ГЛАВА 25
— Колесница подана, — говорит с поклоном Джазз.
Поскольку одним из условий сделки, согласно которой Эми разрешается видеться с Джаззом, является присутствие на их встречах третьего, кататься на школьном автобусе с Беном мне больше не светит. Я забираюсь на заднее сиденье.
Ремня безопасности нет. Эми и Джазз садятся впереди, и я вздыхаю и внутренне подбираюсь. Джазз выезжает со школьной стоянки на главную дорогу, но через некоторое время сворачивает на проселок. Так мы что, домой не едем?
— Кайла, у меня для тебя сюрприз, — сообщает Джазз, глядя в зеркало заднего вида. Дорога его интересует меньше.
— Осторожно! — вскрикивает Эми, и он резко тормозит — дорогу переходит стадо овец. Фермер и его пес выражают недовольство сердитыми взглядами; сами же овцы шествуют через дорогу неспешно и бесстрастно.
— Ух ты. — Джазз посылает фермеру безмолвное «извините» и машет рукой, торопя овечек.
— Что за сюрприз? — спрашивает Эми, когда мы снова трогаемся с места.
— Мак нашел старый ремень безопасности для заднего сиденья.
— Ура! — говорю я с искренним чувством, мысленно умоляя Джазза остаться на дороге.
После едва не случившегося инцидента с овцами Джазз ведет себя немного осторожнее. Тревожная ночь и последующие попытки не уснуть на занятиях оставили меня без сил. Веки снова и снова ползут вниз, и стоит им только сомкнуться, как я ощущаю себя замурованной в кирпичной башне. Голова в очередной раз опускается на спинку переднего сиденья, и в голове начинают кувыркаться уже привычные образы: памятник с вырезанным на нем именем Роберт Армстронг, тесная башня...
— Держись, не засыпай, — говорит Эми, и я вздрагиваю.
— Вот видишь, — вставляет Джазз, — водитель не так уж плох, если пассажир может уснуть.
Мак вытаскивает из машины заднее сиденье.
— А что, если мы пока прогуляемся? — Джазз подмигивает Эми и со значением смотрит на меня. — Конечно, если ты устала...
— Вид у тебя и впрямь измученный, — подхватывает Эми. — Мы недолго.
Они направляются к отходящей от дороги тропинке.
— Не хотите брать меня с собой, так прямо и скажите, — обиженно бросаю им вслед я.
Мак выглядывает из машины и смеется.
— Выпей чего-нибудь, если хочешь.
— Нет уж, спасибо, — говорю я, помня о домашнем пиве, которым он угощал меня в прошлый раз.
— В холодильнике есть что-то полегче, — ухмыляется он, как будто знает, о чем я подумала. — В любом случае иди в дом. Перекуси, если захочешь. Включи телик. Они так быстро не вернутся. — Он снова смеется.
Другими словами, не стой над душой, пока я разбираюсь с этой грудой ржавого железа.
Ну и ладно. Я иду в дом. В холодильнике действительно обнаруживаются напитки, вполне невинные в сравнении с теми бурыми бутылками в буфете. В перерыве на ланч я пробежала несколько кругов и теперь чувствую себя по-настоящему голодной. Бен составил мне компанию и даже не спрашивал, что случилось. Может, ему надоело задавать вопросы, на которые я не отвечаю.
Нахожу сыр и неровно нарезанный — тоже домашний? — хлеб. Высовываю голову за дверь и кричу:
— Сэндвич хочешь?
— Конечно, — доносится из машины. — Сейчас буду.
Готовлю сэндвичи. Хотя и не большая поклонница, включаю телевизор и быстро перещелкиваю с канала на канал, благо их всего три. По Би-би-си-1 идет какое-то тупое комедийное шоу с закадровым смехом, смысл которого от меня ускользает. На Би-би-си-2 садоводческая программа, посвященная увеличению производительности. Би-би-си-3 рассказывает о новостях и погоде. Осенью ожидается хороший урожай. Потом показывают Лондон. Снимали в том числе и на улицах, по которым я проезжала по пути в больницу и обратно, но сейчас их не узнать. Не видно, например, выгоревших зданий. И охранников.
— О чем задумалась? — На пороге стоит Мак.
— Знаешь, я была на этой дороге, но по телевизору она выглядит иначе: чище, аккуратнее. По-другому.
Мак вскидывает бровь. Садится.
— В новостях предпочитают показывать красивые места и довольных людей.
— Тогда какие ж это новости. Люди не всегда и не всем довольны. Вот этот дом — посмотри! — он еще неделю назад, когда мы проезжали мимо, стоял без окон и дверей. Его просто не успели бы отремонтировать так быстро.
