Глава 6

В тот вечер леди Метроленд устраивала прием в честь миссис Мелроз Оранг. Пригласительная телеграмма ждала Адама, когда он вернулся к себе в гостиницу. (Оплаченный ответ Лотти уже успела использовать. Кто-то назвал ей вероятного победителя в ноябрьском гандикапе, и она решила рискнуть, а кличку лошади зависать на чем-нибудь, пока не забыла.) Еще его ждало приглашение к завтраку от Саймона Балкэрна.

В «Шепарде» кормят главным образом паштетом из дичи – черным внутри и полным клювов, дроби и каких-то непонятных позвонков – так что Адам был вовсе не прочь позавтракать с Саймоном Балкэрном, хотя понимал, что за этим неожиданно радушным жестом кроется какой-то мрачноватый умысел.

Они встретились» ресторане «Chez Espinosa»,чуть ли не самом дорогом во всем Лондоне; там полно клеенок и лаликовского стекла , и люди того сорта, которые любят такого сорта вещи, ходят туда постоянно и жалуются, какой это ужас.

– Надеюсь, вы не в обиде, что я пригласил вас в этот ужасный ресторан, – сказал Балкэрн. – Дело в том, что меня здесь кормят бесплатно, а я время от времени упоминаю о них в моих заметках. За напитки, к сожалению, приходится платить. Кто здесь сегодня есть, Альфонс? – спросил он метрдотеля.

Тот подал ему отпечатанный на машинке список, который всегда держал наготове для авторов светской хроники.

– Гм, да. Очень красивый список. Что могу, сделаю.

– Благодарю вас, сэр. Столик на двоих? Коктейли?

– Нет, коктейля я не хочу. У меня и времени мало. А вы как, Адам? Коктейли здесь, между прочим, неважные.

– Спасибо, не хочу, – сказал Адам.

– А может быть, все-таки? – сказал Балкэрн, уже увлекая его к столику. Пока им подавали икру, он просмотрел карту вин.

– Пиво у них тут хорошее, – сказал он. – Вы что будете пить?

– Все равно, то же, что и вы. С удовольствием выпью пива.

– Две полбутылки пива, пожалуйста… А вы в самом деле ничего другого не хотите?

– В самом деле, спасибо.

Саймон Балкэрн хмуро оглядывался по сторонам, изредка прибавляя к списку новое имя. (Удручающая это профессия, при которой, о чем ни заговори, разговор получается служебный.)

Вскоре он сказал вымученно-небрежным тоном:

– Сегодня, если не ошибаюсь, прием у Марго Метроленд? Вы пойдете?

– Вероятно, пойду. У нее обычно бывает нескучно, правда?

– Да… Я вам сейчас скажу одну очень странную вещь, Адам. На сегодняшний вечер она меня не пригласила.

– Еще не поздно. Я, например, получил приглашение только сегодня утром.

– Да… Кто эта женщина, вон, в меховом пальто, только что вошла? В лицо-то я ее отлично знаю.

– Кажется, леди Эвримен?

– Ну да, конечно. – К списку прибавилось еще одно имя. Балкэрн умолк и в полном унынии поел салата. – Дело в том… она сказала Агате Рансибл, что и не намерена меня приглашать.

– Почему?

– Видимо, ее привело в ярость, что я что-то сказал насчет чего-то, что она сказала про Майлза.

– Некоторые люди просто не понимают шуток, – сказал Адам, чтобы его подбодрить.

– Для меня это катастрофа, – сказал лорд Балкэрн. – А вон там кто, не Памела Попхэм?

– Понятия не имею.

– Кажется, она. Приду домой – надо проверить по Племенной книге, как она пишется. Я на днях прямо оскандалился с этим написанием… Катастрофа… Вэнбру она пригласила.

– Он ей, кажется, родственник?

– Такая несправедливость, ей-богу. А мои родственники, как назло, либо в психиатрических больницах, либо живут в деревне и проделывают всякие неаппетитные вещи с лесными зверями… все, кроме моей матушки, а эта еще хуже… Начальство было в ярости, что Вэн опередил меня с этой сенсацией насчет Даунинг-стрит. Если я и сегодняшний прием пропущу, впору совсем распроститься с Флит-стрит. Впору сунуть голову в газовую плиту и на том кончить. Если б Марго знала, как это для меня важно, она бы наверняка позволила мне прийти.

В глазах его стояли слезы, готовые перелиться через край.

– Всю эту неделю, – сказал он, – я был вынужден сочинять мои заметки по Гербовнику и Придворному календарю… Никто меня больше не приглашает.

– Вот что, – сказал Адам. – Я знаком с Марго довольно близко. Если хотите, я ей позвоню и спрошу, нельзя ли мне прийти с вами.

– Правда? В самом деле, Адам? Вы готовы это сделать? Так идем позвоним ей сейчас же. Кофе и ликеры по боку, некогда. Скорей, скорей, позвонить можно из моего кабинета… Да, вон ту черную шляпу и зонт… нет, номерок я потерял… нет, не эта, рядом, поскорее, пожалуйста… да, такси.

