20
«Другая женщина» – так это называется, но Бритт-Мари все равно не смогла именовать другую женщину Кента «другой». Может быть, потому, что «другой» считала себя. Конечно, домой Кент вернулся уже разведенный (Бритт-Мари тогда, целую жизнь назад, похоронила мать), но его детям так не казалось. Детям никогда так не кажется. Для Давида и Перниллы Бритт-Мари так и осталась другой женщиной, сколько бы она ни прочитала им сказок и сколько ни приготовила обедов. А в каком-то смысле она осталась другой и для Кента. Наверное, в этом все дело: сколько бы рубашек ни выстирала Бритт-Мари, она все равно не чувствовала себя по-настоящему первой женщиной.
Она сидела на балконе и смотрела, как в Борг вползает утро. Обычное январское утро – темнота отступила, но солнце, казалось, так и не встанет. В руках Бритт-Мари все еще держала рисунок Свена. Рисовальщик он тот еще, и будь Бритт-Мари настроена осуждать, она могла бы высказаться по поводу размазанных линий и кривых силуэтов: неужели он так ее видит? Но он, по крайней мере, ее видит, а этому трудно противиться.
Бритт-Мари взяла телефон и набрала номер службы занятости. Ответил радостный голос девушки, и Бритт-Мари догадалась, что это автоответчик. Сначала она думала положить трубку, потому что оставлять сообщения на автоответчике уместно, только если ты попал в больницу или сбываешь наркотики. Но по какой-то причине Бритт-Мари этого не сделала; после сигнала она выдержала паузу, а потом объявила:
– Это Бритт-Мари. Вчера один мальчик из нашей футбольной команды попал туда, куда целился. Мне показалось, что вам, возможно, было бы интересно об этом узнать.
И нажала «отбой». Глупо. Разумеется, девушку из службы занятости это не интересует. Будь здесь Кент, он бы только посмеялся над Бритт-Мари.
Когда Бритт-Мари спустилась, Банк сидела на кухне и ела суп. Собака ждала, сидя у стола. Бритт-Мари остановилась в прихожей, глядя на суповую тарелку. Она не понимала, откуда взялся этот суп – кастрюли она не видела, а микроволновки на кухне нет. Банк шумно хлебала.
– Хотите сказать что-нибудь или никогда раньше не видели, как слепые едят суп? – спросила она, не поднимая головы, словно узнала дыхание Бритт-Мари.
– У меня создалось впечатление, что речь шла об ослабленном зрении, – заметила Бритт-Мари.
В ответ Банк шумно втянула в себя суп.
Бритт-Мари прижала ладони к юбке.
– Я вижу, вы увлекаетесь футболом. – Она кивнула на фотографии на стенах, и ей тут же стало стыдно за этот кивок: она стоит далеко, и на таком расстоянии Банк все же скорее слепа, чем плохо видит.
– Нет.
Бритт-Мари сцепила руки на животе и перевела взгляд на ряды фотографий на стенах: на каждой – Банк, ее отец, и не меньше одного футбольного мяча.
– Я стала якобы тренером в якобы команде, – уведомила ее Бритт-Мари.
– Я слышала, – ответила Банк.
Она снова принялась хлебать суп, не поднимая головы. А Бритт-Мари стала смахивать невидимую пыль. Со всего понемножку.
– Ах-ха. Я во всяком случае обратила внимание на все эти фотографии и с учетом вашего выдающегося опыта хотела бы попросить у вас совета.
Банк с хлюпаньем втянула в себя последнюю ложку супа. Положила ложку в тарелку. Отнесла в посудомойку.
Бритт-Мари пришлось призвать на помощь всю существующую в природе выдержку, чтобы не поинтересоваться, почему Банк ела суп холодным.
– Совета? Насчет чего? – буркнула Банк.
– Насчет футбола.
Бритт-Мари не видела, закатила ли Банк глаза, но вполне это допускала. Ведя палкой по стенам, Банк шла за собакой в гостиную.
– Где фотографии, о которых вы говорите? – спросила она.
– Повыше, – заботливо подсказала Бритт-Мари.
Палка Банк со стуком коснулась стекла фотографии, на которой более юная версия Банк стояла в такой грязной футболке, что даже сода вряд ли смогла бы исправить положение. Банк наклонилась к рамке так, что почти коснулась стекла носом, после чего принялась обходить комнату по кругу, систематически постукивая палкой по всем фотографиям, словно запоминала их расположение.
Бритт-Мари стояла в прихожей и ждала, пока это было прилично. Наконец это перестало казаться приличным. Тогда она надела пальто и открыла дверь. В этот момент Банк проворчала ей в спину:
– Хотите хороший совет? Эта команда играть не может. Что бы вы ни делали – все будет зря.
