Глава четырнадцатая
Черепаховые закаты

Я сняла бандану и подставила лицо солнечным лучам. Тень пробежала по моим закрытым векам. Приставив козырьком руку к глазам, я взглянула в небо и увидела пару птиц-фрегатов. Шел двадцать шестой день после урагана. Я только что сделала полуденные расчеты и насчитала четыреста восемьдесят миль до ближайшего берега. Появление птиц было для меня хорошим знаком – суша, должно быть, где-то рядом. Я с восторгом наблюдала за фрегатами, восхищаясь семифутовым размахом крыльев и глубоко вырезанными «вилками» хвостов. Смотрела, как они прижимают к телу гигантские крылья и с быстротой пули устремляются к волнам. В последний миг перед столкновением они выхватывают из-под воды ничего не подозревающую рыбину, а потом взмывают обратно в небо. Я знала, что эти птицы могут проводить дни в открытом море, паря над теплыми течениями. Они никогда не приводняются: из-за коротких ног и длинных крыльев им потом трудно, если вообще возможно, взлететь.

Я не могла заставить себя ловить рыбу. Мне же придется ее убивать. Смерть для меня обрела новое значение. Сардинки из банки просто прекрасны. Они уже мертвые, жизнь вытекла из них.

Много часов наблюдала я за фрегатами. Иногда следила за их полетом в бинокль. От этого кружилась голова. Самка была более агрессивная и запросто отнимала пищу у самца. Я решила, что он просто позволяет ей, ведь они, должно быть, любовники и он готов делиться.

Когда в поле зрения попала другая птица, я села и схватила бинокль. Это была какая-то тропическая птица размером с чайку, с длинным белым клиновидным хвостом, белым телом, с оранжевым клювом, черными кольцами вокруг глаз и черными кончиками крыльев. С фрегатами ей было не по пути – большинство птиц держится от больших и суровых фрегатов подальше. Все эти птицы были верным признаком того, что я приближаюсь к Гавайям.

Я достала последнюю банку сардин и одну из двух оставшихся бутылок пива. Меня уже тошнило от холодного чили, холодной фасоли и холодных овощных консервов. Я любила сардинки. Если птицам можно есть то, что они любят, почему мне нельзя?

Пять дней прошли без всяких событий. Я привычно уже просыпалась между тремя и шестью часами утра, в зависимости от ветра и силы волн. Проверяла такелаж, медитировала на баке, открывала банку консервов и съедала то, что там оказывалось. Это всегда было сюрпризом, потому что с большинства консервных банок смыло этикетки. На завтрак я старалась выбирать банки, похожие на фруктовые консервы. Потом я осматривала горизонт в бинокль и долгие часы просиживала за штурвалом. Читать я до сих пор не могла. Не могла сосредоточиться на словах.

Самым волнующим моментом был полдень, потому что тогда я второй раз за день замеряла высоту солнца и вычисляла, как далеко продвинулась за прошедшие сутки. Каждый раз получалось где-то между двадцатью и шестьюдесятью морскими милями. Я лишь молилась, чтобы наткнуться на один из Гавайских островов, а не проскочить мимо. Это не обязательно должен быть большой остров Гавайи, хотя он и находился ближе всего. Любой подойдет.

Я постоянно думала об оставшейся в прошлом жизни с Ричардом и о том, какое будущее меня ждет теперь, когда он ушел. Мой дедушка всегда советовал мне поступить в колледж. На философию? Неужели интересно учиться, чтобы потом философствовать о жизни? Весь прошедший месяц я только и делала, что философствовала. И пришла к выводу, что человеческая природа непредсказуема. Если бы кто-нибудь предупредил меня, что я окажусь в подобной ситуации, и спросил, какова будет моя реакция, все мои ответы были бы неверными. Я ни за что не догадалась бы, если бы не пережила это.

Может быть, психология подошла бы мне больше? Я узнала бы, что жажда жизни сильнее желания умереть – поразительно. Нет-нет, колледж не для меня. Я не знала, чем займусь. В любом случае сейчас было не время думать о будущем. Сейчас было время преодолевать каждый дюйм и сосредоточиться на выживании.

