Глава 17

В моей спальне царит ужасный беспорядок – везде, на каждой поверхности разложены платья, меховые палантины, туфли и различные предметы гардероба. Яго ужасно раздражен происходящей вокруг него суетой и в плохом настроении сидит на обитом зеленым бархатом стуле, водя хвостом. На него не действуют ни ласки, ни уговоры, и он наотрез отказывается мурлыкать. Хаоса было бы не избежать, даже если бы я готовилась к балу одна, но поскольку здесь со мной еще и Шарлотта, возбуждение и суматоха дошли до таких пределов, которых не выдержал бы ни один уважающий себя кот.

– О, Лилит! – Шарлотта стоит перед зеркалом, поворачиваясь то в одну сторону, то в другую, чтобы лучше рассмотреть платье, которое меряет. – Уверена, это то, что нужно. О боже, первый бал за целую вечность, а я не могу выбрать, что надеть. Лилит, во всем виновата ты. Ты так божественно выглядишь в своем платье, что рядом с тобой я буду смотреться бледно. – Она плюхается на кровать. – Я могу с тем же успехом пойти на бал в той кошмарной тряпке, которую где-то откопала для меня моя мать. Не все ли равно? И так и так я буду весь вечер подпирать стену.

Я, смеясь, бросаю в нее небольшую подушку.

– Право, Шарлотта, ты слишком умна, чтобы напрашиваться на комплимент. Элис сейчас слишком занята, чтобы льстить тебе, Яго не в настроении и может только шипеть, а я отказываюсь верить, что на балу ты будешь хоть сколько-нибудь менее очаровательной, чем бываешь всегда.

– Да ну? И ты предлагаешь, чтобы я надела платье, выбранное моей мамой?

Я пытаюсь не хихикать.

– Ну хорошо, признаю, в некоторых платьях даже тебе пришлось бы очень постараться, чтобы блистать. – Я роюсь в ворохе шелка, бархата и шифона. – Вот, смотри. – Я выбираю свободное платье из золотистого атласа с расшитым мелким жемчугом лифом и ниспадающей красивыми фалдами юбкой. – Надень его. Этот цвет идеально подойдет к твоим волосам, а кроме того, с ним ты сможешь надеть свое прекрасное жемчужное ожерелье.

– Оно красивое… но, возможно, оно выглядит немного вычурно? Весь этот мелкий жемчуг… Нет, оно не годится. Элис, помогите мне. Я хочу еще раз примерить тот туалет из малинового бархата.

Я все еще смеюсь, но вдруг на меня нападает грусть. Хотя я с нетерпением жду этого бала, мое удовольствие от него будет неполным, потому что там не будет Брэма. Он занимает все мои мысли, и мне бы так хотелось потанцевать с ним, чтобы он обнимал меня при всех. Чтобы он увидел меня во всем блеске. Но я еще не поговорила с Льюисом, и это моя вина. Я все откладываю и откладываю этот разговор и понимаю, что с моей стороны это самая настоящая трусость. Чтобы у меня с Брэмом было будущее, я должна освободиться от обещания, которое дала Льюису. Я должна сказать ему про Брэма. И сделать это до того, как эту новость ему принесет молва.

После того, что произошло в зоопарке, мне стало понятно: единственный способ оградить Брэма от опасности – это всегда быть рядом. А раз так, мы не можем и дальше держать наш роман в тайне. Я должна расторгнуть помолвку с Льюисом. А также поговорить с мамой и сказать ей, что я собираюсь выйти замуж за Брэма.

Но даже если я буду находиться рядом с ним, он все равно не будет защищен так же хорошо, как я сама, так как я должна держать его в стороне от клана. Я и так уже нарушила свои обеты, выдав ему, что я ведьма, и рассказав о Клане Лазаря. Как бы отреагировали члены клана, если бы я призналась им, что сделала его поверенным своих тайн? Они наверняка были бы шокированы. Пришли бы в ужас. Некоторые из них сочли бы, что я недостойна звания Верховной Ведьмы. Как же мне заставить их понять? Как убедить, что мы должны доверять тем, кто нас любит, и что те, кто нам дорог, заслуживают, чтобы мы защищали их, не жалея сил? Я предпочла не скрывать того, что я ведьма, от человека, которого люблю, но я должна продолжать прятать его от моей ведовской семьи. Неужели моя жизнь всегда будет построена на бесконечных тайнах?

