Уна куда-то пропала. В этот день Веронике и самой хотелось бы спрятаться где-нибудь. Солнце сыпало осенним золотом, косо падая между желтеющих листьев на скошенный газон Хоум-фарм.

Она остановилась на размеченной флажками дорожке, глядя на дом, который строили очень быстро. За сараем Валери обнаружил сваленные грудой камни. Их собрал один из фермеров, пока Вероника была в Лондоне. Местные ничего не знали об этих камнях или же им было не до развалин поместья. Их хватило, чтобы возвести стены. Они решили сделать деревянный пол, а еще Валери предложил установить центральное отопление. Вероника согласилась при условии, что камин, у которого она любила сидеть с Томасом и Яго, останется на месте.

Рабочий в комбинезоне подошел к ней и почтительно снял кепку.

– Леди Вероника, – сказал он, – не угодно ли посмотреть, как продвигается стройка?

– Уже посмотрела, мистер Лонгстрит. Удачная погода для работы, не так ли?

– Да, миледи. Просто идеальная. – Он повернулся и указал на дом: – Он будет выглядеть так же, как во времена его светлости.

– Это замечательно! Вы можете гордиться своей работой.

– О да! – улыбнулся тот и надел кепку. – Приятно видеть, как возрождается старинное здание.

– Как ваша дочь? Фиби, так ее, кажется, зовут? Уже, наверное, пошла в школу?

– Да, спасибо, миледи. Она учится в деревенской школе и очень довольна. А как она любит книги!

– Правда? Великолепно! Передайте девочке, чтобы она приходила за книгами в библиотеку Свитбрайара.

– Вы очень добры, леди Вероника. Правда, правда. Моя жена оценит это. – Он снова указал в сторону дома. – Если вы ищете мужа, то он где-то там, разбирает доски, которые нам привезли.

– Благодарю, мистер Лонгстрит. Продолжайте в том же духе.

– Рад стараться, миледи.

Сопровождаемая Уной, Вероника обошла груды древесины и камня возле дома. На месте, где когда-то был сарай, остался только фундамент. Она подумала, что, может быть, они и его отстроят. Давно уже не было в живых тяжеловоза, отчего сарай казался не таким уж необходимым, но, может быть, они решат завести лошадей снова.

– Вероника!

От глубокого голоса Валери ее сердце забилось чаще. Но у нее были для него печальные известия. Он сдвинул потрепанную шляпу на затылок, чтобы очень осторожно поцеловать ее, потому что был весь в пыли и, похоже, в штукатурке. Его теплые губы коснулись ее щеки.

Она вытерла грязь на его подбородке.

– А вы здорово продвинулись в работе, – сказала она. – Просто невероятно, как быстро все получается!

– У нас же есть рабочие, – ответил Валери.

Его английский был почти идеальным, но имел легкий французский налет, который Веронике нравился, особенно коверканье гласных и своеобразный ритм. Он понемногу прибавлял в весе, совершенно не нуждался в сладостях, а также наотрез отказался от маргарина, в чем Вероника его поддержала: им и их рабочим хватало фермерского масла и хлеба, который повариха пекла ежедневно. Так как Валери постоянно работал на открытом воздухе, его кожа загорела дочерна. Его иссиня-черные волосы переливались на солнце, а на висках поблескивала седина.

С одеждой уже не было напряженно, но поскольку они редко ездили в Лондон и на светские мероприятия, то не особенно заботились об этом. Вероника носила твидовую юбку, оставшуюся еще со школьных времен, и старенький свитер, Валери – комбинезон, как у мистера Лонгстрита. Но мистеру Лонгстриту он шел больше: лодыжки Валери виднелись между короткими штанами и рабочими ботинками. Повязка на его глазу была такой же пыльной, как и он сам, и Вероника подумала, что надо бы ее заменить.

– Какой ты смешной, Валери!

Он коснулся полей шляпы и кивнул ей:

– Миледи…

– Да ладно!

Вероника ткнула в Валери пальцем, а он ее обнял.

Особо забавным был тот факт, что все называли Веронику «миледи», но никто не знал, как обращаться к Валери. Конечно же, не «ваша светлость». «Сэр» звучало слишком по-королевски. Он даже не был мистером Селвином, Вероника вернула себе девичью фамилию, дабы отдать дань истории Свитбрайара. Многие благородные семьи имели двойную фамилию, но Ширак-Селвин или Селвин-Ширак было неудобно выговаривать. Вообще-то Валери был мистером Шираком, но он никогда не слышал, чтобы его так называли. Прислуга называла его мистером Валери. Большинство людей в окрестностях не обращались к нему по имени вообще.

– Я принесла сэндвичи, – сказала Вероника, легонько отталкивая его и открывая сумку.

Уна тут же начала тереться о ноги Вероники и вилять хвостом. Валери, похоже, тоже был не прочь перекусить.

