Глава 5

Адам проснулся совершенно больной и разбитый. Он позвонил раза два, но никто не пришел. Позже он опять проснулся и позвонил. В дверях появился, грациозно извиваясь, лакей итальянец. Адам попросил принести ему завтрак. Вошла Лотти и села на кровать.

– Ну как, сытно позавтракали, голубчик? – спросила она.

– Я еще не завтракал, – сказал Адам. – Я только что проснулся.

– Вот и хорошо, – сказала Лотти. – Сытный завтрак – это великое дело. Вам звонила одна барышня, но что велела передать – хоть убей, не помню. Мы нынче утром совсем с ног сбились. Полный кавардак. Полиция явилась – я уж и не запомню, сколько времени этого не было, – пили мое вино, задавали всякие вопросы, совали нос куда не надо. А все потому, что Флосси взбрело в голову покачаться на люстре. Всегда она была с придурью, эта Флосси. Ну, вперед будет знать, бедняжка. Качаться на люстре – надо же такое выдумать! Бедный судья Какбишьего просто вне себя. А я ему говорю: что люстра была дорогая, это еще, говорю, полбеды. Можно и новую купить, были бы деньги, верно ведь, голубчик? Что мне обидно, говорю, так это смертный случай в доме и весь этот кавардак. Кому же приятно, когда люди приходят в гости и убивают себя, вот как эта Флосси? А тебе что здесь понадобилось, мой итальянчик? – обратилась она к лакею, входившему в комнату с подносом, от которого шел запах копченой рыбы, назойливо заглушаемый ароматом духов «Nuit de Noël».

– Завтрак джентльмену, – сказал лакей.

– Сколько же еще ему требуется завтраков, хотела бы я знать? Он уже давным-давно позавтракал, пока ты там внизу пудрил нос. Ведь верно, голубчик?

– Нет, – сказал Адам. – Определенно нет.

– Вот, слышал, что джентльмен говорит? Не требуется ему двух завтраков. Так что не стой тут, виляя задом. Уноси свой поднос, да поживей, не то получишь хорошую трепку… Вот так оно и бывает – стоит заявиться полиции, как сразу на всех затмение находит. Надо же, подал вам два завтрака, а какой-нибудь горемыка дальше по коридору небось ни одного не дождался. Без сытного завтрака это разве жизнь? Из нынешних постояльцев, какие помоложе, большинство по утрам только и заказывают, что cachet Faivre да апельсиновый сок. На что это похоже, а этому мальчишке я сто раз говорила, чтобы не смел душиться.

Из-за двери появилась голова лакея, а с нею новая волна «Nuit de Noël».

– Простите, мадам, там внизу инспектор, он хочет с вами поговорить, мадам.

– Хорошо, моя райская птичка, сейчас иду.

Лотти убежала, а лакей бочком внес в комнату поднос с копченой рыбой и подмигнул Адаму до безобразия фамильярно.

– Будьте добры, напустите мне ванну, – сказал Адам.

– Увы, синьор, в ванне спит один джентльмен. Разбудить его?

– Нет, не стоит.

– Больше ничего, сэр?

– Ничего, спасибо.

Лакей еще постоял, оглаживая медные шары на спинке кровати и заискивающе улыбаясь. Потом извлек из-под куртки гардению, слегка пожухлую по краям. (Он нашел ее в петлице одного из фраков, которые только что чистил.)

– Не желает ли синьор бутоньерку?… Мадам Крамп такая строгая… только и удовольствия, что изредка поболтать с джентльменами.

– Нет, – сказал Адам. – Уходите. – У него сильно болела голова.

Лакей глубоко вздохнул и мелкими шажками двинулся к двери; вздохнул еще раз и понес гардению джентльмену, спавшему в ванной.

Адам немного поел. Никакая рыба, размышлял он, не бывает так же хороша на вкус, как на запах; трепетная радость предвкушения меркнет от этого слишком прозаического контакта с костями и мякотью; вот если бы можно было питаться, как Иегова – «благоуханием приношения в жертву ему»! Он полежал на спине, перебирая в памяти запахи съестного – отвратительный жирный вкус жареной рыбы и волнующий запах, исходящий от нее; пьянящий аромат пекарни и скука булок. Он выдумывал обеды из восхитительных благовонных блюд, которые проносят у него под носом, дают понюхать, а потом выбрасывают… бесконечные обеды, во время которых запахи один другого слаще сменяются от заката до утренней зари, не вызывая пресыщения, – а в промежутках вдыхаешь большими глотками букет старого коньяка… О, если бы мне крылья голубя, подумал Адам, немного отвлекаясь от темы, и опять уснул (все мы подвержены таким настроениям наутро после званого вечера).

Вскоре у изголовья Адама зазвонил телефон.

– Алло, слушаю.

– Вас женский голос… Алло, Адам, это ты?

