Глава 13
Военврач 3 ранга Жмыхов В.С.
84 ОМСБ
Вот она, настоящая война. И что из того, что я не бегу в атаку с винтовкой в руках и не строчу из пулемета. Мое оружие – скальпель, и им я веду битву за жизнь. А ведь еще недавно казалось, что так и останусь до конца войны ординатором в районной больнице что, в общем-то довольно удивительно. Ведь из всех врачебных специальностей моя во время боевых действий самая дефицитная, и почти всех хирургов области призвали на фронт еще летом. Не направили меня и в эвакогоспиталь, хотя в области их развернули несколько десятков, причем ближайший находился совсем рядом, в Измайлово. Госпитали, в основном, не создавались на месте, а формировались из эвакуированных медучреждений, поэтому их было так много. Конечно, действующих клиник, гражданских и окружных, не хватало, но еще до войны был составлен список зданий, в которых намечалось оборудовать госпитали. Их размещали в гостиницах, школах, общежитиях и техникумах. За считанные недели в выделенных помещениях оборудовали палаты для раненных, операционные блоки, лаборатории и физиотерапевтические кабинеты. Медицинские кадры пополняли, в том числе, эвакуированной профессурой и, по крайней мере, терапевтические госпитали очень уж острого кадрового голода не испытывали. Впрочем, и терапевтам приходилось работать сутками без сна и отдыха.
Но, с другой стороны, лишать тружеников тыла единственного хирурга тоже не дело. И без того количество операций, которые мне пришлось проводить, выросло втрое против довоенного. Но в облздраве быстро придумали, как решить проблему, и отдел эвакогоспиталей своевременно организовал курсы повышения квалификации для подготовки медперсонала – врачей и медсестер. За несколько месяцев удалось подготовить смену, и первого ноября меня призвали в армию. Прямо как в песне – прислали повестку мне спозаранку, шпалу в петлицы, назначение в руки, и вот я военврач третьего ранга.
Назначение я получил в Чердаклы, где начала формироваться восемьдесят четвертая морская стрелковая бригада, в которой меня назначили сперва командиром медвзвода, а затем, почти сразу же, командиром медико-санитарной роты.
Бригада, хоть и называлась морской, но частично комплектовалась и мобилизованными, хотя её костяком все равно являлись моряки – курсанты военно-морских училищ и матросы Тихоокеанского флота. Мне, как медику пришлось заниматься сразу несколькими задачами – формировать свою медсанроту, решать вопросы медснабжения и проводить санобработку пополнения бригады. Бани в поселке имелись, а жарокамеры для дезинфекции и дезинсекции обмундирования мы соорудили из бочек, поставив их подальше от жилых помещений. Поначалу, конечно, не обходилось без казусов, когда вместе с насекомыми сжигали солдатское белье, но потом мы научились регулировать температуру самодельных камер.
Пока принимали пополнение и формировали бригаду, активной хирургической работы вести не приходилось, но зато меня буквально завалили всяческими ведомостями, актами и реестрами. И ладно бы, если бы все ограничивалось получением медикаментов и перевязочных средств, так и вещевое довольствие всей роты тоже на мне висело, вплоть до пересчитывания кальсон и измерения портяночного полотна. Кроме того, я решил организовать бригадный дом отдыха при медсанроте, ведь пополнение зачастую прибывало с марша усталое и обмороженное. Так, например, учебный отряд подплава, направлявшийся к нам с Каспия, перевозили по Волге на пароходе, но когда судно вмерзло в лед, морякам пришлось идти пешком, в мороз и без теплой одежды. Впрочем, зимнего обмундирования для всего личного состава мы так и не дождались. Формировку бригады еще не закончили, как её в конце ноября срочно перебросили к Демянску, чтобы перехватить прорыв немцев из котла.
И вот, начались первые фронтовые операции. Случаи встречались тяжелейшие, а что самое неприятное, из батальонных медпунктов зачастую подвозили сразу целую группу пациентов. И у всех в медкарте передового района красные отрезки – всем требовалась срочная операция! Позже узнал, что бои шли чуть больше суток, но из операционной мы не выходили несколько дней. Как хирургическое отделение выдержало столько времени на ногах, лишь иногда позволяя себе прикорнуть на пару часов, даже не представляю.
Но первое сражение закончилось, и моряки, передав свои позиции армейцам, вернулись на формировку, на этот раз в Подольск. Всем наконец-то раздали теплые вещи, медслужбу обеспечили достаточным количеством перевязочного и шовного материала, а за медикаментами меня направили не на какой-нибудь окружной склад, а почему-то прямо в Москву, на химико-фармацевтические заводы.
Все-таки хорошо, что заводы из столицы не эвакуировали, а ведь, как мне там рассказывали, в октябре москвичи уже всерьез готовились вывозить оборудование. Достаточно и того, что фармацевтические предприятия Киева и Курска увезли за Урал, и теперь их запустят, наверно, лишь в следующем году. Конечно, довоенные запасы медикаментов позволят продержаться достаточно долго, но многих жизненно важных для военно-полевой хирургии препаратов, например, лекарств сульфамидного ряда – стрептоцида и сульфазола, и до войны производилось не очень много. А эфир вообще хранится не более четырех месяцев, и запасти его впрок не представляется возможным.