Но сейчас я должна думать о предстоящем бале как ради Шарлотты, так и ради Фредди. Брат так долго ждал, когда окончится траур, и я не должна портить ему настроение. Я сижу на табурете перед туалетным столиком и роюсь в шкатулке для драгоценностей. Я обещала маме, что не буду выглядеть вызывающе, однако после стольких месяцев в черном мое шифоновое платье цвета слоновой кости буквально повергает меня в шок даже сейчас, когда я еще не надела к нему украшений. Должна признаться, я чувствую себя в нем чудесно. Новый корсет, который я купила по настоянию Шарлотты, едва ли заслуживает этого названия, так он легок. Он нисколько не стесняет моих движений, и такая свобода кажется мне немножко безнравственной. Платье же привезли из Парижа, и, как заверила меня миссис Моррел, оно сшито по самой последней моде, с завышенной талией, так, чтобы изящно ниспадать. Его нижние юбки сделаны из тончайшего шелка, и я едва чувствую их на своем теле. Шарлотта замечает, что я перебираю драгоценности, и громко фыркает.

– Лилит, убери эти побрякушки. Сегодня вечером ты можешь надеть только одно ожерелье, и ты сама прекрасно знаешь какое.

– О, Шарлотта, нет, я не могу…

– Ты должна! – Она делает шаг ко мне, охваченная таким возбуждением, что Элис, которая зашнуровывала ее корсет, вынуждена выпустить его завязки из рук. – Это твой первый бал с тех пор, как ты сняла траур, так что он важен. Ты должна показать всем, что ты окончательно вернулась в свет.

– Но Шарлотта… оно такое броское…

– Клянусь, если ты не наденешь бриллианты Монтгомери, я пойду с тобой на бал в том, в чем стою! – Она горделиво выпрямляется. – Как ты думаешь, что скажет леди Аннабель, если тебя будет сопровождать женщина, одетая только в нижнее белье? Как это будет согласовываться с ее понятием о том, что прилично?

Я смеюсь.

– Но это же очень дорогое и красивое нижнее белье…

– Я серьезно, Лилит. Сейчас же надень бриллианты.

Я чувствую, как по моему телу пробегает приятный озноб.

Элис улыбается.

– Миледи, мне принести ключ? – спрашивает она.

Я киваю.

– Спасибо, Элис.

Шарлотта взвизгивает от восторга. Элис выходит из комнаты и через несколько минут возвращается с ключом на шелковой ленте. Я беру его у нее, отодвигаю в сторону висящую над камином небольшую картину и отпираю сейф, закрыв глаза и чуть слышно бормоча заклинание. Проходит несколько секунд, и я слышу, как замок щелкает, открываясь. Достав из сейфа шкатулку из зеленой кожи, я ставлю ее на туалетный столик и снова сажусь на табурет. Мы трое молча смотрим на шкатулку, украшенную золотым тиснением. Когда я открываю ее, бриллианты начинают играть, сверкая голубым светом. Шарлотта ахает, Элис вздыхает. Я дотрагиваюсь до камней, глажу их. Как всегда, они словно поют под моими пальцами, ибо в них заключено их собственное волшебство. Я поднимаю сверкающий водопад из платины и бриллиантов и прикладываю к своему горлу. Элис застегивает на мне тяжелое ожерелье, и я чувствую, как от его прикосновения меня пробирает дрожь.

За моей спиной Шарлотта радостно хлопает в ладоши.

– О, Лилит, теперь я уверена, что нам предстоит божественный вечер!

Всего лишь несколько недель назад я и думать не могла, что буду так ждать этого бала. После откровений Эмилии в клане царит мрачное настроение, ибо будущее представляется нам безрадостным. Волшебники и волшебницы охвачены страхом и гневом, и многие из них уже предприняли какие-то меры. Хотя мы не в состоянии предотвратить войну, мы можем к ней лучше подготовиться, и те, кому Эмилия предсказала гибель сыновей, уже начали думать, как бы их защитить. Некоторых из них уже отправили за границу, другим подыскали такие места, где им не придется участвовать в боевых действиях. Правда, те «мальчики», которые слышали пророчество Эмилии сами, поскольку находились в Большом зале, отказались от подобной защиты, заявив, что их долг – сражаться, как будут сражаться и другие, и что они должны пойти на этот риск.