– Это Нина?

– Как себя чувствуешь, милый?

– Ох, Нина…

– Бедненький, я тоже. Слушай, мой ангел, ты не забыл, что сегодня едешь к моему папе? Я послала ему телеграмму, что ты будешь у него ко второму завтраку. Ты знаешь, где он живет?

– А ты разве не поедешь?

– Да понимаешь, нет. Я лучше побуду дома, хорошо? Мне что-то нездоровится.

– Дорогая моя, если б ты знала, как мне нездоровится…

– Знаю, но это совсем другое дело. И вообще ехать обоим нет никакого смысла.

– Но что я ему скажу?

– Милый, не задавай глупых вопросов. Ты сам прекрасно знаешь. Попроси у него денег, и все.

– А это ему понравится?

– Да, милый, конечно. Ну что ты тянешь? Мне пора вставать. До свидания. Береги себя. Когда вернешься, позвони, расскажешь о результатах. Да, кстати, ты уже читал газеты? Там есть очень забавные вещи про вчерашний вечер. Нахал этот Вэн. Ну, до свидания.

Одеваясь, Адам вспомнил, что понятия не имеет, куда ему ехать. Он опять позвонил. – Между прочим, Нина, где живет твой отец?

– А я разве не сказала? Дом называется Даутинг, очень старый, вот-вот развалится. Надо ехать поездом до Эйлсбери, а дальше на такси. Они там ужасно дорого берут. У тебя есть деньги?

Адам бросил взгляд на тумбочку.

– Около семи шиллингов.

– Этого не хватит. Придется попросить папу заплатить за такси.

– А это ему понравится?

– Да, конечно. Он у меня ангел.

– Хорошо бы нам поехать вместе, Нина.

– Милый, я же тебе сказала. Мне ужасно нездоровится.

Внизу, как и выразилась Лотти, был полный кавардак. Другими словами, во всех углах гостиницы мельтешили полицейские и репортеры, каждый с бутылкой шампанского и бокалом в руках. Лотти, Додж, судья Скимп, инспектор, четыре детектива в штатском и труп находились в номере судьи Скимпа.

– Мне неясно одно, сэр, – говорил инспектор. – Что побудило молодую девицу качаться на люстре? Не сочтите за дерзость, сэр, но не была ли она…

– Да, – сказал судья Скимп. – Была.

– Понятно, – сказал инспектор. – Несчастный случай, никаких сомнений, а, миссис Крамп? Дознания, разумеется, не избежать, но, скорее всего, сэр, мне удастся повернуть дело так, что ваше имя не будет упомянуто… Вы очень любезны, миссис Крамп, разве что еще один бокал, напоследок.

– Лотти, – сказал Адам, – вы не могли бы одолжить мне немного денег?

– Денег, голубчик? Почему же нет? Додж, у вас есть при себе деньги?

– Сам я в это время спал, мэм, и о прискорбном событии узнал только утром, когда меня разбудили. Поскольку я глуховат, шум, вызванный катастрофой…

– Судья Каквастам, у вас деньги есть?

– Я сочту себя польщенным, если смогу как-либо содействовать…

– Вот и хорошо. Дайте сколько-нибудь этому. Какого. Больше вам ничего не нужно, голубчик? Куда же вы, не убегайте, мы тут как раз собрались выпить. Нет, не этого вина, это мы держим для полиции. Я велела моему папильону принести бутылочку получше.

Адам выпил бокал шампанского в надежде, что ему от этого хоть немного полегчает. Ему стало гораздо хуже.

Потом он поехал на вокзал Мэрелбоун. Был День перемирия, на улицах продавали искусственные маки. Как раз когда он добрался до вокзала, пробило одиннадцать, и на две минуты вся страна погрузилась в сосредоточенное молчание. Потом он поехал в Эйлсбери и в поезде прочел корреспонденцию Балкэрна о вечере у Арчи Шверта. Он с удовольствием обнаружил, что фигурирует там как «блестящий молодой романист», спросил себя, читает ли отец Нины светскую хронику, и решил, что это маловероятно. Зато две женщины, сидевшие напротив, несомненно, ее читали.

– Не успела я развернуть газету, – сказала одна из них, – как тут же бросилась к телефону, обзвонила всех членов нашего комитета, и мы еще до часу дня послали телеграмму нашему члену парламента. Мы в Чешеме не сидим сложа руки. У меня с собой есть копия телеграммы. Вот смотрите: «Члены комитета Женской консервативной ассоциации в Чешеме выражают крайнее неудовольствие по поводу сообщения в сегодняшних утренних газетах о ночном сборище в доме № 10. Они призывают капитана Кратвела, – это наш депутат, превосходный, кстати сказать, человек, – решительно воздержаться от поддержки премьер-министру». Стоило это около четырех шиллингов, но я тогда же сказала – сейчас не время экономить по мелочам. Вы со мной согласны, миссис Айтуэйт?

