В Океании утреннее солнце нагревает воду до состояния кипятка, воздух кажется душным и влажным, на острова проникает лишь горячий ветер. Можно умереть от этого удушающего ветра, который дует много дней напролет, даже не охлаждая и не освежая. Приходится жить под этим вечно включенным прожектором солнца, которое найдет тебя везде, где бы ты ни спрятался, и свирепо будет держать тебя в зоне своего действия. Миллионы солнечных зайцев пробираются даже в самые укромные уголки и норки и уверенно прогоняют оттуда тень и прохладу. Солнце выжигает сетчатку глаза желтым блеском и швыряет в волны ослепительно сверкающие кометы своих лучей. Под таким солнцем человек живет в каторжной тюрьме собственного тела. Под таким солнцем человек, куда бы он ни пошел, носит на себе океан пота. Но в сумерках жара исчезает с неба за нагромождением красных перистых облаков; поднимается спокойная и ясная луна с ее морями, и ночь кладет холодный компресс на чело Тихого океана.

Стоял апрель, и мы отплывали с Таити – когда-то почти сказочного места, а теперь безвкусного и пошлого, как стоянки для туристических автобусов. Приплыв на остров Макатеа в архипелаге Туамоту, мы встали на якорь близ порта Темао, где ржавые краны заброшенных фосфатных шахт стоят прямо в море, как своего рода гигантские морские птицы. Шестьдесят лет эти шахты успешно давали работу тысяче двумстам жителям острова, наполняя их карманы и желудки, а потом запасы фосфатов в конце концов истощились, и местные жители перебрались на Таити и в другие места. И что в этих портах такого, что люди всегда находят их неотразимыми? Можно подумать, что и у деградации есть какой-то свой магнетизм упадка – какая-то сила, которой хватает, чтобы заставлять порядочных и простодушных людей преодолевать злобные моря и непроходимые земли, чтобы стать частью этих неоновых помоев. Всякий, кто видел тушку мертвого животного, мог наблюдать, как на нее набрасываются целые армии насекомых, начинающих кишеть в плоти, и знает, что мухи покидают не тронутые тлением части туши и слетаются на гноящиеся раны. Не знаю, почему это так. Когда запасы фосфатов закончились, люди с острова Макатеа переселились на Таити и устроились там работать на местные фабрики, в гостиницы, рестораны и в злачные места. И оставили позади маленький зеленый рай своего острова.

Погрузочная платформа давным-давно разрушилась, расцарапанная солеными когтями тропических штормов и уничтоженная временем – этим великим безрассудным преобразователем мест и людей. Периодически местным властям приходило в голову взорвать эти проржавевшие и травмоопасные конструкции, но до дела так и не дошло, и зубчатые краны, лишь слегка накренившись, по-прежнему нависают над водой. Рассматривая груду уже зеленого от водорослей и изъеденного солью металла, можно разглядеть ленту главного конвейера и погрузочные настилы. На побережье густые заросли опутанных лозами деревьев ведут к поднимающемуся спиралью холму, где сказочные птицы порхают, словно маленькие белые идеальные ангелы; ярко-красные цветы гибискуса и акалифы слепят глаз, а деревушка уютно расположилась рядом с брошенной техникой среди густого подлеска. Все это было видно издалека, в бинокль, и пассажиры, теснясь у поручней круизного лайнера, стремились составить первое впечатление об острове, таком далеком и во времени, и в пространстве, таком экзотическом.

Потом – «дин-дон!» – прозвучали шесть нот сигнала, и пассажирам начали объявлять правила высадки. А потом, как обычно, все устремились на верхнюю, шлюпочную, палубу. Там пассажиры, выстроившись в очередь в узком коридоре, друг за другом снимали с крюков синие, в форме хомутов, спасательные жилеты, надевали их через голову и затягивали их поясные ремни. Выходя по одному и направляясь к поджидавшему их «Зодиаку», пассажиры проходили мимо большого деревянного щита с висящими на металлических крючках нумерованными бирками. Около щита висит список пассажиров с именем каждого и его номером бирки. Всякий раз, покидая корабль, пассажиры переворачивали свои номерки на красную сторону, а возвращаясь – снова на черную. Таким образом команда знала, кто из пассажиров уже на борту и не задержался ли кто-нибудь на берегу.