И конечно, мне надо думать о Фредди. Когда-то Льюис и он были друзьями, и я знаю, что он счел бы меня дурой, узнай, что я хочу отвергнуть такую партию ради любви к нищему художнику, о котором никто никогда не слыхал. Пока у меня есть основания надеяться, что брат излечился от своего пагубного пристрастия. За последние несколько недель мне ни разу не пришлось вытаскивать его из притона мистера Чжоу Ли, и, хотя он все еще слаб, иногда целыми днями спит, он, как мне кажется, стал серьезнее и спокойнее. И немного окреп.

Но больше всего меня радует Брэм. Когда меня одолевает страх за него и за наше с ним совместное будущее, я хватаюсь за мысль о том, что скоро мы уедем из Лондона в Рэднор-холл, где будем в относительной безопасности. И наконец-то вместе. Брэм уже купил билеты на поезд, и мы должны встретиться завтра в полдень на вокзале Сент-Пэнкрас. Я уже сказала охраняющим меня духам офицеров-роялистов, что они мне пока не понадобятся. Никто не знает, что я уезжаю, даже мама. Я скажу ей в самую последнюю минуту. Так далеко от Лондона мне вряд ли будет что-либо угрожать. Там Темному духу не сможет помогать его господин, и думаю, моей собственной магической силы будет достаточно, чтобы нас защитить.

– Да! – Шарлотта радостно хлопает в ладоши. – Лилит, я надену вот это платье. Оно подходит мне идеально, ты согласна?

В платье из темно-розового бархата она выглядит очень эффектно, и я ей так и говорю. Яго спрыгивает со стула и обвивается вокруг моих ног, явно решив все-таки выказать мне свою любовь. Я наклоняюсь и беру его на руки.

– Бедный котик, тебе пришлось терпеть всех этих женщин и их глупости.

– Никакие это не глупости, – заявляет Шарлотта. – Этот бал знаменует собой окончание очень долгой и унылой зимы, и лично я собираюсь отлично провести время.

Возвратившись из лавки, в которую он ходил по просьбе Джейн, Брэм обнаруживает, что весь дом охвачен возбуждением. Сквозь общий гам он разбирает, что Мэнган получил приглашение на бал у Энструзеров, который должен состояться в этот же вечер. Его будет сопровождать Гудрун, которая сейчас моет на кухне голову, наклонившись над тазом и крича Фридому, чтобы он нагрел на плите еще воды. Близнецы пытаются танцевать в коридоре, но поскольку они никак не могут решить, кто из них будет в этом танце вести, оба то и дело падают. Старшая из девочек, Онести, расстроенная тем, что ее не берут на бал, непрерывно ревет, пытаясь добиться, чтобы ее все-таки взяли. Слышно, как Мэнган рвет и мечет в спальне, требуя, чтобы ему сказали, куда подевались золотые запонки, и обвиняя Джейн в том, что она отнесла их в ломбард. Георг выбрал в студии место с наиболее гулким эхом, чтобы всю эту нарастающую какофонию перекрывал его громкий лай. Увидев Брэма, Джейн рассеянно берет у него пакет муки и пачку масла.

– Брэм, дорогой, не стой как столб. Карету пришлют уже через час, – объясняет она, беря его за руку и подталкивая к лестнице. – Иди, оденься.

– Кто, я? Но меня же не приглашали.

– В приглашении сказано: Мэнган и его друзья. Пойдет, конечно, Гудрун, а еще Перри и ты, дорогуша. Ну же, поторопись. Если я в течение минуты не отыщу запонок Мэнгана, может пролиться кровь.

– А… как же ты, Джейн? Разве ты не идешь?

– О господи, нет. Кто бы присмотрел за детьми? К тому же мне нечего надеть и у меня нету времени, чтобы привести себя в порядок. – На мгновение она перестает суетиться, и Брэм видит, что она думает о том, что сейчас сказала.

– Я бы мог присмотреть за детьми, – говорит он. – Право же, я бы не возражал.

Она улыбается ему.

– Ты милый мальчик, но нет, тебе лучше пойти. Мэнган захочет, чтобы рядом был его протеже. – Она стоит, глядя в пространство перед собой, и Брэм гадает, вспоминает ли она свое прошлое или пытается увидеть будущее. – Беги наверх, – просит она. – По-моему, у Перри есть лишний комплект вечернего платья, который тебе, я думаю, подойдет.

Брэм поднимается по лестнице, а впереди него по шатким скрипучим деревянным ступенькам бежит Джейн, спеша на крики Мэнгана о помощи. На лестничной площадке она поворачивается и останавливается, все еще прижимая к груди пакет муки и пачку масла.