– Совершенно согласна, миссис Оррауэй-Смит. Это как раз тот случай, когда настоятельно необходим наказ избирателей. Я непременно поговорю с нашей уборщицей.

– Да, миссис Айтуэйт, поговорите. В случаях, подобных этому, голоса женщин особенно ценны.

– Уж если выбирать между отказом от нравственных критериев и национализацией банков, я предпочту национализацию. Вы меня понимаете?

– Еще бы. Такой пагубный пример для низших классов, не говоря уже об остальном.

– Вот именно. Взять хотя бы нашу Агнес. Как я могу запретить ей приглашать на кухню кавалеров, когда она знает, что сэр Джеймс Браун устраивает такие сборища в любое время дня и ночи…

Обе они были в немыслимых шляпах, которые кивали и подпрыгивали в такт их словам.

В Эйлсбери Адам сел в «форд» и попросил отвезти его в усадьбу под названием Даутинг.

– Даутинг-холл?

– Наверно. Там дом вот-вот развалится?

– Да, покрасить бы его не мешало, – сказал шофер такси, прыщеватый юнец. – Хозяина зовут Блаунт.

– Ну, правильно.

– Конец не близкий. Пятнадцать шиллингов.

– Ладно.

– Ежели вы коммивояжер, прямо вам скажу, только время зря потеряете. Тут утром один парень на «моррисе» спрашивал, как к нему проехать. Хотел продать ему пылесос. Старик написал по объявлению, чтобы прислали образец. А когда этот парень явился, так и смотреть на него не захотел. Видали что-нибудь подобное?

– Нет, я ничего не собираюсь ему продавать… вернее, это было бы неточно.

– Значит, по личному делу?

– Да.

– Ну, так.

Убедившись, что намерения у пассажира серьезные, шофер надел несколько плащей (шел сильный дождь), вылез из машины и стал крутить рукоятку мотора. Скоро они пустились в путь.

Мили две они ехали среди летних домиков, нарядных вилл и деревянных трактиров до деревни, где чуть ли не в каждом доме помещался гараж и заправочная станция. Здесь они расстались с асфальтом, и Адам окончательно затосковал.

Наконец слева появились две парные восьмиугольные сторожки и ворота с геральдическими столбами и чугунной решеткой, за которыми начиналась широкая неухоженная подъездная аллея.

– Даутинг-холл, – сказал шофер.

Он посигналил, но из сторожки не вышла румяная привратница в чистом переднике и не впустила их с улыбкой и поклонами. Тогда он вылез из машины и увещевательно потряс решетку.

– Замок и цепь, – сообщил он. – Попытаемся с другого боку.

Проехали еще добрую милю; со стороны усадьбы вдоль дороги тянулась ветхая каменная стена и мокрые от дождя деревья; вот показалось несколько домиков и белые ворота. Отворив их, они свернули на грунтовую дорогу, отделенную от парка низкой железной оградой.

По обе стороны паслись овцы. Одна из них забрела на дорогу. Она в панике помчалась впереди машины, то останавливалась и оглядывалась через свой грязный хвост, то мчалась дальше, пока от волнения не прибилась к обочине, так что они ее наконец обогнали.

Дорога привела к конюшням, потом долго петляла мимо парников, навесов, собранных в кучи мокрых листьев, мимо полуразвалившихся служб – бывшей прачечной, бывшей пекарни, и пивоварни, и огромной конуры, где когда-то держали медведя, – а потом, миновав купу вязов, остролиста и лавровых кустов, круто свернула на открытую площадку, некогда посыпанную гравием. Глазам их открылся высокий классический фасад и перед ним – конная статуя, властно указующая жезлом на главную подъездную аллею.

– Приехали, – сказал шофер.

Адам расплатился с ним и поднялся на парадное крыльцо. Он позвонил и стал ждать. Ничего не последовало. Он позвонил еще раз. В то же мгновение дверь отворилась.

– Раззвонились, – сказал какой-то очень сердитый старик, – Что вам надо?

– Мистер Блаунт дома?

– Никакого мистера Блаунта здесь нет. Это дом полковника Блаунта.

– Простите… Насколько я знаю, полковник ждет меня к завтраку.

– Глупости. Полковник Блаунт – это я. – И дверь захлопнулась.

«Форд» уже исчез. Дождь не прекращался. Адам позвонил снова.

– Да? – сказал полковник Блаунт, мгновенно появляясь в дверях.

Может быть, вы разрешите мне вызвать по телефону такси?

– У меня нет телефона. Дождик идет. Вы бы зашли. Не идти же на станцию пешком в такую погоду. Вы насчет пылесоса?

– Нет.

Странно, а я все утро жду одного типа, он должен был показать мне пылесос. Да вы входите. Может быть, останетесь к завтраку?