Адам и слова не успел сказать, как они очутились на улице и в такси. Скоро они попали в затор на Стрэнде, а еще через некоторое время добрались до редакции Балкэрна на Флит-стрит.

Они поднялись в крошечную комнату, на стеклянной двери которой значилось «Высший свет». Внутренность ее плохо соответствовала вывеске. Там был один стул, пишущая машинка, телефон, несколько справочников и кучи фотографий. На единственном стуле восседало непосредственное начальство Балкэрна.

– Здрасьте, – сказала она. – Явились. Где вы были?

– У «Эспинозы». Вот список.

Редакторша прочитала его. – Китти Блекуотер отставить, – сказала она. – Мы давали ее вчера. Остальные годятся. Абзаца на три-четыре. Как они были одеты, вы, конечно, не заметили?

– Напротив, – заверил ее Балкэрн. – Во всех подробностях.

– Ну, это все равно не влезет. Нужно оставить как можно больше места для вечера у леди М. Я даже герцога Девонширского выкинула. Между прочим, фотография которую вы дали вчера, – это не нынешняя графиня Эвримен, это старый снимок вдовствующей. Они обе сегодня оборвали нам телефон. Опять у вас накладка. На вечер приглашение получили?

– Нет еще.

– Так поторопитесь. Мне до сдачи в печать нужен рассказ очевидца, понятно? Да, а вот об этом вы что-нибудь знаете? Получено сегодня, от горничной леди Р. – Она взяла со стола листок бумаги. – «Расторгнута помолвка, по слухам заключенная между Адамом Фенвик-Саймзом, единственным сыном покойного профессора Оливера Фенвик-Саймза, и Ниной Блаунт, Даутинг-холл, Эйлсбери». Никогда про таких не слышала. Их помолвка, по-моему, и объявлена не была.

– Вы лучше спросите его самого. Познакомьтесь, Адам Саймз.

– А, здравствуйте, прошу меня извинить, если что… Так как же?

– И объявлена не была, и не расторгнута.

– В общем, пшик, так я вас поняла? Значит, это идет сюда. – Она бросила листок в корзину для мусора. – Последнее время эта девица присылает нам сплошную чепуху. Ну, я пошла завтракать. На всякий случай – буду в Гарден-клубе.

Редакторша вышла, хлопнув дверью с надписью «Высший свет», и, насвистывая, удалилась по коридору.

– Вот видите, как меня тут третируют, – сказал лорд Балкэрн. – А ведь первое время на руках носили… Нет, лучше умереть.

– Не плачьте, – сказал Адам. – Это же свихнуться можно.

– А что мне делать?… Войдите, войдите. – Дверь с надписью «Высший свет» отворилась, и вошел мальчик-посыльный.

– Внизу дворецкий лорда Периметра. У него несколько помолвок и один развод.

– Пусть оставит.

– Слушаю, милорд.

– Единственный человек в этом учреждении, который разговаривает со мной вежливо, – сказал Балкэрн, когда посыльный скрылся. – С удовольствием оставил бы ему что-нибудь в завещании, да нечего… Ну, звоните Марго, тогда я буду хотя бы знать, что надеяться не на что… Войдите!

– Внизу джентльмен, зовут генерал Страппер. Желает видеть вас по срочному делу.

– По какому еще делу?

– Не могу сказать, милорд, только он с хлыстом. Видно, очень чем-то расстроен.

– Скажи ему, что у редактора «Светской хроники» перерыв на завтрак… Ну же, звоните Марго.

Адам сказал в телефон: – Марго, можно мне привести с собой одного знакомого?

– Ой, Адам, лучше бы не нужно. Я и так не представляю себе, где я всех размещу. Вы не сердитесь, ради бога, а кто это?

– Саймон Балкэрн. Ему страшно хочется к вам попасть.

– Верю. Но я этого молодого человека недолюбливаю. Он писал про меня всякие вещи в газетах.

– Ну, Марго, я вас очень прошу.

– Нет, ни в коем случае. Ноги его не будет в моем доме. Я и Вэна позвала только с условием – ничего не писать. А Саймона Балкэрна я не желаю больше видеть.

– Дорогая моя, это в вас говорит богатство.

– Да, я при упоминании об этом молодом человеке сразу ощущаю все мои доходы. Ну, до свидания. До вечера.

– Можете не говорить, – сказал Балкэрн. – Я все понял… не вышло, да?

– К сожалению.

– Конец, – сказал Балкэрн. – Дошел до ручки. – С минуту он рассеянно перебирал какие-то бумажки. – Интересует вас сообщение, что Агата выходит замуж за Арчи?

– По-моему, это враки.

– По-моему, тоже. Это один из наших людей только что передал. Все, что они передают, – либо враки, либо клевета… они, например, прислали нам длинное сообщение о том, что Майлз и Памела Попхэм вместе провели ночь в Эренделе. Но мы не смогли бы его использовать, даже если б это была правда, а это явно неправда, мы же знаем, что такое Майлз. Ну, спасибо, что хотели помочь… до свидания.

Внизу в редакции разгоралась серьезная ссора. Крупный, военного вида мужчина весь трясся и топал ногами на женщину средних лет, в которой Адам узнал давешнюю редакторшу.

