Первое, что я сделал, оказавшись на орбите, — повторил жест Тома Хэнкса из «Аполлона-13», сняв шлем и отпустив его прямо перед собой. Затем по одной стащил перчатки, они тоже повисли передо мной. Я отвлекся от этого зрелища, чтобы что-то сделать, а когда повернулся назад, одной перчатки не было — она куда-то уплыла. Для новичка в космосе это первый урок — держи свои вещи. Иначе они улетят.

Я начал отстегивать ремни, привязывавшие меня к креслу. Линнехан уже освободился и направлялся к окну-иллюминатору, чтобы сфотографировать внешний бак до того, как тот начнет падать и сгорит при входе в атмосферу. Это нужно было сделать, чтобы увидеть, нет ли на баке внешних повреждений или разрывов в пене-изоляции, которые нужно было задокументировать. Я поспешил за ним. Я должен был добраться до иллюминатора и выглянуть наружу. Земля, какой ее увидел Джон Гленн в «Парнях что надо», вновь разожгла мою мечту о космосе, и теперь, 20 лет спустя, пришло время мне самому ее увидеть.

Мы были над Индийским океаном, который красиво переливался всеми оттенками синего, а пушистые белые облачка были разбросаны по всей поверхности. Я чувствовал себя как в одном из тех снов, когда ты магическим образом паришь над миром. Я видел океанские волны и тонкую, подернутую дымкой линию горизонта в синеватой атмосфере. Это было как на тех фотографиях, которые я видел, только в тысячу раз лучше. На секунду я замер, глядя вниз. Потом настало время приступать к работе.

Отсек экипажа шаттла довольно мал, всего 69 м³, и в этом пространстве должны жить и работать почти две недели семь человек. Наверху на полетной палубе ты можешь наслаждаться великолепными видами из шести обращенных вперед окон-иллюминаторов, двух сверху и двух в задней стенке, откуда открывается вид на грузовой отсек. В полу полетной палубы находится два люка, ведущих на весьма утилитарную среднюю палубу, вызывающую некоторое ощущение клаустрофобии. Там буквально каждый сантиметр стен занят шкафчиками и приспособлениями, которые нужны для того, чтобы жить, есть и спать в космосе. В задней стене средней палубы находится воздушный шлюз, ведущий в грузовой отсек. Воздушный шлюз представляет собой цилиндр с круглым люком метрового диаметра, который ведет в пространство примерно 150 см в диаметре и 210 см в длину. Этого как раз достаточно для двух астронавтов в скафандрах для ВКД, чтобы подождать, пока их выпустят на космическую прогулку.

Скутер и Диггер были наверху, на полетной палубе, проверяли системы, включали двигатели, чтобы вывести нас на правильную траекторию для встречи с «Хабблом». Остальные были заняты на средней палубе, выполняя задачи, которые были нужны, чтобы превратить шаттл из ракеты в космический корабль: устанавливали туалет, блок приготовления пищи, велотренажер. Это заняло пару часов, по большей части потому, что привыкание к невесомости занимает именно столько времени.

С той минуты, как я начал двигаться, я стал ощущать себя как слон в посудной лавке. На МКС астронавты могут пролететь через всю «трубу», набрать хорошую скорость и летать, как Супермен. На шаттле так нельзя. Ты можешь крутиться на месте, отталкиваться от пола и потолка, но не более. В первый день даже это трудно делать. Твои ощущения направления движения путаются. Теряя контроль над телом, ты поначалу просто сходишь с ума, по крайней мере со мной происходило именно это. Я от природы неуклюж, к тому же большой, и в ту пору не осознавал своей силы. Я бился обо все, натыкался на людей. Один раз зачем-то взлетел к панели над головой, мой палец неожиданно стукнулся о стену и щелкнул выключателем. В шаттле повсюду находятся инструменты и переключатели — только на полетной палубе больше 2000 дисплеев и устройств управления, — и никому не хочется, чтобы кто-то летал между ними и включал их случайным образом. Поэтому ты двигаешься медленно, осторожно и пытаешься выработать для себя какое-то ощущение контроля. Весь процесс похож на то, как человек снова учится ходить. То же самое происходит с руками, пальцами и тонкой моторикой. Ты хочешь взять что-нибудь но, вместо того чтобы схватить предмет, упускаешь его и вынужден за ним охотиться. Ты как ребенок, который в первый раз в жизни пытается взять пальцами колечко сухого завтрака.

