Атмосфера в клинике была возбужденно-суетливой, одним словом, все горели новой затеей. Буквально все до единого пациенты и кое-кто из сочувствующего персонала были мобилизованы на подготовку дефиле. У каждого был свой участок деятельности. Иногда, несмотря на все старания, не обходилось без недоразумений. Например, Лилиан, с трудом дотащив тяжелую кипу бумаг до рабочего места Дельфин, с облегчением плюхнула свою ношу на письменный стол, отчего тот качнулся. Таким образом, не подумав о последствиях, Лилиан вконец испортила надпись, над которой ее помощница трудилась несколько минут. В самом деле, перо мадам де Люзиль, дернувшись, оставило жирную кляксу. Дельфин с раздраженным видом проворчала что-то сквозь зубы, затем вызывающе вздохнула и, взяв новый конверт, начала снова осторожно выписывать буквы и элегантные завитки. В ответ мадам Бензимон только пожала плечами. Обе женщины обменялись отнюдь не любезными взглядами. Они недолюбливали друг друга. С самого начала они были невысокого мнения друг о друге, но, став помощницами Ральфа, они перешли от состояния вежливого равнодушия к открытому соперничеству. Лилиан очень ревниво отнеслась к тому, что Ральф выбрал манекенщицей Дельфин, а не ее. Дельфин, со своей стороны, раздражалась важным видом, который напускала на себя Лилиан с тех пор, как стала правой рукой кутюрье. Раньше, когда они довольствовались только встречами в коридорах, между ними никогда не было никаких стычек, теперь же, когда им обеим поручили заниматься конвертами с приглашениями, их война стала очевидной.

– Я вас раздражаю, так? – агрессивным шепотом спросила Лилиан.

Мадам де Люзиль ничего не ответила, но ее молчание было красноречивее любых слов.

– Вы держитесь так высокомерно со всеми или только со мной? – мадам Бензимон, закусив удила, решила припереть свою противницу к стенке.

– А вы, может быть, воображаете себя пупом земли? – неожиданно взорвалась Дельфин. – У меня ювелирная работа, а вы являетесь, беспардонно плюхаете мне что-то на стол, в результате один конверт испорчен. И вместо того чтобы извиниться, вы еще нападаете на меня. Это уж чересчур!

«Хоть какая-то реакция, пусть и не сразу», – подумала Лилиан. Изменив тактику, она изобразила на лице глубочайшее сожаление. Однако этот ход никого не мог обмануть, напротив, он заставил опасаться худшего.

– Видите ли, дорогая Дельфин, этот зал – не ваши личные апартаменты, и я тоже работаю для мсье Фаррелла. Зачем поднимать столько шума из-за какого-то несчастного конверта!

Подозревая какую-то ловушку, Дельфин сочла за благо не подливать масла в огонь. Уж лучше не связываться, решила она, и работать у себя в палате.

– Вы правы, – ответила она. – Пожалуй, я оставлю вас здесь в одиночестве.

– Очень глупо так презрительно относиться к людям, ваше сиятельство! – не удержалась от реплики мадам Бензимон, стремясь оставить последнее слово за собой.

– Я вовсе не презрительно отношусь к людям. Просто вы – беспардонны и невоспитанны.

Это замечание обожгло, словно пощечина. Лилиан выпрямилась, как струна, она, которая очень стеснялась своих алжирских корней и неистребимого акцента.

Взяв себя в руки, она с металлом в голосе произнесла:

– Вы когда-нибудь снисходили до разговора с человеком ниже вас по положению? Вот уже несколько недель, как я одна готовлю блюда для наших общих ужинов, и от вас я не никогда не слышала ни слова благодарности, ни похвалы. Пусть! Однако вы не оставляете на тарелке ни крошки. Кроме того, вы никогда не обращаетесь ко мне, даже из вежливости не интересуетесь моим самочувствием. Но тем не менее осмеливаетесь утверждать, что я плохо воспитана. Это уж ни в какие ворота не лезет.

– А я, у меня, по-вашему, вполне здоровый вид? Вы полагаете, что я в этой клинике нахожусь ради собственного удовольствия, для того чтобы…

Дельфин оборвала свою сентенцию на полуслове, поняв, насколько нелепа и смешна эта сцена.

В самом деле, зачем кричать на эту «тетку»? И разве она не смотрела на нее всегда сверху вниз? Из-за того, что они не одного поля ягоды? А ведь это некрасиво, не по-христиански. В конце концов, разве они обе не подруги по несчастью, не жертвы нескончаемых запретов, через которые заставляет их пройти, им же во спасение, доктор Сорин? Но даже если перенесенные ими страдания настолько сильны, что могут испортить настроение, сделать характер сварливым, все равно, дать этим недостаткам власть над собой – это недостойно баронессы де Люзиль! Успокоившись, Дельфин согнала с лица выражение оскорбленной невинности, из-за которого у нее всегда выпячивалась и мелко дрожала верхняя губа, и вернула свою обычную улыбку Джоконды.

– Я очень прошу вас меня извинить, мадам Бензимон, я не должна была разговаривать с вами в таком тоне. Вы очень много сделали для того, чтобы оживить наши невеселые дни, и я очень вам признательна, как и все находящиеся здесь. Кроме того, в отличие от меня, и я признаю это, вы всегда и со всеми приветливы.