– Я бы с радостью.

– Вот и прекрасно. Меня теперь мало кто навещает. Вы не взыщите, что я сам отворил вам дверь. Мой дворецкий сегодня лежит. У него, когда сыро, страшные боли в ногах… Оба мои лакея убиты на войне… Пальто и шляпу давайте вот сюда… Жаль, что вы не привезли пылесос… ну да ничего. Здравствуйте, – произнес он неожиданно, протягивая руку.

Они обменялись рукопожатием, и полковник повел Адама по длинному коридору между шпалерами мраморных бюстов на желтых мраморных Подставках в большую, заставленную мебелью комнату с превосходным камином в стиле рококо, в котором весело потрескивали дрова. У окна, выходившего на террасу, стоял большое ореховый письменный стол, обтянутый кожей. Полковник Блаунт взял со стола телеграмму и прочел ее.

– Совсем забыл, – сказал он в некотором замешательстве. – Боюсь, вы сочтете это очень неучтивым с моей стороны, но я, оказывается, не могу пригласить вас к завтраку. Ко мне должен приехать гость до очень щекотливому семейному делу… Короче говоря, какой-то молодой лоботряс, который хочет жениться на моей дочери. Мне нужно повидать его наедине, чтобы обсудить условия.

– Но я тоже хочу жениться на вашей дочери, – сказал Адам.

– Какое совпадение! А вы не ошибаетесь?

– Может быть, эта телеграмма касается меня? Что в ней сказано?

– «Выхожу замуж Адама Саймза. Жди его завтраку. Нина». Адам Саймз – это вы?

– Да.

– Милый мой, что же вы раньше не сказали? Болтаете тут про какой-то пылесос…,Ну, здравствуйте. Они снова обменялись рукопожатием.

– Если вы не против, – сказал полковник Блаунт, – мы сперва позавтракаем, а деловой разговор пока отложим. Сейчас здесь, к сожалению, все выглядит очень голо. Приезжайте летом, тогда увидите, какой у меня сад. В прошлом году гортензии удались на диво. Я, вероятно, здесь последнюю зиму живу. Куда старику такие хоромы? Я все присматриваюсь к новым домам на окраине Эйлсбери. Вы их заметили, когда ехали сюда? Такие приятные красные домики. С ванной и всем прочим. И совсем недорого, и к кинематографам близко. Вы, надеюсь, любите кинематограф? Мы с пастором частенько бываем. Надеюсь, наш пастор вам понравится. Вообще-то он человечишко неважный. Но у него есть автомобиль, это удобно. Вы на сколько дней приехали?

– Я обещал Нине, что к вечеру вернусь.

– Жалость какая. В «Электро-паласе» идет новый фильм, могли бы съездить.

Вошла пожилая горничная и доложила, что завтрак подан.

– Что сегодня идет в «Электро-паласе», миссис Флорин, вы не знаете?

– Кажется, «Венецианские поцелуи» с Гретой Гарбо, сэр.

– Грета Гарбо – это все-таки не в моем вкусе, – сказал полковник Блаунт. – Я старался отдать ей должное, но нет, не могу.

Они прошли в огромную столовую, темную от множества семейных портретов.

– Если вы не против, – сказал полковник Блаунт, – я предпочитаю не разговаривать во время еды.

Он взял переплетенный в сафьян комплект «Панча» и прислонил перед собой к большой серебряной вазе, в которой рос куст клещевины.

– Дайте мистеру Саймзу книгу, – сказал он. Миссис Флорин положила рядом с прибором Адама еще один комплект «Панча».

– Если попадется что-нибудь смешное, прочтите вслух, – сказал полковник Блаунт.

И они приступили к завтраку.

Завтрак длился без малого час. Блюда сменялись в обескураживающем изобилии, а полковник Блаунт все ел и ел, переворачивая страницы и время от времени одобрительно покряхтывая. Они ели заячий суп и вареную рыбу, тушеную печенку и копченый кабаний окорок под соусом из мадеры, фазанье жаркое и ромовый омлет, поджаренный сыр и фрукты. Пили сначала херес, потом бордо, потом портвейн. Потом полковник Блаунт закрыл свою книгу широким жестом, напомнившим Адаму, как директор его школы закрывал Библию после вечерней молитвы, аккуратно сложил салфетку и сунул ее в массивное серебряное кольцо, пробубнил благодарственную молитву и наконец встал из-за стола со словами:

– Не знаю, как вы, а я сосну, – и затрусил к двери.

– В библиотеке затоплен камин, сэр, – сказала миссис Флорин. – Я вам подам кофе туда. Полковник кофе не пьет, а то у него потом бессонница бывает. Чай в котором часу желаете пить, сэр?

– Мне бы надо двигаться обратно в Лондон. Как вы думаете, полковник скоро проснется?

