Дени де Ружмон: любовь и магия
Холодное ноябрьское утро. Снег летит параллельно земле, как снаряды белой тяжелой артиллерии, а деревья в кружевных накидках из инея качаются назад и вперед, как причитающие женщины. Ветер стихает. Медленно кружащие снежные хлопья безмолвно падают и покрывают лужайку плотной пеленой. Внезапно налетает неистовый порыв ветра, и огромный снежный вихрь стремительно взмывает в небо.
Вся эта мощь и эйфория, непрочность и разрушение как нельзя лучше соответствуют музыке, бушующей в моем кабинете, – музыке оперы Вагнера «Тристан и Изольда». Чистая, раскаленная добела буря чувственности – которую продлили, которой насладились, которую изучили, – эта музыка возрождает физическую страсть любви, столь неистовую, что она, возбуждая влюбленных, ведет их лишь к гибели. Виолончели стонут от страсти; гобои воют от желания. Начинается мрачная, сладострастная и напряженная прелюдия, лихорадочно усиливается, достигает кульминации, затем совершенно утихает и завершается шепотом. После этого эмоционального вступления звучит сама опера на сюжет старинной легенды о любви и смерти.
Давным-давно, во времена, воспетые трубадурами, прекрасная дева Бланшефлёр влюбилась в смелого и прекрасного рыцаря, который, преодолев множество препятствий, со временем на ней женился. Его призвали на войну и убили в сражении, когда она была беременна. Потрясение было столь сильным, что Бланшефлёр смертельно заболела, но все же успела родить сына и назвать его Тристаном, или «Печалью». После ее смерти сироту усыновил брат Бланшефлёр, корнуоллский король Марк, забрав его к себе в замок Тинтагель. Мальчик рос смельчаком, возмужав, достиг возраста посвящения в рыцари и совершил те храбрые деяния, которые для этого требовались. Например, он убил Морольда – ужасного ирландского великана. Однако во время битвы Морольд ранил Тристана отравленным копьем, и Тристан, думая, что он наверняка умрет, попросил отправить его в плавание с мечом и арфой. В маленькой ладье без паруса и весел он какое-то время плыл по течению, и наконец его прибило к побережью Ирландии. Это было двойной удачей, потому что королева Ирландии и ее дочь Изольда Белокурая обладали и даром врачевания, и целительным средством. Тристан немедленно отправился к ним и рассказал о себе, тщательно скрыв то, как он получил рану (потому что Морольд был братом королевы), и Изольда его вылечила.
Через несколько лет король Марк, стоя у окна замка, увидел птичку, присевшую на каменный подоконник. У нее в клюве был прекрасный золотой волос, сиявший на солнце. Король Марк был столь очарован, что тут же решил жениться на женщине, которой принадлежал этот волос. Тристана послали ее искать. В пути, во время шторма, он потерпел кораблекрушение и волею судеб снова оказался в Ирландии, где победил дракона, истязавшего местных жителей, и Изольда опять вылечила его раны. Однако на этот раз она узнала правду о прошлом Тристана и, поняв, что он убил ее дядю Морольда, схватила меч и решила убить его во время купания. Сидевший в ванне Тристан вскочил, Изольда увидела его во всей его прекрасной наготе и была поражена. Тристан рассказал ей о поручении, с которым его послал король Марк, и Изольда ответила, что она – именно та женщина, которую он ищет, и что ей действительно хотелось бы стать королевой. Приняв это все во внимание, Изольда опустила меч и пощадила Тристана.