– Жизнь с Мэнганом требует жертв, – говорит она. – И я счастлива идти на них, пока у меня есть он, понимаешь?

На ее лице написаны одновременно гордость и печаль, и Брэм не смог бы сказать, какое из этих чувств перевесит. Он ловит себя на мысли, что смотрит на нее сейчас другими глазами, ища что-то скрытое. Что-то странное.

Он проходит по коридору второго этажа и стучит в дверь комнаты Перри.

– Брэм, дружище, у меня нет ни минуты. Давай входи.

– Джейн сказала, что ты мог бы помочь мне с одеждой. У меня нет ничего сколько-нибудь подходящего.

– Не бойся, у меня есть. – Он достает из гардероба одежду. – Эти пиджак и жилет вполне подойдут, и у меня большой запас манишек и воротничков… вот и вот. Брюки, пожалуй, будут тебе чуть коротковаты, но не так чтоб очень. А туфли у тебя есть? Что, нет? Ничего, не беспокойся. Вот тебе пара туфель.

– А ты их знаешь, этих Энструзеров? – спрашивает Брэм.

– Я? Откуда? Они знатные аристократы и богаты, как Крез. Люди дерутся за приглашение на их званые вечера, не говоря уже о бале. Наверняка он будет просто великолепен. И там найдется куча потенциальных клиентов для нас обоих, ты согласен?

– Полагаю, Мэнган думает так же.

Перри смеется.

– Полагаю, да. Что ж, мы должны знать свое место – нищие художники, ищущие заказы. Верно, Гудрун? – кричит он, видя, что она проходит мимо его открытой двери.

Гудрун останавливается и заглядывает в комнату. Ее волосы повязаны полотенцем, похожим на тюрбан, и из-за этого она кажется еще более отстраненной, чем обычно, и очень экзотичной.

– А ты поступаешь смело, Художник, – говорит она Брэму.

– В каком смысле?

– Идешь на этот бал, зная, что там наверняка будет и твоя Красотка.

Брэма охватывает трепет при мысли о том, что сегодня вечером он нежданно-негаданно встретится с Лилит, которая наверняка будет выглядеть еще прекраснее, чем всегда. Ему приходит в голову, что такая встреча может поставить ее, и не только ее, а их обоих в затруднительное положение, но он тут же выбрасывает эту мысль из головы. Он хочет посмотреть на нее в ее мире, в окружении людей ее круга, увидеть Лилит, которую он никогда прежде не видел, ибо все время, что они были вместе, она или сидела, кутаясь в пальто на его стылом чердаке, или пряталась вместе с ним в «Солдатском гербе».

Это будет своего рода испытание, испытание их любви. Брэм знает, что так считает Гудрун, и его раздражает то, что она находит это забавным. Он сделает все, чтобы не показать ей, что обеспокоен. А завтра они с Лилит сядут на поезд и отправятся в Рэднор-холл, чтобы провести неделю вдвоем вдали от тех бесконечных требований, которые предъявляет им жизнь в Лондоне.

Бал проходит в красивом, построенном из красного кирпича, особняке Энструзеров на краю Хэмпстед-Хит. К тому времени, когда к нему подъезжает Мэнган со своей свитой, здесь уже образовалась очередь из экипажей и автомобилей, из которых гости выходят на широкую, усыпанную гравием площадку, ведущую к величественным и элегантным парадным дверям. Лакеи в богатых ливреях, кучера, шоферы и горничные носятся взад и вперед, помогая дамам выходить из карет и автомобилей, которые тут же убираются прочь, и беря у вошедших в вестибюль мужчин цилиндры и трости. Роскошно одетые женщины всех возрастов спускают на спины меховые палантины, открывая взорам оголенные бледные плечи, эффектные драгоценности и различной глубины декольте. Брэму сразу же становится ясно, что на фоне такого богатства он со своими спутниками выглядит несколько затрапезно. Гудрун смотрится очаровательно, хотя сразу видно, что она чужда условностям, впрочем, это вполне соответствует ее статусу любовницы и музы Мэнгана. Однако волосы у нее все еще мокрые, и она не выпускает из руки сигарету, так что общий эффект немного смазан, и Брэму кажется, что у нее такой вид, будто она немного не в своем уме. По самому Мэнгану сразу видно, что ему нет никакого дела до того, как он одет. Явись он на бал в феске и узорчатой домашней куртке, все сочли бы это само собой разумеющимся, поскольку для окружающих он эксцентричный художник. А приди он в красиво скроенных и хорошо сидящих фраке и брюках, он выглядел бы успешным и элегантным. Но сейчас на нем надеты поражающий своей древностью пиджак и брюки, в которых он вчера обтесывал глыбу портлендского известняка, а у его левого ботинка отваливается подошва. Брэм решает, что наставник выглядит так, словно он вообще не стал переодеваться к балу, а пришел в том, в чем был. Видимо, так и обстояло дело. Со своими всклокоченными космами и густой бородой он похож не столько на гениального художника, сколько на городского сумасшедшего. Делу отнюдь не помогает и то, что рядом с ним находится Перри, одетый дорого и с безупречным вкусом. Сам Брэм считает, что ему повезло, ибо пиджак и брюки его соседа по дому сидят на нем достаточно хорошо, чтобы он хотя бы не привлекал внимания.