Всего половина девятого утра, но свирепое солнце уже начинает подниматься на небо, когда «Зодиак» отправляется в плавание по главному каналу через коралловый риф, к маленькой защищенной бухте. У подножия холма ждет грузовичок, чтобы отвезти экскурсантов в деревню, а потом дальше, в глубь острова, к озерцу с пресной водой, чтобы они могли искупаться там в полдень. Пятьдесят пять человек уже на берегу: одни забираются в грузовичок, другие прогуливаются вдоль тропинки. Я тоже начала прогуливаться – но что-то заставило меня обернуться и посмотреть на берег. Там было тихо. Никто не звонил в набат, не было ничего необычного – просто у меня возникло какое-то необъяснимое предчувствие. Я увидела плывущий по каналу, заполненный пассажирами «Зодиак»; его механик в оранжевой куртке стоял на корме сзади, около двигателя. Внезапно и непонятно почему «Зодиак» повернул к берегу, несколько секунд плыл параллельно, а потом, поймав волну снизу, затормозил, поплыл медленней и вдруг перевернулся, сбросив капитана и двенадцать пассажиров в яростные волны прямо за рифом. Моя рука поднялась, будто сразу же став невесомой, как если бы я могла перенестись через пространство и вытащить их из воды. В ту же секунду то же самое увидел и Питер, один из членов экипажа, и мы с ним побежали к воде, в которой полдюжины человек уже погружались в мощно вздымающиеся волны. Спасательный катер «Зодиака» стремительно ринулся в воду и тут же подобрал большинство пассажиров, включая двух маленьких девочек и старушку под восемьдесят, сильно поранившую голову и шею. Тем временем Стив и Майк, еще два члена экипажа, вытащили из воды ее мужа. Он оказался голым ниже пояса (волна была такой сильной, что сорвала с него одежду), но на нем еще оставалась рубашка и синий спасательный жилет, с обрывков которого свисал кусок каната с «Зодиака». Может, он тщетно пытался уцепиться за него во время крушения. Мы подхватили его на руки. Это был мужчина за восемьдесят, немного пузатый, с рыжеватыми волосами, покрывавшими его ноги и руки. Его мертвенно-бледная кожа была усыпана веснушками. Кровь струилась из раны на лбу. Один его глаз заплыл большим синяком и распух.

– Во время войны я был десантником, – говорит старик, передвигаясь в полуобморочном состоянии, пока мы, поддерживая его, ведем к людям, ждущим его на берегу. – Я помню, как нужно задерживать дыхание и всплывать на поверхность… Я знал, что делать.

