Мужчина и женщина сидят при свечах за столиком в ресторане. Он пригласил ее на обед. Они едят, разговаривают – а их глаза то и дело встречаются. Они удерживают взгляд другого чуть дольше обычного, на лишнюю секунду или на две. Она улыбается, наклоняет голову, застенчиво на него смотрит, а потом, потупив взгляд, на мгновение отводит его в сторону. Она смотрит назад, смеется, поправляет волосы. Во время разговора он держит руку на столе рядом с ее рукой. Его голубые глаза сияют от воодушевления и возбуждения; он слегка нервничает. Его зрачки, обычно суженные, словно кончик карандашного грифеля, теперь стали широкими, как объектив кинокамеры, и все более дерзко фокусируются на собеседнице. Они разговаривают обо всем и ни о чем. Каждый из них пытается предстать перед другим в как можно более выигрышном свете и в то же время обнаружить свое подлинное «я», свои слабости и свои мечты. Постепенно, тонко, находясь на одной эмоциональной волне, они начинают двигаться в одном ритме, зеркально отражая жесты друг друга. Когда мужчина наклоняется вперед, наклоняется вперед и женщина. Когда она отпивает глоток вина, отпивает и он. Они подобны танцорам в бальном зале, которые и сами не понимают, что танцуют. Когда она с ним кокетничает, ее зрачки расширяются так же, как и у него. Это сигнализирует об эмоциональном или сексуальном интересе, но она ничего не может с собой поделать. Да она этого и не хочет. Они не подростки; они уже ходили по этой дорожке. Ни один из них не упоминает о том, как они хотели бы насладиться вкусом губ своего партнера, почувствовать его ласковое прикосновение, надышаться запахом его тела, ощутить жар его страсти.

Это называется «свидание в ресторане». Но на самом деле это «кормление для ухаживания». Этим занимаются многие животные. Самцы, которые хотят спариться с самками, сначала приносят им еду или какие-то другие подарки. Так делают пингвины, обезьяны, скорпионы, светлячки… Так делают люди. Цель заключается в том, чтобы доказать самке, что самец будет хорошим кормильцем и удовлетворит ее потребности. Мы полагаем, что в драмах ухаживания мужчины играют роль великих соблазнителей, но выбор – по большей части за женщинами. Женщины начинают флирт чаще; женщины подают еле заметные сигналы о том, что все в порядке и ухаживание можно продолжать; женщины и решают, хотят ли они секса с этим мужчиной. То же самое происходит и у большинства других живых существ. Самцы демонстрируют себя самкам в выгодном свете, а те потом выбирают, каких самцов они хотят. У маленьких игрунковых обезьян вида эдипов тамарин, живущих в лесах Южной Америки, воспитанием детенышей занимаются в основном самцы. Если самец хочет спариться с самкой, он делает вид, будто несет у себя на спине детеныша, и это вызывает у самки восторг. По сути, самец говорит самке: «Видишь, каким я буду заботливым отцом? Я буду отлично ухаживать за твоими детенышами».

А какие еще качества ценят самки в самцах, делая свой выбор? Первое место в перечне этих качеств занимает здоровье. Самки испытывают отвращение к тем, кто выглядит нездоровым, заражен паразитами или обладает физическими недостатками. Изнурительное ухаживание, когда самец демонстрирует свою серьезность, не столько впечатляет самку, сколько говорит ей о том, что он вынослив, что у него крепкая сердечно-сосудистая система, что у него хватит жизненных сил, чтобы создать с ней пару. Самец демонстрирует силу, участвуя в энергичных атлетических играх, или совершая другие подвиги, или исполняя для самки серенаду. Самки серых древесных лягушек испытывают влечение к тем самцам, которые оживленно исполняют свои оперные партии, длящиеся почти всю карибскую ночь. При этом самцы используют много кислорода и утомляются, но самок это вполне устраивает. Самке нужен крепкий, сильный певун, который произведет здоровое потомство. Но лягушки некоторых видов во время брачных забав рискуют не одним только утомлением. Несколько лет назад биолог Мерлин Таттл, специалист по летучим мышам, обнаружил, как центральноамериканская летучая мышь вида бахромчатогубый листонос (Trachops cirrhosus) выслеживала свою добычу по звуку. Предпочитая вкус карликовой лягушки вида Physalaemus семейства свистуновых, летучая мышь прислушивается к брачному зову самца лягушки. Чем громче пение, тем жирнее и сочнее лягушка. Это ставит самца лягушки в трудное положение. Он должен петь, чтобы спариться и продолжить свой род – а в томную тропическую ночь он полон сексуального желания, – однако своим пением он еще и сообщает свои координаты любому голодному листоносу. Если самец лягушки будет петь без особого энтузиазма, вполсилы, это не произведет впечатления на самку, хотя и сохранит ему жизнь. А если он, громко квакая и непомерно раздуваясь, гордо воспоет свою удаль, летучая мышь расправится с лягушкой самым жестоким способом.