Мак берет сэндвич.
— Ну, так ведь он выглядит получше, правда?
— Глупости.
— Да уж точно. — Он снова смеется.
Смотрю на него. Мак ест сэндвич. На взрослого он не похож ни внешностью, ни разговорами.
— Что? — Он с любопытством смотрит на меня. — Хочешь о чем-то спросить — спрашивай.
— Ты сам этот хлеб выпекал?
Да.
— А волосы тоже сам подстригал?
— Да.
— Тебе сколько лет?
— Двадцать два.
Моложе, чем я думала. На шесть лет старше меня. И тут же мысль: на шесть лет старше. Мемориал возле школы установлен шесть лет назад.
— Ты ходил в школу лорда Уильямса? — спрашиваю я, не успев как следует подумать. Должно быть, из-за недосыпания.
— Ходил.
— А Роберта Армстронга знал?
Мак смотрит на меня без всякого выражения, потом по лицу как будто пробегает какая-то тень. Смешинки гаснут в глазах. Он встает, берет с полки буфета одну из своих бурых бутылок и снова садится.
— Да, знал. Роберт был моим другом, — говорит Мак негромко и открывает бутылку.
— Он был... моим братом?
— Все зависит от того, как на это смотреть. — Мак пожимает плечами. — Вообще-то он был сыном твоей нынешней матери.
Моей нынешней матери. Не настоящей. Интересное выражение. Но ведь все твердят, что она — моя мать.
Я уже открываю рот, чтобы спросить о Роберте, но Мак поднимает руку.
— Подожди. Довольно. Прежде чем расспрашивать меня, ответь на пару моих вопросов. Почему ты спросила о Робби?
Я смотрю на него. Сонливости как не бывало, но мне немножко страшно. Робби, не Роберт, был настоящим, живым. Я почему-то чувствую, что это опасная тема. И зачем только начинала?
— Все в порядке, — успокаивает меня Мак. — Говори.
Есть в нем что-то такое, отчего хочется ему верить, и я рассказываю, сама удивляясь собственной смелости. Рассказываю, как меня заинтересовал сам мемориал, как я думала и думала о тех погибших в автобусе пятнадцати-шестнадцатилетних ребятах. О кошмаре и появившемся в нем имени: Роберт Армстронг. Вот только кто он такой, я так толком и не поняла.
— Интересное вы создание, юная леди, — говорит Мак.
— Я не создание!
Он смеется.
— Извини. Тебя зачистили, однако в отличие от той пустоголовой проказницы, которую обхаживает и, возможно, пытается растлить сейчас Джазз, у тебя, похоже, кое-что от собственных мозгов осталось.
— Эми не пустоголовая! И она не... не... — Я не знаю, что сказать, потому что не знаю, чем занимаются они с Джаззом. А еще меня не покидает неприятное чувство, что я оставила их без присмотра и не исполняю свои обязанности.
— Ладно, пусть так. Она не дурочка, я не это имел в виду. Она просто ни о чем не спрашивает.
Ох. Снова то же — Кайла другая.
Он подается вперед, серьезный как никогда.
— Но к тебе у меня очень важный вопрос.
— Какой?
— Задавать вопросы — одно, а вот что ты будешь делать с ответами?
— Наверно, постараюсь разобраться во всем, понять. Для себя.
Мак кивает.
— Для себя. Это важно, Кайла. Держи свои вопросы при себе. Будь осторожна, выбирая тех, к кому с ними обратиться. И с ответами тоже будь осторожна. Сможешь? Сможешь держать все это при себе?
— Да.
Он откидывается на спинку стула. Отпивает из бутылки.
— Тогда валяй, спрашивай. Что ты хочешь знать?
Сглатываю. Я хочу знать, что случилось в тот день. Но хочу ли? Отступаю чуть в сторонку.
— Каким он был, твой Робби?
— Парень как парень. Такой же, как большинство из нас. Серьезный, немного застенчивый. И башковитый. Увлекался наукой и всем таким. Самое удивительное, что его подружкой была самая красивая девчонка в школе. Этого я никогда не мог понять.
— О случившемся сообщали в новостях? Это ведь, наверно, было не слишком приятно.
— Точно. Но ведь о таких вещах как говорят: бесчеловечные злодеи террористы убили группу школьников в рамках проводимой ими кампании террора.
— Значит, так оно и было?
— Не совсем. Террористы пытались атаковать офисы лордеров, и автобус просто оказался у них на пути. Все погибли. Не думаю, что они именно этого хотели.
