Часть четвертая

Принимая ее вечером, Метью предупредил девушку, что в случае необходимости она может попросить у медсестры таблетку снотворного. Но Эмили, изнуренная событиями последних дней, рухнула на кровать своего нового жилища, выдержанного в строгом и одновременно успокаивающем стиле, и моментально уснула мертвым сном. Пробудил ее звук открывающейся двери, этот легкий шорох проник в ее сознание и заставил приоткрыть один глаз. Стряхнув остатки сна, она открыла оба глаза, увидела знакомую улыбку доктора, услышала его тихий голос: – Ты хорошо спала?

Эмили села, подтянув одеяло к подбородку и опершись спиной о спинку кровати. Из-за опущенных штор в комнате царил интимный полумрак.

– Как сурок.

Доктор уселся в кресло рядом с кроватью:

– Ты здесь, Эмили, чтобы найти себя. Или, скорее, заново открыть себя. Откровенно говоря, если я и советовал тебе придерживаться диеты, то лишь для того, чтобы не настраивать тебя против себя. На самом деле проблем с весом у тебя нет, но у тебя проблема с твоим телом. Это не одно и то же, и, чтобы решить эту проблему, худеть, вопреки твоему мнению, не нужно. Вопрос, который я хочу тебе задать, звучит так: почему ты не любишь свое тело?

– А что это такое, тело, как не набор клеток, созданных в результате хаотического генетического процесса, как нас учили в институте?

– Однако ты надолго застряла на пороге медицины! Пора тебе начать развивать собственное мышление, – высказывание девчонки позабавило и заинтриговало Метью.

– Я всего лишь результат скрещивания хромосомы Y моего отца с хромосомой X моей матери, – расхрабрилась девушка, дрожащим от возбуждения голосом она выкрикивала признания, давно сдерживаемые ею.

– А сейчас ты скажешь, что в твоих мучениях с едой повинны родители? Для объяснения физиологии этого процесса такое заявление слишком коротко и примитивно, я уверен, что ты сможешь разъяснить его гораздо доходчивей.

Эмили, хитро и недобро улыбаясь, смотрела на доктора, потом вдруг заговорила, обращаясь к нему на «ты», будто он был ее старинным близким другом:

– Метью, если ты думаешь, что все кругом – физиология, почему ты занялся диетологией?

– Ты меня не слушаешь, я сказал, что занимаюсь вопросами питания людей, помогаю осуществить их желания похудеть или поправиться, меня интересует все, что имеет отношение к их телу, поскольку мне кажется, что именно там спрятан ключ, с помощью которого можно понять их мировоззрение, уяснить, по каким законам текут их мысли. Я стараюсь использовать все находящиеся в моем распоряжении средства, чтобы помочь людям избавиться от их страданий. Ты хочешь похудеть? Ты похудеешь! За этот промежуток времени я постараюсь переучить тебя правилам еды. И в то же время, пока я буду переучивать тебя есть, я приложу все усилия, чтобы научить тебя жить, мадам стоматолог-хирург.

– Не выйдет, – разочарованно протянула Эмили.

– Не думаю. Тебя ведь еще не исключили из института, ведь так?

– Да, ну и что?

– А то, что хоть одной глупости ты не совершила! Ты прекрасно знаешь, что если бы ты не была в списках студентов, а значит, не имела бы права посещать лекции, это был бы конец твоей карьере. А сейчас, поскольку ты числишься на факультете, у меня в запасе целый год, чтобы вылечить тебя.

– Ты считаешь, что учеба – это ответ на все житейские проблемы?

– Пусть меня принимают за старого дурака, мелющего всякий вздор. Никто никогда не принуждал тебя идти на факультет хирургической стоматологии. После того как блестяще сдала школьный бакалавриат, ты это решила сама, хотя выбрать могла что угодно другое. Ты сама рассказывала мне это в нашу первую встречу. Если бы ты ненавидела это занятие, ты не проучилась бы на факультете три года.

– Господи, я просто шла проторенной моим отцом дорожкой.