– Да или нет? – кричал мужчина. – Отвечаете вы или нет за эту возмутительную ложь о моей дочери?

(В заметке Саймона Балкэрна он прочел, что его дочь видели в ночном клубе. Всякому, кто был лучше знаком с жизнью мисс Страппер, эта заметка показалась бы сугубо деликатной.)

– Да или нет? – выкрикивал генерал. – Говорите, не то я из вас всю душу вытрясу!

– Нет.

– Так кто же тогда отвечает? Уж я доберусь до того мерзавца, который это сочинил. Где он? – взревел генерал.

– На втором этаже, – выдохнула редакторша. «Опять Саймону достанется», – подумал Адам.

Адам заехал за Ниной – они сговорились пойти в кино. Она сказала: – Ты обещал прийти гораздо раньше. На звуковые фильмы скучно опаздывать.

Он сказал: – Звуковые фильмы вообще скучные.

После той ночи в их отношениях обозначилась перемена. Адам проявлял склонность к самоуглублению и грусти; Нина держалась как женщина взрослая, во всем разуверившаяся и явно недовольная.

Адам заговорил о том, что теперь ему, очевидно, придется жить в «Шепарде» до самой смерти или, во всяком случае, до смерти Лотти, поскольку он, как честный человек, не может от нее съехать, не заплатив по счету.

На это Нина сказала: – Расскажи что-нибудь забавное, Адам. Я тебя просто не выношу, когда ты не забавный.

И Адам стал рассказывать ей про Саймона Балкэрна и прием у Марго. Он уверял, что сам видел, как Саймона отстегали хлыстом в помещении редакции.

Нина сказала: – Да, это забавно. Вот так и продолжай.

Истории про экзекуцию над Саймоном им хватило на весь путь до кино. На фильм, который Нине хотелось посмотреть, они опоздали, и от этого настроение у них опять испортилось. Они долго сидели молча. Потом Нина сказала по поводу фильма: – Столько глупостей придумали об этой физической любви. По-моему, у зубного врача и то приятнее.

Адам сказал: – В следующий раз тебе больше понравится.

Нина фыркнула: – В следующий раз! – и заявила, что он слишком много о себе воображает.

Адам сказал, что так выражаются только проститутки.

С этого началась настоящая ссора, которая длилась все время, пока шел фильм, и пока они ехали к Нине, и пока она резала лимон и готовила коктейль, и наконец Адам сказал, что, если она сейчас же не замолчит, он изнасилует ее без промедления, на ее же коврике перед камином.

И она не замолчала.

Но к тому времени, как Адам собрался ехать к себе переодеваться, она поутихла и даже признала, что постепенно к любви, вероятно, можно пристраститься, как к курению трубки. Однако она все еще держалась мнения, что поначалу от нее чувствуешь себя совершенно больной и еще неизвестно, стоит ли игра свеч.

Потом, уже вызвав лифт, они заспорили о приобретенных вкусах – стоит ли их приобретать. Адам сказал, что это результат подражания, а подражать для человека – естественное дело, так что и приобретенные вкусы естественны. Но из-за присутствия лифтера этот спор не мог разрешиться так же, как предыдущий.

– Ух ты, до чего шикозно, – сказала Праведная Обида.

– Все очень мило, – сказала Непорочность светским тоном. – Но превозносить до небес тут нечего.

– Никто и не превозносит до небес. Я просто сказала, что здесь шикозно, а здесь и есть шикозно, скажешь, нет?

– Иным людям все, наверное, кажется шикозным.

– Потише вы, – сказала Умеренность, которую на этот вечер назначили старшей над ангелами. – Не вздумайте тут ничего затевать, да еще в крыльях. Миссис Оранг этого не терпит, как будто сами не знаете.

– А кто что затевает?

– Да ты первая.

– Непорочности что ни говори, все как об стену горох, – сказала Стойкость. – Совсем зазналась, куда уж ей быть ангелом. Она сегодня каталась с миссис Пэнраст в «ролс-ройсе», я сама видела. И уж так пожалела, что все время лил дождь, а то была бы совсем интересная прогулка, верно, Непорочность?

– Тебе бы радоваться надо, Стойкость. Больше мужчин на твою долю остается. Только они что-то не понимают своего счастья.

После этого поговорили о мужчинах. Святая Тревога сказала, что у второго лакея красивые глаза.

– И он это знает, – добавила Умеренность. Все они сидели за ужином в комнате, которая у леди Метроленд все еще называлась классной. В окно было видно, как съезжаются гости. Несмотря на дождь, по обе стороны крытого крыльца толпилось довольно много зевак, провожавших каждое манто либо восхищенными вздохами, либо презрительными смешками. Такси и собственные автомобили следовали друг за другом почти непрерывной вереницей. Леди Периметр в высокой бриллиантовой диадеме и под клетчатым зонтиком прошлепала от своего дома пешком, в галошах. Цвет Нашей Молодежи в полном составе высыпался из чьей-то машины, как выводок поросят, и, повизгивая, взбежал на крыльцо. Компанию «незваных», которые допустили ошибку, явившись в костюмах эпохи Виктории, вовремя распознали и не впустили. Они помчались домой переодеваться для повторного штурма. Никому не хотелось пропустить дебют миссис Оранг.

