ГЛАВА 31
На передней стене в изобразительной студии — малиновка, которую нарисовала Феб. Других рисунков нет. На боковых, на задней они есть, но на передней только этот. Рисунок остался неподписанным, и, кроме нас, никто не знает, чей он. Мы входим поодиночке в класс, и мистер Джанелли, вопреки обыкновению, никого не подгоняет. Сегодня он молчалив, и сегодня наше первое занятие после того, как забрали Феб. Все видят ее набросок на стене и тоже молчат.
Мистер Джанелли должен знать. Я оглядываюсь — у двери стоит миссис Али. Она по-прежнему следует за мной тенью, хотя уже ясно, что я могу обойтись без нее. Присматривает за мной. Интересно, это навсегда? Вот за Беном и Эми никто не следит.
Миссис Али оглядывает комнату, всматривается в лица, словно чувствует что-то. И остается.
— Класс, сегодня я хочу, чтобы вы подумали о том, как важна связь с тем, что вы оставляете на бумаге. Возьмем нашего друга, мистера Красногрудого. Эта связь возникает в какой-то самый обычный момент, и вот в такой момент вы поднимаетесь над собой, открываете в себе художника. Коммуникация между вами и субъектом, да? Движение с обеих сторон. Когда вы видите свой предмет таким, каким его не видит никто другой..
Мистер Джанелли отступает, теперь он с нами, и все смотрят на рисунок Феб. Все вместе мы изучаем набросок. Малиновка доверилась ей, подскочила ближе, еще ближе. Феб улыбается, говорит что-то птахе — та чирикает в ответ. Секунда за секундой, минута тишины... две...
Мистер Джанелли печально качает головой и возвращается на свое место перед классом.
— Сегодня нарисуйте кого-то или что-то, что вам дорого. Что-то, что пробуждает чувства. Любые чувства, плохие или хорошие — не важно. Начали!
Он устало опускается на стул. Класс приходит в движение. Кто-то разглаживает бумагу. Кто-то выбирает карандаши, уголь для рисования. Все как будто проснулись, вышли из транса.
Я склоняюсь над чистыми, белыми листами. Исподтишка поглядываю на миссис Али. Задумчивая, озадаченная, она уходит.
Джанелли выглядит сегодня постаревшим, морщинки у глаз прочертились отчетливее, кожа серая, как волосы. Одного из его учеников забрали, и он ответил молчаливым протестом, но мы все знаем, что он сделал сейчас и чем рискует. Я вижу, как он достает из кармана фляжку, наклоняет над чашкой с чаем. И берется за свой набросок.
Ни сомнений, ни вопросов — работаю левой рукой. Сижу чуточку повернувшись, чтобы видеть дверь, — на случай, если вернется миссис Али.
«Сегодня нарисуйте кого-то или что-то, что вам дорого. Что-то, что пробуждает чувства...»
Движения быстрые и ровные. Этой темы я никогда не касалась прежде, но с левой рукой все получается как надо с первого раза, без поправок. Задумчивые глаза. Сильный, выразительный подбородок. Темные волосы, скорее волнистые, чем кудрявые. Бен.
Где ты? Сегодня утром его не было на уроке биологии. Тревога не дает покоя, и я кусаю и кусаю, до боли кусаю губу. Не натворил ли чего по глупости? Я спрашивала у мисс Ферн, но она ничего не знала. Хотя и ничего не скрывала — ни беспокойства, ни отстраненности я не заметила. Оказывается, и учителя бывают разные. Ферн, Джанелли, тренер Фергюсон — они настоящие. Могут отчитать, не всегда милы и улыбчивы, но разговаривают с тобой так, словно ты существуешь, словно ты не пустое место. И есть другие, такие как директор, Риксон, доктор Уинстон и миссис Али, которые, со всеми их улыбочками и бесконечными «я здесь, чтобы помочь тебе», только следят за тобой и ждут, когда ты ошибешься, нарушишь правила.
Я вздрагиваю — звенит звонок. Время пролетело незаметно. У двери возникает миссис Али, и я откладываю карандаш. Джанелли собирает рисунки и пришпиливает их на стену вокруг наброска с малиновкой.
— Подождите, еще не закончила, — говорю я, когда учитель подходит ко мне. Он смотрит и, ничего не говоря, идет к следующему столу. Я убираю набросок. На стене море лиц, каждое из которых дорого кому-то из нас. Папы и мамы, братья и сестры. Один пес.
Рядом со мной миссис Али.
— Покажи. — Она не просит — требует. Открывает папку, рассматривает портрет Бена, вскидывает бровь. Кровь бросается мне в лицо. — Хорошее сходство.
