Глава 19

Доза 3 мг. Доза не меняется.

Да, я понимаю, что вам хочется узнать, как я поранил себе руку. И, как я понимаю, психотерапия работает не таким образом. Я ведь не получаю полной отдачи от сеансов, ведя с вами беседу только посредством моих «дневниковых» записей. А психотерапия предполагает именно живую беседу, а не написание трактатов. В идеале вы бы сначала выслушали меня, мы бы подискутировали о моих словах и начали строить планы, как нам действовать дальше, и так из раза в раз.

Но дело в том, что я сам не понимаю, что со мной происходит. И мне не нужно, чтобы вы рассказывали мне об этом. Мне не нужен бесконечный анализ и расшифровка моих снов или беседа о том, как меняются мои галлюцинации. Я прекрасно сознаю все то, что кроется в моей голове. Я понимаю, что я ненормальный, так что на самом-то деле вы мне и не нужны. Вот поэтому мне и нет необходимости разговаривать у вас в кабинете.

Я не спрашиваю вас про фото в рамочке ваших троих детей, которые стоят у вас на столе. Кстати, всем троим в ближайшем будущем наверняка потребуется носить зубные скобы (простите, старина, но это так). Я ничего не спрашиваю вас про вашу жену или про картину на стене за вашим столом, на которой изображена женщина под зеленым зонтиком.

А вообще-то вам, наверное, еще хуже, потому что я же все записываю на бумагу. Это значит, что все доказательства и улики – вот они, здесь. И если вы прозеваете мое падение в безумие, недоглядите за какой-то забавной историей, которая окажется «звоночком», это может стать для вас крушением. Тут-то, наверное, и кроется разница между провалом и успехом. Вы обязаны заметить всю эту ерундовину еще до того, как она произойдет.

Итак, вы спрашивали меня про маму. Что я думаю о ее беременности и волнуюсь ли я. Наверное то, что произошло, вполне справедливо и закономерно. Крутые изменения в жизни могут создать большие трудности. Да любое изменение в нашей будничной жизни может вызвать серьезные проблемы. Вот почему сейчас мама наблюдает за мной более пристально, чем когда-либо прежде.

Мама родила меня очень рано. Двадцать лет – слишком юный возраст, чтобы становиться матерью. Мне через четыре года будет как раз двадцать. Я даже представить себе не могу, что через четыре года у меня будет ребенок.

Но наверное, вполне разумно, что они с Полом хотят ребенка. Забавно то, что они не говорят со мной на эту тему. Моя мама обычно обсуждает все подряд в мельчайших деталях, поэтому с ее стороны довольно необычно то, что она молчала и все держала в тайне. Они ждали три месяца, прежде чем рассказать мне.

Когда все же они мне открылись, Пол выглядел возбужденным, будто считал, что эти новости взорвут меня. От этого даже Ребекка разрыдалась. Ну, потому что – как может известие о ребенке меня взорвать?!

Печально то, что волнения мамы теперь разрываются между мыслями о малыше и заботами обо мне. А ей вообще не следовало бы обо мне беспокоиться. Плюс ко всему я слышу реакцию Пола у себя в голове. Образно говоря, разумеется, его голос в виде галлюцинаций ко мне не приходит. У него теперь появится свой собственный ребенок, которого он обязан защищать. События развиваются прямо по-шекспировски, где я должен стать изгоем, поскольку представляю угрозу для будущего младенца.

Приятно то, что я, по крайней мере, могу поговорить с Майей насчет беременностей. Ее братьям всего по пять лет, поэтому она хорошо знает, что это такое – быть намного старше своих братьев и сестер.

Мне кажется странным то, что я до сих пор еще не познакомился с матерью Майи. Она медсестра и может уйти на смену в любое время, но мне все равно кажется, что я должен был хоть разок встретиться с ней.

Ну, хорошо. Теперь про руку. А случилось вот что.