Пара сразу же отправилась в Корнуолл, но в море, во время плавания, наступил штиль, воздух раскалился, и они попросили у служанки Изольды пить. Поискав в ближайшей каюте, служанка нашла в сумке хозяйки маленькую флягу с вином, схватила ее и отлила для каждого из них одинаковое количество вина. Однако она не знала, что фляга содержала мощный любовный напиток, приготовленный из трав и растений: королева приготовила этот настой и послала его как подарок к брачной ночи Изольды и Марка, когда он и должен был подействовать. Томимые жаждой и ни о чем не подозревавшие, Тристан и Изольда выпили напиток, и вдруг сели прямо, уставились в глаза друг другу, и взгляды их были как огненные лавины. С этого момента их судьба стала непреложной и неотвратимой, поскольку они «выпили свою погибель и смерть». Согласно изначальному варианту легенды, действие любовного напитка длилось три года, но все это время они были нераздельно соединены всепоглощающей любовью – сердцем, душой и телом.
Несмотря на эту катастрофическую измену своему господину, Тристан все еще оставался рыцарем, с рыцарскими кодексами поведения, которым полагалось следовать, и потому долг обязывал его завершить эту миссию и доставить Изольду королю Марку, что он и сделал. В брачную ночь служанка Изольды под покровом темноты прокралась в королевскую спальню и тайно провела эту брачную ночь вместо Изольды. Видимо, король Марк не заметил никакой существенной разницы в телосложении, или не вглядывался в ее лицо слишком пристально, или, занимаясь любовью, не слишком с ней разговаривал. На следующий день бароны короля сообщили, что Тристан и Изольда – любовники. Король прогнал Тристана, но влюбленные продолжали встречаться тайком, и после череды изобретательных проделок и испытаний король Марк безусловно убедился в их продолжающейся любовной связи. Тогда он приговорил Тристана к сожжению на костре и передал Изольду толпе прокаженных. По дороге к месту казни Тристану удалось бежать, потом он спас Изольду, и они, убежав, скрылись в лесу. Это могло бы стать счастьем, блаженным уединением в тени деревьев, но легенда недвусмысленно говорит об их жизни как о «суровой и тяжелой». Однажды король Марк обнаружил их спящими, с лежащим между ними обнаженным мечом Тристана. Король был так тронут их явным целомудрием, что простил их, оставил вместо меча Тристана свой собственный как знак, и потихоньку ушел.
Через три года действие любовного напитка прекратилось, и внезапно влюбленные почувствовали себя виноватыми и переоценили то, что произошло. Тристан сказал, что он скучает по суете придворной жизни, а Изольде хотелось стать королевой. Они встретили отшельника Огрина, затем прошли через суровые испытания, и наконец, нелепо солгав и королю, и Богу (Изольда поклялась, что никто, кроме короля, никогда ее не обнимал, а молодой крестьянин просто привез ее на берег, хотя крестьянином был переодетый Тристан), пара снова снискала доброе расположение доверчивого короля Марка.
Восстановленный в правах рыцаря, Тристан опять отправился на поиски приключений, одно из которых увело его далеко от Тинтагеля. Оставшись один, он стал скучать по женщинам, и в частности по Изольде Белокурой, которая, как он предположил, счастлива дома и больше его не любит. Охваченный тоской, он женился на красивой женщине, которую тоже звали Изольдой – но Изольдой Белорукой, – однако, верный своей первой Изольде, не мог сблизиться с женой окончательно. Наконец Тристан попадает в жестокое сражение и, раненный копьем и находясь при смерти, посылает к королеве Изольде гонца с просьбой спешно приехать к нему со своими снадобьями и спасти его. Она сразу же отправляется в путь, велев гонцу сообщить Тристану, что корабль, на котором она приплывет, будет с белым парусом. Однако жена Тристана, Изольда Белорукая, увидев приплывающий корабль со своей соперницей и снедаемая ревностью, сказала Тристану, что его парус черен, как смерть. Тристан умер в тот самый миг, когда Изольда Белокурая сошла на берег. Бросившись в замок и обнаружив его мертвым, Изольда пришла в такое отчаяние, что упала рядом с любимым и умерла около него.