— Но случилось то, что случилось. Они убили Роберта и всех остальных ребят, — возмущенно говорю я. — Неважно, что они пытались сделать. Может быть, террористы хотели убить других людей, которые заслужили или не заслужили смерти, а не детей. Но убили именно детей.
— И да, и нет.
— Ты о чем?
— Робби умер не в автобусе.
— Что? Но ведь на мемориальном камне его имя. Откуда ты знаешь?
— Я был там.
Потрясенная, я смотрю на Мака. Оказывается, я не задала самый важный вопрос. А ведь могла бы догадаться, если бы сама поворочала мозгами.
«Лево» вибрирует.
— Ты в порядке?
Смотрю на руку — 4.3. Пожимаю плечами.
— Пока что да. Шоколадка есть?
— И этого хватит?
Он находит шоколадку, я съедаю, сосредоточившись на ее сладости и дыхании. Уровень понемногу повышается до 5.
— Извини. Ничего не могу с этим поделать.
— Неприятная, должно быть, штука.
— Если разозлюсь, будет хуже.
Делаю глубокий вдох.
— Пожалуйста. Можешь сказать, что там на самом деле случилось?
— Выдержишь?
— Думаю, что да.
И Мак рассказывает. Он был в передней части автобуса, удар же пришелся в основном по задней. Ему запомнились взрывы, дым, крики и наступившее потом молчание. Все как в моем сне. Мак получил легкое ранение головы, его вытащили. Роберт стоял там же и все кричал «Кэсси! Кэсси!» — звал подружку. Похоже, его даже не зацепило. А потом Мак вырубился.
В больнице у него спрашивали, что он видел в тот день. Мак сказал, что ничего не помнит. Что отключился, хотя на самом деле потерял сознание позже. Ему, кажется, поверили. Выйдя из больницы, он узнал, что в списке погибших значатся Кэсси и Роберт.
— Но если Роберт не пострадал, что могло с ним случиться?
— Я не знаю наверняка. А спрашивать боялся.
Он смотрит в сторону, тени бегут по его лицу, и за ними я вижу непреходящую вину. За то, что он жив. За то, что так и не рассказал миру о Роберте. И еще... Он знает. Есть в этой истории то, что Мак держит при себе.
Он поднимается со стула, открывает ящик, достает и протягивает мне фотографию.
— Это они, Роберт и Кэсси.
Я смотрю на него и вижу маму: тот же квадратный подбородок, те же волнистые волосы. Обычный парень, обнимающий девушку. Настоящую красавицу. С идеальной кожей, милым, в форме сердечка личиком, шелковистыми, цвета меда волосами. Она была идеалом, пока не оказалась, к несчастью для себя, в том автобусе.
— Но что случилось с ним?
— Некоторое время назад я пытался найти его на веб-сайтах пропавших без вести, но не нашел. Вряд ли тебя будут объявлять пропавшим без вести, если считают убитым.
— Но ведь у тебя есть свое мнение насчет того, что произошло с ним.
— Возможно.
— И что же?
Он молчит. Колеблется.
— Думаю, его зачистили.
Я смотрю на него растерянно. Как же так?
— Зачистили? Но его не могли зачистить. Так поступают только с преступниками.
— Конечно. Но почему пропадает так много детей? Что с ними происходит? Послушай. Робби был так сильно травмирован случившимся, что они решили зачистить его и таким образом сохранить как полезного гражданина. Они пытались помочь ему, полагая, что иначе он не выдержит.
По лицу Мака я вижу, что он с этим не согласен, но я в полной растерянности и не знаю, что делать. Пропавшие без вести дети? Что он такое говорит? Неужели зачистку и в самом деле применяют в отношении детей, которые не являются преступниками?
— Что это за сайты с пропавшими без вести? Я о таких впервые слышу.
— Послушай, Кайла, это очень важно. То, о чем никогда нельзя упоминать. Секрет.
— Что?
— Идем.
Я иду за ним в заднюю комнату. Там полнейший беспорядок, разбросанная одежда, но потом он убирает кое-что, и я понимаю: это все для того, чтобы спрятать компьютер.
— Это немножко — или множко — незаконно. Машинка неразрешенная, так что держи рот на замке.
— О.
Мак показывает мне несколько подпольных, неподконтрольных лордерам веб-сайтов, управляющихся с территории Европы и Соединенных Штатов. Веб-сайты, посвященные пропавшим без вести, это лишь одна категория. Пропавших — огромное число, но большинство из них — дети.
— Сколько тебе лет? — спрашивает Мак.
— Шестнадцать.
Он печатает. Шестнадцать — женский — блондинка — зеленые глаза.
— Что ты делаешь?
— Хочу показать, сколько таких.
