытая животная боль. Поднимаясь над разделочной плитой, звук разносился над берегом, один пронзительный вопль за другим, заполняя собой воздух, словно что-то ощутимое, преследуя каждого невольного слушателя. Мы ждали этого с ночи, но все равно крик накрыл нас как ударная волна, заставив всех содрогнуться в постелях, где мы лежали свернувшись, даже не пытаясь заснуть. Он не пощадил никого из нас, стиснув в отвратительно-интимном объятии. Он прижал липкие ладони к моему лицу, сдавил грудь, затруднил дыхание, поставил дыбом все волоски на теле и заставил задергаться глаз. Ингибитор на шее проверил на вкус мою нервную систему и заинтересованно пошевелился.

Помимо крика, слышался еще один знакомый мне звук. Негромкий рык возбужденных зрителей. «Клин» наблюдает за тем, как вершится правосудие.

Я сел на постели, скрестив ноги, и раскрыл сжатые кулаки. Полоски дермальника упали на одеяло.

В голове словно вспыхнула искра.

Мертвое лицо марсианина встало перед глазами с такой ясностью, словно было изображением на ретинальном дисплее.

…кружение пятен света и тени…

…погребальная песнь, исполненная инопланетного горя…

Я ощутил…

…лицо марсианина в водовороте ослепительной боли, не мертвое…

…большие нечеловеческие глаза, встретившиеся с моими, в которых застыло выражение чего-то…

Вздрогнув, я очнулся.

Человеческий крик все длился, скручивая в комок нервы, въедаясь в костный мозг. Вардани закрыла лицо руками.

Мне не должно быть так плохо, запротестовала какая-то часть моего сознания. Мне же не впервой…

Нечеловеческие глаза. Нечеловеческие крики.

Вонгсават зарыдала.

Я почувствовал, как во мне что-то поднимается, собирается воедино, закручиваясь спиралью, подобно марсианам на корабле… Ингибитор напрягся.

Самообладание посланника начало бесстрастно и методично гасить человеческие реакции – в точности, когда это было нужно. Я обрадовался этому вмешательству, как любовник, дождавшийся свидания на солнечном пляже в виртуальности Вардани, – кажется, я даже расплылся в приветственной улыбке.

Снаружи на разделочном столе закричал Сутьяди, отрицая обвинение. Слова с трудом выходили из его рта, точно их тянули клещами.

Взявшись за фиксатор на руке, я медленно сдвинул его к запястью, задев за биометки, на что кость отозвалась резкой болью.

Вопль Сутьяди, словно осколок стекла, резанул по хрящам и сухожилиям. Ингибитор…

Фиксатор повис на запястье. Я взялся за язычок первой бионити.

Вполне возможно, кто-то наблюдал за мной из каюты Ламонта, но вряд ли. В этот момент у всех хватало дел. И кроме того, зачем вести наблюдение за задержанными с ингибиторами на позвоночниках? Какой смысл? Доверься машине и займись чем-нибудь поинтереснее.

Вопль Сутьяди.

Я ухватился за ярлычок и потянул, сначала слабо, потом все сильнее.

Ты этого не делаешь, напомнил я себе. Ты просто сидишь себе, слушаешь, как умирает человек, и за прошедшие пару лет это происходило с тобой так часто, что уже не способно волновать. Ничего особенного. Системы посланников наводили морок на эндокринные железы, оборачивали в пленку холодной отстраненности. Я верил в то, что говорил себе, на уровне, глубже рассудочного. Ингибитор на шее дернулся и опять успокоился.

Бионить оторвалась, и я вытянул ее из руки.

Слишком короткая.

Вопль Сутьяди.

Я взялся за следующий ярлычок и подвигал его туда-сюда. Почувствовал, как нить рассекает ткань под кожей по прямой, доходя до кости, и понял, что и эта слишком короткая.

Подняв голову, я наткнулся на взгляд Депре. Его рот вопросительно округлился. Я рассеянно улыбнулся в ответ и взялся за следующий ярлычок.

Вопль Сутьяди.

Четвертая нить оказалась тем, что надо, – я почувствовал, как она режет мясо по длинной кривой, идущей через локоть и вокруг. Единственный эндорфинный дермальник, который я использовал чуть раньше, сократил боль до легкого неудобства, но напряжение все равно пробегало по телу электрическими разрядами. Я заново схватился за ложь посланника о том, что не происходит абсолютно ничего особенного, и с силой потянул.

Нить вышла с усилием, как стебель бурой водоросли из мокрого песка, оставив борозду в предплечье. На лицо брызнула кровь.