Я не позволяла себе пить пиво до заката. Иногда на закате море превращалось в расплавленное стекло. Я забиралась на гик, раскуривала сигару и звучно открывала «Хинано». В это время суток я чувствовала себя особенно одиноко. Сколькими закатами я любовалась вдвоем с Ричардом? Обычно мы играли в словесную игру, где требовалось как можно точнее описать цвета закатного неба. Такие слова, как «фиолетовый», «кремовый», «фисташковый», не засчитывались – слишком обычные. Ричард описывал закат примерно так: «Льняной с мандариновым оттенком и с примесью сердолика и абсента». Я обычно хихикала, глядя, как он морщит лоб, озвучивая это замысловатое описание. Моим шедевром было: «Киноварное солнце, расплескавшее розовую краску по лепесткам примулы, прозрачные гранатовые облака, оттененные зеленым крылом попугая и спелой сливой».

– Браво! – Ричард тогда смеялся и аплодировал мне.

Как же мне было не страдать от одиночества, когда небо снова становилось льняным с мандариновым оттенком, а моего Ричарда больше не было здесь?

Иногда, во время этих одиноких закатов, я разговаривала с Ричардом, спрашивала, неужели ему не хватает духу вернуться. Иногда распевала глупые песенки. Жизнерадостные песенки с дурацкими текстами, где строчки повторялись по девяносто девять раз. Песен о доме и любви я старалась избегать.

Возвратившись к штурвалу, я поудобнее устраивалась на подушках и управляла, придерживая штурвал ногой. Всматриваясь в небо, я выискивала дружеские созвездия, а по мере продвижения на север начала замечать новые. Я была почти уверена, что герой Персей уже занял свой пост посреди Млечного Пути. Персей держал в левой руке голову Медузы, а в правой – щит. Целью Персея было спасти Андромеду, победив морского зверя Кита. Я ничего не могла с собой поделать, мне хотелось, чтобы Ричард был Персеем, а его целью было спасти меня.

Когда меня одолевал сон, я привязывала штурвал и заползала в спальный мешок, обнимая цветастую рубашку Ричарда. Я часто прижималась к ней лицом и глубоко вдыхала, впитывая ее аромат. Перед мысленным взором возникало полное любви лицо Ричарда, и я шептала разные нежные глупости хлопковой рубашке, которую сжимала в объятиях. Он шептал в ответ, как сильно любит меня и как скучает по мне. До самого рассвета я так и лежала, прижимая к себе рубашку Ричарда. Как же я обожала эту рубашку цвета морской волны и бирюзы, которые напоминали мне об океане и атоллах. Я вспоминала, как трудно нам с Ричардом было найти вход в атолл Таенга, когда мы рассекали морскую волну в безупречном галфвинде. Вот бы мне сейчас те пассаты, наполнявшие геную и грот и создававшие удобный крен в двенадцать градусов, когда мы приближались к Таенге.

«Майялуга» кренилась в безупречном галфвинде всю дорогу от Рароиа до атолла Таенга. Через четыре часа пути я взялась за бинокль, высматривая вход в Таенгу. Все, что я видела, – гигантские волны, разбивавшиеся о рифы на всей протяженности атолла. Мы шли параллельно атоллу на порядочном удалении от него, а потом развернулись и двинулись в обратном направлении.

Наконец по другую сторону от бурунов я углядела бетонированную площадку в конце пролива. Напрягая зрение, рассмотрела несколько одноэтажных строений и пару ярких цветных пятен – должно быть, фаре, полинезийские дома. На атоллах деревни чаще всего расположены где-нибудь в глубине лагуны, но на этом атолле, Таенга, деревня была прямо при входе.

Когда мы проходили мимо в третий раз, один из местных жителей выплыл нам навстречу на алюминиевой лодке. Он ходил кругами, жестами приглашая нас следовать за ним. Мы бы предпочли дождаться паузы между приливом и отливом или хотя бы момента, когда вода немного успокоится, но, с другой стороны, упускать возможность и отказываться от помощи этого доброго самаритянина нам не хотелось. Пока мы шли на двигателе к валу белой от пены воды, меня переполняли дурные предчувствия.

