Джесс смотрел на Крампуса, который, в свою очередь, не сводил взгляда с пластиковой горки и игрушек, валявшихся на заднем дворе маленького ранчо неподалеку от Уайтсвилля. Крампус глядел на игрушки – ни единого слова, ни даже его обычного пыхтения – вот уже двадцать минут. Так долго, что Джесс уже подумал, что тот вообще не собирается вылезать из саней.

Вся их команда примолкла: каждый погрузился в свои собственные мысли, или, может, все размышляли над тем, что случилось в церкви. Или, как он сам, пытались понять, как вообще они оказались здесь, с этим странным, взбалмошным созданием. Джесс быстро терял надежду на то, что все это когда-нибудь кончится… Что вообще есть какой-либо выход.

Они уже успели нанести визит в два дома, и оба раза все прошло сравнительно гладко, но… без огонька, что ли. Только подумать, Крампус прошел мимо пластикового Санты, выполненного в полный рост, и не разбил его. У Джесса было впечатление, что Повелитель Йоля действует почти механически, и даже его обычная речь, обращенная к детям, была какой-то тусклой. Джесс не мог отвязаться от ощущения, что он находится на тонущем корабле, вот только спрыгнуть за борт никак нельзя. Обменявшись взглядами с Изабель, он поднял брови и пожал плечами. Изабель пожала плечами в ответ. Спустя долгую секунду она прочистила горло и мягко сказала:

– Крампус? Может, стоит поехать назад? Устроим себе перерыв.

– Что за великолепная идея, – добавил Вернон. – Я – полностью «за».

Изабель метнула на него сердитый взгляд.

– Что? – обиженно вопросил Вернон. – Если Крампус в этом своем невыносимом настроении, не вижу причин, почему нам всем нужно страдать вместе с ним.

– Он прав, – пробурчал Крампус. – Нужды больше нет. Боюсь, все было зря. Мир не хочет вспоминать, а теперь, похоже… мое время на исходе.

– На исходе? – переспросила Изабель. – Что ты имеешь в виду?

Крампус только покачал головой.

– Крампус? Что происходит?

Крампус поглядел на дом, вздохнул, подхватил розги и мешок, и ступил на землю.

– Можете пойти со мной, если захотите. Это значения не имеет, – и он направился к дому.

Оба шауни, выпрыгнув из саней, пошли следом за ним.

Изабель двинула Вернона локтем в бок:

– Ну и зачем было вести себя, как скотина?

– Знаешь, – ответил тот неожиданно сухо, – иногда ты забываешь, что я здесь не ради забавы. Я – его узник… Его раб. Честно говоря, мне вообще плевать, если со старым козлом что-то случится.

Чет кивнул.

– Аминь, бро.

– Ну, так некоторым из нас не наплевать, – сказала Изабель, выбираясь из саней и устремляясь вдогонку Крампусу и шауни. Джесс посмотрел на Вернона и Чета, пожал плечами и пошел следом за Изабель. Всю компанию он нагнал уже на крыльце.

Крампус потянулся к дверной ручке – и, ахнув, замер. Джесс проследил за его взглядом, увидел на пороге пару ботинок и начал было спрашивать, в чем, собственно, дело, но, вглядевшись повнимательнее, увидел все сам.

Башмачки были поставлены аккуратно, будто в витрине магазина, и в каждом были красиво разложены конфеты. Между ботинками торчала открытка.

Крампус уронил на крыльцо мешок и пучок розог, взял открытку и раскрыл ее, так, чтобы они все могли видеть. Руки у него тряслись. Внутри было написано следующее: «СЧАСТЛИВЫХ СВЯТОК, КРАМПУС! МЫ ОЧЕНЬ ХОРОШИЕ ДЕТИ. С ЛЮБОВЬЮ, МЭРИ И ТОДД».

– Ну, чтоб меня, – сказала Изабель.

– Они наверняка прочли про Крампуса в газете, – сказал Джесс.

– Может быть, – сказала Изабель. – А может, прошлой ночью мы навестили их друзей или родичей каких-нибудь.

Крампус опустился на одно колено. Он осторожно вытащил из башмаков конфеты и взял их в ладони.

– Спасибо, – прошептал он. – Спасибо вам за ваши подношения, – тут он вытер глаза и Джесс вдруг понял, что чудовище плачет. – Награда, – сказал Крампус. – Им полагается награда. Джесс, добудь-ка несколько монет.

Джесс поднял мешок, протянул Крампусу.

– Достань их ты. У меня руки заняты, – сказал Крампус, не отводя взгляда от конфет у себя в ладонях. Он держал их так, будто это были драгоценные камни.

Джесс открыл мешок и замялся. Крампус же вроде говорил, что монеты эти лежат в каком-то месте типа ада? Джесс не был уверен, что ему хочется совать руку в ад… какой бы то ни было. Все остальные смотрели на него и ждали. Он вздохнул, подумал о треугольных монетах и сунул руку в мешок. И почувствовал промозглый холод, больше похожий на озноб от страха, нежели на изменение температуры. Холод пробирал до самых костей, пощипывал пальцы: неприятное, почти болезненное ощущение, от которого почему-то заломило зубы. Джесс попытался сосредоточиться на монетах; ему хотелось покончить с этим как можно скорее. Его рука наткнулась на что-то, что-то хрупкое и мягкое – будто давно уже сгнившее. А потом что-то притронулось к нему: совсем легкое, ласковое прикосновение, будто шелком по коже. Вскрикнув, Джесс выдернул из мешка руку.