И ты чувствуешь себя ужасно, просто ужасно. Тело болезненно привыкает к невесомости. Вначале жидкости в организме начинают по-другому перемещаться. В нашем теле много жидкостей: кровь, плазма, вода, слизь. На Земле сила тяготения заставляет их опускаться. В космосе они свободно приливают к голове. Лица у всех становятся одутловатыми и красными от прилившей крови. Мы плаваем вокруг и выглядим при этом как куклы на Марди Гра с гигантскими головами из папье-маше. Также в космосе удлиняется позвоночник — опять же потому, что нет силы тяжести, которая его сжимает. На орбите ты вырастаешь на пару сантиметров, и все чувствительные мускулы спины должны растягиваться и приспосабливаться. Это тоже болезненно.

А еще тошнота. Официально она называется «ощущение своего желудка». Весь первый день я парил в невесомости, чувствуя себя так, словно меня вот-вот вырвет. На самом деле космическая болезнь является противоположностью морской болезни. Проявления у них одни и те же — тошнота и рвота, но причины совершенно разные. Когда ты находишься внутри морского судна, ты не видишь, как оно движется относительно моря, поэтому глаза говорят мозгу, что ты находишься в состоянии покоя, хотя твоя вестибулярная система поднимается вверх и вниз вместе с каждой волной. То же самое происходит, если читать в движущейся машине. Противоречие между двумя сигналами сенсорной информации создает ощущение тошноты. В космосе ты паришь, и на этот раз твои глаза говорят мозгу, что ты двигаешься, а внутреннее ухо доказывает, что ты неподвижен, потому что в невесомости оно находится в покое.

Чем больше ты двигаешься, тем становится хуже. Ты думаешь, что полетишь в космос и будешь веселиться в невесомости, кувыркаясь и летая вверх-вниз, но в космосе нет верха и низа. Мозг воспринимает все эти полеты из стороны в сторону или сверху вниз, как будто ты стоишь, задрав голову. Поэтому, если ты крутишься или делаешь кувырок, ощущение не такое, как если бы ты повернулся или кувыркнулся. Ты чувствуешь, что это помещение кружится или кувыркается вокруг тебя, и это вызывает самое тошнотворное головокружение, какое ты когда-либо испытывал. Через пару дней к этому привыкаешь. Ты можешь вести беседы прямо на потолке и не замечать этого. Но мозгу нужно время для адаптации, поэтому поначалу ты двигаешься так медленно, как только можно.

В первый день одной из моих основных задач было помочь Нэнси отрегулировать руку-манипулятор и открыть створки грузового отсека. Это было важное задание. Оборудование шаттла вырабатывает тепло, а на дверях грузового отсека находятся радиаторы, которые отдают лишнее тепло космосу. Если этого не сделать, мы просто поджаримся. Когда экипаж не может открыть створки, он отправляется домой. Я старался не обращать внимания на тошноту и сосредоточился на том, что мы делали вместе с Нэнси. Все остальные делали то же самое, порхая вокруг и выполняя свои задачи. Никто особо не разговаривал. Атмосфера и вовсе не была праздничной. Это не было что-то вроде: «Ух ты! Мы делаем это в космосе!» Это, скорее, было: «Ох, оставьте меня в покое. Меня сейчас стошнит». Тошнота портит все. Ты можешь быть в космосе, ты можешь быть в Диснейленде, но пока тебя не оставит это отвратительное, тошнотворное, рвотное чувство, ничто не сделает жизнь лучше. Я заставил себя выпить побольше воды, и она немедленно вышла обратно. После этого я почувствовал себя лучше.

Примерно через шесть часов после старта шаттл был приведен в боевую готовность для путешествия к «Хабблу». Мне удалось взглянуть в иллюминаторы, но это продолжалось совсем недолго. Наступило время ложиться спать. На полетной палубе подняли светонепроницаемые шторы, потому что на орбите смена дня и ночи происходит каждые 97 минут и от солнца приходится закрываться. После того как шторы были на месте, мы начали постепенно расслабляться. Я снял контактные линзы и надел очки. Почистил зубы. Когда полощешь рот, воду надо либо сплевывать в полотенце, либо глотать. Я предпочитал глотать. Потом я принял таблетку снотворного, чтобы помочь себе уснуть.