В Москве я целый день мотался по заводам, пересчитывая и проверяя препараты, сверяя полученное с заявками, а когда к вечеру освободился, решил отправиться в гости к брату, благо, в части меня ждали только назавтра. Конечно, имелись серьезные основания полагать, что Николая с домочадцами дома я не застану, ведь вся его семья, не исключая даже Ани, работала в различных госпиталях. Но когда Георгиевна открыла дверь, старушка сразу развеяла мои сомнения:
– Всеволод Георгиевич, заходите, – расплылась братова соседка в улыбке. – Ваши, наверное, скоро придут, уж дождитесь их. Сейчас, минуточку, ключ от Колиной комнаты достану.
– Ольга Георгиевна, – крикнул я вслед старушке, когда та юркнула в свою комнатку. – Так кто из моих в городе?
– Брат ваш на побывку прибыл, – отозвалась Георгиевна, громыхая ящиком стола, – а Анечка теперь постоянно в Москве работает. Её в наркомат индел взяли, вот так-то! – Соседка даже не пыталась скрыть торжествующие нотки в голосе. – А вы еще сердились, что она историком захотела стать.
Действительно, было дело. Впрочем, когда Аня объявила, что собирается идти на истфак, не только я, но и вся семья пребывала в растерянности. Вот лично у меня никогда не возникало сомнения в выборе профессии. Еще когда в первый класс пошел, мой старший брат Николай уже учился в медицинском, и я совершенно точно знал, что тоже стану врачом, и не каким-нибудь терапевтом, а хирургом. И когда я уже работал в больнице, и девочка приезжала на каникулы ко мне в Барышевск, то я с радостью помогал Ане зубрить латынь, полагая, что она готовится к поступлению на медицинский. Поэтому когда племянница вдруг огласила свое решение, то я искренне недоумевал, как так случилось – ведь родители у Анечки медики, да и старшая сестра другой судьбы не представляла, а она вдруг решила идти в какой-то ИФЛИ. Понятно, что и мне, и Коле это поначалу показалось блажью. Хочет девочка заниматься наукой, так ради бога, ведь есть такие нужные прикладные предметы, как математика, география, химия и, конечно, самая важная из наук – биология. Не то чтобы я не люблю художественную литературу, историю там, или даже фантастику, вовсе нет. Вон даже «Пылающий остров» Казанцева в подшивке «Пионерской правды» как-то прочел. Но, честно говоря, я считаю все, чему учат в ИФЛИ, чем-то легкомысленным и несерьезным.
Ну да ладно, пусть Аня учится на кого хочет, тем более, если её профессия оказалась так востребована.
Между тем Георгиевна вручила мне ключи и, уже убегая на кухню, приготовить мне что-нибудь горячее, внезапно обернулась и пустила парфянскую стрелу:
– Да, и еще Анечка успела замуж выйти.
– За кого? Когда? И кто её жених, то есть муж? А где он служит? Он дипломат?
Я немедленно проследовал на кухню, засыпая Георгиевну вопросами, но та молча и сосредоточенно разжигала огонь на плитке, поэтому я на время приостановил свой натиск. Все-таки пламя газовых конфорок на кухне было очень слабым, а спички после начала войны стали редкостью, и поэтому лучше не мешать человеку, занятому столь ответственным делом. Но когда соседка, наконец, поставила чайник, она с готовностью начала отвечать на все вопросы сразу:
– Её муж инженер, хотя звание почему-то маленькое – только старший лейтенант. Наверно, у них в институте не было военной кафедры. Он командир стрелковой роты, и уже успел получить две медали.
– Ого, две награды меньше, чем за полгода! – уважительно присвистнул я. (* Напомню, что в начале войны награды раздавались очень скупо.)
– Да, – горделиво подтвердила Георгиевна. – И еще он был ранен, а потом его откомандировали в Москву на заводы, потому что на фронте он занимался испытанием нового оружия в боевых условиях. Тут в городе он и познакомился с Аней и Зоей. Ему обе девушки нравились, но он выбрал ту, что начитаннее.
– Кхм, – смущенно опустил я глаза. Когда же меня наконец перестанут корить за то, что сразу не одобрил этот литературно-исторический институт?
Между тем Георгиевна извлекла кастрюльку из самодельного термоса, представлявшего собой обычный деревянный ящик с двойными стенками, промежутки между которыми были заполнены опилками и ватой, и налила мне супа, не забыв также вручить большой ломоть хлеба. Я начал торопливо работать ложкой, спеша доесть суп, пока он не остыл, а хозяйка продолжила повествование о романтической любви:
– А потом его полк вдруг срочно погрузили в состав и отправили на фронт. Но как только Аня об этом узнала, она догнала эшелон и комполка их тут же, прямо в вагоне, на ходу и расписал.
Да, огонь-девка. Поезд на ходу остановит. И, зная Аньку, ни за что не поверю, что она расписалась только ради командирского аттестата. Нет, только по стремлению души, прямо как в романах. Доев первое, я поставил тарелку в раковину, а Георгиевна вновь открыла свой термосный сундучок и извлекла из него второе блюдо – картошку, жареную на рыбьем жиру, еще пару ломтей хлеба и маленький кусочек колбаски.
– У Анечки-то в наркомате паек солидный, командирский. Она и со мной делится, хотя мне-то много не надо, ну а я ей с готовкой помогаю. А то она, бедная, когда приходит, или отсыпается, или читает что-нибудь по работе.
– А ваш-то сын дома бывает? – спросил я, разжевывая картошку, стараясь не вдыхать неприятный запах. Да, аромат от рыбьего жира благоуханным не назовешь, но зато этот продукт очень полезный, и я, как врач, это хорошо понимаю.