– Твою мать, Крампус, там что-то есть!

Крампус фыркнул.

– Конечно. Мертвецы. Но не бойся, они не могут причинить тебе вреда. Они всего лишь призраки… Потерянные, забытые души, те, что не могут найти дороги домой.

Джесс глянул в курящиеся, туманные глубины мешка, и ему показалось, будто он что-то услышал – чьи-то рыдания.

Звук был совсем тихим и доносился будто из страшного далека, но ошибки быть не могло – он это слышал. По спине у него пробежал холодок, и он вздрогнул.

Крампус плутовато ухмыльнулся.

– Просто постарайся не свалиться туда ненароком. Будешь бродить по бесконечным катакомбам, пока твое тело не обратится в прах, а мертвые будут следовать за тобой по пятам… Ждать, когда ты станешь одним из них.

Джесс громко сглотнул, изо всех сил сосредоточился на мысли о монетах, и сунул руку обратно в мешок. В этот раз его пальцы сразу наткнулись на то, то он искал. Он вытащил из мешка пригоршню треугольных монет и протянул их Крампусу.

– Хорошо, положи их в ботинки.

Джесс так и сделал. Всего монет было шесть.

– Это будут очень счастливые детишки, – сказал он. – Может, купят себе на это неплохую тачку.

Крампус раздал всем Бельсникелям по конфете, а для себя приберег красный леденец на палочке. С минуту он глядел на него, будто человек, которому попалась давно забытая фотография из детства, потом снял обертку и сунул конфету в рот.

– Наше дело здесь сделано, – сказал он и направился обратно к саням. Джесс заметил, что походка у него стала пружинистой, будто на каждом шагу он еле удерживался, чтобы не подпрыгнуть. Повелитель Йоля легко скакнул в сани, поглядел еще раз на дом и кивнул. Лунный свет сверкнул, отразившись от его широкой улыбки.

– Повелитель Йоля наконец снова здесь!

К следующим нескольким домам Крампус шел чуть ли не вприпрыжку, весело размахивая хвостом. Еще немного, и можно было бы подумать, что он им виляет. Он больше не таился, нет, он входил в дом, громко, во всеуслышание желая всем счастливых святок. Бельсникели спешили поскорее утихомирить встревоженных родителей, а Крампус тем временем пугал и завораживал детей своими дарами и рассказами. В одном из домов хозяин выпалил в них из обоих стволов своего обреза и почти наверняка бы убил Вернона, не успей Чет повернуть в сторону дуло. Они летали от дома к дому, скользя над самыми верхушками деревьев, и Крампус громко приветствовал каждого, кого они видели внизу, и поздравлял с Йолем. Джесс вскоре уже потерял счет домам, которые они успели облететь.

Где-то далеко уже за полночь они услышали музыку, когда пролетали над пустынным с виду шоссе, в глубине края холмов. За поворотом оказалось какое-то здание, стоявшее немного в стороне от шоссе. Под неоновыми вывесками с рекламой пива было припарковано несколько машин, легковых и грузовиков, и пара мотоциклов. Крампус сделал над заведением круг, наблюдая за компанией гуляк, которые, спотыкаясь и дурачась, как раз заходили внутрь.

Джесс разглядел вывеску – «У Хортона» – и вдруг вспомнил это место. Он как-то раз здесь играл, уже довольно давно. Ему припомнилось, что публика здесь был та еще: это было одно из тех мест, где сцена была обнесена проволочной сеткой, чтобы в музыкантов не кидали бутылками.

– Это что, пиршественный зал? – спросил Крампус. – Или, быть может, таверна?

– Это бар, – сказал Чет. – Еще одна паршивая забегаловка.

– А что они празднуют?

Чет пожал плечами.

– Еще один день, прожитый на этой дерьмовой планете, так я думаю.

Крампус кивнул.

– Достойный повод для празднования.

Музыку Джесс узнал; расхлябанная версия «Эльвайры», хита «Оук Ридж Бойз». Джесс всегда ненавидел эту песню. «По крайней мере, громко, – подумал Джесс. – А иногда это все, что требуется».

– Идемте, – сказал Крампус и направился к бару.

– Я так полагаю, в этот раз в санях посидеть не удастся? – спросил Вернон.

– Нет. Пора отпраздновать возвращение святок. Нам всем пора отпраздновать.

– Н-да. Ну, примерно этого я и боялся.

Они вылезли из саней и последовали за Повелителем Йоля ко входу в бар.

Чет начал тихонько ржать себе под нос.

– Если оно пойдет хотя бы вполовину так, как оно пошло в церкви, веселье нам обеспечено, это точно.

– Может, здесь он скорее найдет свою публику, – сказал Джесс.

– Нет! – простонал Вернон. – Нет у него никакой публики. Это будет еще одна катастрофа.

– Жду – не дождусь, – сказал Чет.