В твоей первой ночи в космосе есть что-то необычное. Пилот и командир экипажа спят на полетной палубе. Остальные могут спать в любом месте, где только захотят. Даже на потолке, если тебе это нравится. Грунсфелд захотел спать в воздушном шлюзе, потому что там прохладнее, а ему нравилось ощущать прохладу, когда он спит. Я остался со всеми на средней палубе. У каждого астронавта есть спальный мешок и специальные крепления, чтобы пристегнуть его к стене. Никто не захочет во сне парить по комнате, потому что так можно расшибить голову. Оказавшись в своем спальном мешке, ты чувствуешь себя так, будто паришь внутри кокона. Это самое расслабляющее положение для сна, когда к нему привыкнешь. За годы космической программы выяснилось, что люди любят, чтобы их голова на чем-то лежала, даже если парят в воздухе, поэтому в НАСА придумали подушки, которые пристегиваются к голове с помощью повязки, снабженной липучкой.

В ту первую ночь я чувствовал себя непривычно. Я никогда не умел как следует справляться с резкими переменами в своей жизни и с новым опытом, а этот опыт был совершенно новым. Я был выбит из колеи. Я чувствовал себя ужасно. Все тоже были не в настроении. Я думал: «И это все, что тут есть?» Но, оказавшись в постели (или это подействовали лекарства против тошноты, которые я принял?), через несколько минут я почувствовал себя лучше. Почему-то, когда я пошел спать, мне сделалось хорошо. День кончился, и у меня появился шанс расслабиться и подумать. Я добрался до космоса.

Той ночью я просыпался каждые два часа. В первый раз я не понял, где нахожусь. Такое случается, когда просыпаешься в чужой комнате в гостинице и в первое мгновение не можешь вспомнить, что ты здесь делаешь. Это было то же самое чувство, только в космосе: «Где я? Где мои дети? Это не мой дом». Самое странное, когда просыпаешься посредине ночи на шаттле, — это то, что в космосе только в эти минуты ты остаешься по-настоящему один. Все остальное время рядом с тобой находится еще шесть человек. Но вот ты просыпаешься, а все спят в своих коконах. Ты ничего не соображаешь спросонья, а вокруг ничего нет, кроме тусклого света от туалета, низкого гудения вентиляторов и то и дело доносящихся сверху щелчков радиосвязи. Точно так же ты чувствовал себя в фантастическом фильме, если бы твой космический корабль попал в аварию на орбите Марса. Это очень, очень странно, но на самом деле по-настоящему здорово.

Каждое утро на шаттле наземная команда включает музыку. Во второй день мы проснулись под «Синий телескоп» Джона Хайатта. К утру я снова почувствовал голод. Я съел сэндвич с арахисовым маслом и мармеладом, который отложил вчера, и, начав есть, уже не мог остановиться все 10 дней. Есть в космосе весело. Вся пища уже подготовлена, и заниматься готовкой не приходится. Из блюд удалена влага, поэтому тебе надо добавить в них воды и подогреть. Ты также можешь выбрать себе меню. Спагетти с фрикадельками, макароны с сыром, коктейль из креветок, стейк, лазанья. Горячие блюда расфасованы в пакеты, ты просто открываешь его и ешь. Нужно быть осторожным, потому что все вокруг летает, но это тоже часть веселья. Рассыпать M&M's в воздухе — и гоняться за конфетами, поедая их, как Pac-Man. Я даже набрал в космосе вес, чего до меня ни с кем никогда не случалось.

Врачи были сбиты с толку, но мне просто нравилось там есть.

Питьевая вода на шаттле — побочный продукт работы топливных элементов. Это на самом деле пример гениального инженерного решения. У нас есть баки с жидким кислородом и баки с жидким водородом. При соединении этих сжиженных газов выделяется энергия, а побочным продуктом реакции является вода, которая затем очищается с помощью йодирования. Это гораздо лучше, чем системы регенерации питьевой воды на МКС. Для получения энергии там используют солнечные батареи, поэтому никакой воды получить невозможно. Некоторое количество воды привозят, но 80 % составляет переработанная моча, пот и конденсат, которые собираются через систему фильтров, затем очищаются и возвращаются обратно. Как это описывал мой приятель Дон Петит: «Сегодняшний кофе завтра снова станет кофе». Я был очень рад, что полетел к «Хабблу».