Бритт-Мари еле слышно выговорила «ах-ха» и вышла. Древние старушенции в саду по ту сторону улицы сердито глазели на нее, опираясь на ходунки. Грузовик с иностранными номерами окатил ее жидкой грязью из лужи на дороге. Бритт-Мари попыталась счистить грязь с юбки ладонью, но в результате только перепачкала руку, что для Бритт-Мари оказалось, правду сказать, немного чересчур. Будь она из тех, кто вопит и швыряется предметами, она бы, не исключено, сделала именно это, но она не из таких, потому что она не животное, так что Бритт-Мари ограничилась тем, что скрылась из поля зрения старух. Убедившись, что ее не видят, она со сдержанной яростью несколько раз топнула ногой. В результате грязи на юбке – еще больше, а Бритт-Мари поскользнулась на бордюре и подвернула ногу.
Бритт-Мари ковыляла через весь Борг, глубоко обеспокоенная тем, что люди заметят грязь и хромоту и подумают, что она упала. Это было бы чрезвычайно досадно. Еще решат, что она не в состоянии встать с кровати, не растянувшись во весь рост.
В молодежном центре Бритт-Мари заперлась в прачечной и сидела на табуретке, пока стиральная машина крутила ее юбку. Потом оделась и, уложив волосы, долго стояла на кухне, рассматривая пострадавшую от выброса гравия кофеварку. Решительно выдохнула и направилась через парковку к пиццерии.
– Чего еще? – простонала Личность, открывая дверь; на месте глаз у нее краснели щелочки.
– Нет ли у тебя в продаже отвертки? – поинтересовалась Бритт-Мари.
– Отвертки? Да. Можешь взять, – вздохнула Личность и укатилась назад в пиццерию, или продовольственный магазин, или что там оно, жестом пригласив Бритт-Мари следовать за ней.
– Я бы предпочла купить, – сообщила Бритт-Мари.
– Да елки, Бритт-Мари, ты какая-то это, как его? Упертая! Взять, купить – какая разница?
– Для меня есть разница. Человек с долгами – несвободный человек, – сказала Бритт-Мари, потому что так говаривал ее отец.
Он умер богатым. И кому какая от этого теперь польза?
– Да елки, Бритт-Мари, финансовый кризис, сама знаешь. Все в долгах. И никто не знает, кто кому должен. У правительства это, как его? Госдолг! Тыща двести миллиардов! Все правительства в долгах. Все люди в долгах. И никто не знает, кто кому должен. Найти бы того черта, у которого все деньги и, знаешь, вытащить из него лимон! – выкрикнула Личность, отчего, кажется, проснулась.
И показала, из какой именно части тела следует извлечь лимон. Бритт-Мари старалась не обращать внимания. Личность покатила по направлению к ящикам с инструментами.
– Как футбол? – спросила она.
– Трудно сказать.
– Что, плохо? Да ты тут ни при чем. Эти огольцы в стенку с дивана не попадут!
– Между прочим, вчера Жабрик попал Банк по голове. Нарочно. Мы все так воодушевились! – сообщила Бритт-Мари и сама поразилась, до чего у нее обиженный голос.
Личность хрипло рассмеялась, взяла отвертку, протянула Бритт-Мари:
– Держи. В долг.
– Я не хочу быть замешанной в преступлении, – отказалась от отвертки Бритт-Мари, потому что не знала, что известно налоговому ведомству о данной конкретной отвертке.
Личность продолжала настойчиво тыкать отверткой, когда вдруг ее посетила идея, из тех, что посещают людей, у которых уже однажды одалживали дрель. Личность осторожно поинтересовалась:
– Погоди… отвертка. Она тебе… зачем?
– У меня создалось впечатление, что для сборки мебели из «Икеи» требуется отвертка. – Бритт-Мари откашлялась и неохотно добавила: – Кроме того, мне понадобится помощь, чтобы достать упаковку из машины. Если это тебя не слишком затруднит.
У Личности дрогнул уголок рта.
– Не затруднит, Бритт-Мари. Меня это совершенно не затруднит.
В тот день Бритт-Мари собирала икейскую мебель. Почти самостоятельно. Отвертка не потребовалась, но работа заняла без малого десять часов, потому что на самом деле в упаковке оказалось три предмета: стол и два стула. Для балкона. Бритт-Мари оттащила их в угол, постелила на стол бумажное полотенце и в одиночестве съела за ним пиццу, испеченную для нее Личностью. Это был знаменательный день в жизни Бритт-Мари, даже при том, что после приезда в Борг все дни стали для нее знаменательными.