– Может, угостим мистера Лонгстрита?

– Конечно.

Валери устроился на доске, лежавшей на двух камнях. Вероника дала ему сэндвич и, опасаясь заноз, аккуратно присела рядом. Она тоже взяла сэндвич, отломила от него кусочек и дала Уне.

Валери откусил от сэндвича с сыром и ветчиной приличный кусок и начал с аппетитом жевать, как мужчина, который хорошо потрудился.

– Мне нужно кое-что сказать тебе.

На коленях Вероники остался нетронутый сэндвич, не считая того, что она дала Уне, которая теперь настойчиво пыталась выманить остаток.

– Что такое? – с полным ртом спросил Валери.

– Я ходила к мистеру Маунтджою сегодня утром.

Валери посмотрел на нее. Его брови вопросительно приподнялись.

– Что он сказал?

– Он сказал… – Вероника замолчала, так как ей было неприятно это говорить. – Он сказал, – сделала она еще одну попытку, – что со мной что-то не так. Что я, возможно, никогда не смогу иметь ребенка.

Рука Валери с недоеденным сэндвичем опустилась на колено. Он отвел взгляд, и Вероника поняла, что он пытается скрыть разочарование.

– Мне очень жаль, Валери. Je suis désolée.

Он ответил по-английски, как делал всегда, стараясь скрыть свои чувства.

– Это не твоя вина, – сказал он и, отложив сэндвич, прижал ее к себе.

Но это была ее вина. Вероника прекрасно знала это. То, что она сделала во время войны… Она причинила себе вред, и ее тело так и не оправилось от этого. Она чуть отстранилась, чтобы он не почувствовал ее боли.

Валери выпустил ее из своих объятий.

– Мы есть друг у друга, Вероника.

– Да, но я знаю, как сильно ты хочешь ребенка.

– Я много чего хочу. – Он наклонился и поцеловал ее в лоб. – Ты не должна волноваться. Возможно, этому просто не суждено случиться.

И Валери снова принялся за сэндвич, но уже не с таким энтузиазмом – похоже, его аппетит поутих.

Но ведь это случилось! Тогда, впервые. Это произошло, но очень некстати. У нее не было другого выбора.

А теперь…

Вероника поднялась, так и не съев свой сэндвич.

– Пойдем, Уна, – сказала она, – отнесем сэндвич мистеру Лонгстриту. А потом…

Она взглянула на Валери. Он хотел что-то сказать, но Вероника покачала головой:

– Нет, увидимся за ужином.

– Вероника…

Она махнула рукой и отвернулась, чтобы Валери не увидел, что ее глаза блестят от слез.

Когда они отошли, она заметила, что Уна больше не бежит вприпрыжку. Хвост собаки волочился по земле, а сама она еле тащилась за хозяйкой. Вероника подумала, что если бы у нее был хвост, то он бы волочился точно так же.

Вероника выскользнула из теплой постели, когда звезды подсказали ей, что уже полночь. Уставший Валери крепко спал и даже не пошевельнулся, когда она вышла из спальни и пробралась по коридору к лестнице на чердак. Уна последовала за ней. Комнаты для прислуги находились на первом этаже в дальней части дома, что давало им доступ к саду, гаражу и кухне. Только у Ханичерча была комната на втором этаже, но она находилась там же, чтобы тот мог присматривать за слугами.

По просьбе Валери Вероника спрятала корзину на чердаке среди сундуков, перевязанных шпагатом картонных коробок, старой мебели и потертых саквояжей. Сейчас она поднялась по ступенькам и не включала свет, пока собака тоже не оказалась в комнате. Заперев дверь, Вероника дернула за шнур, который вел к обычной лампочке. Она зажглась, осветив пыльное, захламленное пространство. На всякий случай Вероника подставила стул к двери и достала корзину из тайника. Уна наблюдала за ней из тени.

У нее не было ничего, чтобы наложить заклятие: ни воды, ни трав, ни соли, ни свечей. Вероника не осмеливалась собирать подобные вещи после того, как дала обещание Валери. Она уже долгое время не соблюдала саббатов – ни больших, ни малых. Она не заглядывала в хрустальный шар с того момента, как Валери его нашел.

Шар мог дать или не дать ответ, но нужно было хотя бы попытаться.

Вероника развернула его и положила на деревянный пол. Потом опустилась на колени, обхватила его руками и негромко заговорила:

Вглядываясь в шар, она произнесла это заклинание трижды по три раза.

Ничего. Шар, который раньше оживал, когда она находилась поблизости, иногда сам по себе теплился светом, привлекая ее внимание, показывал ей души предков, управлял ее робкими шагами, когда не у кого было спросить совета, теперь не откликался. Его поверхность выглядела потускневшей и мутной, и ничего не сияло внутри.