На третий день мы были неподалеку от «Хаббла», и нашей главной целью была встреча с ним. Это сложная задача, требующая большого мастерства. Естественно, в этот день нас разбудили музыкой из фильма «Миссия невыполнима». Подъем был в 20:30 по времени Хьюстона. Сразу после полуночи мы добрались до орбиты телескопа, оказавшись примерно на 16 км позади него. Мы медленно сокращали расстояние, пока наконец не установили визуальный контакт. Когда мы заметили «Хаббл», из-за солнца, отражающегося от телескопа, он выглядел как далекая звезда, еще одна светящаяся точка среди многих других. Постепенно он становился все больше и больше, принимая знакомую, привычную мне форму сверкающего серебристого цилиндра. «Хаббл» сиял ярче, чем я ожидал. Было потрясающе увидеть посреди космоса эту вещь, сделанную людьми, эту жемчужину инженерной мысли человечества.

Последний километр сближения шаттлом управляли вручную. Скутер взял управление на себя, запуская двигатели, чтобы уменьшить нашу скорость, и выполняя крошечные коррекции курса. Нэнси приготовила руку-манипулятор. Я находился за ее спиной, делая фотографии, чтобы оформить наше свидание с «Хабблом» документально. Весь экипаж был напряжен и сосредоточен. Скутер сокращал расстояние между нами и телескопом со скоростью полкилометра в час. Все это напоминало напряженную сцену в фантастическом боевике, только в замедленной съемке. За 10 м Скутер перешел в режим стабилизации и передал бразды правления Нэнси, чтобы она поймала телескоп и втянула его в грузовой отсек.

В 3:31 утра над Тихим океаном, чуть южнее побережья Мексики, Нэнси успешно захватила телескоп, притянула его и безопасно разместила внутри грузового отсека в поле зрения из кабины шаттла. Все выдохнули с облегчением и развеселились. Мы были довольны и полны энтузиазма. Но вместе с тем я начал беспокоиться, потому что меня посетила новая мысль: теперь, когда телескоп у нас, мне точно придется туда выходить и работать с ним в открытом космосе. У меня в голове тут же поскакали, перегоняя друг друга, мысли о том, что мне придется сделать. Честно говоря, когда я немного привык к жизни в шаттле, пребывание в космосе уже не казалось чем-то особенным. Если не обращать внимания на невесомость и вид из иллюминаторов, я легко мог представить себя на симуляторе в Хьюстоне. Тут действительно достаточно удобно. Еда хорошая. Туалет работает. Господи, да мы одеты в рубашки поло! Что тут опасного? Но выход в открытый космос — это совсем другая история. От этой мысли крыша может съехать. Мы собирались надеть скафандры, шлемы, перчатки и выйти наружу.

В четвертый день мы проснулись под пятую вариацию «Гори, гори, моя звезда». Это был день Грунсфелда и Линнехана. Та команда ВКД, которая в этот день не выходит в открытый космос, помогает тем, кто выходит. Ты помогаешь им одеваться, проверяешь их оборудование, как корнермен, помогающий боксеру готовиться к выходу на ринг. Когда другая команда снаружи, вы с партнером по очереди зачитываете им задания из контрольного листа по ВКД. В открытом космосе астронавтам и так есть чем заняться, так что не стоит им еще и запоминать каждую задачу.

Первый выход в открытый космос был зеркальным отражением того, что нам с Ньюманом предстояло сделать на следующий день, меняя солнечную батарею. Я решил, что мне будет полезно вначале посмотреть на другую пару и чему-то научиться. Это была плохая идея. Лучше бы я просто вышел наружу и сделал это. Я смотрел на ребят и думал: «О господи, они действительно снаружи! В открытом космосе. Я тоже должен это делать?» Я перепугался до смерти. Линнехан выполнял ту же ужасную задачу, что и я, — вращение батареи, и для него это тоже был первый выход в открытый космос. Было несколько мгновений, когда батарея начала двигаться рывками, и ему приходилось прилагать усилие, чтобы восстановить контроль над ней. Каждый раз я вздрагивал. «У меня не получится», — думал я.

Первый выход прошел настолько же гладко, насколько невыносимым занятием было смотреть на него изнутри. Новую солнечную батарею установили без проблем, но это потребовало больших усилий. После того как они вернулись, я подлетел к Линнехану. Рик выглядел утомленным и физически, и морально. Он весь вымок от пота, его пальцы и кисти рук побелели и сморщились от влаги. Волосы спутались, и на коже повсюду были красные отметины от скафандра. Он выглядел так, будто вернулся с поля боя.

— Как это было? — спросил я.