Здесь кое-что получше, чем хорошее. Дело не просто в сходстве — в глазах. Они и есть Бен. Тот Бен, которого я ни с кем не хочу делить. Вот так он смотрел на меня вчера перед тем, как я подумала, что он может поцеловать меня, и отстранилась. Перед тем, как я рассказала ему о пропавших без вести и Люси. Перед тем, как он убежал.
Мы идем через класс, и как раз в этот момент Джанелли прикрепляет к стене свой рисунок. Никогда прежде учитель это не делал, не показывал нам свои работы. Все, кто еще остался в классе, поворачиваются и смотрят, и у всех перехватывает дыхание: это Феб. Джанелли передал ту ее сторону, которую я не знала. Злости, гнева нет; в ее лице, позе, во всем проступает печаль. И стоит она одна. Миссис Али смотрит на Джанелли, и глаза ее холодеют.
В перерыве на ланч я иду на стадион. Иду, страшась того, что будет, если я не найду его там. Бен всегда приходит сюда в перерыве. Здесь ли он сегодня?
Оглядываю беговые дорожки. Дождь кончился, и бегуны уже появились. Большинство мне знакомы по тренировкам, но того, кто нужен, среди них нет. Я обхватываю себя руками, наблюдаю за ними какое-то время и стараюсь не думать. Где же он может быть?
Потом поворачиваюсь и натыкаюсь на Бена.
— Осторожно.—Он кладет руки мне на плечи.
— Где ты был?
— Здесь. Где же еще?
— Тебя не было на биологии.
— Опоздал. Ездил на прием к врачу, а потом у мамы спустило колесо.
— Мог бы мне сказать! — Я толкаю его в грудь и прохожу мимо. Беспокоилась, места не находила, а он, видите ли, был на каком-то дурацком приеме.
— Как я мог знать, что у нас спустит колесо, — рассудительно отвечает Бен, и от этого его тона я злюсь еще сильнее. Он догоняет меня, хватает за руку, цепляет своим мизинцем мой и крепко сжимает. — В чем дело?
Злость выдыхается, а глаза наполняются слезами. Я моргаю.
— Думала, с тобой что-то случилось.
— Так ты беспокоилась обо мне? — Он улыбается, вполне собой довольный. Но решить, что с ним сделать — ударить или обнять, — я не успеваю.
Бзззззз... Я раздраженно вздыхаю.
Бен берет меня за руку — 3.9.
— Идем. — Мы направляемся к беговой дорожке. — Посмотрим, как ты сегодня. Вчера немного тормозила.
Тормозила?! Я срываюсь с места первой и сразу включаюсь на полную. Бен постепенно сокращает отрыв, но не обгоняет. Не хочет? Я прибавляю еще, выкладываюсь на сто процентов и понемногу ухожу вперед. Ощущаю холодное удовлетворение. Вот так и должно быть...
Бег захватывает целиком, но в каком-то уголке проклевывается любопытство. Почему я так злюсь на Бена? Никаких разумных причин для этого нет. Да, вчера он сбил меня с толку тем, что сбежал, когда услышал о Люси, и не пожелал говорить об этом потом. С другой стороны, если он такой, как я, ему понадобилось время, чтобы все обдумать. А поскольку Бен рассчитывал успеть к уроку биологии, то с какой стати ему было извещать кого-то, что его там не будет? Ситуация хоть смейся.
Но мне не до смеха. Потому что во всем этом заключена серьезная проблема. Признавать существование которой я не хочу.
Кто для меня Бен?
Заканчиваем. Возле спортзала, с секундомером в руке, стоит Фергюсон. Мы проходим мимо.
— Рекорд... надо же, — бормочет он, качая головой. — Какая досада.
— О чем это он? — спрашиваю я, опережая Бена.
— Не знаю, но, похоже, мы побили какой-то рекорд.
— Но это же хорошо, да? — Не важно, какая за этим мотивация, не важно, насколько трудно воспроизвести то настроение, которое обеспечило такую отдачу.
Бен пожимает плечами.
— Конечно. Если тебе нравится бить рекорды.
— Но он сказал, какая досада.
— Разумеется. Потому что в соревнованиях мы участия не примем.
Я останавливаюсь как вкопанная.
— То есть как это?
— Зачищенных не разрешается включать в состав школьных команд. Ты же знаешь.
А ведь действительно знаю. Мне это говорили, только, может быть, другими словами. А вот сама я не догадалась протянуть логические ниточки и связать то предупреждение с бегом.
— Но если так, то зачем нам тогда вообще тренироваться? В чем тут смысл? — Я начинаю горячиться, но уровень остается пока достаточно высоким.
Бен разводит руками.
— В прошлом году я спросил Фергюсона, можно ли мне тренироваться с остальными. Он посмотрел, как я бегаю, и разрешил. С тобой, наверно, та же ситуация. Я тренируюсь с командой, тяну ребят за собой, помогаю показывать лучшие результаты.