– Это правильно, это правильно, вы сделали все правильно, – говорю я, быстро пытаясь оценить тяжесть его травм и надеясь, что он не станет спрашивать о своей жене: я видела, что ее, сильно раненную, подняли на спасательный катер «Зодиака». Хорошо, что его заклинило на этих несущественных деталях. Старика подхватывают другие люди, чтобы вести дальше, и мы бежим обратно к воде, из которой с остановившимся, как у зомби, взглядом самостоятельно выходит Анна, судовой фотограф. И только тогда, уже через несколько минут после несчастного случая, мы видим что-то оранжевое, колыхающееся на воде, и бросаемся к нему – Питер, Стив и я. Мужчины плывут туда и вытаскивают тело из воды, поддерживая его за руки и за ноги. Изогнувшись в воде, я пытаюсь его реанимировать, сделать ему искусственное дыхание, пока мы плывем к берегу. Зажимая его нос одной рукой и раскрывая его челюсть другой, я прижимаю свой рот к его рту и изо всех сил в него дую – методично и сильно, пока он покачивается на волнах между двумя мужчинами, которые его поддерживают. Нас захлестывает волна. Наконец мы доплываем до перевернувшегося на отмели «Зодиака» и поднимаем этого человека наверх. Питер расстегнул его пояс и начал делать сердечно-легочную реанимацию. Тем временем я продолжаю делать ему искусственное дыхание, но такое ощущение, будто кричишь в пещеру, у которой нет эха. Его острые зубы впиваются в мои десны, и все скопившиеся в его желудке жидкости изрыгаются наружу через его рот и нос. Я быстро их смываю соленой водой и продолжаю дышать ему в рот. Думаю, только тогда Питер узнал этого человека: это филиппинец Тавита, механик-водитель «Зодиака», с которым он работал много лет. Питер выкрикнул его имя, и в этом вопле радость узнавания была смешана со страданием. Из внутренностей Тавиты фонтаном хлынула белая пена, похожая на мыльную. Подняв его веки, я увидела расширенные зрачки. Пульса нет. Но я все равно изо всех сил продолжаю делать ему искусственное дыхание. Питер истошно кричит: «Не уходи!» – зовет его по имени: «Тавита, дружище! Вернись, вернись!» Стив прыгает на плот, чтобы сменить сначала Питера, а потом меня. Врач, дрожа и трясясь, как и все мы, щупает пульс Тавиты, руководит нашими действиями. Какое странное, жуткое, смущающее ощущение – приникать губами ко рту мужчины с широко открытым ртом, словно он твой любовник, держать его в руках, повторять некоторые из движений, свойственных страсти, даже обмениваться с ним жидкостями – но на арене смерти. Его челюсть коченеет, его зубы становятся как будто острее, раздирая внутреннюю поверхность моих губ, пока я пытаюсь вдуть в него как можно больше воздуха. Через час, когда мы наконец сдаемся, и он лежит рядом с нами уже мертвый, я замечаю, что мой рот полон крови.

Люди – и с берега, и с судна – наблюдали за разворачивающейся сценой с напряженными лицами, искаженными гримасой ужаса. Где же та кислородная подушка, которую мы, крича изо всех сил, просили принести нам с корабля? Сколько еще ждать вертолета, чтобы он доставил раненых в Папеэте? Мы положили Тавиту на землю около волнореза, прикрыв его лицо тельняшкой. Рядом с ним сидит рыжеволосый мужчина, священник. У него вывихнуто плечо, сломана рука, на голове рана, его жену перенесли на корабль, где она умерла, – но он переносит это стоически. У одного из членов экипажа лицо изуродовано так, что ему следовало бы сделать пластическую операцию. Анна, в позе зародыша, лежит на каменной площадке. Она пытается храбриться, но жалуется, что не может пошевелить бедром. Она лежит, съежившись, на земле и выглядит хрупкой и разбитой. Анна всегда носила за ухом пластырь со скополамином от морской болезни, но это, естественно, вызывало побочный эффект – ее зрачки сильно расширялись. А теперь ее зрачки маленькие, узенькие: я их еще никогда не видела такими. За площадкой, на пристани, одна из женщин, член экипажа, стояла спиной к пассажирам и тихо плакала.

И вот уже ничего не остается, кроме как автоматически совершать скорбные действия. Пассажирка и член экипажа умерли. Четверо других ранены. Лучше уж уйти, пока выполняются последние действия, и Питер – невероятно! – повел пассажиров судна на запланированную экскурсию на холм и по деревне. На фоне всего того, что только что произошло, эта простая прогулка кажется чем-то невозможным и неестественным. Но я пошла со всеми, потому что никак не могла успокоиться. Здесь так много ужасного, и мы так беспомощны, что не имеет смысла оставаться. Да и я уже не могу ничего поделать. Сейчас мне на самом деле было бы нужно другое – бежать до тех пор, пока не упаду без сил. Я вступила в важный бой, но проиграла. Мне так жаль. Я не могу говорить за других. Я только знаю, что несколько раз в жизни я уже имела дело с подступавшей вплотную смертью и всегда начинала действовать раньше, чем успевала об этом подумать. И теперь, вспоминая все эти случаи задним числом, думаю, что я действовала быстро и правильно. Но об этих вещах, находясь на поле битвы, глубоко не задумываешься. Здесь нечем гордиться, и нет никакой славы. Тут нет судей, которые подсчитывали бы очки. Когда начинаешь сражаться, даже не думаешь, что победишь. В конце концов победитель всегда – один и тот же. Мы сражаемся для того, чтобы сохранить правильное отношение к жизни. Я была едва знакома с Тавитой, но он мне нравился. Я плавала с ним несколько раз и доверяла его опыту. У него были жена и дети, много друзей. Ему было сорок.