Вероника ждала, с грустью глядя на шар.

– Я не хотела отказываться от колдовства, – бормотала она, – но Валери умолял меня… У него было так много потерь, столько боли… Я подумала, что нужно поддержать его. Он так беспокоился…

Ее тихий шепот, казалось, пронизывал пыльный чердак. Вероника не знала, к кому она обращается. Наверное, ко всем женщинам, когда-либо владевшим шаром, взывавшим к нему, надеявшимся на него.

Она вспомнила Олив, Роуз и Елизавету и то, как на шабаше шар буквально пылал внутри. Конечно, тогда у них были травы, соль, свечи и все, что предписывалось гримуаром.

Вероника не знала, что делать. Конечно, в гримуаре должно быть заклинание плодородия, но его трудно читать даже при хорошем освещении, а на чердаке об этом не могло быть и речи. Она не осмелится принести книгу в спальню или куда-то еще, где Валери заметил бы ее и понял, что она нарушила обещание.

Она мельком взглянула на слуховое окно в сводчатой крыше чердака. Звезды уже угасали. Скоро взойдет солнце. Валери может проснуться и начать ее искать. Похоже, она тратила время впустую, сидя здесь, но опустить руки было мучительно тяжело.

– Возможно, – печально обратилась она к Уне, – мне не суждено иметь детей. Может быть, видение, посланное маман, было не обо мне. Я, наверное, конец своего рода, последняя из Оршьер. Род Валери уже оборвался, и если ни одна из племянниц королевы не унаследовала способность к ремеслу, то и род Гламис тоже канет в Лету.

Вероника вздохнула и поднялась, отряхивая колени от пыли. Потом нагнулась, чтобы положить шар на место. Когда она опустила крышку корзины, ее ладонь на мгновение задержалась на ней. Она закрыла глаза. Это было окончательное и бесповоротное прощание. Кто же наткнется на корзину в будущем и откроет ее из любопытства?

– Ну что ж, Уна, – сказала она, – полагаю, я совершила ужасную ошибку. Но я сделала это ради любви, ты же знаешь. Я все только ради нее и делаю.

Это было правдой, думала Вероника, пробираясь через груды сундуков и коробок к двери. Любовь к семье, к друзьям, к стране, к королеве, к дому, к мужу – только она имела значение. И если сейчас пришел конец ее мастерству как ведьмы, то она, по крайней мере, должна быть довольна тем, что старалась изо всех сил.

Она уже протянула руку, чтобы выключить свет, как вдруг Уна пронзительно тявкнула. Вероника повернулась, приложив палец к губам, чтобы утихомирить собаку… И замерла.

Корзина озарилась светом, и на сводчатом потолке появились решетчатые тени. Камень ожил.

Вскрикнув, Вероника бросилась назад. Сундук оцарапал ей ногу, она чуть не упала, споткнувшись о сломанный торшер, но через мгновение, отбросив крышку корзины и вытащив кристалл из шелка, вновь склонилась над ним.

Они были там, все эти лица, блуждающие в дымке внутри хрустального шара. Это было как во сне: старуха с камнем в руках, пожилая женщина с растрепанными седыми волосами… И самая красивая. Ее мать, Морвен.

– Мама, – прошептала Вероника, и вереница лиц исчезла.

Морвен глядела на нее, едва заметно улыбаясь. Вероника слышала голос матери у себя в голове: «Все будет так, как предначертано. У тебя уже есть величайший дар. Люби его. Позволь себе быть любимой. Больше ничто не имеет значения».

Через мгновение она исчезла. Другие лица заменили ее: смеющиеся, любопытные, нахмуренные… Вероника не двигалась с места, улыбаясь даже самым сердитым. Небо уже порозовело, когда она покинула чердак и поспешила вниз по лестнице, по коридору, ведущему в спальню.

Она открыла дверь как можно тише. Заспанный Валери сидел на кровати, когда она вошла.

– Где ты была?

Она ответила, ничуть не испытывая стыда:

– Уну нужно было выгулять.

Зевнув, Валери поправил простыню.

– Тебе, должно быть, холодно.

– Да.

Вероника скользнула под одеяло и прильнула к Валери. Он обнял ее, а она уткнулась головой ему в шею, прямо под подбородком.

– Я тут думал, Вероника… – начал он, и она щекой ощущала гул его голоса. – Мало ли что там сказал le docteur. Нам нужно продолжать попытки.

Вероника повернулась и поцеловала его в щеку. Бабочки затрепыхали крылышками в груди, и она засмеялась.

– Ты правда так думаешь, дорогой?

– Ah, oui.

Валери долго и жадно поцеловал ее в губы, а потом повернулся на бок, прижал ее к себе и потерся носом о ее шею.

– По крайней мере, моя дорогая, это будет весело.