Хортон Уайт стоял за стойкой. На стене, над бутылками с бухлом, висел плакат Нила Даймонда с автографом, адресованным лично ему, Хортону. Рядом висел плакат Хэсила Эдкинса, тоже подписанный. Старину Хэсила в округе Бун обожал стар и млад, чего Хортон не мог сказать о Ниле. Просто народу было наплевать на старого хрипуна, и мало кто стеснялся лишний раз напомнить об этом Хортону. Но Хортон снимать плакат не собирался, потому что ему нравился Нил Даймонд, и даже очень, а еще потому, что это был его бар, и он мог вешать на стенку чей угодно портрет, нравится это кому, или нет. Конечно, если народ не примется покупать выпивку, да поскорее, то вскоре это будет совсем не его бар, а просто еще один раздолбанный балаган у дороги.

Первое число месяца неумолимо надвигалось, а Хортон и понятия не имел, откуда взять денег на аренду. Он знал, что опять протянуть с этим не выйдет: Генерал еще в прошлый раз предупредил, что просто взорвет всю лавочку к чертям собачьим.

Обычно между Рождеством и Новым годом у него собиралось довольно много народу, и он рассчитывал на эти дни в финансовом плане. Но в этом году все пошло по-другому, особенно сегодняшней ночью. Человек тридцать собралось, не больше, где-то вполовину меньше, чем обычно. И, что самое худшее, никто ничего не покупал. Повара Хортону пришлось отпустить еще в прошлом месяце, и теперь ему приходилось управляться в баре, одновременно принимая заказы. Но нельзя сказать, что за его пригорелой картошкой фри и хот-догами из микроволновки выстраивались очереди.

Он оглядел унылые лица, нависшие над стойкой. Настроения никакого, все какие-то вялые, то ли подавленные, то ли задолбанные, и даже музыканты не попадали в ритм – все время лажали. В этом, конечно, не было ничего особенного, но поражал тот факт, что всем вокруг было плевать. Ни возмущенных воплей, ни призывов сдать музыкантов на мыло. И уж точно никто не швырялся бутылками. На танцполе было всего двое, Марти и Линн, которые, как обычно, танцевали друг с другом, поскольку никто из мужиков с ними танцевать не собирался.

Помимо горстки байкеров, в баре сидели одни завсегдатаи: Расти, Джим, Торнтон, ну, и те ребята с мельницы. Том Маллинз явился со всеми четырьмя своими братьями, и Хортон поначалу слегка занервничал, поскольку проблемы следовали за этой семейкой по пятам, как голодный щенок. Но даже Том был сегодня какой-то тихий – сидел себе, посасывая – а не хлебая – пиво, и играл в бильярд с этой пацанкой Кейт из Гудхоупа. Байкеры, заняв один угол, общались, по большей части, между собой. Хортон учуял травку, и хотел было попросить их заниматься этим делом снаружи, и не потому, что это его хоть как-то беспокоило, нет – просто тогда бы они немного больше пили, – но он этих ребят совсем не знал, а мутить воду ему не хотелось. Ему хотелось, чтобы кто-то другой замутил хоть что-нибудь, и покрепче, чтобы хоть немного взбодрить атмосферу.

– Черт, – сказал Хортон, обращаясь к шеренге мрачных лиц по другую сторону стойки. – Что, кто-то умер, а я об этом не знаю? Или, может, почта забыла разослать пособие по безработице?

Никто даже не усмехнулся.

Открылась дверь; Хортон даже взгляда не поднял – по крайней мере, пока не увидел, какое лицо вдруг стало у Люси Дафф. Какой-то мужик – очень высокий – вошел в бар вместе с порывом холодного ветра с улицы. В баре было темно, но не настолько, чтобы Хортон не углядел, что изо лба у мужика торчат настоящие рога.

– Ну, чтоб меня конем это самое по самое не балуйся, – сказала Люси; язык у нее слегка заплетался. Она подтолкнула локтем свою подружку Нелли. – Эй, Нелл, зацени-ка вот этого.

Вслед за рогатым в бар вошли еще шестеро, все в каких-то исторических костюмах, лица вымазаны черным. На некоторых из них были шкуры и маски с рогами. Но что насторожило Хортона, так это их глаза – они как-то странно отражали свет, а в тени вспыхивали оранжевым огнем.

«Это что, шутка? – подумал Хортон. – Кто-то, наверное, решил меня разыграть, потому как я не припомню, чтобы мы тут собирались устраивать костюмированную вечеринку». Тут он заметил приличных размеров мешок; тот, высокий, передал его одному из своей шайки, такому худощавому, сказал ему что-то на ухо и указал в сторону стойки.

«Твою ж мать, – только тут до Хортона дошло, зачем им понадобилось носить костюмы и маски. Они же собираются его ограбить. Хортон быстро шагнул к морозильнику и положил руку на обрез, который лежал у него под стойкой. – Они что, совсем сбрендили? Они хоть понимают, что тут за народ, с кем они связались?» По прикидкам Хортона, половина его клиентуры в данный момент имела при себе огнестрельное оружие, а у остальных были ножи, либо какие-то еще средства самообороны. Мужики здесь были суровые, да и женщины тоже, и драки избегать никто точно не будет. Хортон не сомневался: если кто-то из этих идиотов решит вытащить пушку, он немедленно превратится в решето.

– Это же они, – сказала Люси. – Ну, знаешь. Те, из газеты.

– Кто именно? – спросила Нэнси.

– Дэн, – резко сказал Хортон. – Эй, Дэн. Прикрой меня.

