Описывая своих возлюбленных, обычно упоминают цвет и длину их волос. Можно любить человека, его тело и душу, но фетишем этой любви становятся волосы. Податливые и мягкие, пышные и насыщенно-яркие, радующие глаз и непокорные – они так и манят влюбленного их трогать. Их весело ласкать, играть с ними, растрепывать их. Привести волосы человека в беспорядок – символически почти то же самое, что и раздеть его. Женщина довольно быстро понимает, что отрезать себе волосы, предварительно не предупредив об этом возлюбленного, – серьезная ошибка: изменение прически может потрясти и обеспокоить.

Однажды мой приятель, с которым мы были на грани разрыва, вдруг с содроганием воскликнул: «Твои волосы!» – «Что с ними не так?» – спросила я, внезапно почувствовав себя глубоко уязвленной и обиженной. «Ну… их просто так много…» – ответил он. И тогда я поняла, что между нами все кончено. Волосы – это нежное оперение любви. Они столь же индивидуальны, как форма подбородка или длина пальцев. Если бы он сказал: «Мне больше не нравятся твои губы», – это было бы не так оскорбительно. Однажды я обрезала прядь своих волос, перевязала ее ленточкой цвета лаванды и положила между страниц книги стихов, которую я возвращала моему другу. Этим локоном я отметила мое любимое стихотворение о любви, и у меня было такое ощущение, будто я зарядила книгу моей жизненной силой. Я знала, что вручала ему мощный талисман. Волосы – это нечто священное как для влюбленных, так и для общества в целом.

В конце шестидесятых годов белая женщина никуда не могла пробиться, если ее волосы не были прямыми. Прямые волосы указывали на «неэтническое» происхождение и, следовательно, на принадлежность к высшим слоям общества; светлые волосы всех девушек из группы поддержки чемпионов были прямыми. А среди бунтарок, которые мечтали быть как Джуди Коллинз и Джоан Баэз, это выражало искренность, основанную на презрении к обществу, к затасканным ценностям и к прилизанным идеалам поколения. Я пришла в этот мир в шапке курчавых черных волос – черных, как глубокая ночь, с пружинистыми и упрямыми завитками, – и выпрямить их было так же невозможно, как удержать море. Но я пыталась. Я утюжила свои волосы, временно разрушала их структуру, привязывала к ним банки с апельсиновым соком. Фактически все мое отрочество я проспала на бигуди то одного, то другого инквизиторского вида. Словосочетание «спящая красавица» звучало для меня как оксюморон. Бывают же такие пытки, которым подвергаешь себя добровольно! И на какое-то время мои волосы действительно выглядели «прирученными», «аккуратными», «под контролем». Общество взрывалось, но мои волосы должны были оставаться в порядке. Бесконтрольность воспринималась как что-то жуткое и предполагала беззаконие: убийства, ограбления банков или сексуальные отношения – все это считалось одинаково преступным для «приличных девушек» в то время, когда мне было шестнадцать.

А потом – о, чудо! – однажды, уже через много лет, я зашла в расположенный на Лексингтон-авеню салон Ричарда Стейна. Я видела созданные им очаровательные и оригинальные прически у многих модниц. Он с жалостью посмотрел на мою прическу в стиле «кантри-энд-вестерн», потребовавшую от меня двухчасового сидения под сушилкой для волос, и возмущенно сказал: «Что вы с собой сотворили?» А потом принялся распутывать мои волосы, превращая их в тот водопад локонов, о котором я всегда мечтала, – и впервые в жизни у меня появилась простая, удобная прическа. Годы, потраченные на укладку, сушку волос и тщеславную суету, остались в прошлом. Вот к чему меня привела своего рода зависимость от строго определенного идеала красоты. Имеющая символическое значение свобода наступила тогда, когда я приняла мои волосы такими, какие они есть, радуясь их непокорной оригинальности вместо того, чтобы пытаться ее замаскировать. И теперь, раз в три месяца (или когда мне начинает казаться, что я становлюсь похожей на обросшего шерстью пуделя), Ричард укрощает мои волосы и говорит, что они у меня – как у «предводительницы амазонок». Зачастую он оказывается последним, кого я вижу перед тем, как отправиться в экспедицию, или первым, с кем я встречаюсь по возвращении. И это его не удивляет. Вдохновенный мастер своего дела, виртуоз ножниц, он хорошо знает, насколько символичны волосы, тем более – для женщин.