На пороге Мэнган останавливается, осматривается по сторонам и обводит зал широким жестом руки.

– Мы входим в оплот старого порядка, друзья. Будьте бдительны. Этот мир весьма притягателен. Его обитатели будут льстить вам и лить в ваши уши медовые слова. Так что здесь вам будет грозить опасность потерять себя.

– Или по крайней мере уважение к себе.

– Но зато как приятно будет пить шампанское, – замечает Перри.

– Ага! – Мэнган хватает Перри за руку. – Сколько великих художников продали свои души под влиянием этого золотистого яда?

Брэм наклоняется к уху скульптора и тихо говорит:

– Я думал, мы явились сюда затем, чтобы раздобыть новые заказы.

Мэнган недовольно хмурит кустистые брови.

– Это правда, мы должны или голодать, или проституировать свое искусство, но как же мне горько это делать! И думать, что мы обязаны выставлять свои таланты напоказ, чтобы привлечь плотоядные взгляды имущих классов, как какая-нибудь уличная девка, продающая себя на углу.

– Но ведь их деньги дадут нам свободу для того, чтобы творить так, как мы хотим, и создавать наши лучшие произведения, – говорит Брэм.

Мэнган, воодушевившись, с медвежьей силой хлопает его по спине.

– Ха, молодости свойствен прагматический оптимизм. Да благословит тебя Бог, молодой Брэм. Лично я готов занять место в том светлом будущем, которое ты нам рисуешь. Вперед! Давайте ввяжемся в бой. – Он поправляет съехавший набок галстук, отряхивает рукава, распрямляет плечи и ведет их в зал.

Бальный зал в особняке Энструзеров производит неизгладимое впечатление. Брэму еще никогда не приходилось видеть в частном доме помещение таких невероятных размеров, так роскошно убранное и заполненное такой шикарной публикой. Мгновение ему кажется, что у него не хватит присутствия духа, чтобы находиться в таком месте, и он, повернувшись, бросает взгляд на дверь, чтобы посмотреть, есть ли возможность незаметно улизнуть. Но Мэнгана уже заметил какой-то любитель искусства. Оркестр еще не начал играть, и тем не менее в зале на удивление шумно. Веселая болтовня, радостные приветствия, звон бокалов и шаги более чем сотни пар элегантно обутых ног – все это сливается в неясный гул, в котором из того, что тебе говорят, можно разобрать только отдельные слова. Брэм чувствует, что поставленная им перед собой задача получения новых заказов ему не по плечу. Как он может надеяться произвести впечатление, если он никто? Мэнган любит называть его «неоткрытым талантом», но сам он чувствует себя всего-навсего Брэмом из Йоркшира, одетым в одолженное тряпье, не имеющим денег художником и выполнившим только два заказа. У него нет ни экспансивности Мэнгана, ни непоколебимой уверенности в себе, которая отличает Гудрун.

Он боится, что его появление среди ее великолепных друзей только лишний раз подчеркнет различие между ними. Непреодолимую пропасть, которую создает как разница их положений в обществе, так и ее членство в ведовском клане.

И тут он замечает ее, и у него захватывает дух. Он еще толком не видел ее без траура и привык к тому, что она всегда в черном. Он даже стал думать, что черная одежда ей идет. Но сейчас, любуясь ей в шифоновом цвета слоновой кости платье и такого же цвета перчатках, закрывающих руки до локтей, так что видны только небольшие участки ее снежно-белой кожи, он решает, что она еще никогда не казалась ему такой лучезарной, такой прекрасной и, если быть честным, такой недосягаемой. Ее шею обвивает бриллиантовое ожерелье, поражающее своим великолепием. И Брэму кажется, что оно символизирует весь блеск ее мира. Мира, в котором ему места нет.