– Трудно сказать, сэр. Обычно он отдыхает часов до пяти, до половины шестого. Потом до обеда читает, обед в семь, а после обеда пастор возит его в кино. Очень регулярный у него образ жизни.

Она провела Адама в библиотеку и поставила возле него серебряный кофейник.

Адам сидел у камина в глубоком кресле. По двойным рамам барабанил дождь. В библиотеке было несколько журналов – по большей части дешевые еженедельники, посвященные кинематографу. Было там и чучело совы, и витрина с реликвиями древнебританской эпохи: черепки, костяные иглы и череп – много лет назад их откопали в парке, и Нинина гувернантка старательно их переписала. Был шкафчик, где хранились следы Нининых коллекционерских увлечений – несколько бабочек и жуков, несколько окаменелостей, птичьи яйца и десятка два марок. Были шкафы, полные роскошных неудобочитаемых книг, а в углу – ружье, альпеншток и сачок для ловли бабочек. Были каталоги сельскохозяйственных машин и приборов для ацетиленовой сварки, косилок для газона и «спортивного инвентаря». Был перед огнем экран с гербом. Над камином висели расшитые попоны уланского полка, в котором когда-то служил полковник Блаунт. Была гравюра – все члены Королевской флотилии и в углу небольшой план с обозначением кто есть кто. Было и много других, не менее интересных предметов, но Адам не успел их заметить – он крепко уснул.

В четыре часа миссис Флорин разбудила его. Кофе исчез, а на его месте появился серебряный поднос, покрытый кружевной салфеткой, и на нем – серебряный чайник, под которым горела миниатюрная спиртовка, серебряный сливочник и серебряная миска, полная пышек. Еще там были горячие гренки с маслом, мед, кетчуп, шоколадный торт, пирог с вишнями, пирог с фруктами, пирог с тмином, сэндвичи с помидорами, соль, перец и намазанные маслом ломтики хлеба с коринкой.

– Не желаете ли яйцо всмятку, сэр? Полковник обычно кушает яйцо, если не спит в это время.

– Нет, спасибо, – сказал Адам. Он чувствовал себя выспавшимся и бодрым. Когда они с Ниной поженятся, подумал он, надо будет приезжать сюда отдыхать после особенно бурных вечеров. Он только сейчас заметил на коврике у камина толстого рыжего с белым спаниеля, который тоже пробуждался от сна.

– Очень прошу вас, не давайте ей пышек, – сказала миссис Флорин. – Они ей вредны, а полковник все равно дает. Очень уж он любит эту собаку, – добавила она в порыве откровенности. – По вечерам берет ее с собой в кино. Хоть ей там не так интересно, как людям.

Адам дал ей – не миссис Флорин, а собаке – кусок сахару и легонько толкнул ее ногой. Она с нескрываемой сердечностью облизала его башмак. Адам, не презиравший собачьего дружелюбия, счел себя польщенным. Он допил чай и стал набивать трубку, когда в библиотеку вошел полковник Блаунт.

– Вы кто такой, черт побери? – осведомился хозяин дома.

– Адам Саймз, – ответил Адам.

– В первый раз слышу. Как вы сюда попали? Кто дал вам чаю? Что вам нужно?

– Вы пригласили меня к завтраку, – сказал Адам. – Я приехал поговорить о нашей с Ниной женитьбе.

– Милый вы мой, ну конечно! Вы уж меня простите. Совсем нет памяти на имена. А все оттого, что мало видаю людей. Здравствуйте.

Они опять обменялись рукопожатием.

– Значит, вы тот молодой человек, который хочет жениться на Нине, – сказал полковник, впервые оглядывая Адама так, как полагается оглядывать кандидата в зятья. – А скажите, зачем вам вообще понадобилось жениться? Я бы на вашем месте не стал, ни в коем случае. Вы богаты?

– Нет, пока нет. В сущности, я об этом и хотел с вами поговорить.

– Сколько же у вас есть денег?

– Понимаете, сэр, в данную минуту у меня их вообще нет.

– А когда в последний раз были?

– Вчера вечером у меня была тысяча фунтов, но я отдал их одному пьяному майору.

– Зачем вы это сделали?

– Понимаете, я надеялся, что он поставит их на Селезня в ноябрьском гандикапе.

– Никогда не слышал о такой лошади. А он не поставил?

– Боюсь, что нет.

– Когда же у вас опять будут деньги?

– После того, как я напишу несколько книг.

– Сколько именно?

– Двенадцать.

– И сколько у вас тогда будет?

– Вероятно, пятьдесят фунтов как аванс за тринадцатую книгу.

– А сколько времени вам потребуется, чтобы написать двенадцать книг?

– Примерно год.

– Сколько на это требуется, как правило?

– Лет двадцать. Я, конечно, понимаю, если так подойти, это выглядит довольно безнадежно… но, понимаете, мы с Ниной надеялись, что вы… что, может быть, в течение ближайшего года, пока я пишу свои двенадцать книг… что вы могли бы нам помочь.