— Трудновато, — ответил он. — Намного труднее, чем в бассейне.

Некоторые скажут, что в бассейне на самом деле работать сложнее, потому что там есть сопротивление воды, сила тяжести и другие силы, которые приходится преодолевать. «В космосе легче», — уверяют они. А вот и нет. Почему? Потому что ты находишься в космосе, вот почему. В космосе все труднее.

Вечером мы с Ньюманом готовились к выходу в открытый космос. Помимо прочего, нам предстояло нанести средство против запотевания на стекло шлема скафандра. На самом деле это обычное жидкое мыло компании Joy, то, которое вы покупаете в супермаркете, просто так вышло, что оно хорошо справляется с запотеванием в шлемах космических скафандров. Joy уже перестала производить конкретно этот сорт, поэтому НАСА сделало запас, которого хватит до конца мира, скупив все бутылки, какие только были в продаже. Ты берешь аппликатор, наносишь мыло и растираешь его. Мы с Ньюманом поднялись на полетную палубу и полировали свои шлемы, глядя на Землю, проплывающую в окнах.

Я принял еще одну таблетку снотворного, чтобы уснуть этой ночью. Я очень нервничал. Я знал, что следующий день будет моим днем. Все случится впервые. Я выйду в открытый космос в этом скафандре, и я должен действовать. И все это будет происходить под взглядами многих пристальных глаз. Все, что ты делаешь на ВКД, записывается камерой шлема. Все на тебя смотрят. Если что-то пойдет не так, об этом все узнают. Я находился в немыслимо напряженном ожидании, не таком, какое бывает, когда ждешь рождественского утра, — скорее оно напоминало ожидание первого дня в новой школе. Ты возбужден открывающимися перед тобой новыми возможностями, но в ужасе от того, что придется заводить друзей и не зажиматься.

На следующее утро я проснулся, позавтракал. Надел полипропиленовую поддевку, которая должна впитывать пот, костюм охлаждения, биомедицинские датчики, с помощью которых наземная команда будет отслеживать каждый мой вздох. Я подготовил свой пакет с питьевой водой. В нем не должно быть пузырьков воздуха, поэтому ты крутишь пакет, пока все пузырьки не окажутся сверху, а потом выдавливаешь их наружу. Грунсфелд и Линнехан помогли нам с Ньюманом облачиться в скафандры: вначале надели штаны, потом — верх, затем — перчатки. Я просмотрел свои заметки в полетном блокноте, пробежался по контрольному листу. Наконец, настала очередь шлема. Я последний раз почесал нос, кивнул, и Грунсфелд осторожно водрузил шлем мне на голову, спустил до разъемного кольца, поставил на место и застегнул.

Внутри шлюза ты проходишь через последние проверки, а затем — через 40-минутную продувку чистым кислородом. Воздух, которым мы дышим на Земле, состоит из смеси азота, кислорода и других газов, и давление воздуха на уровне моря составляет 760 мм ртутного столба. Когда твое тело двигается при более низком давлении, например в космическом вакууме, в крови могут сформироваться пузырьки азота, которые вызывают декомпрессионную (или кессонную) болезнь. Внутри шаттла атмосферное давление и воздух нормальные, они синтезированы так, чтобы ничем не отличаться от того, к чему мы привыкли на Земле. Но за 24 часа до выхода в открытый космос мы понижаем давление в кабине шаттла до 527 мм рт. ст. и далее поддерживаем его на таком уровне. Это делает перепад давления не таким экстремальным. Потом проводится продувка чистым кислородом. Прежде всего, это нужно, чтобы избавить кровь от азота, и тогда ты не заболеешь.

Во время продувки ты пристегнут, чтобы не ударяться о стены шлюза. Таким образом, перед тем, как наступит самый трудный момент всей твоей жизни, у тебя есть 40 минут, когда ты ничего не делаешь, а просто висишь и гадаешь обо всем, что может пойти не так. Я пытался не отвлекаться, просматривая контрольный лист, закрепленный у меня на манжете, думал о своих задачах, по второму или третьему разу проверял, все ли в скафандре работает как надо. Но мои мысли все время меняли направление. Я продолжал нервно моргать. В какой-то момент я посмотрел на Ньюмана, и мы встретились глазами. Он кивнул мне, а я кивнул ему. Затем я посмотрел на внешний люк. Помню, я смотрел на него и думал: «Вот она — дверь в космос. И я гадаю, что там, на той стороне».