Вопль Сутьяди. Он становился то пронзительнее, то глуше, проигрывая всю гамму отчаяния и неверия из-за того, что с ним делала машина, из-за того, что происходило с его жилистым, мускулистым телом.

– Ковач, что за херню ты…

Я метнул на Вардани взгляд и ткнул пальцем назад, указывая на шею. Археолог умолкла. Я аккуратно намотал нить на левую ладонь и завязал узлом вокруг ярлычка. Затем, не давая себе времени задуматься, растопырил пальцы, ловко и быстро затянув петлю.

Нить прорезала ладонь, прошла сквозь мясо, как сквозь воду, и уперлась в интерфейсную пластину. Слабая боль. Из невидимого разреза выступила узкая полоска крови и растеклась по всей ладони. Я услышал, как у Вардани перехватило дыхание, и она тут же коротко взвизгнула от укуса ингибитора.

А здесь ничего, сообщили нервы ингибитору на моей собственной шее. Тут ничего не происходит.

Вопль Сутьяди.

Я развязал узел и вытащил нить, затем широко раскрыл рассеченную ладонь. Края раны разошлись. Я вставил в разрез большой палец и…

…провернул его, разрывая ткани.

Тут уж не мог помочь никакой эндорфин. Боль я испытал, но добился чего хотел. Из-под развороченного слоя мышц и жировой ткани показалась яркая белая поверхность интерфейсной пластины, покрытая каплями крови и мелкими шрамами микросхем. Я еще шире развел края раны, чтобы обнажить пластину целиком. После чего завел руку за голову – так, чтобы это движение было столь же непроизвольным, как смачный зевок, – и накрыл ингибитор разодранной ладонью.

И сжал кулак.

На какое-то мгновение мне показалось, что удача оставила меня. Удача, которая позволила удалить бионить, не повредив крупных сосудов, и добраться до интерфейсной пластины, не перерезав какой-нибудь важной связки. Удача, благодаря которой за экранами в каюте Ламонта не сидел наблюдатель. Удача, которая рано или поздно должна была закончиться, и, когда под скользкой от крови ладонью ингибитор шевельнулся, я почувствовал, как начал рушиться шаткий каркас самообладания посланника.

Интерфейсная пластина – привязанная к пользователю, враждебная по отношению к любым находящимся в прямом контакте микросхемам, не имеющим нужного кода, – дернулась в разодранной руке, и что-то за моей головой коротнуло.

Издав короткий электронный писк, ингибитор сдох.

Я крякнул, затем раненой рукой начал разжимать паучий захват, позволив стону боли прорваться сквозь стиснутые зубы. Начиналась реакция. В конечностях возникла легкая дрожь, раны стали онемевать.

– Вонгсават, – произнес я, отдирая ингибитор. – Могу я тебя попросить выйти наружу и разыскать Тони Ломанако?

– Кого?

– Сержанта, который приходил за нами прошлым вечером, – необходимости подавлять эмоции больше не было, но системы посланника тем не менее продолжали это делать; даже когда невыносимая боль Сутьяди начинала скручивать и терзать нервы, обретенное нечеловечески безграничное терпение помогало сохранять душевное равновесие. – Его имя Ломанако. Скорее всего, он у разделочной плиты. Скажи ему, что мне нужно с ним поговорить. Нет, погоди. Лучше просто скажи, что он мне нужен. Буквально эти слова. Не говори зачем. Просто скажи, что он срочно мне нужен. Это заставит его прийти.

Вонгсават посмотрела на сомкнутые полы баббл-тента. Они почти не заглушали душераздирающих воплей Сутьяди.

– Наружу, – повторила она.

– Да. Прости, – мне наконец удалось отцепить ингибитор. – Я бы пошел сам, но это будет менее убедительно. И на тебе еще сидит эта штука.

Я осмотрел корпус ингибитора. Извне никаких признаков внутренних повреждений, нанесенных защитными системами пластин, видно не было, но сам юнит неподвижно застыл, судорожно сжав щупальца.

Пилот с трудом поднялась:

– Хорошо. Иду.

– И, Вонгсават…

– Да?

– Поосторожней там, – я поднял руку с дохлым ингибитором. – Постарайся не нервничать.

Похоже, на моем лице снова появилась улыбка. Какое-то время Вонгсават молча смотрела на меня, затем вышла. В помещение ворвались крики Сутьяди, после чего пола баббл-тента снова опустилась.

Я сосредоточился на разложенных передо мной медикаментах.