Мы с Майей решили позаниматься в библиотеке допоздна после уроков в четверг, потому что Полу требовалось вечером самому поработать, а у мамы был запланирован визит к врачу. У нас получилось что-то вроде свидания. Я принес пакетик с жевательными конфетами в форме медвежат, а у Майи оказались крендельки с арахисовым маслом. Если на свидании предусмотрено угощение, то вот оно вам, пожалуйста.

Я люблю библиотеки, потому что, помимо прочего, они представляют собой убежище для бездомных, хотя бы на какое-то время. Приятно то, что туда можно ходить в любом возрасте, но при этом чувствовать себя вы будете точно так же, как и раньше, когда вы были совсем маленьким. Я до сих пор помню, как мама разрешала мне бродить по секции детской литературы, пока сама выискивала работу для папы в отделе «Карьера и успех».

А еще я люблю запах книг.

Через несколько минут после того, как я появился в библиотеке, я увидел, что на меня пристально смотрит Йен. Он положил ноги на соседний с ним стол и удивленно приподнял брови. Я же, сам того не сознавая, вертел ручкой, отгоняя от своей стопки книг стайку назойливых мух, кружащихся над ней.

Но потом я понял, что вряд ли он стал бы так пялиться на меня, если бы я делал именно то, что мне казалось. Мухи были галлюцинацией.

Тут я замер. Мухи продолжали летать ровным строем, как боевые самолеты. Через пару минут появилась Майя, уходившая в комнату ксерокопирования, и сразу спросила меня, почему я сижу и не шевелюсь. Я ответил, что занимаюсь, хотя на самом деле сосредотачивался на том, чтобы не начать вести себя неадекватно, поскольку Йен продолжал смотреть в мою сторону.

И вдруг я почувствовал неодолимое желание убежать. Какая-то часть меня самого понимала, что это глупо, но я не мог усидеть на месте. Я был просто убежден в том, что надо бежать, поэтому я вскочил и ринулся вперед, к столам в отделе рефератов, где споткнулся о невидимую неровность на ковре и налетел ладонью на острый угол книжного шкафа. С ладони у меня сорвало приличный кусок кожи. Хлынувшая из раны кровь залила пол, и Майя, увидев все это, пронзительно завизжала. Мне кажется, для нее это было самым потрясающим эпизодом. Она визжала в библиотеке. А потом расплакалась.

Я никогда не видел, чтобы она так рыдала, поскольку было ясно, что она испугалась. Но самое жуткое – мне даже понравилось, что она так переживает из-за того, что я потерял над собой контроль. Да, я понимаю, что я урод и вообще плохой человек, но разве не чушь считать, что именно этот мой дневник должен показать меня таким, какой я есть? Причем все должно быть правдивым. Итак, да, мне было приятно, что она плачет из-за того, что мне больно. И если это дает основание назвать меня паршивым ублюдком, значит, так оно и есть.

Библиотекарша тоже очень бурно отреагировала на случившееся, и все те, кто тогда находился в библиотеке, тут же обратили внимание на огромную лужу крови, пропитавшую библиотечный ковер.

– Я могу довезти тебя до больницы, – предложил Йен, тут же очутившись рядом со мной. Библиотекарша одарила его мягким взглядом, и я подумал о том, сколько же сотрудников школы ему удалось ввести в заблуждение и заставить поверить в то, что он – порядочный парень? Как она могла не заметить это хищное выражение на его лице? И не почувствовать эту непреодолимую нужду получить информацию. Разумеется, ему хотелось довезти меня до больницы, но я ни за что бы не позволил этому случиться. К счастью, Майя подоспела вовремя, и мне не пришлось ничего говорить.

– Спасибо, только в этом нет необходимости, – сказала Майя, едва заметно побледнев. – Я сама его отвезу.

По выражению лица библиотекарши можно было понять, что она посчитала предложение Майи против любезности Йена грубоватым. Однако мы быстро убедили ее, что вполне справимся и доберемся до больницы самостоятельно, после чего пулей вылетели из библиотеки. Я слышал, как за мной перешептываются читатели, и чувствовал на своей спине взгляд Йена, пока мы выбирались наружу. Вот ведь козел!