– Какое там, – горестно вздохнула соседка. – Как война началась, в Мосэнерго выходные и отпуска отменили, и даже если Леня в городе, а не в командировке, то освобождается поздно, когда метрополитен уже закрыт.
– Да уж, представляю, сколько у энергетиков сейчас работы. От эвакуации предприятий отказались, да еще заводы на круглосуточный график перешли, а значит, электричества на всех не хватает. Наверняка каждый киловатт сейчас распределяют по строжайшей разнарядке.
– Так и есть, так и есть, – покивала Георгиевна. – Донбасс фашисты бомбили, и донецкого антрацита стало меньше, так что наши ТЭЦ пришлось срочно на подмосковный уголь переводить, а у него теплотворность ниже. Торфяные электростанции, конечно, выручают, но их мало, поэтому осенью пришлось очень и очень туго.
– Однако на улице освещение работает, хотя и тусклое, – заметил я, – трамваи ходят, а у вас в подъезде висит график включения света. Выходит, все наладилось?
– Верно, наладилось, после того, как в ноябре Рыбинскую ГЭС досрочно запустили. Корпус электростанции, конечно, достроить не успели, и вместо крыши над турбинами брезент повесили. Но гидрогенераторы работают и ток дают, а это главное.
– Значит, уже и провода через Волгу перекинули? – уточнил я.
– Да, линию на двести двадцать киловольт, и Леня тоже участвовал в её монтаже, – с гордостью подтвердила мать энергетика. – Фашисты переход через реку бомбить пытались, и даже диверсантов засылали, но ток идет. А теперь, как фрицев отогнали к самому Пскову, немецкие самолеты к нам уже давно не летают. Мы уж и забыли, когда последний раз в газобомбоубежище бегали. Так что работа энергосистемы города теперь начала восстанавливаться.
– Да, хорошо, конечно, что Мосэнерго работает стабильно, – вздохнул я, вспомнив разруху прифронтовых поселков. – А вот там, где немцы побывали, электростанций совсем не осталось.
– Поэтому для освобожденных территорий готовят передвижные электростанции, чтобы вести восстановительные работы.
– Передвижные? – Заинтересовался я. – Это как они передвигаются? Я не технарь, но знаю, что электростанция, это большое здание, и с места его не сдвинешь.
– Так они на железнодорожном ходу, – пояснила Георгиевна. – Все оборудование размещают на платформах или в вагонах, а пар берут от паровоза. Такой энергопоезд дает тысячу киловатт, и на первое время его хватает, чтобы обеспечить основные службы небольшого города.
Допив чай, и аккуратно доев последнюю крошку, я поблагодарил хозяюшку и, наконец, открыл дверь в комнату брата. Включив керосинку, я осмотрелся. В комнате все осталось прибрано и чисто, прямо как до войны, когда я последний раз приезжал в отпуск в Москву. Только прибавились светомаскировка на окне и самодельная печка-буржуйка, рядом с которой высилась маленькая поленица и стоял ящик с углем. Вот и хорошо, прогрею комнату, и можно будет спать даже без ватника.
Разведя огонь, я вспомнил про соседку, наверное, мерзнущей в холодной комнате.
– Ольга Георгиевна, – окликнул я её. – Вы там не мерзнете?
– Всеволод Георгиевич, а у нас железная печка тоже есть – отозвалась из кухни старушка. – По ордеру в домоуправлении выдали. А уголь в котельной берем, там его еще с прошлого года много осталось.
Ну и славно, тогда волноваться не о чем. А вот, кстати, кто-то входную дверь открывает.
Это же Анка, полтора года её не видел! А ведь почти не изменилась. Не сказать, что сильно похудела, несмотря на войну, да и вид хоть и усталый, но весьма довольный. Зеленые глаза все такие же веселые, вот только взгляд стал очень ответственным, впрочем, как и у многих молодых людей, внезапно повзрослевших в этом году.
– Аня, Анечка, – обнял я дорогую племянницу. – Как же я тебе рад. Давай, топай в родительскую комнату, там согреешься.
Когда девочка сняла полушубок, я чуть не задохнулся от радости и удивления, увидев на петлицах военфельдшерские кубики. Как это она успела, ведь даже Зоя военфельдшером еще не стала, потому что не захотела доучиваться на ускоренных курсах и отправилась на фронт обычной медсестрой. За что же студентке-историку такое счастье?
Наверно вид у меня был настолько изумленный, что Аня звонко, совсем как в детстве рассмеялась:
– Дядя, не удивляйся, – разница в возрасте у нас не такая уж и большая, так что с Аней мы на ты. – Это для маскировки. Мне по работе с разными ведомствами приходится контактировать, донесениями там обмениваться, и прочее. Но не всем сотрудникам положено знать, чем я занимаюсь, а на врача никто внимания не обратит.
– Ах, вот как. – Надеюсь, я не подал виду, что несколько разочарован. Ну да ладно, она хоть и не врач, но тоже полезным делом занимается, хотя о подробностях лучше не спрашивать. Понято ведь, что наркоминдел все полученные донесения наверняка в разведуправление пересылает, а генштаб, в свою очередь, иногда своими сведениями с наркоматом делится. Ох, а ведь дите-то, наверно, некормленое. – Анечка, ты кушать-то будешь?
– Нет, я уже в наркомовской столовой пообедала.
– Тогда садись, и скорее рассказывай про мужа. Сколько лет моему племяннику, и вообще, он старше меня, или младше?