Дэн сидел рядом с Люси. Половину времени во Вьетнаме Хортон провел рядом с Дэном, и знал, что тот никуда не ходит без своей пушки, а еще знал, что спину тот прикрывать умеет. Дэн заметил, что у Хортона рука под стойкой, покосился на дверь и быстро протрезвел. Развернувшись, он сунул руку в карман пиджака.

Тот, худощавый, с мешком, подошел к концу стойки. Вблизи он выглядел еще более чудно, чтоб не сказать хуже. Этот его грим и странный огонь в глазах казались очень реалистичными. Хортон и понятия не имел, как такое вообще возможно. Может, какие-то новые контактные линзы?

– Мистер, – сказал худой. – Прошу прощения. У меня к вам вопрос.

Хортон смотрел на мужика, не двигаясь с места. Руки с обреза он убирать не собирался.

– Да, что я могу для вас сделать?

– Бесплатный бар для всех присутствующих, до конца вечера.

Этого пункта в списке ожиданий Хортона не было. Он покосился на Дэна, но тот не сводил взгляда с мужика.

– Хорошее пожелание, сынок, – сказал Хортон. – И все присутствующие его разделяют, это уж как пить дать.

– Вы не беспокойтесь… Мы платим вперед, – сказал мужик и сунул руку в мешок.

«Вот дерьмо! – У Хортона сердце прыгнуло в горло. – Он же сейчас свою пушку достанет». Хортон выхватил из-под стойки обрез и направил его на мужика. Дэн присоединился к нему со своим тридцать восьмым калибром.

– Эй! – сказал худощавый. – Вот это да! Ребята, погодите-ка секундочку. Это не то, что вы подумали.

– Давай-ка ты прямо сейчас вынешь оттуда руку, – сказал Дэн. – Потихоньку, не торопясь.

Мужик кивнул, а потом вдруг проделал такую штуку: закрыл глаза, будто о чем-то очень сильно задумался. Хортон решил, что, может, он под кайфом, или что еще. Он быстро покосился в сторону остальной шайки, зная, что, если они собираются вступить в игру, это будет именно сейчас. Вот только они не двинулись с места, даже в их сторону не посмотрели. Просто стояли и глазели на музыкантов, как ни в чем не бывало.

– Ладно, – сказал мужик. – Сейчас я вытащу руку. Потихоньку, не торопясь. Буду очень признателен, если вы двое меня не пристрелите, пока я это делаю.

– Ну, это зависит от того, что у тебя в руке, – сказал Дэн. – Верно?

Худощавый медленно вытащил из мешка руку, и вместо пистолета у него в горсти были какие-то тусклые треугольные монеты. Он положил их на стойку.

– Это золото. Здесь должно быть достаточно.

– Это что, шутка такая? – спросил Хортон.

Тот помотал головой. Не похоже было, что он шутил.

– Он хочет заплатить игрушечными деньгами, – сказал Дэн со смешком.

Хортон было присоединился к нему, но тут вдруг приметил, как блестят эти монеты. Он шагнул поближе, наклонился их рассмотреть. Хортону довелось в свое время мыть золото – вместе с дедом, в холмах. Он знал, как выглядит настоящее золото – на вид, на ощупь, на вкус. Он взял одну из монет, взвесил ее на ладони, прикусил. У него перехватило дыхание.

– Ну, будь я проклят, Дэн. Они настоящие!

На стойке перед ним лежало семь монет – более чем достаточно, чтобы скупить все пиво, да и вообще все бухло в этой лавочке.

– Если вы позволите мне сунуть в мешок руку еще раз, смогу еще немного добавить.

– Что? – переспросил Хортон, который все еще не мог прийти в себя от количества золота, валяющегося у него на стойке. – А, да, сынок. Давай, валяй. Ни в чем себе не отказывай.

Худощавый вытащил из мешка еще пять монет.

– Этого, наверное, хватит. Как думаешь?

Хортон ничего не ответил. У него просто не было слов.

– Что скажешь? Договорились?

Хортон кивнул:

– Ага, договорились. Стопудово, можешь быть уверен.

Он положил обрез обратно под стойку, быстро смахнул монеты со стойки на барное полотенце и завернул как следует, подальше от любопытных глаз. Его поразило, какими они были тяжелыми. «Вот черт, – подумал он. – Да это покроет аренду на год вперед. Может, еще и на отпуск хватит, или даже на парочку». Он припрятал сверток под морозильником, там, где он точно не пристанет ни к каким липким лапам.

Нелли, которая весь вечер нянчила единственное пиво, застенчиво улыбнулась Хортону.

– Ну, Боб, я бы взяла стаканчик бурбона, прямо сейчас, если не возражаешь. И позабористей, ладно?

– Ага, мне тоже, – сказала Люси. – Двойной, – она окинула худого внимательным взглядом. – Да кто вы, ребят, на хрен, такие?

Тот улыбнулся.

– Увидите. Просто не теряйте из виду вон того высокого и злобного типа.

Джесс кивнул Крампусу и показал ему большой палец. Тот кивнул в ответ и направился к сцене прямиком через танцпол. Две женщины прекратили танцевать и уставились на него. Джесс подтянул себе табурет и сел. Он не знал, что там задумал Крампус, и не был уверен, что хочет это узнать.