Имеет большое значение и богатство. Самке нужен щедрый самец, который мог бы защищать и содержать свое потомство. Когда жук из семейства огнецветок ухаживает за самкой, он показывает ей глубокую впадину на своем лбу: это одно из его больших преимуществ, предмет гордости. Это производит на самку вполне благоприятное впечатление. Да, правда, чертовски глубокая впадина. С точки зрения жуков, он жук «что надо» – щедрый, хорошо обеспеченный. И тогда она хватает его голову, лижет ее и позволяет ему с собой спариваться. А в своей трещине он скрывает небольшую дозу яда, к которому у самки иммунитет: этот яд защитит ее будущие личинки от муравьев и других хищников. Во время брачной игры он дает его самке только попробовать, чтобы она поняла, что уступить ему – в ее интересах, потому что во время спаривания она, вместе с его спермой, получит прекрасный подарок в виде этого драгоценного химического вещества. «Это как если бы он показал ей толстый бумажник, – объясняет энтомолог Том Айснер, – и сказал: “На счете в банке у меня еще больше”».

Самки птиц-шалашников из Новой Гвинеи выбирают разносторонне одаренных самцов – тех, кто собирает больше украшений для гнезд, конструирует самые экстравагантные гнезда и исполняет лучшие танцы. Всякий самец, не являющийся талантливым дизайнером интерьеров и строителем, – болван. Поэтому самцы создают архитектурные чудеса (иногда почти трехметровой высоты) из прутьев, листьев и кусочков лишайников и папоротников. Потом они украшают гнезда орхидеями, раковинами улиток, крыльями бабочек, цветами, кусочками угля, перьями райских птиц, семенами, грибами, панцирями жуков, кончиками шариковых ручек, зубными щетками, браслетами, ружейными патронами и чем угодно еще, что только могут найти. Они всегда тщательно продумывают сочетание цветов, среди которых обычно преобладает синий. Страсть к украшательству сводит самцов с ума. Когда цветы вянут, шалашники ежедневно заменяют их свежими. Исследователи насчитали целых пятьсот элементов декора в одном «шалаше». А поскольку между самцами, пытающимися по-пиратски разграбить гнездо соседа, утащив из него украшения, разворачиваются свирепые битвы, хорошо оборудованный «шалаш» свидетельствует о силе самца. Самок привлекают самцы с просторными, художественно оформленными холостяцкими квартирами в хорошем состоянии. Чтобы построить соблазнительный «шалаш», объясняет Джаред Даймонд, «самец должен быть наделен физической силой, ловкостью и выносливостью, а также умением вести поиски и хорошей памятью – это как если бы женщинам приходилось выбирать мужей на основании результатов соревнования по троеборью, дополнительно включающего игру в шахматы и состязания по шитью». Если самку привлек птичий эквивалент роскошной квартиры и сверкающей красной спортивной машины, самец склоняется к ее лапкам, призывно кудахчет и пронзительно кричит, одновременно танцуя вокруг нее и указывая своим клювом на разные «произведения искусства». Самцу нужно только одно – оплодотворить ее своей спермой. Следовательно, самое главное – это шумное обольщение; ухаживание для него – дело всей жизни. Самец надеется привлечь как можно больше самок и с ними спариться. Однако самке нужно получить семя только одного выдающегося самца, а потом улететь, чтобы строить скромное, неприметное гнездо, в котором она будет растить птенцов сама.

Если наша влюбленная парочка решит пойти после обеда танцевать, или в ночной клуб, или в бар, их встретят звуки популярной музыки. И не важно, что это будет за музыка – рок, кантри или «попса», – вся она будет о любви. Эстрадная музыка зациклена на любви. Вряд ли это будет песня о работе – «Возьмись за эту работу и убейся на ней». Или горькая песня о тех жертвах, на которые идут родители, чтобы воспитать своих детей. Вы не услышите песен о прелести дуговой сварки или об удовольствии катания на санях. Популярные песни подвергают человеческие отношения вивисекции. Они – главный источник знаний о любви для подростков. Волны эфира стали нашими трубадурами. Люди по всей стране могут включить свои автомобильные радиоприемники, телевизоры или CD-плейеры – и одновременно слушать одни и те же песни. В популярных песнях озвучены наши мифы о любви и любовные идеалы, которые разделяем все мы. Грубо и расчетливо они предостерегают нас о том, что за любовь придется платить, и о том, во что она может обойтись. Но они же рассказывают нам и о ее потенциальном величии. Они советуют нам, кого любить; как узнать, настоящее ли это чувство; что делать, если тебя предали, и как взять себя в руки, если любовь умерла. Мы постоянно влюблены, ищем любви, теряем любовь или травмированы любовью – короче говоря, мы «околдованы, взволнованы и смущены». И обо всем об этом – наши песни.