На экране мелькают образы, даты, когда пропавших видели в последний раз, имена, возраст... Всего совпадений тридцать шесть. Мой взгляд скользит по странице. Сколько девочек! И большинство пропали в подростковом возрасте. Что же случилось с ними?
— Ни фига себе, — бормочет Мак.
— Что такое?
— Посмотри номер тридцать один. — Он щелкает по фотографии и увеличивает ее. Симпатичная, щербатая улыбка. Большие зеленые глаза, светлые волосы; на ней джинсы и розовая футболка; на руках серый котенок. Внизу подпись: Люси Коннор, пропала из школы в Кезике, Камбрия, возраст 10 лет.
— Немножко похожа на меня, — медленно говорю я.
— Очень даже похожа на тебя. — Мак кликает по ссылке «предположительно выглядит сейчас».
На экране появляется другое изображение: Люси в подростковом возрасте. Лицо, глаза... Нет. Не может быть. Я смотрю на Мака, потом снова на экран — с надеждой, что она исчезла, что мне это только привиделось. Но нет, девушка на месте и смотрит на меня. Я, наверно, похудее, а у нее волосы подлиннее; в прочих же отношениях я как будто смотрю в зеркало.
— Она не просто похожа на тебя. Она и есть ты.
Наверно, это шок. Уровень не идет вниз, а остановился на 5, но я смотрю и смотрю на экран. В какой-то момент меня начинает трясти.
Пропала без вести?
Где же я была с десяти лет?
Мак выключает компьютер, берет меня за руку и ведет в переднюю. Все это происходит словно в тумане.
— Садись. Выпей. — Мак протягивает мне стаканчик. Я выпиваю — напиток обжигает горло.
Откашливаюсь.
Внутри растекается тепло. Со стороны тропинки доносятся голоса.
Мак опускается передо мной на колени и прижимает палец к губам.
— Ни слова, Кайла. Поговорим в другой раз. Обещаешь?
— Обещаю. Никому ни слова.
— Вот и молодец. — Он забирает у меня стаканчик.
Эми и Джазз входят через переднюю дверь. Вид у нее вполне счастливый, признаков растления, насколько я могу судить, не видно. Ни травинок в волосах, ни чего-то другого в этом роде — они просто держатся за руки.
— Извини, что задержались, — говорит она, и мы направляемся к машине. — Надеюсь, ты тут не скучала?
— Пристегнешься? — спрашивает Джазз, и я накидываю на себя новый — из старой рухляди — ремень безопасности.
Мак выходит из дома и машет нам на прощание. Машина катится по проселку, и он исчезает за поворотом.
«Зеленые деревья голубое небо белые облака зеленые деревья голубое небо белые облака...»
Вечером, сославшись на завал с домашней работой, я удаляюсь в свою комнату.
Себастиан обычно приходит ко мне после обеда, но сегодня его не видно, и я чувствую себя одиноко.
У Люси был котенок.
Если вызвать ее образ и смотреть на нее долго и пристально, в груди появляется боль. На фотографии с котенком на руках она выглядит такой счастливой. Что же случилось, что вырвало ее из этой жизни?
Люси — она, не я. Думать о ней я могу только в третьем лице, как о ком-то отдельном и отличном от себя. Вполне возможно, что это какое-то дурацкое совпадение. Она не может быть мной, она просто похожа на меня. Сгенерированный компьютером образ Люси в шестнадцать лет, не более того. Настоящая Люси может выглядеть сейчас совершенно иначе.
И все равно ее смеющиеся глаза отпечатались у меня в памяти крепко-накрепко. Я вскакиваю, хватаю альбом. Беру карандаш в левую руку и начинаю рисовать.
Может быть, Люси терпеть не могла брокколи и любила кошек.
Ее причислили к пропавшим без вести. Кто-то хочет знать, где она, что с ней случилось. Может быть, ее родители. Может быть, они любят ее и им отчаянно нужно знать, что с ней все в порядке.
В таком случае — если я и есть, или была, Люси — связываться с ними не имеет смысла, ведь так? С Люси не все в порядке, она все равно что умерла. Ее больше нет. Ее зачистили.
Люси смотрит на меня с рисунка. Я изобразила ее без котенка и на другом фоне, но глаза оставила те же. Мои глаза. Они не только моложе, но и счастливее. Даже без котенка. Рисунок я выполнила левой рукой, почти не глядя. Получилось хорошо, даже лучше, чем хорошо. Она выглядит как живая и, кажется, вот-вот сойдет с листа в комнату или повернется и поднимется на... гору?
Холодные капли пота бегут по спине. Позади Люси виднеется длинный, снижающийся влево хребет, то, что я никогда в жизни не видела своими глазами: горы. На фотографии их не было.