Чет, Вернон и Изабель тоже подошли по одному и уселись на табуреты рядом с Джессом. Двое шауни предпочли остаться в тени. Они не отрывали глаз от Крампуса и явно чувствовали себя здесь не в своей тарелке.

Крампус остановился перед сеткой, за которой была сцена, повернулся, и принялся изучать публику. Теперь, когда на него падал свет со сцены, люди начали замечать, что находятся в обществе семифутового дьявола, но отреагировали они совсем не так, как того ожидал Джесс, особенно после того, что случилось в церкви, – ни истерических воплей, ни визга. Вместо этого кто-то удивленно ахнул, кто-то показал на Крампуса пальцем, а кто-то просто заржал по пьяни. Но в основном на лицах было написано любопытство: люди пытались понять, что же перед ними такое.

Крампус сказал что-то музыкантам, и те прекратили играть. Ни одного возмущенного вопля, кто-то даже зааплодировал.

Сцена – или, скорее, помост, потому что высотой она была не больше фута – была увита рождественскими гирляндами, а по сторонам висели, медленно вращаясь, пары ламп направленного света: желтые, зеленые, алые лучи скользили по Крампусу, добавляя его внешности драматического эффекта.

– Эй, задница! – крикнул кто-то. – Это тебе не Хэллоуин!

До Джесса вдруг дошло: никто не понимал, что среди них – настоящее чудовище. Они явно считали, что это костюм. Джесс понадеялся, что так оно и останется, и они смогут уйти отсюда без того, чтобы в кого-то из них пальнули или пырнули ножом.

Крампус поднял руку.

– Прошу, выслушайте меня… Потому что я буду говорить, – и его голос немедленно заставил всех умолкнуть: глубокий, гулкий, завораживающий. Голос бога. Крампус подождал, пока стихнут смешки, и бар медленно погрузился в тишину.

– Ну, так давай, говори! – крикнула полная женщина, сидевшая у стойки. – Я тут всю ночь сидеть не собираюсь.

Крампус ухмыльнулся, и было в этой его улыбке какое-то очарование, будто приглашение к веселью, и, к удивлению Джесса, многие заулыбались в ответ.

Какой-то парень нагловатого вида, ошивавшийся у бильярда, выступил вперед и заорал:

– Эй, да что ты вообще за хрен такой?!

Крампус устремил на него тяжелый взгляд своих пронизывающих глаз, который ясно давал понять, что сказанного он не забудет.

– Я – Крампус, Повелитель Йоля, – проговорил он своим гулким басом. – Я пришел сюда воздать должное щедрости жизни, и я ищу достойные души, тех, кто готов присоединиться ко мне. Тех, кто желает повеселиться… Кричать, любить, плясать, драться, петь. Тех, кто желает повернуться к ангелам спиной и устроить небольшой дебош. Тех, кто хочет жить, жить сейчас… В эту самую ночь. Сунуть кулак смерти прямо под нос, зная: какие бы горести не принес нам завтрашний день, ничто не может украсть у нас это мгновенье, если вы проживете его на полную катушку. Что вы скажете? Будете ли вы пить со мной сегодня ночью, и гнать драугров прочь из теней? Будете ли вы петь со мной, во славу Матушки-Земли и всех призраков Асгарда? Будете ли вы приветствовать святки вместе со мной?

И люди вокруг начали кивать – они явно купились. На их лицах Джесс увидел то же воодушевление, что и на лицах у шауни. Нельзя было не признать – настроение Повелителя Йоля было исключительно заразительным: казалось, даже воздух был наэлектризован.

Какой-то старик, сгорбленный и худой, как жердь, в жеваной бейсболке поверх длинных седых волос, сощурился на Крампуса и крикнул:

– Кто угощает?

Люди засмеялись, и Крампус вместе со всеми.

– Я! – провозгласил он, и глаза у него сверкали. – Эта ночь – ночь излишеств. Столько меда, сколько вы сможете выпить, и я плачу за все!

Тут практически все развернулись к бармену, с надеждой ожидая, что он скажет. Бармен кивнул.

– Бар бесплатный всю ночь! – крикнул он.

Музыканты заиграли вновь: вдохновенное переложение «Виски ривер» Вилли Нельсона. Крампус шагнул в толпу. Один из байкеров вручил ему пиво и крикнул:

– За Крампуса!

Повсюду поднимали кружки и кричали: «Крампус! Крампус!»

Повелитель Йоля выпил свое пиво, а потом еще одно, и еще, и еще.

– Ну, – сказал Чет, – я не собираюсь тут рассиживать и смотреть, как они тут выпивают все до последней капли.

Он подхватил кувшин с пивом, раздобыл несколько бокалов, наполнил их и оделил по очереди Изабель, Джесса и Вернона. Изабель подтащила Випи и Нипи, сунула им в руки по бокалу и сказала:

– Ладно вам, пора немного расслабиться.

Повелитель Йоля подхватил двух женщин, сидевших у стойки, взял их под руки и принялся с ними отплясывать. Обе дамы радостно вопили, а толпа начала ухать в такт, и вскоре к ним присоединились и другие женщины. Крампус начал менять в танце руки, переходя от одной к другой – что-то вроде кадрили пополам с джигой. Все радостно завопили. Музыканты завели «Мьюлскиннер блюз», все убыстряя темп. Они играли, как бешеные, все больше народу выходило на танцпол, и вскоре он уже был полон людей, мужчин и женщин, которые гикали, ухали, скакали, топотали и вообще всячески валяли дурака.