– Как я могу вам помочь? Я в жизни не написал ни одной книги.

– Нет, мы думали, может, вы дадите нам денег.

– Вот что вы, значит, думали?

– Да, мы думали так…

Несколько минут полковник Блаунт внимательно его разглядывал. Потом сказал: – По-моему, это прекрасная мысль. Не вижу никаких оснований вам отказать. Сколько вам нужно?

– Вы чрезвычайно добры, сэр. Ну, я не знаю, сколько… чтобы некоторое время пожить спокойно.

– Тысяча фунтов вас выручит?

– Еще бы! Мы вам будем страшно благодарны.

– Не стоит, мой милый, не стоит. Как, – вы сказали-то, вас зовут?

– Адам Саймз.

Полковник Блаунт подошел к столу и выписал чек. – Вот, прошу, – сказал он. – Смотрите, не отдайте его какому-нибудь другому пьяному майору.

– Что вы, сэр! Не знаю, как и благодарить вас. Нина…

– Ни слова больше. Теперь вам, наверно, не терпится вернуться к себе в Лондон? Сейчас мы пошлем миссис Флорин через дорогу к пастору и попросим его отвезти вас на станцию. Удобно, когда у соседа есть автомобиль. В автобусе отсюда до Эйлсбери дерут пять пенсов. Сущий грабеж!

Нечасто бывает, чтобы молодой человек два вечера подряд получал по тысяче фунтов от совершенно незнакомых людей. По дороге на станцию Адам громко смеялся в пасторской машине. Пастор, которого оторвали от сочинения проповеди и которого с каждым днем все больше раздражало, что полковник Блаунт на правах соседа беспардонно эксплуатирует его машину и его самого, не сводил глаз с залитого дождем ветрового стекла, делая вид, что ничего не слышит. Адам смеялся до самого Эйлсбери – сидел, обхватив руками колени, и трясся от смеха. Когда они расставались в станционном дворе, пастор с трудом заставил себя с ним попрощаться.

Поезда пришлось ждать полчаса, и протекающая крыша и мокрые рельсы немного отрезвили Адама. Он купил вечернюю газету. На первой странице был уморительный снимок: мисс Рансибл в гавайском костюме выбегает из дома № 10 на Даунинг-стрит. «Правительство пало во второй половине дня, – прочел он, – по предложению, последовавшему за ответом на запрос по поводу обращения, которому подверглась мисс Рансибл со стороны таможенных чиновников. В парламентских кругах считают, что решающим фактором в отставке правительства послужила бурная реакция членов парламента – либералов и нонконформистов – на разоблачения, касающиеся образа жизни в доме № 10 на Даунинг-стрит в период, когда сэр Джеймс Браун был премьер-министром».

«Ивнинг мэйл» поместила передовую, в которой проводилась тонкая аналогия между Личной и Общественной Чистоплотностью, между трезвостью в семье и в государстве.

И еще одна коротенькая заметка в той же газете заинтересовала Адама:

Что доказывает, подумал Адам, насколько искуснее, чем сэр Джеймс Браун, Лотти Крамп умеет избежать нежелательной огласки.

Когда Адам приехал в Лондон, дождь перестал, но на влажном ветру проплывали полосы негустого тумана. Через здание вокзала толпами спешили на пригородные поезда служащие с портфелями и вечерними газетами в руках. Они чихали и кашляли на ходу, а в петлицах у них еще краснели маки. Адам нашел телефонную будку и позвонил Нине. Он не застал ее, но узнал, что она на вечере с коктейлями у Марго Метроленд. Он поехал в свою гостиницу.

– Лотти, – сказал он, – у меня есть тысяча фунтов.

– Вот как, – равнодушно отозвалась Лотти. Она привыкла считать, что у любого ее знакомого всегда есть несколько тысяч фунтов. С тем же успехом он мог ей сообщить: «Лотти, у меня есть цилиндр».

– Вы не одолжите мне немного денег до завтра, пока я получу по чеку?

– Ох и мастер вы занимать деньги, точь-в-точь как ваш покойный батюшка. Эй вы, там в углу, одолжите этому, как его, немножко денег. Высоченный гвардеец со срезанным лбом помотал головой и покрутил усы.

– У меня не просите, Лотти, – сказал он голосом, приученным подавать команду.

– Сквалыга, – сказала Лотти. – Где этот американец?

Судья Скимп, сделавшийся после своих утренних переживаний убежденным англофилом, извлек на свет две десятифунтовые бумажки. – Я почту для себя за честь…

– Молодец, судья, – сказала Лотти. – Этот не подведет. Выбегая в холл, Адам услышал, как в гостиной весело хлопнула очередная пробка от шампанского.