Роковая любовь – это древнейшая тема песен и легенд. Как отмечает Дени де Ружмон в своем классическом исследовании «Любовь и западный мир» (L’Amour et l’Occident), посвященном мифу о Тристане, поэты редко воспевают счастливую, веселую, безмятежную любовь. История не утруждает себя памятью о вечно счастливых влюбленных. «Роман возникает только тогда, когда речь идет о роковой любви, подавляемой и обреченной… не плодотворное довольство крепкой пары, не удовлетворение любви, а ее страсть. А страсть означает страдание». Страсть – это то, о чем мы мечтаем, чего мы желаем для наших детей, чем мы любуемся в отношениях других и восхищаемся как ослепительно сияющей драгоценностью чувств, о чем мы тайно вздыхаем. В страсти нуждаются все. Об этом говорит нам в своей песне Род Стюарт, перечисляя лишь некоторых, кто в ней нуждается, – от крестьян до дипломатов, от святых до воров. «Даже президенту нужна страсть». Однако, как справедливо отмечает де Ружмон, страсть, по своему определению, включает в себя страдание. По своей сути страсть – это катастрофа. Но тогда почему мы так ее ценим? Потому что любовь и страдание наделяют нас более ярким восприятием жизни, заставляя нас ощутить трепет, встряхнуться. Испытывая страсть, мы погружаемся в столь неистово сильное чувство, что стремимся к нему даже тогда, когда оно причиняет нам боль. Страстная любовь нас и возвышает, и приносит нам страдания; ради этого плотского возбуждения (когда нам кажется, что все наши чувства приведены в состояние наивысшей боеготовности, солнце всегда в зените, а каждый час – это маленькое «навсегда») мы будем с удовольствием страдать.
Миф о Тристане пробился, как родник, из-под толщи общественной морали. Многие его переделывали, многие его перетолковывали. Мифы – это притчи-предостережения, касающиеся правил поведения, которым человеку положено следовать в обществе, но они также выражают табуированные мысли и тайные страхи людей. Этот миф отражал тревоги европейцев XII века, когда люди пытались осознать нравственные противоречия и суровые истины. С одной стороны, кодексы рыцарства говорили о том, что правит сила, но еще и о том, что рыцарь должен в первую очередь и прежде всего служить своей даме как ее вассал. Таким образом, никто не мог бы осудить Тристана, который был храбрее и сильнее короля Марка, за то, что он бежал с Изольдой, взяв ее как трофей. С другой стороны, законы феодального общества предписывали ему подчиняться своему господину, как вассал. Поэтому Тристан возвратил Изольду своему королю. Существует много видов преданности и привязанности. Так кому же надо сохранять верность, спрашивает миф, имея дело с разными и противоречащими друг другу видами долга?
Как только Тристан и Изольда выпили любовный напиток, они потеряли свободу воли и подчинились природе, которая дала им право потерять голову от любви и убежать вместе. Однако идеалы куртуазной любви основаны на флирте, ухаживании и желании. Рыцарь не должен в действительности обладать своей дамой. Когда влюбленные приходят в лес, к отшельнику, они утверждают, что влюблены из-за любовного напитка, но на самом деле они друг другу даже не нравятся! Любовь охватила их помимо их воли, когда они потеряли бдительность, они не виноваты. Это было своего рода двойное похищение. Произошло нечто волшебное, и оно исторгло их из мира виновности или греха, добра или зла, вынесло за пределы нравственности и перенесло в царство двоих, с его собственными законами.
И там, испытывая изысканные страдания, они оба и властвуют, и служат – но не потому, что влюблены, а потому, что влюблены в любовь. Или, как проницательно отмечает де Ружмон: «Они нуждаются друг в друге для того, чтобы сгорать от любви, они не нуждаются друг в друге как в таковых. Им нужно не присутствие другого, но его отсутствие». Именно поэтому в истории так много препятствий. Когда Тристан и Изольда наконец оказываются вместе, и живут в лесу как супружеская пара, и один день похож на другой, им становится скучна и жизнь, и общество друг друга. Де Ружмон говорит, что суть мифа сводится к утверждению о том, что необходимы препятствия: именно они требуются для того, чтобы ощущать сильную страсть. Влюбленные «идут навстречу опасностям ради самих опасностей. Но до тех пор, пока опасности приходят извне, смелость преодолевающего их Тристана является утверждением жизни». Именно поэтому, когда влюбленные живут в лесу вдвоем, он, ложась спать, кладет между собой и Изольдой обнаженный меч – чтобы добавить немного надуманной «приятной опасности».