И особенно для меня, потому что порой кажется, что мои волосы живут собственной жизнью. «Если захотите увидеть ураган черных волос, – говорю я, – вам стоит только на меня взглянуть». Один мой студент поэтического семинара (к тому же профессиональный карикатурист) как-то нарисовал серию рисунков о женщине с такими волосами, как у меня. Ее волосы парень, жених, представлял своим родителям; именно они выбирали блюда в ресторане; ее волосы вылезали из окошка машины наподобие испанского бородатого мха. Недавно, когда я меняла планировку моего дома, чтобы устроить в нем комнату, представляющую собой сочетание ванной и астрономической обсерватории (всего с одним телескопом), женщина с озорными глазами, профессионально помогавшая мне спроектировать это чудо, сказала: «Не знаю, какой у вас вкус… но предполагаю, что он похож на ваши волосы». И тогда она предложила устроить над ванной балдахин, как в гареме, колыхание которого создавалось бы маленькими вентиляторами, расставленными в нужных местах. Однажды, в порыве отчаяния, я позвонила подруге и рассказала, рыдая, о своем горе. «А, проблемы с парнями, – сказала она таким тоном, который означал: „Ну и пустяки, черт побери!“ – А я-то боялась, что тебе сделали плохую стрижку». Когда у нее родилась дочь, она взяла малышку на руки и торжественно поклялась ей: «Обещаю: никогда не буду докучать тебе замечаниями по поводу твоих причесок».

И в этом все дело. Матери всегда ссорятся с дочерями по поводу их волос: эта тема для них – словно поле битвы. Я знаю многих женщин, встречая которых их матери – иногда даже не поздоровавшись – откидывали их волосы назад и восклицали: «Дорогуша, ты бы выглядела гораздо лучше, если бы убрала волосы с лица!» И они говорят это из года в год, независимо от изменений моды на прически, неизменно сопровождая свои слова тем, что резко откидывают волосы дочери назад, словно хотят их стянуть эластичным медицинским бинтом.

Такое ощущение, что матери относятся к дочерям как к собственному воплощению, но в улучшенном варианте. Момент истины наступает, когда мать говорит дочери, что ей нравится ее прическа, что зачастую происходит очень поздно и свидетельствует о важном перемирии. Есть что-то слишком сексуальное в вышедших из подчинения волосах или в волосах, падающих на лицо. Что-то слишком дерзкое. Вспомним Гленн Клоуз с ее сумасшедшими голубыми глазами и непослушной копной светлых волос в фильме «Роковое влечение». Родив ребенка, длинноволосые женщины нередко стригутся очень коротко. Ссылаясь на удобство, они объясняют это сугубо практическими соображениями. Хотя, как мне кажется, это скорее символическое действо. В некоторых культурах и религиях (например, среди монахинь и у некоторых жен ортодоксальных иудеев) принято ожидать, что женщины коротко обрежут свои волосы, чтобы уже не быть привлекательными для мужчин. Сделав себе стрижку, молодая мать могла бы сказать, по сути, следующее: «Отныне я собираюсь посвятить свою жизнь заботам о семье, я недоступна для флирта». В конце Второй мировой войны коллаборационисток лишали сексуальной привлекательности и выставляли на позор, обрезая им волосы, что было, по сути, разновидностью социального обрезания. Матери часто хотят, чтобы дочь, с наступлением половой зрелости, подстриглась покороче, а отцы – чтобы ее волосы оставались длинными навсегда. Подруга рассказала мне, что, когда ей исполнилось четырнадцать лет, мать посоветовала ей обрезать ее длинные, до пояса, волосы – к ужасу ее отца, который, драматически жестикулируя, заявил, что сделать это позволено лишь ему одному.