– Додж, – сказал он, – будьте добры, позвоните в прокатный гараж Деймлера и закажите машину на мое имя. Пусть подаст к дому леди Метроленд, Пастмастер-хаус, на Хилл-стрит. – Потом надел шляпу и зашагал по Хэй-Хилл, размахивая зонтом и снова смеясь, но уже тихо, про себя.

У леди Метроленд он, не сняв пальто, остался ждать в холле.

– Передайте, пожалуйста, мисс Блаунт, что я за ней заехал. Нет, наверх не пойду.

Он окинул взглядом сложенные на столе шляпы гостей. Народу порядочно. Два-три цилиндра – это кто-то собирается отсюда в театр, остальные черные фетровые, как у него. И стал отплясывать что-то вроде жиги, совсем один, просто от избытка радости.

Через минуту по широкой адамовской лестнице спустилась Нина.

– Милый, почему ты не поднялся в гостиную? Это так невежливо. Марго жаждет тебя повидать.

– Прости, Нина. Не могу я сейчас быть на людях. Я так волнуюсь.

– А что случилось?

– Все случилось. Расскажу в матине.

– В машине?

– Да, она сию минуту будет здесь. Мы едем обедать за город. Ты не представляешь себе, как ловко я все обделал.

– Что именно? Да перестань ты танцевать.

– Не могу. Если б ты знала, какой я ловкий малый.

– Адам! Ты опять пьян?

– Посмотри-ка в окно, не ждет ли нас там «деймлер»?

– Адам, что ты, в конце концов, наделал? Я хочу знать.

– Гляди, – сказал Адам, доставая чек. – Красота, кто понимает, а? – добавил он, изображая простолюдина.

– Боже мой, тысяча фунтов. Это тебе папа дал?

– Я их заработал, – сказал Адам. – Еще как заработал. Видела бы ты, какой я съел завтрак и каких начитался острот. Завтра я женюсь. Скажи, Нина, Марго очень рассердится, если я запою у нее в холле?

– Она будет просто в ярости, милый, и я тоже… Чек давай мне. Не забудь, что случилось, когда тебе в прошлый раз подарили тысячу фунтов.

– Это я уже слышал от твоего отца.

– Неужели ты ему это рассказал?

– Я ему все рассказал, а он дал мне тысячу фунтов.

– Бедный Адам, – неожиданно сказала Нина.

– Почему ты так говоришь?

– Сама не знаю… Вон, кажется, твоя машина подъехала.

– Нина, почему ты сказала «бедный Адам»?

– Я разве сказала?… Право, не знаю. Ой, я тебя ужасно люблю.

– Завтра я вступаю в брак. Ты тоже?

– Да, милый, наверно.

Шофер успел заскучать, пока они решали, где будут обедать. На все его предложения они отзывались испуганными вскриками. «Там наверняка будет полно всяких противных людей», – говорили они. Он предожил им Мейденхед, Тэйм, Брайтон. Наконец они решили ехать в Эрендел.

– Туда мы дай бог к девяти часам попадем, – сказал шофер. – Вот в Брэе есть очень хороший отель… Но поехали они в Эрендел.

– Завтра мы поженимся, – сказал Адам. – И на свадьбу никого не пригласим. И сейчас же уедем за границу и не вернемся, пока я не напишу все свои книги. Божественно, правда? Куда бы нам поехать, Нина?

– Куда хочешь, милый, только чтобы там было не холодно, хорошо?

– По-моему, ты не очень веришь, что мы поженимся, Нина, да? Или нет?

– Не знаю… просто мне кажется, такие божественные вещи никогда не сбываются… не знаю почему… ох, я сегодня так тебя люблю… Если бы ты знал, какой ты был чудный, когда прыгал у Марго по всему холлу, совсем один. Я на тебя долго-долго смотрела с верхней площадки.

– Машину я отпущу, – сказал Адам, когда они проезжали через Пулборо. – Вернуться можно поездом.

– Если еще будет поезд.

– Конечно, будет, – сказал Адам. Но у обоих в эту минуту мелькнул в голове некий вопрос, смутно волновавший их всю дорогу. Ни он, ни она больше не касались этой темы, но после Пулборо в машине определенно чувствовалась некоторая скованность.

Вопрос разрешился, как только они добрались до отеля.

– Нам обед, – сказал Адам, – и номер на ночь.

– Милый, меня, кажется, хотят обольстить?

– Боюсь, что так. А ты решительно против?

– Да нет, – сказала Нина и добавила, изображая простолюдинку: – Это оченно даже приятно.

