Сизиф
Братская любовь
Неизбывное наказание, которое Сизиф выдерживает в Аиде, тоже вошло в язык и обиходную речь, но история Сизифа вовсе не сводится к знаменитому камню, который он обречен вечно и бесплодно толкать в гору. Сизиф был зловредным, жадным, двуличным и нередко жестоким человеком, но кто ж не усмотрит нечто привлекательное — даже героическое — в неугасимом задоре и боевитой дерзости, с какими он прожил (более того — пережил) собственную жизнь? Мало кто из смертных испытывал терпение богов с подобным безрассудством. Его бесшабашное презрение и отказ извиняться или подчиняться наводит на мысли о греческом Дон Жуане.
Девкалион и Пирра, выжившие в Великом потопе, родили сына по имени ЭЛЛИН, в честь которого греки до сих пор называют себя эллинами. Сын Эллина ЭОЛ зачал четверых сыновей — Сизифа, САЛМОНЕЯ, Афаманта и КРЕФЕЯ. Сизиф и Салмоней не выносили друг друга всем нутром, неутолимо, и такой ненависти мир людской не видывал. Соперники за родительскую любовь, соперники во всем — с самой колыбели успехи друг друга были им отвратительны. Этим царевичам, когда они выросли, стало тесно в отцовском царстве Эолии, как тогда именовалась Фессалия, и они двинулись на юг и запад — основывать собственные царства. Салмоней правил Элидой, Сизиф основал Эфиру, позднее названную Коринфом. Из этих владений они злобно вперялись друг в друга через Пелопоннес, и их вражда от года к году лишь крепла.
Сизиф ненавидел Салмонея с такой силой, что потерял сон. Желал брату смерти, смерти, смерти. Желание это было таким жгучим, что он не раз и не два пырнул себя в бедро кинжалом, лишь бы утишить муку. Но без толку. Фурии кошмарно отомстят, если он осмелится прикончить брата. Братоубийство числилось среди худших кровопролитий. Наконец он решил посоветоваться с дельфийским оракулом.
— Сыновья Сизифа и Тиро восстанут и сразят Салмонея, — произнесла пифия.
Эти слова — сладкая музыка ушам Сизифа. ТИРО была его племянницей, дочерью ненавистного Салмонея.
Только и надо-то Сизифу — жениться и заделать ей сыновей. Сыновей, что «восстанут и сразят Салмонея». В те времена дядья могли жениться на племянницах, никто бы и бровью не повел, и Сизиф взялся улещивать и соблазнять Тиро лошадьми, драгоценностями, стихами и океанами личного обаяния, ибо уж что-что, а чары Сизиф подключать умел, если надо. Ухаживания увенчались успехом, Сизиф и Тиро поженились, и она родила ему двоих бойких мальчишек.
Как-то раз через несколько лет Сизиф рыбачил со своим другом МЕЛОПОМ. Греясь на солнышке на берегу реки Сис, они увлеклись беседой. Как раз в это время Тиро отправилась из дворца со служанкой и сыновьями — которым исполнилось пять и три, — прихватив запас еды и вина: ей хотелось удивить Сизифа неожиданным семейным пикником.
Меж тем Мелоп и Сизиф лениво болтали у реки о лошадях, женщинах, спорте и войне. Тиро и ее спутники шли через поля.
— Скажи мне, владыка, — проговорил Мелоп, — меня всегда удивляло, что, вопреки твоей лютой вражде с царем Салмонеем, ты решил жениться на его дочери. Судя по всему, ты по-прежнему не любишь его.
— Не люблю? Я ненавижу, не выношу на дух, презираю его до тошноты, — сказал Сизиф с громким смехом. Этот смех позволил приближавшейся Тиро определить точное положение супруга. Подходя к берегу, она могла слышать каждое слово, произнесенное мужем. — Я женился на этой сучке Тиро лишь потому, что ненавижу Салмонея, — продолжал тот. — Понимаешь, оракул в Дельфах сказал мне, что, если родит она мне сыновей, они вырастут и убьют его. А когда он сдохнет от руки своих собственных внуков, я избавлюсь от этой мерзкой скотины — моего братца — без всякого страха, что меня загонят эринии.
— Это… — Мелоп пытался подобрать слово.
— Блестяще? Хитро? Ловко?