Его снова охватывает желание повернуться и сбежать, но уже слишком поздно. Стоящая рядом с Лилит Шарлотта заметила Мэнгана и Брэма и, взяв подругу за руку, направляется в их сторону через весь зал. Теперь уже не сбежать. Он видит, что Лилит узнала его в толпе, и вглядывается в ее лицо, пытаясь определить, довольна ли она тем, что он сейчас здесь, или нет, но ему так и не удается этого понять. И немудрено, ведь ему отлично известно, что она мастерски умеет скрывать свои чувства от посторонних глаз.

– О, мистер Мэнган! – радостно восклицает Шарлотта. – Как замечательно, что вы здесь. Вы все. Мои родители непременно захотят с вами поговорить. Они так довольны скульптурой. О ней судачат все, кто у нас бывает. И ваш портрет, Брэм, тоже привлекает всеобщее внимание. Верно, Лилит?

Брэм смотрит на нее, ожидая ответа. Ему хочется услышать, каким тоном она ответит, чтобы понять, каково ее настроение, какова ее реакция на встречу с ним на этом балу.

– Я и не знала, что вы знакомы с Энструзерами, – говорит она.

– Мне повезло, что Мэнгана пригласили вместе с друзьями, – объясняет он, неловко кланяясь и чувствуя всю нелепость ситуации, в которой ему приходится так церемонно говорить с женщиной, которую он не так давно обнимал и целовал.

Мэнган громко смеется.

– Смелый там найдет, где робкий потеряет, – возглашает он, наклоняясь, чтобы поцеловать руку Лилит. – Моя дорогая леди Лилит. Вы выглядите… прелестно.

Брэм чувствует некоторое раздражение от этой шутки, понятной только им двоим. От того, что у них есть общая тайна.

В разговор вступает Перри.

– Мы здесь все сразу, чтобы добыть заказы, – говорит он, и его стишок вызывает смех Шарлотты. Они начинают весело болтать, и Брэм ловит себя на мысли, что завидует непринужденности, с которой держится Перри. Мэнганом завладевают две пожилые дамы с веерами, и теперь Брэм может свободно говорить с Лилит. Но на него нападает такое косноязычие, что он боится, как бы кто-нибудь не увел ее прежде, чем он сможет сказать что-нибудь разумное.

– Твой брат тоже здесь? – спрашивает он наконец, вспомнив, что Лилит пошла на бал из-за брата.

– Да. – Она оглядывает зал. – Вон он, стоит напротив оркестра.

– Очень на тебя похож. Думаю, я мог бы и сам догадаться, кто он.

– Да, мы похожи.

Она ведет себя невыносимо вежливо и сдержанно. Брэм уже готов отбросить осторожность и просто спросить ее, не возражает ли она против его появления на балу, а потом объяснить, что на его приходе сюда настоял Мэнган, и извиниться, если она из-за этого чувствует неловкость. И сказать ей, что он ужасно рад ее видеть и что она выглядит поистине божественно. Но к Лилит вдруг подходит высокий белокурый молодой человек. Он останавливается очень близко от нее, что явно предполагает короткое знакомство, и мысль об этом причиняет Брэму боль. А тут он еще замечает небольшую перемену в поведении Лилит, которая тревожит его еще больше.

– О, Льюис, это Брэм Кардэйл, художник, о котором я тебе говорила. Мистер Кардэйл… виконт Льюис Харкурт.

Он неуклюже протягивает руку.

– Я ученик Ричарда Мэнгана, скульптора. Вам наверняка знакомы его работы.

Одно томительное мгновение кажется, что виконт не возьмет руку Брэма, но затем он крепко пожимает ее.

– А кому они незнакомы? Они прекрасны. Правда, из меня плохой судья. Я совершенно не разбираюсь в искусстве, верно. Лили? Ты всегда говорила, что я в нем профан.

Брэм еле сдерживается, чтобы не заскрипеть зубами, когда виконт называет Лилит уменьшительным именем.

– Вы должны как-нибудь прийти в студию, – говорит он. – Я с удовольствием объясню вам суть его работ.