Лилиан поспешила воспользоваться лирическим настроением мадам де Люзиль, не для своей выгоды – у нее было золотое сердце и бескорыстные намерения, – а для того, чтобы прекратить нелепую стычку и пожать, в знак примирения, друг другу руки.

– Какие пустяки. Что я, не понимаю, каково вам тут приходится – взаперти, одной-одинешеньке. Мы с вами тут обе вроде бы как отстающие. Вам не кажется, что в нашем положении есть что-то унизительное? Подумать только, над нами колдуют доктора, чтобы мы всего-то навсего поменьше ели.

И это когда половина земного шара умирает от голода!

– Вы совершенно правы. И я об этом часто думала. Если уж говорить начистоту, то я презираю себя за то, что оказалась в этом учреждении для богатых и испорченных людей. Этот жир, растекшийся по всему телу, я воспринимаю как моральное разложение.

Лилиан, растроганная таким признанием, ответила:

– Дело не только в этом. Мы же можем говорить вполне откровенно между собой, верно? Если бы мы были счастливы, вы и я, разве мы бы так потолстели?

Глубокий вздох вырвался из глубины души мадам де Люзиль, волной подняв ее обширную грудь. Убедившись, что ее собеседница не такая глупая курица, как ей всегда казалось, Дельфин согласилась:

– Ох, наверное, вы правы! Иногда мне кажется, что все те слезы, которые я не выплакала, а удержала в себе, превратились в этот жир.

– По всему видать, их немало было, слез-то этих!

После этой фразы воцарилось молчание. Не враждебное, гнетущее молчание, нет, такое молчание бывает после высказанной кем-то вслух правды, которую понимают и разделяют другие. Молчание, какое бывает, когда невеселые мысли, по-хозяйски утвердившись в чьей-то голове, начинают разрастаться с огромной скоростью, не встречая препятствий, потому что их появление предвидели заранее. Это молчание – от осознания и принятия реальности.

– Вам не кажется, что наши тела похожи на наши души? – задумчиво спросила Дельфин. – Что они так же безобразны и раздуты от напыщенности и от наших грехов?

– Вы говорите, как наш кюре! – рассмеялась Лилиан.

– Почему мы тут?

– Потому что мы надеемся, мадам де Люзиль! Потому что мы верим в будущее и потому что, когда мы теряем наши килограммы, мы понемногу учимся жить в гармонии с собой и с другими людьми. По крайней мере, в моем случае это так. Я никогда не люблю свою семью так сильно, как в разлуке с нею. Потому что я прекрасно понимаю, что мои близкие тоже несут ответственность за то, что со мной стало. Но я их понимаю, поэтому всегда возвращаюсь к ним. Уходить и возвращаться – это мне необходимо.

– А у меня получилось так, что тех, кем я дорожу, я нашла именно здесь. И я решила худеть… ради них.

– Вы меня очень заинтриговали. Во всяком случае, ваши дети и муж часто приходят вас навещать. Они, кажется, очень к вам привязаны.

– А я очень долгое время думала, что нет, и отравляла свое существование такими мыслями. Как-нибудь, в другой раз, я вам расскажу.

В глубине души Лилиан пожалела, что ей не удастся узнать еще что-нибудь, но настаивать не стала.

– Вы знаете, Дельфин, я и говорю, и веду себя не так, как вы. Но уж если мы обе в этой клинике, это значит, что в чем-то другом мы очень похожи.

– Я с вами совершенно согласна. Мы с вами преодолеваем одни и те же трудности, и мечты у нас одинаковые.

– А знаете, как раз к слову пришлось, по крайней мере раз в неделю я воображаю, что я стала совсем худой. А вы?

Мадам де Люзиль ответила тоном учительницы, объясняющей урок:

– В книжке по психоанализу, которую я взяла в библиотеке, сказано, что в нашем желании похудеть кроется желание волшебного преображения, вроде того, как из гусеницы получается бабочка. Мы надеемся, что, похудев, мы станем наконец похожи на тех женщин, которыми мы хотели бы себя видеть, чтобы начать новую жизнь.

– Извините, что возвращаю вас с небес на землю, – перебила ее Лилиан, – но если мы не прекратим болтать, то гости Ральфа не успеют как следует подготовиться к назначенному дню.

Дельфин вздохнула, согласившись со своей собеседницей, которая была просто на седьмом небе от того, что нашла благодарного слушателя.

– Вы правы, Лилиан, все это несерьезно.

– Ну, Дельфин, за работу, – подмигнула ей мадам Бензимон.

Привлеченный их смехом, в дверь заглянул Метью.

– Кто бы мог подумать, тут веселятся! Так приятно услышать здесь смех, что я решил поинтересоваться, кому же он принадлежит. Что же вас рассмешило?

– Да ничего особенного, просто мы обе помогаем Ральфу, – с подчеркнутой гордостью ответила

Лилиан, – и нам это очень приятно. И с моральной, и с физической точки зрения!

– Браво, мадам, желаю удачи и не буду вам мешать, – откланялся Метью.

Как только дверь закрылась, Дельфин, вдруг разоткровенничавшись, принялась рассказывать своей новой приятельнице все, что она знала о тех людях, чьи имена она старательно выписывала на конвертах. И обе женщины, забыв наконец былое соперничество, принялись по-дружески болтать.