Тиро поймала сыновей, готовых броситься бегом с того места, откуда можно было б услышать отцов голос. Развернув их кругом, она подтолкнула мальчиков, чтоб бежали к излучине реки, а за ними — и служанку.
Тиро проглотила наживку Сизифовых чар целиком, однако любила отца своего Салмонея с преданностью, какая превосходила любое благоразумие. Мысль, что ее сыновья вырастут и убьют деда, — вне обсуждений. Она знала, как преодолеть пророчество оракула.
— Иди сюда, детка, — сказала она старшему, — погляди на реку. Видишь ли мелкую рыбку?
Мальчик встал на коленки у реки и глянул в воду. Тиро взяла его за шею и опустила голову сына в реку. Когда он перестал сопротивляться, она проделала то же и с младшим.
— Так, — спокойно обратилась она к потрясенной служанке, — а тебе такое задание…
Сизиф с Мелопом наловили в тот день много рыбы. Когда свет начал меркнуть и они засобирались домой, к ним подошла служанка Тиро, присела в нервном поклоне.
— Прошу прощения, твое величество, но царица спрашивает, не повидаешь ли ты принцев. Они на берегу реки, ждут тебя. Вон за той ивой, владыка.
Сизиф отправился к указанному месту и увидел там своих сыновей, простертых на траве, бледных, безжизненных.
Служанка умчала во весь дух, и больше о ней не слышали. Когда же взбешенный Сизиф добрался во дворец с мечом наголо, Тиро уже подалась к отцову двору в Элиде. По ее возвращении Салмоней выдал ее замуж за своего брата Крефея, с которым она была глубоко несчастна.
Сам же Салмоней, такой же гордый и тщеславный, как и его ненавистный брат, считал себя в своей Элиде эдаким богом. Заявив, что равен Зевсу в способности вызывать бури, он приказал построить медный мост, по которому любил кататься на колеснице с бешеной скоростью, волоча за собой тазы, котлы и железные горшки, изображая гром. При этом к небу подбрасывали зажженные факелы — вместо молний. Богохульную наглость Салмонея заметил Зевс — и завершил всю эту дребедень настоящим ударом молнии. Царя, колесницу, кухонную утварь и все прочее распылило до атомов, и тень Салмонея пала в мрачнейшие глубины Тартара, проклятая навеки.
Сизифовы труды
Чтобы отпраздновать смерть своего нелепого брата-«громовержца», Сизиф закатил великий пир. Наутро его разбудила делегация раздосадованных вельмож, землевладельцев и арендаторов.
Протерев глаза и прояснив больную голову кубком неразбавленного вина, Сизиф согласился выслушать, в чем дело.
— Владыка, кто-то ворует наш скот! У каждого есть потери. Твои царские стада поредели тоже. Ты мудрый и хитрый царь. Наверняка тебе по силам найти виновного?
Сизиф отпустил их, пообещав разобраться. У него имелась мысль, что вор — его сосед АВТОЛИК, но как это доказать? Сизиф был хитер и сообразителен, однако Автолик — сын самого Гермеса, повелителя воров и жуликов, бога, который еще ребенком увел коров у Аполлона. От Гермеса Автолик унаследовал не только склонность забирать чужих коров, но и силы волшбы, благодаря которым его было очень трудно поймать за руку. Кроме того, скот, утраченный Сизифом и его соседями, был сплошь бурый с белым и до крайности рогатый, тогда как коровы Автолика — черные с белым и совершенно безрогие. Растеряешься тут, но Сизиф не сомневался, что за этим кроется колдовство, какому Гермес научил Автолика, и тот втайне меняет окрас угнанной скотины. «Хорошо же, — сказал он себе, — поглядим, кто окажется сильнее: дешевая волшба ублюдочного сынка бога-пройдохи или природная смекалка и ум Сизифа, основателя Коринфа, умнейшего царя на свете».
Он велел, чтобы у всех его коров и у соседской скотины на копытах были вырезаны крошечными буквами слова: МЕНЯ УКРАЛ АВТОЛИК. В следующие семь ночей, как и ожидалось, местные стада продолжили редеть. На восьмой день Сизиф и главные землевладельцы нанесли Автолику визит.
— Приветствую вас, друзья! — воскликнул их сосед и жизнерадостно помахал им. — Чем обязан честью встречи?
— Мы пришли осмотреть твою скотину, — сказал Сизиф.