– Зачем ты побежал? – спросила Майя, роясь в поисках ключей и стараясь сделать так, чтобы голос ее прозвучал спокойным.

– Потому что я идиот, – ответил я, полагая, что это отличное объяснение. Она посмотрела на меня так, словно не согласилась с моим ответом, но ничего не сказала, пока мы садились в машину. Кисть у меня пульсировала.

В тот день она взяла отцовский минивэн, и мы поехали в отделение неотложной помощи, где меня уже ждала мама. Она была на грани истерики. На лице ее отразилось колебание. Она волновалась за меня и одновременно боялась, что может ляпнуть что-то насчет моей болезни перед Майей.

Я сказал ей, что это только легкий порез, что я споткнулся в библиотеке, но я чувствовал, как она горит желанием задавать мне вопросы, потому что в библиотеке никто так пострадать не может. Это я серьезно говорю.

Как только пришел доктор, чтобы наложить мне швы, я отправил Майю домой. Она выглядела так, будто сейчас ее вывернет, но вместо этого она только поцеловала меня, прямо на глазах у мамы, и побежала к двери, не оглядываясь. Маме хватило такта выждать, когда Майя исчезнет за дверью, и только тогда присвистнуть.

Пол подошел через минуту. Он крепко сжал губы, отчего они стали похожи на тонкую линию, и тут же по-дружески хлопнул меня по спине, после чего обменялся с мамой многозначительными взглядами, пока доктор зашивал мне ладонь. Похоже, Пол тоже с трудом переносит вид крови. Он сразу же присел на стул у выхода и нагнул голову к коленям.

Я велел им обоим подождать меня за дверью, и хотя мама выглядела так, будто была готова поспорить, Полу все же удалось вытащить ее в коридор.

Я увидел их в щель в жалюзи. Они что-то быстро говорили друг другу, причем мама в этот момент была полна решимости. А потом Пол сделал нечто такое, чего раньше никогда при мне не делал. Он нагнулся вперед и положил ладонь маме на живот. Она остановилась на половине фразы, а Пол расплылся в широкой ухмылке.

Они выглядели счастливыми, и я отвернулся, чтобы посмотреть, как доктор накладывает мне уже последний шов. Похоже, эти минуты принадлежали только им двоим.

Наверное, пора снова увеличить дозу.

Когда мы вернулись домой, у нас с мамой был долгий разговор о том, что же все-таки случилось и что это все может означать. Пол тихонько сидел рядом, время от времени вступая в нашу беседу, чтобы выразить свое мнение или согласиться с мамой. Пол в этом смысле отличный мужик. Он умеет серьезно поговорить с человеком, причем так, чтобы ничем того не обидеть и не унизить. Наверное, поэтому он и считается хорошим адвокатом. Так или иначе, было решено, что мы поговорим об увеличении дозы.

Я продолжал играть в теннис с Дуайтом по понедельникам. Пострадала моя левая рука, так что я в полном порядке. Он уже спрашивал меня в школе, как я поранился, но ни один из моих ответов его, кажется, не удовлетворил.

– Ну, еще раз расскажи мне, почему ты побежал в библиотеке? – спросил он.

– Потому что я идиот.

– Да, это мне известно, но все же, если серьезно.

– Мне захотелось побежать.

– В библиотеке?

– Да. В библиотеке. – Он как-то странно с минуту смотрел на меня, потом неопределенно пожал плечами. Иногда я задумываюсь над тем, сколько необычного во мне может заметить Дуайт, пока мы с ним находимся вместе. Иногда кажется, он видит, что я делаю что-то не то, но при этом ничего мне не говорит. Он просто опускает ситуацию. Какая-то часть меня хочет рассказать ему все. Но бо́льшая часть все же считает, что это плохая идея.

Вы спросили, что я думаю по поводу того, что стану старшим братом. У меня пока не было достаточно времени, чтобы рассуждать о ребенке как о реальной личности. Наверное, я стану надеяться, что малышу будет неважно, что со мной происходит такая вот ерунда.