Однако ангелы чувствовали себя неважно. Они еще в семь часов облачились в свои белые хитоны, золотые пояски и крылья, а сейчас было уже десять, и напряжение начинало сказываться – в крыльях нельзя было даже с удобством откинуться на спинку стула.

– Хоть бы они поторопились, чтобы уж нам отделаться, – сказала Святая Тревога. – Миссис Оранг обещала, что разрешит нам потом выпить шампанского, если мы будем хорошо петь.

– Сама-то небось хлещет там, не стесняется,

– Непорочность!!

– Молчу, молчу.

Тут вошел лакей с красивыми глазами убирать со стола. Перед тем как закрыть за собой дверь, он дружески подмигнул им. «Красотки как на подбор, – думал он. – И надо же, такие религиозные. Лучшие годы зазря пропадают».

(В людской в тот день состоялась серьезная дискуссия об общественном статусе ангелов. Даже дворецкий мистер Бленкинсоп не мог высказаться определенно.

– Ангелы, безусловно, не гости, – сказал он, – но и депутацией их тоже не назовешь. Они и не гувернантки, и, строго говоря, не духовенство. И не артисты, потому что артистов нынче приглашают к обеду, хоть и не следовало бы.

– Может быть, они по внутреннему убранству, – сказала миссис Блауз, – а не то из благотворительных учреждений.

– Те, что из благотворительных учреждений, миссис Блауз, – те идут заодно с гувернантками. Не вижу смысла множить общественные различия до бесконечности. А те, что по внутреннему убранству, – те либо гости, либо рабочие.

После дальнейших дебатов решили приравнять ангелов к сиделкам, и такая резолюция была принята. Только второй лакей остался при своем мнении, что ангелы – просто-напросто «молодые особы, и притом очень приятные», поскольку сиделкам, за редкими исключениями, безнаказанно не подмигнешь, ангелам же – пожалуйста.)

– Нам вот что хотелось бы знать, – сказала Святая Тревога, – как ты, Непорочность, вообще могла подружиться с миссис Пэнраст.

– Да, да, – подхватили ангелы. – Это совсем на тебя не похоже, кататься в машине с женщиной. – И они угрожающе распушили перья.

– Надо ей устроить допрос с пристрастием, – сказала Кротость, хищно облизываясь.

(У ангелов была принята некая система самосуда, которая начиналась с намеков, переходила к перекрестному допросу, затем к щипкам и шлепкам и заканчивалась обычно слезами и поцелуями.)

При виде обращенных к ней злобных, увенчанных нимбами лиц Непорочность сбавила тон.

– Что вы все на меня накинулись? – сказала она жалобно. – Почему я не могу покататься со знакомой?

– Хороша знакомая, – сказала Святая Тревога. – Ты ее сегодня в первый раз видела. – И она больно ущипнула Непорочность повыше локтя.

– Ой! – вскрикнула та. – Ой, не надо… свинья. Тут они все принялись ее щипать, но места выбирали с точным расчетом, чтобы не смять ее крылья и нимб, поскольку это не было оргией. (В своих спальнях они иногда давали себе волю, но не здесь же, не в классной у леди Метроленд, да еще перед серьезной премьерой!)

– Ой, – стонала Непорочность. – Ой, ой, ой, не надо… свиньи, гады, сволочи… ну хорошо, я скажу, я думала, что она мужчина.

– Что она – мужчина? Чушь какую-то мелешь.

– Она и с виду похожа на мужчину и… и ведет себя так. Она сидела за столиком в кафе. Без шляпы, а юбки не было видно… ой… не могу я рассказывать, когда вы щиплетесь… и она мне улыбнулась… ну, а я подошла и попила с ней чаю, а она говорит, не хочу ли я с ней покататься на машине, ну, я согласилась… Ой… лучше бы не соглашалась.

– А что она говорила в машине?

– Не помню… ничего особенного.

– А все-таки? Нет, ты скажи. Если скажешь, никогда больше не будем тебя щипать. Скажи мне на ушко, Непорочность, ты извини, если я тебе сделала больно. Сейчас же скажи, а то хуже будет.

– Да не могу я. Говорю вам, не помню.

– Ну-ка, девочки, подбавьте ей.

– Ой, ой, перестаньте. Сейчас скажу. Они сдвинули головы и были так увлечены ее рассказом, что не заметили, как вошла миссис Оранг.

– Опять грызня, – прогремел грозный голос. – Девочки, мне за вас очень стыдно.

Миссис Оранг была великолепна в вечернем платье из толстой золотой парчи с вышитыми по нему библейскими текстами.