— Пожалуйста-пожалуйста. Собрались разводить черно-белых? Мое породистое стадо — одно на всю округу, неповторимое, говорят.
— Ой неповторимое, это точно, — отозвался Сизиф. — Где ж это видано — такие копыта? — Он поднял ногу одной корове.
Автолик склонился, прочел надпись, вырезанную на копыте, и бодро пожал плечами.
— Ах, — проговорил он. — Порезвились — и ладно.
— Забирайте, — приказал Сизиф.
Землевладельцы увели скот, Сизиф посмотрел на дом Автолика.
— Сдается мне, я возьму всех твоих коров, — проговорил он. — Всех до последней телки. — Он имел в виду и АМФИТЕЮ, жену Автолика.
Нехороший он был человек, Сизиф этот.
Орел
Обдурив отпрыска бога-пройдохи, Сизиф возомнил о себе еще больше. Стал считать, что он и впрямь самый смекалистый и находчивый человек на свете. Эдакая царственная палочка-выручалочка, и на все-то вопросы у него находились ответы, и со всех, кто приходил к нему за советом, он драл непомерные суммы. Однако есть разница между хитростью и здравомыслием, коварством и рассудительностью, смекалкой и мудростью.
Помните Асопа? Именно в его беотийской реке купалась фиванская жрица Семела, где и привлекла внимание Зевса, после чего родился Дионис. На беду, у бога той реки была дочь ЭГИНА, и ее красоты хватило, чтобы Зевс увлекся и ею. Слетел он в облике орла и схватил девицу, забрал ее на остров у берегов Аттики. Расстроенный речной бог искал ее повсюду, расспрашивал каждого встречного, не видали ли они его любимую дочь.
— Юная дева, облаченная в козью шкуру, говоришь? — отозвался Сизиф, когда пришел его черед делиться сведениями. — Ну конечно, видел — такую вот девушку утащил орел, недавно. Она купалась в реке, и птица слетела, словно бы прямо с солнца… Необычайное…
— Куда он ее забрал? Ты видел?
— А вот эти браслеты — они из настоящего золота? Очень уж хороши, скажу я тебе.
— На, забери. Но ради всего святого скажи, что случилось с Эгиной.
— Я был высоко на холме и все видел. Орел забрал ее… а кольцо вот это — с изумрудом, да? Ох спасибо, да… Да, они полетели за море и приземлились там, вон на том острове. Иди к окну. Видишь, на горизонте? Называется Энона, по-моему. Там и найдешь ее. Ой, уже уходишь?
Асоп нанял лодку и поплыл к острову. И половину пути не одолел, когда Зевс заметил его приближение и послал молнию в самый нос лодки. От удара Асоп вместе со своим суденышком на громадной волне вкатился в устье собственной реки.
Но Сизиф! Зевс уже некоторое время приглядывал за этим прохиндеем. Не ускользнуло от бога ксении, что за Сизифом числится несоблюдение радушия к гостям, какие странствовали в его краях. Он брал с них налоги, отнимал сокровища, развлекался с их женщинами, бесстыже нарушал все до единого пункты священного закона гостеприимства. А теперь еще и позволил себе вмешиваться в совершенно не касавшиеся его вопросы, впутываться в дела вышестоящих, распускать язык о самом Царе богов. Пора было принять меры. Показать пример, чтоб другим было неповадно. Смерть и проклятье Сизифу.
Вопреки царственному происхождению, жизнь свою Сизиф вел в коварстве и бесстыдстве, постановил Зевс, а потому не заслужил он этой чести — чтобы в преисподнюю его провожал Гермес. Заковать Сизифа в кандалы и забрать его в Аид послали самого Танатоса — Смерть.
Обманщик смерти
Уж на что мрачный он дух, Танатос, однако способен был на такое вот бодрое переживание: он всегда радовался, являясь перед теми, кому суждена смерть.
Возникая пред ними, незримый ни для кого больше — тощая фигура в черном плаще, струйки адских газов истекают из него, — он протягивал руку к жертве с расчетливой жестокой неспешностью. Едва касался он живой плоти кончиком костлявого пальца, душа в умирающем принималась жалостно поскуливать. Танатосу очень нравилось наблюдать, как жертва бледнеет, как у нее закатываются и подергиваются поволокой глаза, а жизнь гаснет. Но пуще всего упивался он звуком последнего судорожного вздоха души, когда возникала она из смертного остова и сдавалась ему в кандалы, готовая последовать за ним.