– Ричард, я что-то сомневаюсь.

– Тами, этот парень не стал бы нам махать, если бы это было опасно. Не дрейфь! Наверное, там не так страшно, как кажется. – И я решила не дрейфить.

Когда мы приблизились к линии прибоя, я увидела скрывавшийся за бурунами проход. Ричард включил передний ход, чтобы ускорить движение. Это был единственный способ прорваться сквозь бурлящее течение со скоростью не менее пяти узлов, несущееся прямо на нас, течение, способное моментально развернуть нас на сто восемьдесят градусов и утащить обратно.

Я неотрывно следила за нашим лоцманом. Никогда еще мне не доводилось входить в такой опасный пролив.

Оказавшись внутри, за линией пенных валов, мы сбросили ход и подготовили швартовочные концы и кранцы, подходя к бетонному причалу. Пара местных жителей охотно помогла нам пришвартоваться.

Какой-то человек поднялся на борт «Майялуги». Он оказался старейшиной деревни. По-французски мы спросили у него разрешения посетить деревню и походить по другим моту. Моту – это песчаные островки, соединенные в цепь подводными рифами, которые кольцом или подковой окружают центральный остров атолла. Старейшина был польщен тем, что мы просим разрешения, и любезно дал его. Понимая, что нам не терпится отправиться на экскурсию, он сошел вместе с нами на берег, указал дорогу и ободряюще махнул рукой на прощание. Мы поблагодарили его и с готовностью отправились в деревню. О ценных вещах на борту «Майялуги» мы и не думали беспокоиться, потому что воровство на Туамоту – дело немыслимое.

Деревня была как с картинки. Дорожки, старательно посыпанные дроблеными кораллами и галькой, живописно вились через всю деревню, сворачивая к домам. У домов дорожки становились у́же, оставаясь такими же аккуратными, и подходили прямо к неровным деревянным ступеням или покосившимся крылечкам. Здесь было на что посмотреть и очень приятно прогуляться.

Вернувшись на «Майялугу», мы отошли от причала, настроили паруса и в крутом бейдевинде вышли в лагуну, направляясь на наветренную сторону атолла.

Примерно на середине лагуны мы подошли к огромной коралловой голове, высоко торчавшей над поверхностью воды. Мы убрали все паруса, положили яхту в дрейф и отправились плавать с масками в аквамариновых волнах, любуясь потрясающе замысловатой экосистемой. Ее пронизанная порами поверхность щелкала, потрескивала и взрывалась жизнью, повсюду носились стайки разноцветных рифовых рыб и рыб-сержантов. Мы заметили радужную рыбу-попугая длиной в два фута, одного из самых крупных поедателей кораллов. Из всех обитателей кораллового рифа больше всех меня восхищала жемчужная новакула – мне нравилось, как ее искрящаяся молочно-розовая чешуя контрастирует с бирюзовой водой.

Освеженные после плавания, мы снова подняли паруса и направились к островку, очертаниями напоминавшему панцирь черепахи. На «панцире» мы провели пару дней. Многие часы напролет я собирала ракушки вдоль берега с видом на лагуну. Ричард носился по волнам на доске. Пару раз на дню мы плавали с масками, всегда оставляя тузик поблизости. Большую часть дня мы обходились даже без купальных костюмов. Казалось, мы единственные люди на свете.

Каждый день мы ходили на другой конец моту, чтобы исследовать фантастические барьерные рифы с океанской стороны. Прогуливаясь по щиколотку в воде между шипастыми ветвями окаменевших кораллов вдоль испещренного кавернами рифа цвета охры, мы не выпускали из рук мачете на случай нападения мурен.

Набегающие волны приносили белую пену, которая с шипением растекалась между кораллами, заливалась в обувь, – и шумно откатывались обратно только для того, чтобы через минуту вернуться вновь. Когда начинался отлив, мы слышали, как воздух с чмоканьем всасывается в пористые рифы, а спустя секунды в облаке брызг в воздух взлетали огромные фонтаны соленой воды – словно из дыхала гигантского кита.