Вспомнив о своем супруге, Аня восторженно закатила глазки и уже было глубоко вдохнула, приготовившись рассказывать, но вдруг осеклась и, потупив взор, тихо сказала:
– Не знаю точно. Как-то, эммм, не пришло в голову спрашивать.
Эх, Анка, Анка. Я же тебя с детства знаю, и хорошо помню, что когда ты не хочешь сказать правду, то начинаешь говорить очень тихо, почти шепотом. Ну ладно, со временем узнаю, что там за тайна.
– Тогда расскажи, чем он до войны занимался, – попросил я. – Меня уже поставили в известность, что зять инженер, а вот какого профиля? Что он проектировал, мосты, электровозы, дома? Или на заводе технологом работал? На каком, Тракторном, Баррикадах, не помню, какие еще в Сталинграде предприятия есть.
Анка задумалась и, судя по тому, что молчала девочка секунд пять, ответ явно придумывала тут же:
– Это информация только для служебного пользования. Но в общих чертах, он изучал новые иностранные разработки, и для этого Саше приходилось выезжать за границу по чужим документам. И прежде, чем мы поженились, мне пришлось дать кучу подписок о неразглашении, вот.
Ах, вот теперь понятно. Ну, можно подумать, мне до сих пор хранить секреты не приходилось. Да от тех же раненых такого, бывало, наслышишься. Эфир-то у нас на фронте быстро закончился, и вместо наркоза давали спирт. И, конечно, захмелев, пациенты то о новой технике сболтнут, или же контуженный командир похвастает, что с каким-то генералом недавно беседовал. В общем, кругом одна сплошная военная тайна, так что меня этим не удивишь. А однажды раненый разведчик вообще шептал в бреду про счетчик ионирующего излучения, и рвался искать какой-то прибор номер один, потерянный где-то под Демянском.
О, снова дверь открывают. Надеюсь, это Николай. Ну точно, Колька пришел! Похлопав меня по плечам, он горделиво оглядел своего младшего брата, остановившись взглядом на «шпалах» и, хотя в глазах у него мелькало множество вопросов, он лишь кратко спросил:
– Надолго?
– До утра.
Не оценив лаконичность нашей речи, Аня, привыкшая в своем литературном институте к цветастым словесам, ехидно хмыкнула. Но стоило её папке строго взглянуть на свое чадо, как она тут же притворилась паинькой и захлопотала вокруг отца:
– Папа, давайте тулуп. Папа, вы кушать будете?
Николай, в отличие от своей дочки, был голоден, и мы переместились на кухню, откуда Георгиевна деликатно удалилась, чтобы не мешать встрече родственников. Пока Коля торопливо жевал, я постарался подобрать нейтральную тему для беседы:
– Аня, расскажи-ка, что у нас нового в дипломатическом ведомстве?
– Дядя, не поверишь! Зарубежные дипломаты совсем заелись, в самом буквальном смысле слова, и им решили норму сократить. Ну сам посуди, десять литров водки на человека в месяц, куда это годиться!
– Десять поллитровок, – машинально поправил я.
– Нет! Литров!
– И куда им столько девать?
– Поди, спекулируют, – предположил Николай. – На базаре, говорят, за бутылку тысячу рублей дают.
– Вот-вот, – подтвердила дипломатическая советница. – Нашим-то зарубежным дипломатам кое-где лишь по триста граммов хлеба в день выдают, а в Японию так вообще продукты диппочтьй завозить приходится, чтобы с голоду не умерли.
– Да, «любят» нас японцы, – пробурчал братец, – мало им Халхин-Гола было, все никак не угомонятся. Когда же поймут, что им с нами не сладить?
– Угу, папа, представляете, как только немец напал, японцы в своей главной газете «Ниппон» сразу напечатали план своей войны с нами. И там они мечтали, что граница пройдет по Уралу, Каспию и Кавказу. А когда в конце осени фрицев в Демянске окружали, японская газета «Асахи» расписывала, что это немцы окружили Москву и вот-вот захватят. А еще они летом…
Проговорили мы до утра, боясь, что до конца войны снова не увидимся. А ведь после победы над германцами еще наверняка будет война с Японией, и врачам снова найдется много работы на фронте, так что кто знает, надолго ли мы расстаемся.
С рассветом за нами почти одновременно заехали машины. Меня полуторка повезла в Подольск, брата забрал другой грузовик, а за Аней прислали эмку. Да уж, видно она в наркомате не простым курьером работает, и вовсе не депеши разносит.
Оказалось, не зря начальник санитарной службы бригады так спешил укомплектовать медсанчасть медикаментами. Буквально в тот же вечер нас отправили на фронт, и вскоре высадили у города Нарва, недалеко от Балтийского моря.
Часть еще не успела вступить в бой, а у медсанроты уже начались фронтовые будни. С наступлением холодов число терапевтических больных неминуемо возрастет и мы должны быть к этому готовы. Кроме того, как показал наш боевой опыт, не всегда возможно организовать быструю эвакуацию из батальонных медпунктов в нашу санроту, а если бригада пойдет в прорыв, то задача оказания экстренной помощи станет архисложной. К тому же, при повреждениях костей, весьма часто встречающихся на поле боя, пациентам необходимо обеспечить неподвижность пострадавших конечностей, и их крайне нежелательно перевозить по фронтовым кочкам. Приняв во внимание все вышесказанное, командование приказало создать передовые отряды медиков и выдвигать их прямо к полю боя. Для каждого такого отряда, состоявшего из хирургов, военфельдшеров, медсестер и санитаров, выделяли машину, чтобы он мог двигаться сразу за наступающими частями, принимая раненых. Одних предполагалось оперировать на месте, других отправлять в медсанбат, или же сразу в армейский госпиталь.