Пиво лилось рекой (в том числе и на пол), падали столы и стулья, но надо всем шумом и гамом парил вдохновенный, раскатистый хохот Крампуса: глубокий, теплый звук, пробиравший до самого сердца. Джесс никогда прежде не наблюдал Повелителя Йоля с этой стороны, и ему вдруг подумалось, что настоящий Крампус именно таков – Крампус древности, дикий и великий дух Йоля, который зажигал людские сердца, помогая человечеству пережить самые темные ночи первобытных времен, согревал души, давая силы бороться с самыми суровыми зимами. Джесс легко мог представить себе рогатую фигуру, танцующую ту же самую джигу между общинными домами доисторического поселения. Он прямо видел, как люди впитывают исходящую от Крампуса энергию, а он – подпитывается от них. И только сейчас он понял, почему оставленная в ботинках горсть конфет так много значила для Повелителя Йоля. Больше чего бы то ни было Крампус нуждался в пастве, которую нужно было направлять, защищать и вдохновлять. Джесс вдруг поймал себя на том, что улыбается и притопывает ногой в такт – настолько заразительным было царящее вокруг веселье.

– Ну, будь я проклят, – проворчал Чет. – Какое у всех расчудесное настроение. Я-то надеялся, что старый козел схлопочет пару пуль в живот, а он скачет тут, как олень.

– Всецело с тобой согласен, парниша, – сказал Вернон. – Кто бы мог подумать, что горсти сластей будет достаточно, чтобы старина Высокий-и-Злобный воспрянул духом.

– Для Крампуса это было гораздо большее, чем просто конфеты, – сказала Изабель. – Мне кажется, для него это было подтверждением, что его дух по-настоящему вернулся в этот мир.

– Эй, смотрите-ка, – сказал Вернон и, рассмеявшись, указал в сторону танцпола. Випи и Нипи старательно прыгали и топали ногами вместе со всеми.

– Да они просто в ударе, – сказала Изабель.

Вернон повернулся к Изабель, протянул руку:

– Потанцуем?

Изабель просияла.

– А то! – она подцепила его под локоть, и они, уже приплясывая на ходу, двинулись к танцполу.

Джесс глянул на Чета.

– Видал?

– Видал – что?

– Вон там. Тот парень в красной бандане, – Джесс указал в сторону бородатого байкера со внушительным пивным брюхом, который с энтузиазмом откалывал коленца на танцполе. – С тех пор как ты вошел, он не сводит с тебя глаз.

– И? Ты это к чему?

– К чему? К чему? Ты что, слепой? Он же хочет с тобой потанцевать!

– Пошел на хрен, Джесс. И почему тебе всегда надо быть такой задницей?

Джесс рассмеялся, и как же это было здорово – смеяться. Привалившись к стойке спиной, он смотрел, как танцует Изабель. Он здорово танцевала, прямо как Линда когда-то. Джесс подумал обо всех тех вечерах, когда они с Линдой танцевали вместе, и его улыбка потускнела. Как же ему хотелось опять услышать ее смех, как в старые времена, прижать ее к себе в медленном танце, и вдруг здесь, среди улыбок, смеха и всеобщего веселья, он почувствовал себя страшно одиноким.

– Как же я скучаю по Триш, – сказал Чет, и вид у него был совершенно несчастный. – Хотелось бы мне, чтобы она была здесь, и мы могли бы потанцевать.

Джесс вздрогнул, услышав, как Чет произносит вслух его собственные мысли, но тут заметил, с какой тоской Чет смотрит на танцующие пары – понять его было несложно.

– Твою ж мать, – продолжал Чет. – Богом клянусь, если я когда-нибудь выберусь из этой передряги, я ее больше подводить не буду. Зуб даю.

Джесс кивнул, сделал долгий глоток из своей кружки и с головой погрузился в мысли о том, что он сделает, если когда-нибудь освободится.

Тут вдруг перед ним вырос Крампус с гитарой в руке. Джесс сморгнул, будто проснувшись. Крампус протянул ему гитару.

– Давай, музыкант. Сыграй мне.

Джесс посмотрел не гитару так, будто она собиралась его укусить.

– Нет, только не это.

Крампус присел рядом.

– Я бы хотел услышать, как ты поешь.

– Нет, я же сказал тебе, что я с этим покончил.

– Джесс, во что ты веришь?

– Крампус, мы уже это обсуждали. Я сказал тебе, что не верю ни во что.

– Нет, ты сказал другое. Ты сказал, что не знаешь.

Джесс пожал плечами.

– Ну, я-то знаю, – сказал Крампус. – Ты веришь в музыку. Она у тебя в самом сердце.

– Нет, с музыкой я покончил.

– Никогда ты не сможешь покончить с музыкой. С тем же успехом можешь попытаться покончить с дыханием. В тот день, когда ты бросишь музыку, ты умрешь.

– Крампус, я ценю то, что ты пытаешься сделать, но ты, кажется, не понимаешь… У меня голова другим забита, и…

– Я знаю, Диллард. Мы о нем позаботимся.

– Ты уже это говорил.

– Джесс, если ты сейчас встанешь и сыграешь мне пару песен, тогда – я даю тебе свое честное слово – мы оставим это место, поедем и убьем этого плохого человека.