– Мне за вас очень стыдно, – повторила миссис Оранг. – И опять вы довели Непорочность до слез, перед самым представлением. Если уж вам обязательно надо к кому-то цепляться, так зачем именно к ней? Пора бы уж вам знать, что, когда она плачет, у нее краснеет нос. Как, по-вашему, хорошо я буду выглядеть, когда займу свое место перед толпой ангелов с красными носами? Но куда там, вы только и думаете, что о собственных удовольствиях. Шлюхи. – Последнее слово она произнесла с такой экспрессией, что ангелы задрожали. – Не будет вам сегодня шампанского, ясно? И если хоть раз собьетесь, всем закачу хорошую порку, ясно? Ну, пошли, и ради всего святого, Непорочность, приведи в порядок свой нос. А то посмотрят на тебя и решат, чего доброго, что у нас собрание по борьбе с пьянством.

На первом этаже, куда безутешные ангелы спустились двумя минутами позже, все было блеск и великолепие. У подножия лестницы Марго Метроленд с каждой из них здоровалась за руку, тут же оценивая ее опытным глазом.

– Вам что-то невесело, дорогая, – успела она шепнуть Непорочности, пока вела их через весь бальный зал к отгороженной орхидеями эстраде. – Если у вас есть желание переменить обстановку, скажите мне в конце вечера, я могу предложить вам работу в Южной Америке. Я не шучу.

– Ой, большое спасибо, – сказала Непорочность. – Но как же я могу уйти от миссис Оранг?

– Ну, вы это обдумайте, крошка. Такой хорошенькой девушке, как вы, грех тратить жизнь на пение гимнов. И вон той девушке, рыженькой, тоже передайте, что я, вероятно, смогу найти ей место.

– Кому? Кротости? Вы от нее держитесь подальше. Она черт в юбке.

– Что ж, некоторым мужчинам такое по вкусу, но чтобы баламутить других девушек – это мне не нужно.

– А она уж так баламутит, что будьте покойны. Вот, видите, какой синяк?

– Бедняжка!

Марго Метроленд и миссис Оранг поднялись вместе с ангелами по ступенькам между орхидеями и расставили девушек в глубине эстрады, лицом к залу. Непорочность оказалась рядом со Святой Тревогой.

– Пожалуйста, Непорочность, прости, если мы сделали тебе больно, – сказала Святая Тревога. – Я-то ведь совсем не сильно щипалась, правда?

– Кой черт не сильно, – сказала Непорочность. – Отстань. К ее руке потянулись немного липкие пальцы, но она сжала кулак. Уеду в Южную Америку, буду работать у леди Метроленд… А Кротости и не подумаю про это рассказывать… Он устремила взгляд прямо перед собой, увидела миссис Пэнраст и опустила глаза.

В бальном зале были тесными рядами расставлены легкие золоченые стулья, на всех стульях сидели люди. Лорд Вэнбру, удобно пристроившись возле двери, через которую можно было улизнуть к телефону, обозревал гостей. Все это были люди, в том или ином смысле примечательные. Марго Метроленд вышла вторично замуж по нескольким, одинаково суетным, соображениям, главным из которых было ее желание восстановить в глазах света свою несколько пошатнувшуюся репутацию, и сегодняшнее сборище доказывало, что это ей удалось, ибо многие могут принять у себя премьер-министра, герцогиню Сэйлскую и леди Периметр, и кто угодно может принять и принимает (часто скрепя сердце) Майлза Злопрактиса и Агату Рансибл, но только вполне уверенная в себе хозяйка дома решится пригласить одновременно эти две категории гостей, столь несхожие по своим правилам жизни и нормам поведения. Рядом с Вэнбру, у самой двери, стоял человек, словно олицетворявший те перемены, что произошли в Пастмастер-хаус, когда миссис Бест-Чедвинд превратилась в леди Метроленд, – корректный мужчина пониже среднего роста, чья черная борода, ниспадавшая на грудь тугими блестящими завитками, почти совсем скрывала надетые на шее ордена св. Михаила и св. Георгия. На левом мизинце поверх белой перчатки – большой перстень с печатью, в петлице – орхидея. Глаза, молодые, но очень серьезные, оглядывали собравшихся; время от времени он отвешивал четкий, изящный поклон. Несколько человек проявили к нему интерес.

– Гляди, какой бородач с медалью, – сказала Кротость Вере.

– Кто этот чрезвычайно самодовольный молодой человек? – спросила миссис Блекуотер у леди Троббинг.

– Не знаю, милочка, он же тебе поклонился.

– Нет, милочка, это он тебе поклонился.

– Как любезно с его стороны, я не была уверена… Он немножко напоминает мне нашего милого князя Анрепа.

– Так приятно по нынешним временам увидеть кого-то, кто действительно… ты не находишь, дорогая?

– Ты это про бороду?

– Между прочим, и про бороду, милочка.

Отец Ротшильд плел нити заговора с мистером Фрабником и лордом Метролендом. Он оборвал себя на полуслове.

– Простите, – сказал он, – но шпионы проникают всюду. Вот тот человек с бородой, вы его знаете?

Лорд Метроленд ответил, что он как будто имеет какое-то отношение к министерству иностранных дел; мистеру Фрабнику помнилось, что где-то он с ним встречался.

– Вот именно, – сказал отец Ротшильд. – Я считаю, что нам следует продолжить наш разговор при закрытых дверях. Я за ним давно наблюдаю. Он кланяется через весь зал в пустоту и людям, которые сидят к нему спиной.