– Я пытался уговорить Лили взять меня с собой, когда она сопровождала Шарлотту на сеансы, но она отказалась. Сказав, что гения беспокоить нельзя.

– Ничего подобного я не говорила. – Лилит слегка краснеет.

– Как бы то ни было, с собой ты меня не взяла. Наверное, у тебя завелись секреты и ты не хотела впускать меня в ваш богемный эстетствующий кружок.

– Не говори чепухи, Льюис. Почему бы тебе не поискать какую-нибудь девицу и не пригласить ее на танец? Оркестр вот-вот начнет играть.

Виконт отшатывается и с трагическим видом хватается за сердце.

– А ты бываешь жестока, Лилит Монтгомери, – так говорить со своим любимым женихом! Но если меня не хотят видеть, я уйду. Когда ты закончишь обсуждать искусство и гениев, вспомни, что в твоей бальной карточке первый вальс и полька записаны за мной. – Сказав это, он, улыбаясь, исчезает в толпе.

Они смотрят ему вслед, затем Лилит поднимает глаза, встречается взглядом с Брэмом и неуверенно улыбается.

– Прости, – говорит она. – Положение было… затруднительное. Мне следовало…

– Сказать ему? Это верно. – Его слова звучат куда резче, чем он хотел.

Лилит хмурится и на секунду закрывает глаза. Брэм открывает рот, чтобы взять сказанное назад, чтобы извиниться, но его слова заглушают первые такты вальса Штрауса.

Он кладет ладонь на ее руку.

– Лилит… мне пришлось прийти. Этого хотел Мэнган. И… я так хотел тебя видеть. Ты выглядишь очаровательно, любовь моя.

Она открывает рот, чтобы ответить, но тут из толпы появляется Льюис.

– Насколько я понимаю, это наш танец, – говорит он и предлагает Лилит свою руку. Она позволяет ему увести себя, бросив на Брэма один-единственный взгляд, слишком короткий, чтобы он мог понять, что она думает.

Музыка становится громче. Под аплодисменты собравшихся хозяин и хозяйка дома идут танцевать. Лилит исчезает в толпе танцующих, и, когда Брэм видит ее снова, виконт Харкурт обнимает ее за талию в вальсе.

Со своего наблюдательного пункта на нависающей над бальным залом галерее Николас Стрикленд прекрасно видит всех, кто представляет для него интерес. К тому же здесь ему не приходится терпеть шумное веселье гостей. Ему вообще не по душе светские сборища, но больше всего ему не нравятся те из них, где собирается так много народа и все скачут по залу, напиваются плохим шампанским и пытаются перещеголять друг друга богатством драгоценностей и нарядов. Его с души воротит от результата этого столпотворения – спертого воздуха, потного запаха разгоряченных человеческих тел. Хорошо, что в бальном зале дома Энструзеров есть хоры. Еще лучше то, что хозяева решили разместить оркестр не здесь, а внизу, так что галерея почти пуста, чему Стрикленд весьма рад.

Он видит, как молодой виконт Харкурт, по-собственнически обнимая Лилит Монтгомери за талию, кружит ее в вальсе под звуки труб. Хотя у самого Стрикленда нет друзей и он старается ни с кем не вступать в физический контакт, он много лет наблюдал за теми, кто таких контактов не избегает. И то, что он узнал из своих наблюдений, приводит его к выводу, что виконт влюблен по уши, а дочь герцога – нет. Ее спина, плечи и шея напряжены, она явно не наслаждается танцем со своим партнером, хотя и смотрит на него с улыбкой, которая кажется искренней. Виконт же обнимает ее за талию так, будто боится, что она сбежит, и ни на секунду не сводит с ее лица на удивление острого взгляда. Правда, Стрикленд замечает, что леди Лилит, пожалуй, испытывает к виконту некоторую привязанность, но это чувство, видимо, порождено давними дружескими связями и долгом и совершенно не похоже на страсть. Однако, решает Стрикленд, для его целей хватит и этой привязанности. Леди Лилит доверяет своему жениху, это очевидно. Очевидно и то, что она доверяет большинству из собравшихся здесь. Как с ней может случиться что-то нежелательное, тем более что-то угрожающее ее безопасности, в этом роскошном зале среди этих блистающих драгоценностями людей? Приехав сюда, Стрикленд заметил духов-хранителей, с похвальным терпением и преданностью ожидающих ее у дверей. Он не удивился, увидев бравых офицеров-роялистов, которые сопровождают ее всегда, но выходит, что к ним прибавился еще и громадный варвар-гот. Увидев Стрикленда, он послал в его сторону заряд чрезвычайно неприятной энергии.