Едва мы успели организовать такие летучки, как наступление началось. Вернее, первый день все было спокойно. В смысле, артиллерия грохотала без умолку, самолеты летали, но раненых нам пока не везли. Вскоре стало понятно, что артподготовка под Нарвой была лишь отвлекающим маневром, а настоящий удар наши войска нанесли южнее. Но потом, когда немцы перебросили свои силы на юг, наступление началось и у нас, благо, что бойцам не приходилось форсировать реку. Но все равно бои шли серьезные, и очень скоро нам привезли сразу четыре машины с ранеными. К счастью, грузовики оказались полупустыми. Просто, согласно распоряжению командующего, весь порожний транспорт, возвращавшийся с передовой, обязательно предоставлялся в распоряжение медслужб. Встретив транспорт, врачи нашей санроты вместе с санитарами быстро разгрузили раненых, перенесли в госпиталь и тут же начались операции.
Надо заметить, что фронтовые операции с «мирными» не сравнить. Никакой долгой подготовки и спокойной работы, а просто бесконечный изматывающий конвейер. Вокруг стоны раненых, повсюду кровь и гной. Руки уже отваливаются, но все равно приходится держать скальпель и иглу, то рассекая гангренозные конечности, то накладывая швы, или прочищая рану. Медсестры порой не выдерживали и падали в обморок или засыпали прямо у операционного стола, и их оттаскивали в сторону, оставляя отлеживаться, но хирургов не хватало, и приходилось держаться из последних сил.
Линия фронта отодвигалась стремительно, и вскоре мне в составе военно-санитарной летучки пришлось перебазироваться ближе к передовой. Остановились в каком-то селе, заняв большую избу, превращенную на время в операционную палату. Хозяйка, обрадованная приходом своих, натопила печь и сварила нам щи, угощая, чем могла. Долго мы здесь не задержались. Фронт продолжал катиться к западу, и на следующий день нам снова пришлось трогаться с места. На этот раз остановились в открытом поле, и долго возились, устанавливая палатки. Промерзшая земля не поддавалась, и мы с санитарами долго забивал продрогшими руками анкерные колья. Но первый же сильный порыв ветра надул полотнище палатки, словно парус, и мгновенно унес его вдаль. Когда колья, наконец, укрепили и капризная палатка прочно заняла свое место, начали растапливать жестяную печку. Грела, она правда, плохо. Максимум, на что её хватало, это чуть-чуть отогреть руки, или нагреть ампулу. Поэтому мы не снимали ватников, и все, что можно, делали в теплых рукавицах, но держать инструменты все равно приходилось в одних резиновых перчатках.
Да уж, фронтовые «будни» скучными не назовешь. В каких только условиях не приходилось устраивать операционно-перевязочные пункты. Одно хорошо, мне не пришлось узнать, что такое бомбежки госпиталей, о которых с ужасом вспоминали Аня с Николаем. Да, для медсанчасти это, пожалуй, самое страшное. Если здоровые бойцы могут скрыться или спрятаться от обстрела, то лежачим больным деваться некуда. Но в этот раз, хотя наша авиация еще и не господствовала в небе, но немецким стервятникам было не до госпиталей. Они занимались более важными, с военной точки зрения, делами, и пытались остановить наступление. Впрочем, безуспешно. Красная армия настойчиво шла вперед, а мы продвигалась вслед за наступавшими войсками.
Особо на карту смотреть было некогда, но общее направление вполне угадывалось. Бригада шла к западу вдоль моря, и только у Кохтла-Ярве сделала крюк, обойдя город с юга и снова вернувшись к Нарвскому заливу. После этого поток раненых почти прекратился, зато среди пациентов начали появляться германские офицеры. Как мне рассказали, наши ребята устроили засаду в лесу на проселочной дороге, рассчитывая, что по ней фрицы попытаются сбежать из города. И верно, все их командование оставило солдат обороняться, а само ринулось в бега, рассчитывая проехать незаметно по лесу. После первых же выстрелов немецкие штабисты выскочили из машин и подняли руки, но кое-кого все же подстрелить успели, и вот этих подранков привезли нам. Когда я слушал эту историю, то у меня возникло какое-то чувство дежавю. Только, не уже виденное, а наоборот, как будто это должно случиться в будущем, через год или два.
Воспользовавшись передышкой, я решил написать весточку новообретенному племяннику, благо не забыл спросить у Аннушки адрес его военно-полевой почты. Треугольник письма передал с первой же проезжавшей машиной, ехавшей к железнодорожной станции за боеприпасами. Водитель старенькой полуторки со странным тактическим значком в виде черно-желтого круга, намалеванным на капоте, торопливо взял треугольник письма и пообещал не забыть отдать его на почту. Ну что же, может Александр воюет где-то на этом же фронте, и скоро сможет мне ответить.
Передышка оказалась недолгой, и нашу летучку снова двинули, только на этот раз не вперед, а назад, туда, где окруженные немцы сдавались в плен. Было приказано оказать раненым фрицам медпомощь и помочь организовать эвакуацию в тыл. Вот это задание мне нравится. Не оттого, что фашистов очень жаль, а потому что наша бригада перестала нести потери. Впрочем, это, к сожалению, ненадолго, и до Берлина нам еще ох как далеко.