С точки зрения эволюции, мы не нуждаемся в музыке, чтобы совокупляться, но она кажется нам гипнотической и обольстительной. Говоря на языке чистых эмоций, музыка помогает ухаживанию, и в большинстве культур музыка – составная часть брачных ритуалов. У индейцев народа шайенн ухаживание занимало много времени и было очень романтичным. Индеец мог прятаться за деревьями, ожидая, когда дама его сердца пройдет мимо, а потом исполнял для нее серенаду на особой любовной флейте. Постепенно его мелодии прокладывали путь к ее сердцу. Потом он добивался ее с помощью комплиментов, подарков и знаков внимания. Однако до свадьбы она с ним не спала. С наступлением половой зрелости шайеннская девушка надевала на себя пояс целомудрия и носила его до вступления в брак. Она могла заставлять своего ухажера ждать пять лет или больше, что давало ему массу времени в совершенстве овладеть своей флейтой – фаллическим символом прекрасной музыки, источником которой станет его тело.

Шайеннская девушка почувствовала бы себя неловко, если бы ее поклонник пел песни с откровенно сексуальным подтекстом. Не могу себе представить, как бы она отнеслась к таким популярным песням, как «Исцеление сексом». Любовные песни двадцатых годов «воспевали беззаботные ночи и безумные дни, – говорит Ричард Роджерс, – и стремительно ворвались в ночные кошмары и фантазии тридцатых… Если человек мог петь, очереди безработных за бесплатной едой казались уже не такими тягостными». В тридцатых, сороковых и пятидесятых годах женщины в песнях тосковали по любви, которая бы их спасла, дала бы их жизни смысл и направление. Без любви женщина ничего не стоила. Что бы ни сделал мужчина для женщины, дар его любви все равно оставался неоплатным. Поэтому были популярны такие песни, как «Ничего не поделаешь, но я люблю этого мужчину»: мужчина, о котором в ней поется, – ленивый и недостойный, но героиня песни все равно рада его любить. Мужчины идеализировали женщин, считая их ангельскими созданиями, способными околдовывать, похищать их сердца, порабощать помыслы и заставлять чувствовать себя безумцами. Способность свести своей любовью мужчину с ума – это единственная реальная сила, которой обладала женщина. Женщина не могла открыто говорить о радостях секса. Если такие певицы, как Билли Холидей, иногда ворковали про то, что «мясо у костей вкуснее», это считалось восхитительно скандальным. Когда в пятидесятых и шестидесятых годах стал бешено популярным рок-н-ролл, песни о любви тут же стали отражать социальную революцию, безудержный секс, любовь как нечто мистическое; табу среднего класса были отброшены. Любовь снова стала религией – чем-то таким, что могло спасти мир, – как это провозглашали «Битлз» и другие группы. В восьмидесятых годах мужчины в популярных песнях были одиночками, которые хотят секса, но не желают связывать себя обязательствами. «Детка, детка, не прицепляйся ко мне», – предостерегала типичная песня, потому что мужчины были упрямы, бедны и беспокойны и «не годились для брака». Нынешние популярные песни, как правило, умней и циничней. Теперь, когда секс абсолютно доступен, а запреты и отказ от желаний уступили место откровенности, прежние эвфемизмы в песнях, застенчивые и романтические, сменились воплями грубого желания. Слова песен стали сексуальней и временами похотливей, а непритязательные сетования превратились в жесткие истины неприкрытой реальности. Однако герои многих современных песен снова мечтают о безоглядной любви. Психологи Шляхет и Ваксенберг полагают, что, возможно, это объясняется «возрождением интереса к долгой любви. Такова реакция на культуру нарциссизма и потребления, в которой подчеркивается превосходство индивидуального над человеческой потребностью выстраивать отношения взаимозависимости. В результате члены эгоистического общества потребления чувствуют себя опустошенными и отчужденными, не имея ничего, кроме быстродействующего наркотика новых ощущений, дающего лишь временное успокоение.