Сизиф, как и положено коварным и тщеславным жуликам, спал чутко. Ум у него постоянно копошился, и самый малый шум будил его тут же. Поэтому даже от тишайшего шелеста Смерти, скользнувшей к нему в спальню, Сизиф сел на постели.
— Именем преисподней, ты кто такой?
— Именем преисподней? Да я сам — имя преисподней. Муа-ха-ха! — Танатос разразился жутким, мерзким смехом, какой частенько сводил полуживых смертных с ума.
— Хватит стонать. Ты чего вообще? Зубы болят? Несварение? И брось говорить загадками. Как тебя звать?
— Меня звать… — Танатос примолк для выразительности. — Меня звать…
— Всю ночь так будем?
— Меня звать…
— У тебя и имени, что ли, нету?
— Танатос.
— А, ты, стало быть, Смерть, да? Хм. — Сизифа будто бы не впечатлило. — Я думал, ты ростом повыше.
— Сизиф, сын Эола, — произнес Танатос нараспев, поэтически расставляя ударения, — царь Коринфа, владыка…
— Да-да, я в курсе, кто я такой. Это ты у нас, похоже, с трудом вспоминаешь собственное имя. Присядь, может? Ноги-то не казенные.
— Я их и не утруждаю. Я парю́.
Сизиф глянул на пол.
— Ой да, и впрямь. И пришел ты за мной, так?
Не уверенный, что какие угодно его слова будут восприняты с должным почтением и благоговением, Танатос показал Сизифу кандалы и угрожающе потряс ими у Сизифа перед носом.
— И наручники принес. Железные?
— Стальные. Несокрушимая сталь. Узы, выкованные в огне Гефеста циклопом Стеропом. Заколдованные моим владыкой Аидом. Кого б ни заковывали они, не расковать их никому — кроме самого Аида.
— Впечатляет, — согласился Сизиф. — Но, по моему опыту, нет ничего такого, что нельзя сокрушить. Кроме того, на них ни замка, ни защелки.
— Запор и пружина устроены слишком хитро, их смертный глаз не видит.
— Да неужели? Ни на миг не поверю, что они работают. Ты небось даже на своих костлявых запястьях их замкнуть не сможешь. Давай, попробуй.
Подобная откровенная насмешка над его заветными кандалами оказалась невыносимой.
— Глупец! — вскричал Танатос. — Такие затейливые приспособления выше понимания смертных. Смотри! Раз — за спину, протаскивай вперед. Полегче. Сведи мне запястья, защелкивай браслеты. Будь любезен, нажми вот тут, сработает застежка, там скрытая панель и… узри!
— Да, вижу, — задумчиво сказал Сизиф. — И впрямь вижу. Заблуждался, напрочь заблуждался. Великолепная работа.
— Ой.
Танатос попытался стряхнуть кандалы, но весь его торс сделался теперь неуклюжим, неподвижным.
— Эм… На помощь!
Сизиф спрыгнул с кровати и распахнул дверь громадного гардероба в углу. Проще простого — пнуть висевшего в воздухе, накрепко закованного Танатоса через всю комнату. Одним толчком Танатос скользнул по спальне и уткнулся носом в заднюю стенку шкафа.
Повернув ключ, Сизиф бодро окликнул посланника преисподней.
— Замок у меня на гардеробе, может, и дешевый и человеком сделанный, но, уж поверь мне, работает не хуже всяких уз, выкованных в огне Гефеста.
Послышались отчаянные сдавленные вопли, мольбы выпустить, но Сизиф с утробным «ха-ха-ха» убрался из спальни, глухой к просьбам Смерти.
Жизнь без смерти
Первые несколько дней заточения Танатоса прошли без приключений. Ни Зевс, ни Гермес, ни даже сам Аид не подумали проверить, прибыл ли Сизиф в адские края, как замышлялось. Но когда минула целая неделя и ни единой новой души в Аиде не появилось, духи и демоны преисподней начали роптать. Прошла еще неделя, и ни одной тени усопшего не поступило, если не считать почтенной жрицы Артемиды, чья безупречная жизнь удостоилась чести личного сопровождения в Элизий самим Гермесом Психопомпом. Это внезапное усыхание потока душ немало озадачило обитателей Аида, и тут кто-то заметил, что и Танатоса не видать уже много дней. Отправили поисковые партии, но Смерть не отыскивалась. Ничего подобного прежде не случалось. Без Танатоса рушилась вся система.