Де Ружмон отмечает, что три года – предельный срок для пламенной, но не встречающей препятствий любви. Поэтому срок, когда любовный напиток перестал действовать, был выбран правильно. После этого срока начинается другая, спокойная, дружеская любовь. Ведь чтобы страсть оставалась мучительно горячей, ее нужно подпитывать новыми опасностями.
Кроме того, де Ружмон говорит, что миф о Тристане скрывает в себе ужасное, тайное, постыдное желание, присущее всем нам, – нечто столь страшное, что мы даже не можем об этом сказать, разве что очень иносказательно. И потому мы символически говорим о стародавних влюбленных древних времен. А на самом деле мы не можем говорить об этом потому, что жаждем смерти:
Волшебство появляется потому, что страсть, которую предстоит описать, обладает столь пленяющей силой, что ее невозможно принять без угрызений совести… Церковь осуждает ее как греховную, а здравый смысл воспринимает ее как патологическое излишество. Таким образом, она не должна вызывать восхищения до тех пор, пока не освободится от всякой видимой связи с человеческой ответственностью. Именно поэтому необходимо ввести в повествование любовный напиток, который действует волей-неволей, и – что еще лучше – его выпивают по ошибке.
Любовный напиток – это алиби страсти. Он наделяет каждого из двух влюбленных возможностью сказать: «Вот видишь, меня совершенно ни в чем нельзя винить; ты же видишь, это выше моих сил». Однако благодаря этой обманчивой необходимости все, что они делают, направлено к роковому завершению, к которому они так стремятся, и это завершение они могут приблизить своего рода хитрой решимостью и максимально точной ловкостью, чтобы не подвергнуться моральному осуждению… Кто бы осмелился признать, что он ищет смерти… что всем своим существом он стремится к уничтожению своего существа.
Только в момент смерти мы перестаем позерствовать, бороться и сопротивляться; только тогда мы сбрасываем с себя путы разума, прекращаем участвовать в играх разума, связанных с политикой и религией, освобождаемся от проблем и тревог и становимся частью жизни в ее сущности, самой органической. Парадоксально, но именно в момент ухода мы становимся открыты жизни, как никогда. На эту тему Дилан Томас написал прекрасный сонет:
Пять деревенских чувств увидят все всегда:
Зеленая ладонь им не родня, – однако
Сквозь мусор мелких звезд глаз ногтя увидал,
Что горсть моя полна звездами зодиака,
А уши видят, как любовь под барабан
Уходит, в злую даль ракушечного пляжа,
Семь шкур с нее содрал морозец-хулиган,
И раны нежные не затянулись даже,
А рысий мой язык увидит гласных крик,
И ноздри – пламя купины неопалимой,
Свидетель сердца есть! Хранит бессонно он
Пути любви. (По ним – лишь ощупью стремятся!)
И даже если все пять глаз охватит сон,
То сердце чувственным не может не остаться!
Страстная любовь означает отказ от свободной воли, отказ от своей солнечной жизни и переход во власть тьмы. Как напоминает нам де Ружмон, она означает, что мы втайне радуемся страданиям и приветствуем смерть как возможность через боль и страдание обрести особую радость, что сродни глубоко эротическому удовлетворению:
Любить любовь больше, чем предмет любви, любить страсть ради страсти – страдать и лелеять страдание… Страстная любовь, стремление к тому, что иссушает и уничтожает нас в своем триумфе, – вот тайна, которую Европа… всегда подавляла.