И ощущение надежды дает им популярность альбомов Линды Ронстадт, Барбры Стрейзанд и Карли Саймон, возвращающихся к балладам тридцатых и сороковых годов.

Почему же многим нравится слушать песни о любви? В богатой образами зависти мы идеализируем то, чего у нас нет. Само желание чего-то превращает его из неблагородного металла в золото. Во всяком случае, если сексуальности не дают выхода, это вдохновляет на романтическую любовь, потому что тогда приходится о ней фантазировать. Романтическая любовь случается и в племенах, где нет никаких запретов на секс (особенно если человек вынужден вступать в брак с тем, кто ему не нравится), однако не так часто и не систематически. Ограничение, подавление и запреты – все это питает романтическую любовь, потому что те, кто одержим удовлетворением своих биологических потребностей, все же не могут пренебречь рамками нравственности. В такой атмосфере популярные песни распаляют самые горячие фантазии и сохраняют представление о романтической любви. Для некоторых людей скабрезные любовные песни – это вся доступная им романтика. Напоминают ли они им о былом или озвучивают то, чего они ждут, – они этим людям нравятся. При этом они напоминают сидящего в клетке льва, перед которым размахивают кусками говядины, чтобы тот не забыл запах свежей добычи. Мужчины, которые не могут облечь свои чувства в слова, не испытывая при этом смущения и неловкости, зачастую с удовольствием поют страстные и сентиментальные любовные песни. Они произносят при этом слова, которые написаны кем-то другим – словно держатся за перила, спускаясь в темноте по крутой лестнице. Подобно тому как заики, как правило, умеют петь без запинок, мужчины, если они эмоциональные заики, могут выражать свои чувства в песне. «Если музыка питает любовь, – писал Шекспир, – тогда пусть она звучит».

После свидания в ресторане наша парочка испытывает смешанное чувство надежды и неуверенности – двух неотделимых друг от друга ингредиентов, необходимых для бурного романа. И он, и она пережили мучительные разводы. Его сердце до сих пор омрачено изменами бывшей жены и болезненным разрывом. Ее главная проблема в отношениях с бывшим мужем заключалась в том, что ей не повезло выйти замуж за настоящего Хаммурапи, считавшего себя верховным судьей и законодателем. Нет ничего, что начиналось бы с такими восторгами и надеждами и так часто заканчивалось бы крахом, как любовь. И тем не менее они снова ищут «славу, насмешку и загадку этого мира», как определил любовь Александр Поуп. У них много общего – возраст, музыкальные вкусы, отношение к жизни. Но самое главное – для них обоих пришло время: они оба готовы рискнуть ради любви, а это – критически важный этап отношений. Когда человек готов, хочет и способен любить, он зачастую влюбляется в первого более или менее подходящего встречного. Оба страдают в медленном танце любви, который, как они знают, может начаться где угодно, даже в самый неподходящий момент в совершенно неподходящем месте. Это может произойти и на темной дороге, петляющей, как само время; и в промежутке между настоящими романами в объятиях какого-нибудь грубияна. И в кафетерии на работе; и на жутком, как орудие пыток, сиденье старого пикапа; и в кишащих сбродом развалюхах сельских пивных. То, что начинается как простая арифметика частей тела и желания, может внезапно обернуться высшей математикой мощных чувств. А до этого ни тихий шелест вязов, кроваво-темных под августовской луной, ни яблоня в саду, покачивающая одной из своих тяжелых ветвей, как кадилом, ни пруд, ярко сверкающий рябью, как шатер, – не могут пробудить сердце, находящееся лишь в ожидании чувства.

Влюбляясь, мы словно падаем в бездонную пропасть, а разлюбив, словно выпадаем из самолета. Пока мы влюблены, мы не можем выбраться из этой бездны, избавиться от этого гнетущего беспокойства. Стены этой пропасти скользкие, и, как бы упорно мы ни пытались выбраться из нее наружу, мы обречены соскальзывать вниз. Пока эти двое идут, взявшись за руки, другие пары влюбляются в Финляндии, в Патагонии, на Мадагаскаре. Исследовав 168 мировых культур, в 87 % из них антропологи Уильям Янковяк и Эдвард Фишер обнаружили существование такого феномена, как романтическая любовь. В большинстве этих культур принято, чтобы мужчины давали женщинам еду или делали небольшие подарки – это часть ухаживания. Несмотря на всю разницу культур, мод и мировоззрений, свидание за обедом было бы понятно всем. Все знают, как себя чувствуешь в свободном падении в атмосфере влюбленности, надеясь лишь на парашют. Все хотят стать парой – этим эмоциональным пазлом, состоящим всего из двух кусочков.