* * *
Восьмерка немецких самолетов неумолимо приближалась, а сонные бойцы, второпях выскакивающие из дома, явно не успевали разбежаться. Мне казалось, что бегут они медленно, слишком медленно, чтобы успеть скрыться в лесу. Впрочем, мне тоже стоит подумать об укрытии. Сунув бинокль за пазуху, я помчался по дороге подальше от хутора, ставшего очень опасным, и остановился, только когда увидел, что Юнкерсы явно нацелились не на жилые строения, а на оборонительный рубеж. Они не стали становиться в круг, и торопливо, без особого старания начали вываливать свой груз на наши ложные позиции.
Достав бинокль я, затаив дыхание, наблюдал, как от первого самолета отделились бомбы, кувыркаясь, начали падать, а потом, выровнявшись и все ускоряясь, ринулись к земле.
Бббуууух, и на месте «дзота» словно извергнулся вулкан. Из взметнувшегося ввысь пыльно-дымового столба вылетали бревна, палки, разные камни и, крутясь, падали вниз, а столб дыма тем временем все продолжал расти.
Бах! Еще один взрыв накрыл наши «окопы», а бомбы все продолжали сыпаться, превращая с таким старанием возведенные макеты в ледяное крошево.
Так, а это что? Пара бомбардировщиков все-таки решила проутюжить хутор, уж очень целенаправленно они повернули в нашу сторону. Время меня побери! Боюсь, что теперь никогда не смогу летать на пассажирских самолетах, если выживу, конечно. Уж очень сильная неприязнь к аэропланам у меня появилась сегодня.
Ординарец, появление которого я и не заметил, уже схватил было меня за руку, намереваясь оттащить подальше, но обстановка в воздухе неожиданно поменялась.
– Наши! – облегченно выдохнул я, но, наведя в небо оптику, тут же осекся. Истребители оказались Мессерами. Однако, они явно были полны решимости защитить нас от посягательства пикировщиков. На крыльях истребителей засверкали вспышки, и тут же до нас донеслось тарахтенье пушек. Все ясно, пилоты Мессеров предупредительными выстрелами дали понять тупым бомберам, что так далеко от линии фронта могут находиться только свои, в смысле, германские, позиции. Не знаю, поверили Юнкерсы или нет, но лезть на рожон не стали, и послушно отвернули, тем более, что и так разнесли в клочья оборонительный рубеж возможного противника.
Авдеев потрясенно смотрел вслед улетающим самолетам, да и не только он был ошарашен, но меня после прочтения множества книг по военной истории удивить было непросто. Подумаешь, мало ли что на войне бывает. В Сталинградской битве, когда позиции противника постоянно перемещались и перемешивались друг с другом, еще и не такое случалось.
Когда бомбардировщики удалились, у меня прямо от сердца отлегло, и я быстро успокоился, даже пообещав себе когда-нибудь полетать самолетами Аэрофлота.
Никакого серьезного урона немцы нанести не успели, и рота отделалась всего двумя ранеными, которых тут же направили в ротный пост медпомощи, находившийся в чудом уцелевшем хуторе, а после на санитарной подводе отправили в тыл. Правда, еще пропал один боец из штрафного взвода, но он наверняка просто далеко убежал, испугавшись бомбежки, и потом найдется. Искать его времени не было, потому что командование опять все переиграло, и вместо обороны батальон вновь получил приказ наступать. Сыграл ли тут свою роль авианалет, который вскоре мог повториться, или же иные обстоятельства, нас конечно проинформировать не позаботились.
Так как продвигаться дальше предстояло в западном направлении, то наша рота, охранявшая как раз западную дорогу, естественным образом оказалась в авангарде. Поэтому вместо приема горячей пищи ей пришлось заняться подготовкой к выступлению.
Честно говоря, порученная нам роль походной заставы меня не вдохновляла. Если кое-какие сведения о дорогах и мостах у нас имелись, то информация о месте нахождения противника практически отсутствовала. Перед наступлением хорошо была разведана только обстановка непосредственно за рекой Нарвой, а дальше к западу все покрывал пресловутый туман войны. Неясным оставалось даже расположение соседних частей. Иванов только сообщил, что севернее, параллельно нашему маршруту, выдвигается 259-й полк Ушакова, а южнее идет другая дивизия, и они нас вроде бы уже должны обогнать, так как, опять же предположительно, шли всю ночь.
Точный маршрут движения нашему батальону также не указывался, потому что от нас требовалось не задерживаться у отдельных населенных пунктов, а обходить их, не втягиваясь в затяжные бои, лишь примерно придерживаясь общего направления на запад, пока через полсотни километров мы не упремся в огромное болото.
О, как же проще было участвовать в реконструкциях сражений, когда весь сценарий известен заранее, или играть в компьютерные стратегии, передвигая юниты по своему усмотрению. А тут я сам оказался в роли юнита, который просто движется, куда укажут, не имея ни малейшего понятия, для чего это нужно. Возможно, от нас требовалось отвлечь внимание противника и оттянуть на себя как можно больше его сил, чтобы обеспечить действия основной ударной группировки. А может, наоборот, это нас кто-то прикрыл, и потому мы так успешно продвигаемся. Еще есть вариант, что командование прощупывает оборону противника, выискивая слабину, и на ходу меняя планы, производя сложные перегруппировки и маневры. Обо всем это приходилось лишь догадываться, впрочем, немцы тоже не понимают, где происходят крупные события, а где производятся отвлекающие маневры.