Несмотря на свой трагический и даже мрачный сюжет, в котором все складывается неудачно и влюбленные умирают в страданиях, миф о Тристане и Изольде веками пользовался большим успехом. И люди в Средние века, и романтики XIX века, и мы, в начале XXI, – все зачарованы прекрасной музыкой их страсти. Нам нравятся истории о несчастьях. Мы считаем органичным и справедливым, что влюбленные умирают. Почему же любовь и смерть так тесно связаны? Потому что мы становимся более чуткими, более восприимчивыми на краю смерти – и находим это эротичным. «Близость смерти обостряет чувственность, – пишет де Ружмон. – Она действительно усиливает желание».
Пережить суровые испытания – мало что сравнится с этим по накалу страстей. Память насыщает наше чувственное восприятие множеством подробностей, любуется каждым препятствием, упивается смесью ужаса, надежды и страха. Во время кризиса чувства не заменяют друг друга, но существуют бок о бок, как ноты в музыкальном аккорде. «Возвращайся живым!» – повелевает разум охваченному ужасом телу. Когда предчувствия поражения (читай: суровая действительность) начинают возникать одно за другим, имеет значение каждая малость. Цвет вспухающих ожогов, жжение, что оставляет веревка, за которую мы держимся, – любая деталь может иметь значение в финальной и безумной арифметике выживания. Выискивая детали, сознание переходит в то состояние повышенной чуткости, в котором воздух становится пряным, а звук – насыщенным. Чувствовать себя настолько восприимчивым – это своего рода экстаз, независимо от того, что именно его пробудило.
Даже потом, уже выжив, мы вспоминаем перенесенные испытания почти с нежностью, с болезненной чуткостью, с удовольствием, с четким пониманием того, что произошло. Этот сюжет – «Вот что я чувствовал, когда едва не умер» – инсценированный заново, в замедленном темпе, с ужасными подробностями, вдохновлял многие произведения искусства, от мифа о Тристане до пьесы Шекспира «Буря» и романа Мелвилла «Моби Дик». Морская стихия – очень подходящее место действия для таких историй; может быть, потому, что темная бездна моря так напоминает нам бессознательное, мир теней, где таится иррациональное, а мотивы скрыты.
Когда Тристан уходил в поход, что-то трогало глубинные струны его души. Что-то, о чем стоило вспоминать, о чем мечтать, что-то оставленное далеко позади. Возможно, его тревожили давние полузабытые мечты. Потеря была слишком большой. И им снова овладела любовь к Изольде. Можно ли вернуться в прошлое? Можно ли узнать, какими мы были раньше, но забыли об этом? Когда, в какой момент человек может позволить себе воскресить образы своего прошлого, свое прежнее «я»? Никогда, если на самом деле нас интересует не человек, а состояние наивысшего возбуждения, восприимчивости и понимания, если именно к этому состоянию мы стремимся. Даже если это и ведет к смерти. Как пишет поэт Уоллес Стивенс: «Вдумчивый человек… Он следит за пареньем орлов, / Для которых замысловатые Альпы – единое гнездо». Без препятствий нельзя воспарить, невозможна страсть. Один из самых верных путей к страсти – супружеская неверность, неизменная притягательность которой блистательно очевидна в старинном предании о Тристане и Изольде и в других повестях о запретной любви. Мы знаем, какой восхитительный костер может вспыхнуть от опасной искры любовного приключения, и мечтаем об этом невероятном подъеме. Читая предание о Тристане, мы мечтаем о любимом, хотим, чтобы он пылал такой же страстью. В этой безумно захватывающей охоте мы хотим быть всеми – и тем, кто выслеживает дичь, и диким животным, и охотником. Когда в небо взлетают куропатки страсти, а сердце бешено бьется, словно у улепетывающего зайца, – о, как это прекрасно, как захватывающе! А потом мы наполним страстью каждую пору, каждую клеточку нашего тела, ощутим невероятную живость и, вне себя от радости, вознесемся ввысь, воспарим в состояние сверхъестественного блаженства, в котором чувствуем себя сильными и могущественными, как боги.