– И что, а в чем позор в повторении призвания? Ты считаешь, что кто-то может придумать свою жизнь от начала до конца? Она всегда определяется средой, в которой человек родился. Если тебе кажется недостойным пример твоего отца, которого, мне кажется, ты ненавидишь, ты всегда можешь выбрать другой путь.

– На самом деле я всегда хотела стать таким же достойным человеком, как он, и не такой шлюхой, как мать.

Метью сохранил внешнюю невозмутимость, но внутренне, по устоявшемуся выражению, принятому в среде его коллег, перешел в режим «максимальной бдительности». Наконец-то его пациентка слегка приоткрыла тайный угол, где хранятся ее самые личные горести и переживания.

– Почему ты считаешь свою мать шлюхой?

– Однажды, это было полтора или два года назад, я нечаянно услышала, как она разговаривала по телефону со своим любовником. Мадам судья не сдерживалась в выражениях, она разглагольствовала о сексе так… что меня… вырвало. Она была смешна в своем возбуждении. Я не могу даже повторить того, что она тогда говорила, это было… Мерзость!

– Значит, ты раньше никогда не думала, что у твоей матери может быть активная сексуальная жизнь? С твоим отцом или еще с кем-нибудь? А как же тогда ты появилась на свет?

– В ее возрасте, с ее вечно испуганным выражением лица, с ее жирными ляжками? – Эмили возмущенно повысила голос.

– А ты что, считаешь, что секс – это удел молодых и красивых?

– Только не ее, только не кислой судьи, оглашающей приговоры, прикрывающейся законом и отправляющей людей в тюрьму. Она не имеет права обманывать моего отца и ворковать, как проститутка со своим клиентом.

– Видишь ли, обманывает-то она не твоего отца, а своего мужа. Ты вовсе не обязана чувствовать себя этим оскорбленной.

– Нет, обязана. Потому что теперь я знаю об этом, но молчу. Потому что теперь, каждый раз, когда я вижу отца, я чувствую себя негодяйкой, я чувствую, что должна ему все рассказать, а из-за того, что молчу, – выходит, я сообщница матери. Это уже стало невыносимым. Но самое худшее – это когда они вместе, когда я слышу ее лицемерное, притворное: «Добрый вечер, любимый», а потом вижу, как они целуются, хотя в этот же день она наверняка улетала на небеса с другим!

– Так это для того, чтобы не проговориться, ты набиваешь себе живот?

Этим решающим вопросом Метью попал в самый клубок всех проблем, надавил на самую болезненную точку, вызвал прилив всхлипываний и потоки новых слез, которые с неведомой дотоле силой содрогали плечи девушки, смыли со щек весь румянец, воспалили до красноты глаза, искривили судорогой губы. Ее согнутая спина содрогалась в конвульсиях, и сама поза была настолько горестной, что девушка напоминала несправедливо и жестоко наказанного ребенка. Ее горе шло из самого сердца, из глубины души, из самых недр желудка. Испытывая муки уязвленного самолюбия от того, что позволила себе зайти так далеко, пряча глаза от стыда за то, что оказалась не в силах справиться со все поднимающимся, из каких-то глубин ее тела, волнением, Эмили все продолжала всхлипывать. Она зарылась под одеяло, свернулась там калачиком и спрятала лицо в ладони. Метью, пораженный неистовостью ее реакции, бросился в ванную комнату в поисках бумажных салфеток. Найдя целую их пачку, вытащил одну и молча протянул Эмили. Девушка проплакала еще несколько минут, затем всхлипы стали реже, и она понемногу успокоилась. Метью, взволнованный пережитой сценой гораздо больше, чем ему хотелось бы, вынужден был сначала прокашляться, прежде чем заговорить более или менее бесстрастным тоном.

– Хорошо, Эмили. Тебе надо умыться. И если хочешь, я могу позавтракать с тобой.

Девушка кивнула в знак согласия и шмыгнула в ванную комнату. Вышла она оттуда облаченная в халатик бледно-голубого цвета, тщательно причесанная, с волосами, собранными на затылке в хвост.

– Ну вот, я готова. Приступим?