— А тебе не досадно? Ты — лучший, я, может быть, тоже. Но участвовать в соревнованиях нам запрещено. Это же несправедливо.
— Может, лучший — я, может, лучшая — ты, а может, я просто уступил тебе сегодня, — поддразнивает Бен. На самом деле ему все равно.
Но я не злюсь, а замыкаюсь в себе. Как Феб, одинокая и несчастная, на рисунке мистера Джанелли. Даже Бену, при всем его желании выяснить, что случилось с Тори, похоже, нет дела до того, насколько несправедливо все устроено.
Бен спрашивает, не хочу ли я потренироваться перед собранием Группы в четверг. Потренироваться? Ради чего? Но я соглашаюсь, и тут же звонок приглашает нас на следующий урок. Вид у меня еще тот: волосы мокрые, одежда липнет к спине, а времени воспользоваться душем уже нет. Сидеть рядом со мной на английском точно никто не захочет.
В этом отношении ничего не меняется.
В конце учебного дня меня ловит миссис Али.
Ласково улыбается, глаза теплые. По спине пробегает холодок.
— Кайла, дорогая, нам нужно поговорить.
Мы остаемся в классе, ждем, пока все уйдут.
Учительница английского замечает миссис Али и, пробормотав что-то насчет чашки чая, выходит из комнаты.
— Как дела, дорогая?
— У меня все хорошо. — Я уже остыла после бега и теперь ежусь в неприятной, мокрой одежде.
— Понятно. Есть какие-то проблемы?
— Нет.
— Хорошо. Тогда послушай. Я вижу проблему с потенциалом. Это касается тебя и твоего друга Бена.
Я ерзаю на стуле.
— Что вы имеете в виду?
— Когда ты вышла из больницы? Три недели назад?
— Двадцать два дня.
— Ну вот, уже больше трех недель. Знаю, Бен — симпатичный парень и, судя по всему, скромный и порядочный.
Я уже понимаю, куда она клонит, и краснею.
— Но тебе нужно сосредоточиться на школе, на семье, на интеграции в общество. Не на мальчиках.
— Конечно. Можно идти?
Миссис Али вздыхает.
— Я понимаю, что своими неумеренными занятиями бегом ты пытаешься подавить мониторинговые эффекты «Лево». Но уже в ближайшее время у тебя не будет возможности бегать с Беном во время ланча. Ты ведь это понимаешь?
— Прекрасно понимаю.
— Можешь идти.
Словно оглушенная, иду к машине Джазза. Мысли путаются, как никогда раньше. Бен. Мне больно. Уже понятно, что видеться с ним в школе так же часто, как раньше, я не смогу. Что касается бега, то если мне нельзя выступать за школьную команду, зачем тогда стараться. Правда, миссис Али не упомянула воскресные тренировки. Может, она просто не знает о них.
В чем проблема миссис Али? В том, что я с Беном? Или в чрезмерном увлечении бегом? Медсестры в больнице советовали заниматься на беговой дорожке для поддержания высокого уровня. Они называли это копинговой стратегией. Уж не хочет ли миссис Али, чтобы я сорвалась?
На обычном месте развалюхи Джазза нет, но я замечаю ее впереди. Он выехал со школьной стоянки, чтобы занять место в очереди на выезд, но машины не двигаются. Что происходит? Увидев меня, Джазз и Эми выходят.
— Где ты была? — спрашивает она.
— Миссис Али задержала.
Эми ежится, будто от холода.
— Все в порядке?
— Лучше не бывает. — Хочу добавить кое-что, но отвлекаюсь на Джазза.
Он не слушает, смотрит на что-то позади нас и уже не улыбается, а когда я оборачиваюсь, берет меня и Эми за плечи и толкает к машине.
— Садитесь. Быстро. — Джазз открывает дверцу.
Я забираюсь на заднее сиденье и смотрю в заднее окно. По дорожке вдоль парковки двое лордеров ведут мистера Джанелли. Еще один идет сзади. Они направляются к черному фургону, припаркованному у школьных автобусов и блокирующему выезд. Джанелли спотыкается; один из лордеров грубо дергает его за руку и тащит за собой. Все автобусы на месте. Ученики ждут, но двери закрыты.
На стоянке полно лордеров в черных жилетах, с оружием. Их не меньше дюжины; школьников около тысячи.
Мы все смотрим, как Джанелли — пожилого человека, художника, осмелившегося выразить протест, — толкают к боковой дверце фургона. Он ударяется головой о крышу, падает, и сопровождающий пинком отправляет его в салон. Дверца со стуком закрывается.
Все только смотрят и молчат. И я тоже.