Стрикленд оглядывает толпу в поисках того, кто нужен ему для осуществления его планов. Наконец он видит высокую угловатую фигуру седьмого герцога Рэднора, в руке у него бокал с шампанским, он уже нетвердо держится на ногах, и ясно, что его куда больше интересует выпивка, чем вальс. На первый взгляд с Фредериком Робертом Веллингтоном Монтгомери все в порядке, но если вглядеться, то можно заметить, что он удручающе слаб. Уже одна болезненно бледная кожа ясно говорит, что здоровье его подорвано. Черные как смоль волосы не блестят, глаза бегают, и в них сквозит усталость. Если бы Стрикленд был способен на жалость, он бы посочувствовал этому существу, ибо свою судьбу он выбирал не сам. Правда, более сильный духом молодой человек сумел бы справиться с требованиями, которые предъявляет ему принадлежность к роду волшебников, некромантов и аристократов. Но Фредди Монтгомери слабак, и Стрикленд не испытывает ни капли сочувствия к этому человеку, который так опустился. Однако его недостатки будут полезны Стражам, и за это личный секретарь министра иностранных дел невольно испытывает к нему благодарность.

Он смотрит на свои золотые часы, затем переводит взгляд на вход в зал. Ровно четверть минут одиннадцатого в него, покачивая бедрами, входит очаровательная молодая женщина с лучезарной улыбкой. Она глядит на галерею и видит Стрикленда. Он кладет часы в жилетный карман и коротко кивает ей. Она кивает в ответ и, оглядывая зал, достает веер и кокетливо прикрывает им лицо до красивых темных глаз. Наконец она находит свою цель, уверенно проходит среди гостей и останавливается за спиной Фредди. Стрикленд смотрит, как она касается его плеча. Молодой человек поворачивается, видит перед собой пикантную красотку и улыбается ей. Не проходит и нескольких секунд, как он уже смеется и поглаживает ее руку. Затем они оба пробираются сквозь толпу и покидают зал.

Стрикленд удовлетворен. Он слегка поправляет пиджак и, оставив галерею, спускается по богато украшенной винтовой лестнице в зал. Оркестр заканчивает играть, гости хлопают руками, затянутыми в перчатки, и сразу же начинается менуэт. Дамы изучают бальные карточки, мужчины ищут партнерш. Стрикленд подходит к Лилит, которая, как он и ожидал, ищет глазами брата, и отвешивает ей низкий поклон.

– Леди Лилит, его светлость просил передать вам, что ему пришлось ненадолго выйти и он не сможет танцевать с вами второй танец, как обещал.

Лилит озадаченно смотрит на стоящего перед ней незнакомца.

– Выйти? Куда?

– О, он всего лишь вышел из зала. И обещал, что скоро вы увидитесь.

– Понятно.

– В его отсутствие могу ли я пригласить вас на танец?

– Простите, сэр, но разве мы знакомы?

– Ах, прошу прощения, я не представился. Меня зовут Николас Стрикленд, и я имею честь быть постоянным личным секретарем министра иностранных дел. Понимаю, это скучная работа, но другой у меня нет.

– А откуда вы знаете моего брата?

Стрикленд отвечает не сразу, предварительно изобразив на лице то, что, как он надеется, может сойти за мягкую улыбку. Он собирается сказать неправду, и это неприятно, однако ему противна не сама ложь, а то, что придется признать за собой слабость, причем такую, которую он находит особенно отвратительной.

– Скажем так – мы с вашим братом имеем пристрастие к необычным приключениям, которые иные назвали бы пагубными. – Выдав это, он с интересом смотрит на ее лицо, чтобы увидеть реакцию на свои слова.

– У меня нет ни малейшего желания разговаривать с людьми, которые склоняют брата к губительным забавам, разрушающим его здоровье и разум. Будьте так любезны, скажите, куда он пошел.

– Всему свое время. Мы можем поговорить, пока будем танцевать.

– Я не стану танцевать с вами, сэр. – Лилит отворачивается от него и идет прочь, но Стрикленд все так же тихо и сохраняя дружелюбный вид говорит ей вслед:

– Потанцуйте со мной, леди Лилит, не то вы никогда больше не увидите брата живым.