На Олимпе мнения разошлись. Дионис счел положение потешным и провозгласил тост за пресечение летального цирроза печени. Аполлон, Артемида и Посейдон отнеслись более или менее нейтрально. Деметра опасалась, что эти обстоятельства подрывают власть Персефоны как царицы преисподней. Времена года, которыми правили мать с дочерью, требовали постоянного завершения и возрождения жизни, и лишь присутствие смерти могло это гарантировать. Непристойность подобного безобразия возмутила Геру, отчего завелся и Зевс. Обычно веселый и неунывающий Гермес тоже встревожился: гладкая работа преисподней была отчасти его обязанностью.
Но именно Аресу положение показалось совершенно неприемлемым. Он был взбешен. Глянул вниз и увидел, что битвы среди человечества проистекали с привычной свирепостью, однако никто не погибал. Воинов пронзало копьями, топтало конями, потрошило колесами повозок и обезглавливало мечами, но они не умирали. Курам на смех такие бои. Если солдаты и гражданские не умирают, тогда что ж, и в войне толку никакого? Она же ничего не решает. Ничего не достигает. Никакая сторона не способна победить.
Младшие божества тоже разделились. Керы продолжали хлебать кровь тех, кого сразило в бою, и им плевать на то, что там происходит с душами раненых. Две оры — Дике и Эвномия — согласились с Деметрой: отсутствие Смерти нарушает естественный порядок. Их сестра Эйрена, богиня мира, с трудом сдерживала ликование. Если отсутствие Смерти означает отсутствие войны, значит, наверняка пришло время Эйрены, верно?
Арес так донимал родителей, Геру и Зевса, непрерывным брюзжанием, что они уже не могли его сносить. Объявили, что Танатос должен быть найден. Гера пожелала знать, когда его видели в последний раз.
— Гермес, — сказал Зевс, — наверняка же совсем недавно ты послал его за душой того бессердечного мерзавца Сизифа?
— Проклятье! — Гермес от досады хлопнул себя по ляжке. — Ну конечно! Сизиф. Мы послали Танатоса заковать Сизифа в цепи и препроводить в Аид. Подождите тут.
Крылья на пятках у Гермеса вздрогнули, затрепетали, зашелестели, и он был таков.
Вернулся в мгновение ока.
— Сизиф не добрался до преисподней. Танатоса отправили за ним в Коринф пол-луны назад, и с тех пор его никто не видел.
— Коринф! — взревел Арес. — Чего мы ждем?
Запертый гардероб в спальне вскоре обнаружился, его взломали и нашли в нем униженного Танатоса — он сидел в слезах, забившись в угол под какими-то плащами. Гермес забрал его в загробные края, где Аид взмахом руки отомкнул волшебные кандалы.
— Позже поговорю с тобой, Танатос, — сказал он. — Сейчас тебя ждет затор из душ.
— Сначала дай мне поймать этого негодяя Сизифа, владыка, — взмолился Танатос. — Второй раз он меня не проведет.
Гермес вскинул бровь, но Аид посмотрел на Персефону, сидевшую на соседнем троне. Та кивнула. Среди слуг преисподней Танатос был ее любимцем.
— Уж будь любезен не напортачить, — буркнул Аид, мановением руки отпуская подчиненного.
Погребальный ритуал
Мы уже выяснили, что Сизиф дураком не был. Он ни на миг не обманывал себя, что Танатос просидит взаперти у него в гардеробе веки вечные. Рано или поздно Смерть выпустят, и она вновь возьмет след Сизифа.
На городской вилле, где он временно обустроился, Сизиф обратился к своей жене. После того как его племянница Тиро утопила их сыновей и бросила его, Сизиф женился повторно. Его новая юная царица была доброй и послушной — в той же мере, в какой Тиро была своевольной бунтаркой.
— Милая моя, — сказал он, привлекая ее к себе, — похоже, я вскоре умру. Когда испущу я последний вздох и душа моя отлетит, что ты станешь делать?
— Сделаю, что полагается, владыка. Омою и умащу твое тело. Положу обол тебе на язык, чтобы ты смог заплатить паромщику. Семь дней будем стоять мы у твоего катафалка. Совершим огненные жертвоприношения, чтобы умилостивить царя и царицу преисподней. Так твое странствие на Асфоделевые луга должно быть благословенным.