Великие мужи удалились в кабинет лорда Метроленда. Отец Ротшильд бесшумно притворил дверь и заглянул за портьеры.

– Дверь запереть? – спросил лорд Метроленд.

– Нет, – отвечал иезуит. – Замок не помешает шпиону слушать, – но нам он помешает поймать шпиона.

– Никогда бы до этого не додумался, – восхищенно произнес мистер Фрабник.

– Какая хорошенькая эта Нина Блаунт, – сказала леди Троббинг, прилежно лорнируя зал из первого ряда. – Но тебе не кажется, что она немножко изменилась? Можно подумать…

– Ты решительно все замечаешь, милочка.

– А что же нам, в наши годы, еще и остается, дорогая! Но у меня в самом деле впечатление, будто она что-то пережила такое… она сидит рядом с Майлзом. Ты знаешь, я сегодня получила весточку от Эдварда. Он возвращается в Англию. Для Майлза это будет страшный удар, ведь он все это время жил в доме Эдварда. А я, скажу тебе по секрету, даже отчасти рада, потому что Энн Опалторп, она живет через улицу, говорила мне, что там такое творится…сейчас у него живет один приятель. Очень странный человек, автомобильный гонщик. Но этого ведь все равно не скроешь, лучше и не пытаться… А вон миссис Пэнраст… да нет же, милочка, ты ее отлично знаешь, она бывшая Элинор Балкэрн… не понимаю, почему Марго приглашает таких женщин, а ты?… Правда, Марго и сама не такая уж святая невинность… а кстати, вон и лорд Мономарк… да-да, владелец этих забавных газет… говорят, он и Марго… разумеется, еще до ее брака (я имею в виду ее второй брак)… но иногда такие вещи затягиваются, правда?… Интересно, где сейчас Питер Пастмастер?… За обедом он, конечно, был, и сколько же он пьет, милочка… а ему ведь всего двадцать лет, ну от силы двадцать один… ах, так вон она какая, эта миссис Оранг. Ужасно грубое лицо… да нет же, милочка, ничего она не услышит. Внешность у нее как у procureuse … по, пожалуй, здесь этого не стоит говорить, как по-твоему?

Адам подошел и сел рядом с Ниной.

– Привет, – сказали они друг другу.

– Милый, – сказала Нина, – посмотри на нового поклонника Мэри Маус.

Адам посмотрел и увидел, что Мэри сидит с магараджей Поккапорским.

– Прелестная парочка, – сказал он.

– Мне так скучно, – сказала Нина.

Мистер Бенфлит, тоже бывший в числе приглашенных, разговаривал с двумя поэтами. Они говорили: -… и я написал Уильяму, что я этой рецензии не писал, но что Тони прочел ее мне по телефону, прежде чем отправить, только мне в это время ужасно хотелось спать. Я решил, что лучше сказать ему правду, потому что он все равно узнал бы от Тони. Я только сказал, что не советую ее печатать, так же как Уильяму с самого начала не советовал печатать книгу. Ну а Тони позвонил Майклу н сказал ему, что я сказал, что Уильям думает, что рецензию написал Майкл в отместку за ту рецензию, что я дал на книгу Майкла год назад, хотя на самом-то деле Тони сами написал ее…

– Сочувствую, – сказал мистер Бенфлит.

– …но даже если бы ее написал я, разве это давало бы Майклу основание говорить, что я украл у Уильяма пять фунтов?

– Разумеется, нет, – сказал мистер Бенфлит. – Сочувствую.

– Они просто не джентльмены, ни тот, ни другой. В этом все дело, только теперь как-то не принято на это ссылаться.

Мистер Бенфлит покачал головой печально и понимающе.

Тут миссис Оранг встала и приготовилась говорить. Зал притих – тишина, начавшись в задних рядах, волной прокатилась вперед по золоченым стульям, и несколько секунд был слышен только голос миссис Блекуотер, очень внятно излагающий какие-то подробности из прошлого леди Метроленд. Потом она тоже умолкла, и миссис Оранг начала свою знаменитую речь о надежде.

– Братья и сестры! – произнесла она хриплым, волнующим голосом. Потом сделала паузу и обвела ряды золоченых стульев глазами, чью магнетическую силу испытали на себе три континента. (Это было одной из ее любимых прелюдий.)

– Вы только оглянитесь на себя! – сказала она. Слушателей, как по волшебству, охватило покаянное беспокойство. Миссис Пэнраст заерзала на стуле: неужели эта глупышка проболталась?

– Деточка, – прошептала мисс Рансибл, – у меня нос не перепудрен?

Нина вспомнила, что некогда, всего двадцать четыре часа назад, была влюблена. Мистер Бенфлит подумал, что следовало поставить в договоре не пять, а три процента, начиная с десяти тысяч. У «незваных» мелькнула мысль, что лучше было бы, пожалуй, остаться дома. (Однажды в Канзас-Сити миссис Оранг вообще не пошла дальше этих вступительных слов: они вызвали такой взрыв эмоций, что все стулья в зале были изломаны в щепки. Как раз там в число ангелов вступила Кротость.) Леди Троббинг много чего вспомнила из собственной жизни… В каждом сердце нашлось, о чем поскорбеть.