Невыспавшиеся, потому что допоздна лепили снежные макеты, издерганные бомбежкой и, в придачу, голодные, бойцы начали грузить ротное имущество и усаживаться в машины. Ну что поделаешь, декабрьский день короткий, дорожные условия тяжелые, а по прогнозу скоро начнутся суровые морозы, и потому на счету каждая минута. И вообще, хорошо, что нам пока еще не приходится идти на своих двоих, волоча на плечах пулеметы, патроны и продовольствие. А имущества, надо сказать, у подразделения изрядно прибавилось. Наши тылы очень сильно растянулись и потому, чтобы обеспечивать потребности батальона и роты в походе, возимые запасы продфуража и боеприпасов значительно выросли.
Построив колонну, я лично проверил, все ли мы взяли, хорошо ли закреплены грузы, и, самое главное, в порядке ли анодное питание радиостанции. Без постоянно действующей радиосвязи с комбатом головной заставе никак нельзя. Конечно, по-хорошему, Иванов со своим штабом должны были бы ехать вместе с нами, в голове колонны. Но в связи с внезапностью выступления они не успевали организовать движение всего батальона, и обещали нагнать нас позже.
И вот, мы медленно поехали по маршруту, постоянно сверяя карту с местностью. Собственно, заблудиться было мудрено, ибо бездорожье и глубокий снег не оставляли иного выбора, как двигаться по одному-единственному зимнику.
Вообще, нельзя сказать, что продвижение происходило с большими трудностями. Основную глубину тактической зоны немецкой обороны мы уже давно преодолели, сломив сопротивление противника. Конечно, между нашими наступающими частями оставались значительные промежутки, но и у немцев сплошной обороны не имелось. Фрицы быстро сообразили, что обстановка для них создалась весьма сложная и, опасаясь фланговых ударов и окружения, начали полуорганизованный отход.
В принципе, ничего иного им и не оставалось. Все основные силы немцев попали в Ленинградский котел, а то, что удалось собрать с бору по сосенки и выставить на волховский рубеж, уже или разгромили, или тоже окружили. Наверно, не ошибусь, если скажу, что сейчас на всем фронте в полсотни километров от Балтики до Чудского озера противник не имеет в обороне и половины расчетной дивизии. Так что не удивительно, что операция по овладению указанным батальону районом проходила столь гладко. Правда, большие селения мы на всякий случай объезжали стороной, а в маленьких хуторах ни гарнизонов, ни даже эстонской полиции не имелось. Поэтому живые немцы нам пока не попадались, зато иногда встречались следы их недавнего присутствия: Выброшенное на обочину ненужное имущество, еще не заметенное снегом; съехавший в кювет грузовик с еще теплым, как я лично убедился, мотором; и даже вполне исправный Ганомаг, брошенный лишь потому, что в нем закончилось топливо, все это свидетельствовало о том, что по дороге кто-то недавно проезжал в большой спешке. И, надо сказать, это очень хорошо. Если авиация противника заметит продвижение нашей колонны, то немцы будут долго выяснять – свои ли это отступают, или русские наступают, а пока они разберутся, нас уже и след простыл.
В общем, боевая операция для всех красноармейцев роты, даже назначенных наблюдателями, пока сводилась к любованию заснеженным пейзажем. Правда, оружие бойцы все равно держали наготове, но шутили, что едут, словно на маевку (* пикник). Вот только водительскому составу не позавидуешь. Шоферам-то приходится водить машины без сменщика – весь день за баранкой, вечером нужно проводить техобслуживние, а ночью прогревать, чтобы утром мотор завелся без проблем. Однако ж тоже не сравнить – одно дело прокладывать колонные пути по целине, прямо через занесенные снегом лесные массивы, и совсем другое дело мчаться с ветерком по наезженному тракту, как мы сейчас. Лишь в одном месте возникло незначительное препятствие – мостик через речку оказался сломан. Однако пологие берега и крепкий лед позволили подразделению легко преодолеть речную преграду и с гордостью послать командованию победный доклад. Такие сообщения мы отправляли по рации каждый раз при достижении очередной контрольной точки – поселка, к примеру, моста или развилки дороги, для каждой из которой имелся условный номер. Например, для переправы через Кунду, которую мы только что не без трудностей преодолели, был присвоен код «22». Поэтому не было необходимости в зашифровке и расшифровке сообщений, и комбат, а может, комполка, или даже комдив, сразу видели на карте, куда добрался их передовой отряд.
Почти весь день прошел в неторопливом движении. Сначала четыре-пять километров сравнительно быстрой езды по зимнику, а потом долгое ожидание разведдозора, исследующего подозрительное место – перекресток дорог или деревушку, где было бы логично установить блокпост.
Но, хоть и продвигались мы сравнительно неспешно, однако немцы посчитали наше наступление чересчур стремительным и, наконец, озаботились выставить заслон, усиленный танком. К счастью, замаскировать его не успели, и дозорный бронетранспортер вовремя заметил опасность. О своей находке разведчики тут же сообщили по рации, поставив всех на уши, а вернувшись, подробно доложили об увиденном. Ого, дело осложняется. Все-таки немецкий танк не снежный, как наш, а самый что ни на есть настоящий, да еще не какая-нибудь танкетка, а грозная «троечка».
Ну, ничего. Действия на этот случай мы уже отрепетировали. Сразу за передовым отрядом, то есть за нашей ротой, двигался артвзвод, и к артиллеристам немедля отправили посыльного. Одновременно два отделения первого взвода были посланы обойти очаг сопротивления с севера и с юга, чтобы затем, смотря по обстоятельствам, или блокировать его, или атаковать с тыла. Ну, а если своими силами с немецким заслоном не справимся, то подождем помощи. Радист сразу же отстучал в штаб секретный код, означающий встречу с противником, и основные силы батальона скоро подойдут.