Коралловые головы торчали над рифом, как огромные причудливые скульптуры. Каждый вечер их озаряло закатное солнце, создавая таинственные силуэты на фоне огненного неба. Янтарь и сердолик полыхали над горизонтом. Мы сидели, застыв, как тотемные столбы, охваченные благоговением перед этим величественным небом, вознося благодарности за очередной бесподобно хороший день, дарованный нам.

Мы покинули «панцирь черепахи» как раз вовремя, чтобы успеть в затишье между приливом и отливом, вышли из пролива атолла Таенга и через пять часов уже бросили якорь рядом с деревней в лагуне атолла Макемо. Совсем скоро до нас донеслись детские голоса, и мы увидели детей, плывших к «Майялуге». Когда они доплыли до яхты, мы посмотрели вниз и насчитали двадцать улыбчивых ребячьих физиономий: дети от пяти до двенадцати лет кругами плавали возле нашего борта. Мы пригласили всех на борт, и они, не колеблясь, быстро вскарабкались по трапу для купания. В этой ватаге не было ни капли застенчивости. Они носились по всей палубе, жизнерадостно переговариваясь. Я показала им каюту «Майялуги», заводя группками по три-четыре человека. Наша пахи, наша лодка, объяснила я им, это наш фаре – дом. Когда мы собрались отправляться на берег, дети попрыгали в воду и поплыли к суше, соревнуясь с Ричардом, который делал вид, что ему все труднее и труднее налегать на весла, чтобы их перегнать. Они выиграли.

С помощью наших маленьких друзей мы вытащили тузик на пляж и привязали к нуи – кокосовой пальме.

Один из мальчиков постарше вызвался отвести нас на жемчужную ферму. По дороге мы восхищались причудливыми разноцветными фаре и яркими таитянскими занавесками на окнах. Окружавшая домики пышная растительность была не менее захватывающим зрелищем. По сравнению с другими атоллами, Макемо просто утопал в зелени и цветах.

Жемчужная ферма размещалась в одноэтажном строении с причалом из бетонной плиты, положенной на сваи. Мы вошли и увидели маленького азиата в белом лабораторном халате, который рассматривал в лупу гигантскую наку, черногубую устрицу. В обеих руках он сжимал по длинному тонкому инструменту с маленькими лопатками на концах. Одной лопаткой он зачерпнул вроде бы песок, а другой – тягучий активатор. Если поместить и то и другое в наку, должен получиться драгоценный черный полинезийский жемчуг. Вошел еще один человек, забрал начиненные раковины моллюсков и повез их на устричные банки, расположенные где-то в лагуне.

Мы провели на Макемо одну ясную, насыщенную ароматами ночь. Вечером, сидя в кокпите, я ощущала умиротворение и довольство. Небо переливалось звездами, окружившими почти полную уже луну. Протянув правую руку к луне, я попыталась погладить сияющую щеку лунного старца. Да, точно, когда бок луны заполняет правую ладонь, луна растет.

– Думаешь, нам хватит месяца на Таити?

– Не знаю, я тоже думаю об этом, – признался Ричард.

– До Дня взятия Бастилии всего двадцать дней.

– Мне бы очень не хотелось пропустить таитянский фестиваль по случаю падения парижской Бастилии, но еще больше мне не хотелось бы пропустить соревнования каноэ. Как думаешь, пристань будет забита?

– Ага, – отозвалась я.

– Точно знаешь?

– Четырнадцатого июля на праздник собираются все местные моряки, – подтвердила я.

Ричард протянул к луне правую руку:

– Через неделю будет полнолуние. Наверное, нам стоит отправиться в Папеэте уже завтра.

– Готов вернуться в большой город? – поддразнила я.

– Готов к доброму стейку и пирогу с почками.

– Ну, даже не знаю, найдешь ли ты и то и другое в Папеэте.

– Зато я точно найду все необходимые ингредиенты и приготовлю сам.

– Не сомневаюсь. На самом деле в Папеэте ты найдешь полно всего, о чем даже и не мечтал.

– Отлично. Так, значит, отчаливаем завтра?

– Значит, завтра.