Обедающих в ресторане уже не было. Они ели одни в углу зала, а официанты накрывали столы к утреннему завтраку и бросали на них обиженные взгляды. Подавали самый унылый английский обед. И в салоне после обеда было ужасно; несколько гольфистов в смокингах играли в бридж, да дремали две старые дамы. Адам с Ниной прошли через двор в пивной бар и до закрытия просидели там в теплом мареве табачного дыма, слушая ленивые пересуды местных жителей. Они сидели, взявшись за руки, ничуть не стесняясь, и очень скоро на них перестали обращать внимание. Перед самым закрытием Адам угостил всех пивом. Послышались голоса: «Благодарствуйте, сэр», «За ваше здоровье, мэм», и бармен произнес свое: «Прошу допивать. Закрываем» – совсем особенным, очень певучим голосом.

Когда они вышли во двор, где-то били часы и подвыпивший фермер пытался завести свою машину. По дубовой лестнице, мимо развешанных на стене мушкетов и гравюр с изображением дилижансов и карет, они поднялись к себе в номер.

У них не было с собой даже чемоданчика (как сообщила на следующий день горничная молодому человеку из радиомагазина, добавив, что этим-то и плохо работать в отеле на шоссе – мало ли кто там останавливается).

Адам разделся мгновенно и лег в постель; Нина – помедленнее, она повесила платье на стул и, словно ей изменило обычное самообладание, еще некоторое время перебирала безделушки на камине.

Наконец она погасила свет.

– Ты знаешь, – сказала она, забираясь в постель и слегка дрожа, – это со мной в первый раз случается.

– Тебе будет очень хорошо, – сказал Адам. – Обещаю.

– Я и не сомневаюсь, – сказала она серьезно. – Я ничего такого не говорю… я просто сказала, что это в первый раз… Ох, Адам.

– А ты еще говоришь, что божественные вещи не сбываются, – сказал Адам где-то среди ночи.

– Ничего божественного тут нет, – сказала Нина. – Мне было больно. Да, кстати, только что вспомнила. Утром я должна тебе сказать что-то очень важное.

– Что?

– Не сейчас, милый. Давай лучше поспим, хорошо?

Еще до того, как Нина проснулась, Адам вышел под дождь побриться. На обратном пути он купил две зубные щетки и ярко-красный целлулоидный гребешок. Нина села в постели и причесалась. На спину она накинула пиджак Адама.

Адам, чистивший зубы, оглянулся на нее: – Дорогая моя, у тебя вид прямо из «La vie parisienne».

Тогда она сбросила пиджак и вскочила с постели, и он сказал ей, что вид у нее как на модной картинке в «Vogue» минус белье и платье. Это Нине понравилось, но она сказала, что ей холодно и все еще больно, хотя уже меньше. Потом она оделась и они сошли вниз.

В ресторане уже никого не было, и официанты накрывали столы ко второму завтраку.

– Ну, – сказал Адам, – ты говорила, что должна мне что-то сказать.

– Да, да. Это очень неприятно, милый.

– Так скажи скорей.

– Понимаешь, это насчет чека, который тебе дал папа. Боюсь, ты зря возлагаешь на него надежды.

– Но дорогая моя, он на тысячу фунтов, разве нет?

– А ты посмотри на него, моя радость. – Она достала чек из сумочки и протянула ему через стол.

– Как будто все в порядке, – сказал Адам.

– А подпись?

– Боже милостивый, этот старый идиот подписался «Чарли Чаплин»!

– Про это я и говорю, милый.

– Но разве нельзя попросить его изменить подпись? У него, наверно, не все дома. Сегодня же съезжу к нему еще раз.

– Пожалуй, не стоит, милый… как ты не понимаешь. Конечно, он очень старый человек и… то, что ты ему наговорил, могло показаться ему немного странным… он-то, может быть, подумал, что это у тебя не все дома. В общем… понимаешь, может быть, этот чек был своего рода шуткой.

– Будь я проклят… это уже скучно. Как раз когда все складывалось так хорошо. Ты когда заметила подпись, Нина?

– Сразу же как ты показал мне чек, еще у Марго. Но у тебя был такой счастливый вид, что мне не захотелось ничего говорить. Ты был такой счастливый, Адам, и такой чудный. Я, наверно, тут-то и влюбилась в тебя по-настоящему, когда увидела, как ты танцуешь в холле один-одинешенек.

– Будь я проклят, – повторил Адам. – Вот старый черт.

– Так или иначе, ты от всего этого получил кое-какое удовольствие, правда? Или нет?

– А ты нет?

– Дорогой мой, я в жизни ничего более противного не испытала… но раз ты доволен, я не жалею.

– Нина, – сказал Адам немного спустя, – значит, мы все-таки не сможем пожениться.

– Да, боюсь, что так.

– Скука какая, а?

Еще немного спустя он сказал: – Наверно, этот пастор тоже решил, что у меня не все дома.

А еще погодя: – Вообще-то шутка получилась неплохая, а?

– Просто божественная.

В поезде Нина скапала: – Подумать страшно, что я больше никогда, до самой смерти, не увижу, как ты танцуешь вот так, совсем один.