На протяжении всей истории человечества к волосам относились не просто как к украшению, а как к чему-то магическому. В Древнем Египте вдова хоронила вместе с мужем прядь своих волос: они были и амулетом, и, возможно, символом того, что ее любовь умерла вместе с ним. Богиня Исида воспользовалась своими волосами как омолаживающим средством, чтобы даровать жизнь своему покойному возлюбленному, Осирису, и даже тень ее волос, распростертых как крылья орлицы, защищала ее ребенка от зла. Созвездие Волосы Вероники – изящный каскад звезд, расположенный между созвездиями Волопаса и Льва, – это, по легенде, волосы египетской царицы Береники, которая жила в III веке до н. э. и была замужем за своим братом, Птолемеем III Эвергетом. Вскоре после свадьбы Птолемей III отправился на войну в Азию, и Береника поклялась, что, если он вернется живым и с победой, она принесет свои волосы в жертву богам. Не думаю, что, давая такой обет, она полагала, будто богам нужны шиньоны; нет, дело было в самом что ни на есть человеческом представлении о том, что без определенных жертв не может произойти ничего хорошего. Когда Птолемей вернулся невредимым, Береника, отрезав свои длинные волосы, пожертвовала их храму Афродиты, располагавшемуся около современного Асуана. Однако на следующий день волосы таинственным образом исчезли. Вскоре александрийский математик и астроном Конон Самосский рассказал царю о скоплении звезд, увиденном им возле оконечности созвездия Льва, – по его убеждению, это были волосы царицы, перенесенные на небо в честь победы Птолемея. Что же на самом деле произошло с волосами Береники – этого мы никогда не узнаем. Может быть, Конон был тайно влюблен в Беренику и хотел обладать хотя бы ее волосами – сокровенной частью ее существа. Однако его открытие было, разумеется, своевременным.

Хотя мои волосы не всегда меня радовали, я никогда не думала о них как о демонических. Время от времени я могла надеяться, что они способны прельстить, но не предполагала, будто они таят в себе сверхъестественное зло, дьявольскую прелесть, адскую притягательность. Однако в более суеверные времена люди связывали с женскими волосами все самое ужасное. В Средние века думали, что непокорные волосы «ведьм» способны управлять погодой. Или что всякого рода природные катаклизмы – град, ураганы, бури – могут случиться из-за того, что женщина не собрала свои волосы и оставила их распущенными. Конечно, всегда находились женщины, которым было наплевать на то, что волосы – это якобы что-то греховное, таящее в себе зло, и они расплетали свои длинные косы, чтобы хорошенько их промыть. Это считалось крайне антиобщественным поступком, потому что, как всем известно, гроза разражается только потому, что где-то женщина расчесывает свои волосы. В Первом послании к коринфянам апостол Павел предупреждает, что благочестивые христианки должны в знак смирения покрывать во время молитвы свои головы: «Посему жена и должна иметь на голове своей знак власти над нею, для Ангелов» (11: 10). Отсюда возникла традиция, согласно которой женщины находятся в церкви с покрытой головой.

В Средние века процветали языческие суеверия, связанные с волосами. Вот одно из них: если закопать в землю клок волос ведьмы во время ее менструации – он превратится в змею. Это суеверие отсылает к мифу о горгоне Медузе и соединяет в себе много насыщенных образов – образы ведьм, образ искушения Евы, представление о предполагаемой нечистоте менструации, образ силы, возникающей из-за тайного обладания чьими-то волосами. Но с волосами связывали и белую магию – особенно когда пряди волос сплетали и использовали их как амулеты. Влюбленные часто обменивались локонами, а рыцари отправлялись в бой с драгоценным локоном дамы в амулете: это придало им смелости.

Однако волосы символизируют не только любовь; они могут служить и политическим символом. Каждое поколение, которому нужно ощущать себя особенным, подчеркивает свою исключительность посредством собственной моды на прически. А поскольку (как бы нам ни хотелось шокировать общество) со своими волосами можно сделать не так-то уж много, мода на прически, судя по всему, возрождается примерно через десятилетие. Люди, которые были свидетелями сборищ хиппи и антивоенных митингов, возможно, как и я, удивятся, увидев современных строительных рабочих с «конскими хвостами» и повязками на голове или полицейских с длинными бакенбардами. Или работника корпорации в консервативном костюме – с «хвостиком». Немного подумав над этим, я прихожу к такому выводу: они выглядят как хиппи, но политика и философия у них другая. История, мифология и литература изобилуют драмами, главную роль в которых играют волосы. Чаще всего они символизируют силу, как в истории про Самсона и Далилу, или сексуальность, как в сказке про Рапунцель, или самоотверженную любовь, как в известном рассказе О. Генри, или фетишистскую магию, как в фольклоре американских индейцев, или религиозное знамение, как в ацтекском мифе, из которого извлек выгоду Кортес, – что бог появится издалека и его можно будет узнать по его светлым волосам. Я не хочу сказать, что в XVIII веке во Франции волосы свергли монархию, но они, видимо, помогли сконцентрировать гнев общества. Говорили, что при дворе Марии Антуанетты и мужчины, и женщины в огромных количествах использовали муку, чтобы белить свои изысканные парики. По общему мнению, это расточительство так возмутило голодавших и мечтавших о куске хлеба простых людей, что они в знак протеста коротко постригли свои собственные волосы и наконец отсекли гильотиной не только королевские волосы, но и головы.