Джесс во все глаза смотрел на Крампуса.

– Это в тебе бухло говорит, или ты серьезно?

Крампус встретил его взгляд и ответил, не отводя глаз:

– Я даю тебе клятву Повелителя Йоля.

Еще секунду Джесс вглядывался ему в лицо. Было ясно, что Крампус верит в то, что говорит, и Джесс решил, пока этого достаточно – тем более, никаких других перспектив у него не было. Он встал и взял гитару. Обошел танцпол и подождал сбоку от сцены, пока музыканты не закончат очередную песню. Когда это произошло, он спросил, не хотят ли они сделать небольшой перерыв, попить пивка. А потом поднялся на сцену.

На него устремились все глаза, и у него немедленно появилась уверенность, что они видят его насквозь, видят, что он тут просто не на своем месте. Джесс накинул ремень на плечо, пробежал пальцами по струнам, подкручивая колки, притворяясь, будто настраивает гитару, хотя на самом деле приводил в порядок свои нервы. Он поправил микрофон и обвел взглядом толпу, не в силах стряхнуть чувство, будто ему нечего делать на сцене. Потом сглотнул, начал было что-то говорить, и тут же начисто забыл, что это было.

– Ты петь собираешься, или просто будешь стоять и пялиться, как баран на новые ворота? – крикнула какая-то женщина, и все рассмеялись.

– Мне хотелось бы… поделиться с вами одной песней… – заикаясь, выговорил Джесс. – Один пустяк, который я сочинил не так давно. Называется… «Ночной поезд».

Он ударил по струнам, извлек пару нестройных аккордов. Остановился.

– Следующий! – крикнул кто-то; в толпе засвистели.

– Прошу прощения… Давненько не брал в руки гитару.

Люди начали отворачиваться, и, смеясь, потянулись к бару, выпить еще по одной.

У Джесса заныло в груди. «Да кого я пытаюсь одурачить?» Он заставил себя начать заново, извлек из гитары еще пару неверных нот, но в этот раз продолжил играть. Сначала пальцы плоховато его слушались, но он знал: проблема не в этом. Он начал петь, и голос у него звучал так себе, он это слышал, видел по их лицам.

Люди качали головами, зажимали уши и смеялись, смеялись над его музыкой. Джесс поймал взгляд Крампуса, который наблюдал за ним, сидя у бара, глядя на него внимательным, пронизывающим взглядом. И тут он заговорил, и, хотя Джесс никак не мог его слышать за шумом толпы, он услышал. Скорее даже, почувствовал – самым нутром:

– Освободи свой дух.

Это была какая-то чушь, но Джесс закрыл глаза и постарался забыть о толпе, сосредоточиться на музыке. Ропот толпы стал тише, угас, и вот остались только они вдвоем – он и гитара, будто дело было у него в комнате. Напряжение исчезло, пальцы снова стали гибкими и ловкими, и он начал петь, петь по-настоящему.

Это была быстрая, живая песня про одного мужика, который сбежал от своей злющей, как черт, бабы. И где-то минуту спустя музыка будто ожила, и каждая нота звучала так ясно, что Джесс почти мог ее видеть. Музыка текла сквозь него, и казалось, будто он скорее творит заклинание, чем музыку, и он бил по струнам так, будто хотел их порвать. Он закончил первую песню и сразу же начал вторую, потом третью. Это было прекрасно – будто кто-то вытащил вату из его ушей, и он в первый раз услышал свою собственную музыку, свой собственный голос. Может, дело было в той магии, которой Крампус окутал бар, или в его собственных обостренных чувствах Бельсникеля, а может, и в том, и в другом понемногу. Важно было одно: ему ужасно нравилось то, что он слышал. Он решил, что песни его, в сущности, были совсем неплохи.

Джесс открыл глаза и увидел, что публика была того же мнения. На него больше не шикали, а глядели во все глаза, отстукивая ритм, танцуя в такт его песне. Никогда раньше он не чувствовал подобного единения с людьми – будто он мог прикоснуться к их душам. Он заметил, что Крампус ухмыляется ему, и понял, что Повелитель Йоля был прав, что бросить музыку он мог с тем же успехом, что и бросить дышать. Без воздуха он не смог бы выжить, а без музыки – по-настоящему жить. Он притоптывал ногой в такт музыке, выкрикивая слова, он пел и пел, и его голос был необычайно чистым и сильным, и музыка поднимала его все выше и выше.

Крампус плясал вместе со всеми, он прыгал, вертелся, прихлопывал и притоптывал. Над толпой поднялся неясный гул, теплый, густой звук, похожий на мурлыканье. Музыка будто обрела собственную жизнь; мелодия его песни потускнела, ушла, и он бил по струнам в такт какому-то далекому, примитивному ритму. Крампус начал напевать что-то без слов, и толпа подхватила мотив. Джесс вдруг обнаружил, что тоже поет, забыв свою собственную песню, поет сам не зная что, без слов – одни чувства. В какой-то момент музыканты тоже присоединились, и тяжелый ропот барабанов, глубокий звук басовых струн принялись задавать ритм. Каждый человек в баре плясал, притоптывал, изгибался в такт. Многие стояли, покачиваясь и кивая в такт музыке, с полузакрытыми глазами, будто в трансе.