– Опять она их заарканила, – шепнула Снятая Тревога. – Прямо двойной петлей.

Лорд Вэнбру юркнул к телефону передать в редакцию парочку хлестких абзацев на тему о фешенебельном благочестии.

Мисс Маус уронила две слезинки и потянулась к темной, унизанной кольцами руке магараджи.

Но внезапно в этой насыщенной самобичеванием тишине прозвучал органный глас самой Англии, охотничий покрик Старого режима. Леди Периметр проговорила громко и неодобрительно:

– Бывают же такие нахалки!

Адам, Нина и мисс Рансибл чуть не поперхнулись от смеха, а Марго Метроленд впервые за все свои вечера порадовалась, что ее почетную гостью ждет провал. В общем, минута получилась неловкая.

В кабинете отец Ротшильд и мистер Фрабник с упоением плели нити заговора. Лорд Метроленд курил сигару и спрашивал себя, удобно ли будет сейчас уйти. Ему хотелось послушать миссис Оранг и еще разок взглянуть на этих ангелов. Там была одна рыженькая… К тому же все эти интриги и международная политика никогда его не интересовали. В свое время, будучи членом палаты общин, он любил хорошие перепалки и до сих пор с легкой грустью вспоминал те неистовые состязания в притворстве, что помогли ему подняться до нынешнего высокого положения. И теперь еще, когда на обсуждении стоял какой-нибудь простой, всем понятный вопрос, вроде народного искусства или заработной платы беднякам, он не прочь был произнести возвышенную речь в палате лордов. Ну а к таким вот вещам у него душа не лежала.

Неожиданно отец Ротшильд выключил свет.

– Кто-то идет по коридору, – сказал он. – Прячьтесь за портьеры, быстро.

– Право же, Ротшильд… – начал мистер Фрабник.

– Послушайте… – сказал лорд Метроленд.

– Быстро, – повторил отец Ротшильд.

Государственные мужи попрятались. Лорд Метроленд, не переставая курить, откинул голову, и сигара встала торчком. Они услышали, как дверь открылась. Щелкнул выключатель. Чиркнула спичка. Потом еле слышно звякнул телефон – кто-то поднял трубку.

– Центральная десять тысяч, – сказал приглушенный голос.

– Пора, – сказал отец Ротшильд и выступил из-за портьеры. С телефонной трубкой в руке и зажженной сигарой из запасов лорда Метроленда у стола стоял бородатый незнакомец, возбудивший его подозрения.

– А-а, здравствуйте, – заговорил он, – я не знал, что вы здесь. Хотел сказать два слова по телефону. Прошу прощения. Не буду вам мешать. Очень веселый вечер, не правда ли? Всего хорошего.

– Ни с места, – сказал отец Ротшильд. – И сейчас же снимите бороду.

– Вот еще, – сердито возразил незнакомец. – Нечего мной командовать, точно я какой-нибудь ваш служка… старый вы сводник.

– Снимите бороду, – сказал отец Ротшильд.

– Снимите бороду, – сказали лорд Метроленд и мистер Фрабник, внезапно появляясь из-за портьер.

Столь дружного натиска Церкви и Государства, притом после целого вечера сплошных неудобств, Саймон не выдержал.

– Ну хорошо, хорошо, – сказал он, – если вам так уж приспичило… только это очень больно, ее бы нужно отмочить горячей водой… уф!

Он подергал черные завитки, и понемногу они поддались.

– Вот, пожалуйста, – сказал он. – А теперь советую, заставьте леди Троббинг снять парик… Работать так работать, чего уж там.

– Я, видимо, переоценил серьезность обстановки, – сказал отец Ротшильд.

– Да кто это, в конце концов? – вопросил мистер Фрабник. – Куда делись мои детективы? Что это все значит?

– Это, – с горечью произнес отец Ротшильд, – это мистер Таратор.

– Никогда о таком не слышал… По-моему, такого и нет в природе. Мистер Таратор, скажи на милость… вы заставляете нас прятаться за портьерой, потом уверяете нас, что какого-то молодого человека с накладной бородой зовут Таратор… Право же, Ротшильд…

– Лорд Балкэрн, – сказал лорд Метроленд, – будьте добры немедленно покинуть мой дом.

– Так как же зовут этого молодого человека, Таратор или нет?… Честное слово, вы все с ума посходили.

– Да, я уйду, – сказал Саймон. – Не воображали же вы, что я вернусь в зал в таком виде? – И правда, лицо его с приставшими к подбородку и щекам кустиками черных волос выглядело по меньшей мере странно.

– Лорд Мономарк сегодня здесь, я не премину поставить его в известность о вашем поведении…

– Он пишет в газетах, – попробовал отец Ротшильд объяснить премьер-министру.

– Я тоже, черт возьми, пишу в газетах, но я не ношу фальшивую бороду и не называю себя Таратором… Я просто не понимаю, что произошло… где мои детективы?… Кто мне наконец объяснит? Вы обращаетесь со мной, как с ребенком, – сказал он. Вот так же бывало на заседаниях кабинета, когда все они толковали о чем-то, чего он не понимал, а на него не обращали внимания.