Вскоре из Папеэте прилетели вертолеты, чтобы поднять раненых в небо и перенести их по воздуху, как по волшебству, в далекую страну Оз – в больницу на Таити. Пассажиры вернулись на корабль, капитан снялся с якоря, и мы, с наступлением дня, поплыли дальше. Вечером капитан и члены команды собрали пассажиров в общей каюте и попытались, насколько могли, обобщить то, что произошло днем. А потом пассажиры пошли ужинать, тихо переговариваясь между собой. Команда засиделась в баре далеко за полночь. Как это могло произойти? Из-за чего? Может, набежала коварная волна? Или они неправильно истолковали сигнал местного гида, стоявшего на берегу? Или отказал двигатель? Или это была просто рассеянность? Главное правило управления «Зодиаком» – никогда не позволять судну плыть прямо на волны. Но что же такое произошло, что могло вынудить Тавиту, старшего механика-водителя с большим опытом, совершить эту роковую ошибку? Я не знаю. И никто не знает. Этот несчастный случай налетел неожиданно. Я иду в свою каюту и, ошеломленная, сажусь на койку. Я смущена, мне трудно собраться с мыслями, но я пытаюсь примириться с тем, что произошло. Какие-то неполадки с проводкой не дают выключить радио полностью, и поэтому тихо, почти неслышно, звучит мелодия песни «Зеленые рукава» композитора Воана-Уильямса. Она всегда была одной из моих самых любимых. Но теперь она кажется мне скорбной и траурной, и я знаю, что она больше никогда не будет радовать меня.

В следующие дни пассажиров выводили на берег осматривать деревни или плавать под водой в лагунах, и экипаж судна прилагал героические усилия, чтобы помочь им прийти в себя и восстановить привычный ритм круиза. Однако на самом деле на судне царили смятение и беспокойство, вызванные смертью. Жизнь – это процесс, у которого есть своя инерция, и он еще какое-то время продолжается после того, как жизнь закончилась. Примерно так же прыгун в длину, пролетев, широко расставив ноги, в воздухе, уверенно приземляется, но потом еще пробегает несколько шагов вперед, хотя прыжок уже завершен. Обогнув половину земного шара, мы были вынуждены столкнуться с чем-то большим, чем обычная бюрократическая волокита. Пришлось иметь дело с полицией Французской Полинезии. Пришлось сделать вскрытие погибшим. На одном из островов архипелага Туамоту провели церковную службу. Это была прекрасная, не от мира сего служба с великолепно исполненными, гармоничными песнопениями и цветами, которые раздали молящимся. Тело Тавиты положили в общей каюте экипажа, чтобы с ним могли попрощаться и отдать последние почести. На судне работает много филиппинцев и филиппинок. Суеверно относясь к смерти, они настояли, чтобы на корабле провели обряд изгнания духов. Пассажиров отправили кататься на прогулочной подводной лодке и утешать себя напитками и купанием, а в это время полицейские проводили опросы и выносили гробы. Сидя под соломенным навесом в конце пристани, я смотрела на корабль в бинокль и видела длинные оранжевые ящики, которые выносили из боковой двери судна и грузили на маленькую яхту.

На следующей неделе при каждой высадке на берег нас встречали островитянки, преподносившие нам плотные благовонные гирлянды, сплетенные из плюмерий и трав. Через несколько часов цветы вяли, но это не останавливало местных жительниц, и они снова плели гирлянды или носили их до тех пор, пока те не высыхали, а встречая приезжих – надевали их им на шеи (пусть даже и на несколько часов, в течение которых сохранялся недолговечный, экстравагантный и всепроникающий запах).