Свен ужинал за другим столом, но кофе они пили вместе. Оба молчали. Просто привыкали к присутствию друг друга. Как люди, уже забывшие, как ощущать физическое присутствие другого человека. Ощущать, не прикасаясь физически.
Явился Карл – за посылкой, сел пить кофе с мужчинами в кепках и бородах за угловым столиком. Все они как будто нарочно не обращали внимания на Бритт-Мари, словно надеясь, что она испарится. Вошла Вега с футбольным мячом под мышкой – настолько грязная, насколько может перемазаться только ребенок по пути от машины старшего брата до двери пиццерии. Явившийся следом Омар заметил свежесобранную мебель и тут же в порыве восторга попытался продать Бритт-Мари масло для пропитки дерева. Оно падает с грузовиков чаще, чем можно подумать, это масло.
Свен встал. Бритт-Мари пора было на тренировку, Свен молчал, держа фуражку в руках. Бритт-Мари прибавила шагу, чтобы он не успел ничего сказать.
За дверью оказалась мама Бена. В медицинском костюме, с пакетом в руках и очень решительная.
– Здравствуйте, Бритт-Мари. Мы не встречались, но я мама Бена…
– Я знаю, кто вы, – сообщила Бритт-Мари и насторожилась, словно ждала, что очередной грузовик забрызгает ее грязью.
– Я только хотела вас поблагодарить за то, что вы, ну… Что вы разглядели Бена. Мало кто из взрослых его замечает. – И мама Бена протянула ей пакет.
«Факсин». Бритт-Мари онемела. Мама Бена застенчиво откашлялась.
– Надеюсь, это не выглядит так уж глупо, Бен спросил Омара, что вы любите, и Омар сказал, что вы любите вот это. Я купила ее очень дешево, всего сто крон, Омар продал нам по цене для постоянных покупателей, так что… Да, мы с Беном – мы хотели вас поблагодарить. За все.
Бритт-Мари приняла флакон, словно драгоценную вазу. Мама Бена шагнула было прочь, но остановилась.
– Мы хотим, чтобы вы знали, Бритт-Мари: есть и другой Борг, не только тот, где мужики дни напролет бухают в пиццерии. Есть еще и мы, другие.
Бритт-Мари медленно кивнула.
– Те, кто не опустил руки. – Мама Бена отвернулась, договаривая последние слова, села в маленькую машину и уехала.
Бен погнался за футбольным мячом. Началась тренировка; Бритт-Мари провела перекличку, и дети побежали «дурочку», потому что именно это стояло в списке Бритт-Мари сразу после «Переклички». Они пожаловались один-единственный раз, это была Вега, спросившая, может, хватит бегать, на что Бритт-Мари ответила, что, разумеется, хватит, и тогда Вега возмутилась и крикнула, что, если тренер и дальше будет давать им поблажки, эта команда никогда ничего не добьется!
Дети сами не знают, что им нужно, – это же очевидно. И Бритт-Мари внесла в список, что они должны пробежать «дурочку» еще несколько раз. И они пробежали. А потом собрались вокруг Бритт-Мари с таким видом, словно чего-то ждут от нее, так что Бритт-Мари спросила Сами, который сидел на капоте своей черной машины, что бы это могло значить.
– А, ну они побегали, а теперь хотят играть. Толкните какой-нибудь спич, бросьте им мяч – и все.
– Толкнуть что? – не поняла Бритт-Мари.
– Скажите им что-нибудь духоподъемное, – пояснил Сами.
После недолгого размышления Бритт-Мари повернулась к детям и произнесла со всем энтузиазмом, на какой только способна:
– Постарайтесь не вымазаться в грязи!
Сами рассмеялся. Дети, кажется, ее не поняли. Потом они стали играть, как выразился кто-то из них, «в двое ворот». Бритт-Мари пришлось спросить у Сами, сколько ворот обычно бывает в футболе. «Двое», – ответил он. Бритт-Мари так и не добилась внятного ответа на вопрос, почему тогда нельзя называть это просто футболом.
Жабрик, стоявший в одних воротах, пропустил мячей больше, чем все остальные. Семь или восемь подряд. Всякий раз лицо у него становилось лиловым, и он вопил: «Ну давайте! ДАВАЙТЕ СДЕЛАЕМ НЕВОЗМОЖНОЕ!» А Сами всякий раз над ним смеялся. Бритт-Мари это нервировало, и наконец она спросила:
– Зачем он так делает?
– У него отец болеет за «Ливерпуль», – ответил Сами, словно это объяснение.