— Ты, конечно, хочешь как лучше, но все это тебе как раз не надо делать, — сказал Сизиф. — В тот миг, когда я умру, ты разденешь меня донага и бросишь на улице.
— Владыка!
— Я совершенно серьезно. Вусмерть серьезно. Таково мое желание, моя мольба, мой приказ. Что бы кто ни говорил, никаких молитв, никаких жертвоприношений, никаких погребальных церемоний. Обращайся с моими останками, как с песьими. Дай слово.
— Но…
Сизиф взял ее за плечи и заглянул в глубину ее глаз, чтобы подчеркнуть искренность своего повеления.
— Раз любишь меня и мне предана, раз надеешься, что никогда не станет преследовать тебя моя гневная тень, пообещай мне выполнить в точности то, о чем я попросил. Поклянись своей душой.
— Я… клянусь.
— Хорошо. А теперь давай выпьем. За жизнь!
Время Сизиф рассчитал, как всегда, безупречно: в тот самый вечер он проснулся от шепота Смерти у своего ложа.
— Пришел твой час, Сизиф Коринфский.
— А, Танатос. Я ждал тебя.
— Не надейся меня провести.
— Я? Провести тебя? — Сизиф встал и поклонился в смирении, подал запястья, чтобы заковали их в кандалы. — И в мыслях не было.
Оковы защелкнулись, и эти двое заскользили к зеву преисподней. Танатос бросил Сизифа у ближнего берега реки Стикс и удалился, спеша разобраться с громадным скопищем душ, ждавших жатвы.
Паромщик Харон подогнал лодку, и Сизиф ступил на борт. Отталкиваясь от берега, Харон протянул ладонь.
— Вот те на, — произнес Сизиф, хлопая по карманам.
Харон без единого слова спихнул Сизифа в черноту Стикс. Река была холодна, чудовищно холодна, но Сизиф ухитрился переплыть на другой берег. Воды жгли ему кожу до волдырей, просто невыносимо, но, выбираясь по другую сторону, он понимал, до чего жалкое зрелище собой представляет — в точности как и хотел.
Тени скользили мимо, отводя взоры.
— Где тут тронный зал? — спросил он у одной.
Следуя указаниям, он предстал перед Персефоной.
— Грозная царица, — сказал Сизиф, склонив голову, — молю об аудиенции у Аида.
— Мой супруг сейчас в Тартаре. Я за него. Ты кто такой и как смеешь являться пред мои очи в таком состоянии?
Сизиф был наг, ухо оторвано, один глаз свисал из глазницы. Его призрачное тело покрывали укусы, шрамы, синяки, раны и язвы — свидетельство сурового обхождения улиц Коринфа с его физическим телом. Вдова Сизифа выполнила его наказы.
— Сударыня! — Сизиф склонился перед Персефоной. — Никто не сознает непристойность этого больше, чем я сам. Жена моя, злая, коварная, чудовищная, богохульная жена, — это все она довела меня до такого плачевного состояния. Даже лежа при смерти, я слышал, как она говорила другим женщинам: «Не станем мы тратить золото на погребальные ритуалы. Боги преисподней нам никто. Бросим его тело на улице, собакам на съедение. Деньги, отложенные им на похороны, просадим на большой пир. Телок, которых он берег для жертвы Аиду с Персефоной, зажарим для своего удовольствия». Она хохотала и хлопала в ладоши, и то были, грозная царица, последние звуки, что слышал я на земле.
Персефона разъярилась.
— И она посмела? Посмела? Будет наказана.
— Так точно, владычица. Но как?
— Освежевана…
— Да. Неплохо. Но, если позволишь сказать, было б потешно… — Сизиф улыбнулся посетившей его мысли. — Было б потешно, если б ты вернула меня в верхний мир живым? Вообрази ее потрясение!
— Хм…
— И я прослежу, чтобы она каждый день платила за свою наглость, за неуважение. Никакого золота, никаких пиров, ничего — только жестокое обращение, оскорбления и унижения. Жду не дождусь глянуть ей в лицо, когда явлюсь перед ней, живой и невредимый… и, может… может, даже юнее, бодрее и красивее прежнего? Ей всего двадцать шесть, но вообрази, как она будет мучиться, если я ее переживу! Сделаю из нее свою рабыню. Ей каждый день будет пыткой.