Отец Ротшильд увел его и с чуть ли не унизительным терпением и тактом попытался открыть ему глаза на некоторые сложности, с коими сопряжена в наши дни работа газетчика.

– Не верю ни единому слову, – твердил премьер-министр. – Все это несерьезно. Вы чего-то недоговариваете. Таратор, скажи на милость!

Саймону Балкэрну вручили его шляпу и пальто и проводили его до порога. Толпа у подъезда рассеялась. Дождь все шел. Саймон зашагал домой, в свою квартирку на Бурдон-стрит. Дождь затекал ему за воротник, смыл с его лица еще несколько черных прядок.

Перед дверью его дома мыли машину; он пробрался между машиной и помойкой, открыл дверь своим ключом и поднялся к себе. Квартира его была как ресторан «Chez Espinosa» – сплошь клеенка и лаликовское стекло; еще несколько довольно смелых фотографий работы Дэвида Леннокса, граммофон (купленный в рассрочку) и великое множество пригласительных карточек на камине. Купальное полотенце лежало на кровати, где он его бросил перед уходом.

Саймон прошел в кухню, отколол кусочек льда из холодильника. Потом приготовил себе коктейль. Потом подсел к телефону.

– Центральная десять тысяч, – сказал он. – Миссис Брэйс, пожалуйста… Алло, говорит Балкэрн.

– Ну, добыли материал?

– О да, материал я добыл, только он не в хронику, это последние новости, на первую полосу. А в колонку Таратора придется вам дать «Эспинозу».

– О черт!

– Прочтете – еще не то скажете… Алло! Дайте последние новости… говорит Балкэрн. Ну-ка, посадите кого-нибудь там записывать… готовы? Начали.

Сидя у стола, покрытого стеклом, потягивая коктейль, Саймон Балкэрн стал диктовать последнюю в своей жизни корреспонденцию.

Это была его лебединая песня. В мозгу его рождались выдумки одна другой чудовищнее.

Редакция «Эксцесса» заволновалась. Машины было приказано остановить. Репортеры ночной смены, навеселе, как всегда в этот час, сгрудились вокруг стенографиста, печатавшего на машинке.

Наборщики выхватывали у него из рук лист за листом. Редакторы отделов принялись безжалостно ужимать и вымарывать; они выкинули важные политические сообщения, скомкали показания свидетелей по делу об убийстве, сократили статью театрального критика до одного ехидного абзаца – лишь бы освободить место для корреспонденции Саймона.

Она прошла «во всей красе, без сучка, без задоринки», как выразился один из редакторов.

– Наконец-то маленький лорд Фаунтлерой попал в жилу, – сказал другой.

– Давно пора, – одобрительно заметил третий.

– Скажите мистеру Эдвардсу, пусть подберет фотографии всех троих, – распорядился помощник редактора «Последних новостей».

Получилось два столбца с лишним, и, когда Саймон, выслушав поздравления коллег, опустил наконец трубку, он впервые, с тех пор как стал газетчиком, ощутил полное удовлетворение от своей работы. Он допил водянистые остатки коктейля и прошел в кухню. Затворил дверь и окно и открыл дверцу духовки. В духовке было очень темно и грязно и пахло мясом. Он постелил на нижний противень газету и лег на нее головой. Тут он заметил, что нечаянно взял страницу «Морнинг диспетч» со светской хроникой Вэнбру, и накрыл ее еще одной газетой. (Противень был полон крошек.) Потом он отвернул кран. Струя газа взревела неожиданно громко, пошевелила его волосы и последние ошметки бороды. Сперва он задержал дыхание. Потом решил, что это глупо, и потянул носом. От вдоха он закашлялся, а от кашля стал дышать глубже, а задышав, почувствовал себя очень скверно. Но скоро он потерял сознание и через некоторое время умер.

Так последний граф Балкэрн отправился, что называется, к праотцам (тем, что полегли во многих землях и под многими знаменами, смотря по тому, куда гнали их прихоти внешней политики Англии и собственная тяга к странствиям, – при Акре , Азенкуре и Килликрэнки , в Египте и в Америке. Одного дочиста обглодали рыбы, пока волны катили его среди крон подводных деревьев, другие почернели под тропическим солнцем до полной непрезентабельности, а многие покоились в мраморных гробницах пышной и причудливой архитектуры).

Примерно в это время в Пастмастер-хаус леди Метроленд говорила о нем с лордом Мономарком. Лорд Мономарк хохотал, как мальчишка.

– Вот молодчина, – сказал он, – так-таки нацепил фальшивую бороду? Ловко, ловко. Как, ты сказала, его зовут? Завтра же повышу его в должности.

И, вызвав сопровождавшего его секретаря, велел ему записать фамилию Саймона.

А когда леди Метроленд попробовала возражать, он не слишком-то учтиво оборвал ее.

– Брось эти штучки, Марго, – сказал он. – Уж со мной-то могла бы не выламываться.