Потом достал из багажника две штанги ворот и вручил одну Бритт-Мари:
– Если у тебя отец болеет за «Ливерпуль», то привыкаешь думать, что невозможное возможно. Ну, как в финале Лиги чемпионов!
Бритт-Мари отпила глоточек из штанги. Прямо из банки. Это было поистине за гранью добра и зла. Так что она решилась высказать все, что думает:
– Я ни в коем случае не хочу вас обидеть, Сами, у вас такой порядок в ящике для столовых приборов. Но мне кажется, что, по большому счету, выражаетесь вы совершенно непонятно!
Сами рассмеялся. Отпил из штанги.
– Вы тоже, Бритт-Мари. Вы тоже.
Потом Сами рассказал ей про футбольный матч, лет десять назад, когда Вега и Омар еще только-только вышли из памперсов, но уже сидели с ним и Психом в пиццерии, а «Ливерпуль» встречался с «Миланом» в финале Лиги чемпионов. Бритт-Мари спросила, что это за соревнование, и Сами объяснил, что это кубок, и тогда Бритт-Мари уточнила, что такое кубок, а Сами ответил, что это вроде соревнования, на что Бритт-Мари заметила, что можно было бы так сразу и сказать, а не выпендриваться.
Сами глубоко вдохнул – не вздохнул, это был ни в коем случае не вздох! – и рассказал, как «Милан» половину игры вел со счетом 3:0, и ни одна команда ни в одном финале ни одного соревнования, сколько Сами их помнит за все время, что смотрит футбол, никогда не выступала так четко и сыгранно, как тогдашний «Ливерпуль». И все-таки в раздевалке один из футболистов орал на других как бешеный, с лиловым лицом и алым сердцем, потому что ему невыносимо было в мире, где возможно не все. Во втором тайме игры он забил головой, и стало один-три, он замахал руками, как бешеный, и бросился бежать через поле. Когда его команда забила второй гол, он скакал до небес. Потому что и он, и остальные поняли, что теперь они лавина и ничто их не остановит, они сделают невозможное. Их не удержат ни каменные стены, ни крепостные рвы, ни тысяча диких лошадей.
– Они сравняли счет до 3:3, дальше было дополнительное время, а потом они победили в серии пенальти. Так что не говорите человеку, чей отец болеет за «Ливерпуль», что нельзя сделать невозможное.
Сами посмотрел на Вегу, Омара и улыбнулся:
– Или старший брат. Это может быть и старший брат.
Бритт-Мари отпила из штанги:
– Вы так поэтично рассказываете!
Сами усмехнулся:
– Для меня футбол и есть поэзия. Я родился летом девяносто четвертого. В разгар чемпионата мира.
Бритт-Мари понятия не имела, что это такое, но уточнять не стала, потому что в футбольных байках нужна мера, даже если их рассказывают поэтично.
– А папа Жабрика приходит посмотреть, как он играет? – поинтересовалась она.
– Вон он. – Сами указал на пиццерию.
Карл пил кофе, стоя в дверном проеме. В красной кепке. И практически счастливый.
Это был знаменательный день для Бритт-Мари. Знаменательная игра.
Тренировка закончилась; Свен ждал Бритт-Мари в пиццерии. Он предложил подвезти ее домой, но Бритт-Мари настояла, что без этого можно обойтись. Поэтому Свен спросил, нельзя ли в таком случае отвезти ей домой балконную мебель; на это она согласилась. Свен вынес стол и стулья, погрузил их в машину и уже сел было за руль, когда Бритт-Мари, закрыв глаза и собрав все силы, произнесла:
– Я ужинаю в шесть часов.
– Прошу прощения? – Голова Свена появилась по другую сторону полицейской машины.
Бритт-Мари вдавила каблуки в грязь.
– Белая скатерть мне не важна. Но для меня важны столовые приборы, и я хотела бы, чтобы мы поужинали в шесть часов.
– Завтра? – просиял Свен.
Бритт-Мари сосредоточенно кивнула. Достала список.
Как только полицейская машина скрылась из виду, Вега, Омар и Сами окликнули Бритт-Мари с другой стороны парковки. Сами ухмылялся. Вега ударила по мячу, тот покатился по гравию и слякоти и остановился в метре от Бритт-Мари. Она убрала список в сумочку и намертво вцепилась в нее, даже костяшки побелели. Так вцепляются, когда настает тот миг, которого ты ждал всю жизнь.
Бритт-Мари мелкими шажками подобралась к мячу и ударила по нему со всей силой.
Потому что удержаться была уже не в состоянии.