Персефона от этой затеи улыбнулась и хлопнула в ладоши.
— Быть посему. — Годы, проведенные в подземном мире, наделили Персефону царской гордостью и несгибаемой верой в тщательное правление преисподней.
И вот так Сизифа вывели в верхний мир, и они со своей донельзя обрадованной царицей жили долго и счастливо.
Его смерть, когда она пришла наконец, — другая история.
Перекати-камень
Узнав, как сизиф избежал смерти вторично, Зевс, Арес, Гермес и Аид довольны не были. Однако Персефона вынесла вердикт, а решение одного бессмертного не может быть обжаловано другим.
Когда почти через полвека безмятежной и цветущей жизни смертный удел Сизифовой жены взял свое, истек и срок договора между Персефоной и Сизифом. Танатос нанес ему третий и последний визит.
На сей раз Сизиф уплатил Харону пошлину и пересек Стикс как полагается. Гермес ждал его на дальнем берегу.
— Так-так-так. Царь Сизиф Коринфский. Врун, мошенник, разбойник, прохиндей. Любо-дорого сердцу моему. Ни одному смертному не удавалось надурить смерть и одного раза — ты же ухитрился дважды. Молоток.
Сизиф поклонился.
— Подобное достижение заслуживает шанса на бессмертие. Пошли со мной.
Гермес повел Сизифа вниз по бесчисленным коридорам и галереям в громадную пещеру. От пола к своду устремлялся исполинский пандус. Внизу покоился валун, озаренный столпом света.
— Верхний мир, — сказал Гермес, объясняя, откуда свет.
Сизиф разглядел, что пандус ведет к квадратному отверстию в своде, через который пробивался дневной свет. Гермес показал на отверстие пальцем, и столп света погас.
— Итак, тебе нужно всего лишь вкатить валун по уклону. Когда доберешься до верха, брешь откроется. Сможешь выбраться и жить потом вечно — бессмертным царем Сизифом. Танатос больше никогда к тебе не наведается.
— И все?
— И все, — сказал Гермес. — Конечно, если тебе эта мысль не нравится, я отведу тебя в Элизий, где ты проведешь вечность в компании других душ добродетельных усопших. Но если выберешь камень — будешь обязан пытаться завоевать себе свободу и бессмертие, пока не получится. Выбирай. Идиллическая загробная жизнь здесь — или попытка добыть бессмертие.
Сизиф оглядел валун. Крупный, но не колоссальный. Уклон крутой, но не отвесный. Градусов сорок пять, не больше. Что ж. Вечность прогулок по Елисейским полям со скучными и смирными — или вечность в настоящем мире потехи, пошлости, проказ и полоумия?
— Без обмана?
— Без обмана, без понуждения, — сказал Гермес, кладя руку Сизифу на плечо и расцветая ослепительнейшей улыбкой. — Тебе выбирать.
Остальное вам известно. Сизиф упер плечо в валун и принялся толкать его вверх по склону. На полдороге он был уверен, что вечная жизнь ему обеспечена. Три четверти пути — он устал, но не сдался. Четыре пятых… проклятье, ну и работенка. Пять шестых — тягость. Шесть седьмых — мука. Семь восьмых… До вершины оставался всего дюйм, ширина ногтя, еще одно могучее усилие и…
Не-е-е-е-е-ет! Камень соскользнул, пролетел над Сизифом и бухнулся у подножия. «Что ж, для первой попытки неплохо, — подумал Сизиф про себя. — Если передохнуть, если собрать силы, я смогу. Знаю, что смогу. Нащупаю подход. Может, надо толкать спиной, перекладывать на нее вес. Смогу…»
Сизиф по-прежнему в чертогах Тартара, толкает тот валун вверх по склону и добирается почти до самого верха, но валун скатывается, и Сизифу приходится начинать заново. Он пребудет там до конца времен. Он все еще верит, что у него получится. Одно последнее сверхусилие — и он свободен.
Художники, поэты и философы разглядели в мифе о Сизифе много чего. Они увидели образ абсурда человеческой жизни, тщеты усилий, безжалостной жестокости судьбы, непобедимых сил всемирного тяготения. Но видели и некую храбрость человечества, стойкость, упорство, выносливость и веру в себя. В нашем отказе сдаваться они усматривают нечто героическое.