Первобытный ритм нарастал, наполняя Джесса целиком, от макушки до кончиков пальцев, пробирая до самого нутра. Толпа раздалась, встав широким кругом, и каждый положил руки на бедра человека, стоявшего перед ним. Крампус возглавил процессию, кружа по залу, и две подружки из бара следовали за ним, держась за его хвост, смеясь и спотыкаясь. Ритм становился все быстрее, все громче, будто били в сотни барабанов. Джесс чувствовал, как этот шумный, точно прибой, звук окутывает его теплым коконом. В зале будто стемнело, и огни ламп мерцали, словно настоящее пламя, заставляя тени на стенах плясать: женские и мужские силуэты подпрыгивали и поворачивались вместе с танцующими. Джесс сморгнул и увидел, что у некоторых силуэтов были рога и хвосты, потом разглядел зверей и чудовищ: олени, медведи, волки вились, отплясывая, по стенам, будто ожившая наскальная живопись.

В какой-то момент Джесс, должно быть, присоединился к танцующим, потому что вдруг обнаружил себя в толпе, в море тел, будто во сне. К барабанам присоединились выкрики танцующих, и не только человеческие – он расслышал блеянье, ржание, рычание и ворчание. Он услышал биение собственного сердца, а потом – сердца всех, кто был вокруг него, и все они звучали в такт все тому же ритму. Джесс вдруг понял, что он слышит вовсе не барабаны, а пульс самой жизни, пульс Матери-Земли. И этот пульс бился в нем, как самая чистая, самая высокая радость, и он теперь так ясно видел, что он – часть этого ритма. Что он – не чужак, он свой. И в его груди поднялась волна всеобъемлющей любви к тем, кто был рядом, к жизни, ко всему живому.

Сердечный ритм все гремел в ушах, и танцующие, разорвав хоровод, начали плясать друг с другом, прижимаясь, сплетаясь телами. Казалось, в зале становится все больше народу, и на многих были костяные ожерелья, а другие были и вовсе обнаженными; кто-то был в масках, а кто-то – с ног до головы расписан красками и пеплом. В какой-то момент Джесс нашел себя в объятиях женщины; его руки – на ее потных, обнаженных бедрах, ее язык – у него во рту. Она благоухала жимолостью, а уши у нее были заостренные, и – тут он сморгнул – на голове у нее росли маленькие оленьи рожки. Повернувшись в танце, она исчезла в толпе, и секунду спустя он держал за передние копыта какого-то козла, кружась вместе с ним, и существо хохотало, а его желтые глаза искрились весельем. Джесс рассмеялся вместе с ним.

За пределами круга танцующих, в самой глубине теней, Джесс разглядел еще фигуры, очертания существ, каких ему раньше видеть не приходилось, и все же какая-то глубинная его часть их распознала. Он содрогнулся. Их тоже, похоже, притягивал ритм, но – Джесс это почувствовал – по совершенно иным причинам. Тени глазели на него с упреком, но ни одна не решалась пересечь границу светового круга, и они отскакивали, будто от боли, всякий раз, как Крампус смеялся или гулко ухал.

Крампус опять запел, и все принялись подтягивать, глотая пиво, крича и свистя, кружась друг вокруг друга, все – опьяненные духом Крампуса. Джесс и понятия не имел, как долго все это продолжалось, знал только, что в какой-то момент его срубило – он то ли заснул, то ли потерял сознание.

Кто-то тряс его за плечо. Джесс проснулся и увидел над собой усмехающееся лицо Крампуса. Огляделся – вокруг были сонные, храпящие люди. Они лежали повсюду: кто-то свернулся, обнявшись, прямо на танцполе, кто-то повис на стойке, на столах, расположился на лавке. Он поискал взглядом женщину с рожками, но ее и след простыл, как и диких, расписанных краской людей, да и всех остальных странных созданий.

– Пора уладить дела с Диллардом. Ты готов?

Джесс резко сел, кивнул.

– О, да. Готов.

Улыбка Крампуса стала шире и будто зубастее.

– Тогда идем – и будем ужасными!

Они вышли наружу, и от холода Джесс проснулся окончательно. Все еще спотыкаясь, он брел за Крампусом, и голова у него слегка кружилась.

Остальные Бельсникели уже сидели в санях. Вид у них был изнуренный, но довольный, даже у Вернона.

Призрак рассвета лег на скалистый гребень холмов. Джесс резко остановился.

В снегу у саней сидел медведь. Очень большой медведь.

Джесс открыл было рот, чтобы сказать об этом остальным, когда заметил трех оленей, стоявших рядом с медведем. Потом огляделся кругом, увидел еще оленей, другого медведя, енотов, лису, кроликов – и еще кучу разных других зверей. Все они собрались вокруг бара. А еще он заметил, что снег вокруг бара растаял, обнажив широкую полосу влажной земли. Здесь и там из почвы выглядывали пучки молодой травки, на ближайших деревьях проклюнулись листья; кое-где были даже видны только что распустившиеся цветы.

Джесс покосился на Крампуса.

Тот пожал плечами.

– Прошлой ночью мы пели Матери-Земле. И она нас услышала, – он сорвал проклюнувшийся среди снега цветок, понюхал его. – И это сделал дух какой-то горсточки пьянчуг. Представь… Представь, чего мы могли бы добиться с тысячей голосов, с сотней тысяч, с миллионом.