Я содрогаюсь при одной только мысли об огромных, подобных облакам париках XVIII века, покрывавших спутанные и почти немытые волосы. Если вода поблизости, я с удовольствием мою голову каждый день. Иногда я отправляюсь в экспедиции в совершенно дикие места. Тогда я заплетаю волосы, оставляя в покое лишь мою пушистую челку. И все-таки иногда мои волосы настолько смущают моих коллег-мужчин, что они считают себя обязанными что-то сказать по их поводу. Например, когда я недавно договаривалась о поездке в бразильский дождевой лес, руководитель проекта сурово посмотрел на меня и сказал: «Вам придется что-нибудь сделать с вашими волосами». – «Я могу зачесать их назад», – заверила его я, стараясь не улыбнуться. Большинство людей понимают, что проблема с длинными волосами – в том, что их надо заплести, собрать в хвост или как-то по-другому укротить, чтобы предохранять голову от жары или густой листвы. Однако он – как это часто делают в его положении и другие – обратил на них внимание именно потому, что длинные волосы наводят на разные мысли. Они предполагают неумеренность, сумасбродство, безудержную сексуальность – то есть несдержанность. Работа в экспедиции обычно стирает различия между полами, и трудно работать эффективно, если мужчины и женщины отвлекаются на что-то постороннее, и это вызывает осложнения. Поэтому люди часто боятся подчеркивать половые различия и выпускать на свободу демонов-искусителей – с помощью сексуальной одежды и распущенных волос.

То же самое, судя по всему, относится и к работе электронных СМИ. В прошлом году, с большой помпой, четыре женщины-телеведущие коротко постригли себе волосы. Меня изумляет то, какую это вызвало шумиху. Дебора Норвилл, тогдашняя ведущая утреннего телешоу Today, сказала: «На телевидении мои волосы никогда не были моей собственностью». Взяв интервью у Бориса Ельцина в вечернем ток-шоу «20/20», Барбара Уолтерс получила немало комплиментов, но была потрясена, обнаружив, что некоторые из них касались именно ее новой стрижки. В СМИ существует негласное убеждение, что длинные волосы выглядят чересчур сексуально, легкомысленно и лицемерно и что, изменяя длину волос, женщина меняет и свой сексуальный посыл. Впрочем, наши близкие обычно воспринимают это похожим образом. «Теперь у меня началась совсем новая жизнь, – сказала Дайан Сойер, ведущая программы PrimeTime Live, в интервью журналу Newsweek. – Я уже целый год веду журналистское расследование, а вы спрашиваете о моих волосах!» Говорят, ее муж жаловался, что лег спать с секс-символом, а «проснулся с Питером Пэном».

Но не только люди, когда они влюблены, зациклены на своих волосах. Другие приматы посвящают много времени взаимному вычесыванию гнид и уходу за собой – и не только ради гигиены, но и для того, чтобы завязать отношения. Большинство млекопитающих обожают чистить друг другу шерсть. Может, поэтому и мы, в гипнотическом состоянии эротического экстаза, способны часами играть с волосами любимого человека. Своими волосами мы редко занимаемся в одиночестве. Нам нужно, чтобы в салонах красоты это делали другие. Мы придаем огромное значение своим прическам, когда собираемся на свидание. И тем не менее волосы – не самая живая часть нас. Они мерцают и движутся, но состоят из мертвых клеток. Сколько бы мы ни стригли, ни причесывали и ни красили их – они отрастают снова и снова и выглядят при этом весьма неопрятно. Так проявляет себя непокорность природы. Люди часто сетуют на то, что их волосы слишком «непокорные», что они «ничего не могут с ними поделать», что у них вместо волос «сплошные посекшиеся концы» и «клочья», что они «торчат во все стороны» и тому подобное. Может быть, мы боимся, что волосы, несмотря на наши постоянные усилия, всегда будут немного выходить из-под контроля – как и мы сами, как и наши любовные чувства.