ГЛАВА 36

— Ты пережила вчера настоящее приключение, — говорит папа, поглядывая одним глазом на дорогу и другим на меня.

— Наверно.

— Испугалась?

— Да.

— Хорошо.

Я удивленно смотрю на него.

— На твоем месте не испугался бы только сумасшедший. — Он останавливается на красный сигнал светофора. — Выспалась?

— Да.

— Кошмаров не было?

— Нет. — Вообще-то закрывать глаза я боялась, но если что-то и снилось, то в памяти ничего не задержалось.

— Интересно. Впервые с тобой случилось нечто по-настоящему страшное, и при этом ты спишь как младенец. — Папа качает головой, как будто я для него загадка, которую он пытается решить. У меня такое чувство, что ему не нравится, когда он чего-то или кого-то не понимает.

— Может, дело в уколе, который мне сделали в больнице.

— Может быть, — говорит он, но я понимаю, что ему хорошо известно, как долго длится действие больничных инъекций. — Что ты подумала о террористах?

Неужели он каким-то образом узнал, что я встретилась с двумя из них лицом к лицу? Нет. Откуда? Мы на извилистом участке дороги, и он смотрит только на нее.

— Так что?

Что я думаю о террористах... Да они у меня из головы не выходят. Взорвать автобус со школьниками, убить медсестер...

— Они — зло.

— Некоторые считают, что их действия оправданны. Что лордеры заходят слишком далеко, что зло — это они. Что происходящее в этой и других подобных больницах неправильно.

Я в шоке. Как у него хватает смелости говорить такое, пусть даже кто-то — какие-то неизвестные, безликие и безымянные люди — так думает.

— Но ведь террористы убивают людей, невинных людей, которые вообще ни при чем. Неважно, почему они так делают, это все равно неправильно.

Он склоняет голову, как будто обдумывает сказанное мной.

— То есть для тебя их методы важнее точки зрения? Интересно.

Мы сворачиваем к школе. Я собиралась попросить подождать минутку — а вдруг миссис Али распорядилась исключить меня и из воскресных тренировок, — но теперь мне хочется поскорее выйти из машины и не слышать папиных вопросов. Когда он говорит «интересно», это звучит так многозначительно.

Фергюсон уже здесь. Он здоровается со мной кивком, когда я выхожу из машины, и мое появление ничуть его не удивляет. Папа машет рукой и уезжает. Мама требовала, чтобы я осталась сегодня дома, но он сказал, что присматривать за нами постоянно невозможно и меня лучше отпустить. В себя она пришла еще вечером, посидев с тетей Стейси, так что когда через несколько часов папа вернулся домой, никто бы и не догадался, что ее что-то расстроило.

Папа определенно высказывается престранно...

— Я знаю, что случилось с Феб.

— Что? То есть откуда? — Бен, отдуваясь, прислоняется к дереву. Я с самого старта и до вершины холма мчалась так, словно за мной гнались лордеры, и он едва поспевал. Обессиленная, я остановилась. Поговорить и проверить, в порядке ли уровень.

— Я видела ее.

— Где?

— В больнице. Ее зачистили.

Быстро рассказываю Бену о вчерашних событиях. Худшее пропускаю. Не потому, что не хочу рассказывать, а потому что не хочу думать, как это описать, — они как будто спрятаны за маленькой, накрепко закрытой дверцей у меня в голове. Кое-что хочет остаться в темном уголке и никогда не выходить оттуда, и меня это устраивает. Я представляла это мысленно накануне, прежде чем уснуть: заталкивала воспоминания за дверцу и запирала на ключ. Может, поэтому и ночь прошла без кошмаров?

— Террористы проникли в больницу? Ничего не понимаю. — Вид у Бена такой, словно он хочет рвануть дальше по тропинке. Я хватаю его за руку, и он сжимает мое запястье.

— И не забывай про Феб, — говорю я.

— А ты уверена, что это была она?

— Да. — Ни малейших сомнений у меня нет, несмотря даже на ту счастливую улыбку, которую я никогда не видела на ее лице.

— Значит, ее зачистили. Но ведь забрали Феб всего лишь неделю назад или даже меньше. Ее бы не успели осудить за такое время.

— Верно.

Мы идем по тропинке. Спешить некуда, у нас огромное преимущество перед остальными — дождя, который задержал бы на подъеме, не случилось, глинистый склон за неделю высох. Бен останавливается у камня, на котором мы сидели прошлый раз, садится и тянет меня к себе на колено. Обнимает крепко-крепко и, зарывшись в волосы лицом, говорит:

— Так рад, что ты цела и невредима. Даже не знаю, что бы я делал, если бы ты тоже исчезла.

Тоже исчезла... как Тори. Хотя погибнуть от рук террористов не совсем то же самое, как если бы тебя увели лордеры. С тем, кого разметало кровавыми брызгами, все ясно. Разве что об этом никто не узнает.

Вот так мы и сидим. Октябрьское утро дышит морозцем, но солнце уже согревает спину, а с другой стороны греет Бен. Я уткнулась лицом в его грудь и вдыхаю запах его пота и чего-то еще, что и есть Бен. Его дыхание теряется в моих волосах, его сердце стучит вместе с моим, и мне хочется навсегда остаться в этом мгновении.

Наконец он немного отстраняется. Лицо серьезное.

— Послушай. Феб было пятнадцать — я уточнял у одной ее подруги. Поэтому ее зачистили. Но Тори уже исполнилось семнадцать. А Джанелли? Он же старик. Что сделали с ними?

— Не знаю.

— Нам нужно что-то предпринять, — говорит Бен, и в животе у меня расползаются щупальца страха.

— Что, например?

— Не знаю.

— Рассказать по крайней мере о Феб, ведь мы знаем, что с ней случилось. То, что они сделали с ней, незаконно. Люди могут догадываться о чем-то, но наверняка им ничего не известно, ведь так?

Качаю головой.

— Говорить ничего нельзя! Иначе ты запросто окажешься следующим.

— Но если люди не узнают, что происходит, то ничего и не изменится.

— Нет, — твердо говорю я.

— Но...

— Нет! — Я вскакиваю и быстро иду по тропинке.

Бен тоже встает.

— Кайла, я...

— Нет. Пообещай, что не станешь ничего предпринимать.

Долго спорим, и в конце концов он обещает только, что не сделает ничего, не обговорив это предварительно со мной. Потом мы снова бежим. Топчем и топчем тропинку, пока я не переношусь туда, где есть только бег и где думать можно как обо всем, так и ни о чем. Вдалеке появляется финиш — наш автобус и фигурка Фергюсона. Я беру Бена за руку.

— Послушай, пойдем со мной завтра после уроков. Сам увидишь те веб-сайты, о которых я говорила.

Он ухмыляется.