Впрочем, командовавший нашей немногочисленной артиллерией сержант Валиков никого поджидать не собирался. Услышав сообщение о танке, прячущемся в засаде, он лишь злорадно ухмыльнулся в предвкушении настоящего дела:
– Танк, говорите? Сейчас мы ему гусеницы-то размотаем.
Пошушукавшись с разведчиками, уточняя, где стоит танк, и с какой стороны его лучше достать, артиллеристы отцепили от передка свою сорокапятку, пристегнули к станинам лямки, развернули пушку к лесу, и с помощью наших бойцов покатили в рощицу, чтобы занять удобную для стрельбы позицию. Второе орудие осталось у дороги, охранять автоколонну на случай атаки противника.
Тем временем я осторожно пробрался вперед, чтобы на основе личного наблюдения оценить обстановку на поле боя. После короткой рекогносцировки картина вырисовывалась такая: Лес дальше редеет, начинаются поля, а за ними на небольшой возвышенности теснится несколько жилых строений, у которых суетятся фрицы. Никакой полосы заграждения фрицы оборудовать не успели, да наверно и не планировали, однако танк действительно присутствует, и он явно настроен не допустить выхода нашей роты из леса. Так, а что тут еще интересного? Вот очень странная поленица, по форме больше напоминающая пулеметное гнездо. Уверен, там действительно прячется пулеметчик. Но других огневых точек что-то не заметно. Ладно, разведка боем поможет их выявить. Главное, чтобы «бог войны» управился с танком. Насколько я помнил, толщина бортовой брони самой распространенной модификации «троечки» составляет тридцать миллиметров. От нашей пушки до цели будет, навскидку, метров шестьсот, и к тому же, к орудию танк стоит не боком, а несколько под углом. Если верить табличным данным сорокапятки, то шансов на пробитие брони у её снарядов где-то процентов пятьдесят. Однако, как же я все-таки «точно» подсчитал – или пробьет, или нет. Ну что же, посмотрим на практике, как Валиков выполнит поставленную задачу.
Артиллеристы зря времени не теряли, и вскоре со стороны огневой позиции противотанкистов послышались удары кувалды о лом. Если ветер подует в сторону немцев, те могут услышать подозрительные звуки, но иначе нельзя. За промерзлый грунт сошки не зацепятся, и если их не зафиксировать стальными клиньями, вбитыми в землю, орудие будет отскакивать назад после каждого выстрела.
Но Валиков не зря выбрал для позиции подветренную сторону. На фашистском блокпосту ничего не услышали, и обстрел стал для них сюрпризом. Первый, пристрелочный, выстрел артиллеристы произвели осколочным снарядом, чтобы хорошо видеть место попадания. Благодаря точному расчету, для пристрелки наводчику хватило всего одного выстрела. Не успел улечься снежный вихрь, поднятый разрывом снаряда рядом с целью, как пушка снова грохнула, и на борту танка блеснула искра. Пробита броня или нет, и какие повреждения нанесены бронетехнике противника, было неясно, и артиллеристы продолжали с энтузиазмом молотить по танку. Видимого эффекта пока не наблюдалось но, с другой стороны, грозная машина оставалась без движения и никак не отвечала на посягательства отважной сорокапятки. Наверно, её все-таки вывели из строя.
Я с надеждой ожидал появления вокруг танка красивого огненного шара, сопровождаемого зрелищем взлетевшей к небу башни, но все оказалось куда прозаичнее. Просто вдруг изо всех щелей машины, и даже из пушки повалил черный дым. Вот теперь танку точно конец.
Только теперь вдруг запоздало ожило пулеметное гнездо, пытаясь достать маленькую пушку, прячущуюся в лесу. Поздно ребята вы спохватились! Артиллеристы переключились на пулеметчиков и буквально разнесли на полешки их не очень-то укрепленную позицию. На этом огневое сопротивление фрицев прекратилось, и почти сразу же два наших отделения на флангах, посланные в обход, подали сигналы зелеными ракетами, означающими, что противник отошел. Броневик снова укатил вперед, посмотреть, что там да как, и разведчики подтвердили, что враг не обнаружен.
Из боевых трофеев кроме танка, наконец-то вспыхнувшего и весело горевшего, обнаружился забытый в сарае грузовик с открытым капотом. Судя по аккуратно разложенным инструментам и стоящему рядом фонарю, машину пытались отремонтировать, да не успели. Уже сколько брошенных автомобилей мы сегодня видели, вот уж трофейщикам будет раздолье.
Пока колонна подтягивалась, у меня было время хорошенько оглядеться с пригорка и посмотреть, что происходит в мире: Где-то на юго-западе, со стороны Тамсалу, ярко полыхали пожары, там шли бои. На севере, если верить карте, должен находится город Раквере. Про него я раньше слышал, это именно там в тринадцатом веке произошла знаменитая Раковорская битва с тевтонцами. Но пока признаков сражений с той стороны не наблюдалось. К западу находится железнодорожный узел местного значения Тапа, к которому сходятся дороги, позволяющие немцам подбросить подкрепления. Ну, а посередине, словно богатырь на распутье, находится наш батальон.
Впрочем, богатырей, собственно говоря, было три – в смысле, три стрелковых роты. Но вместе мы держались недолго, потому что батальон снова начал выдвигаться к западу. Теперь вперед пошла рота Сверчкова, а нашу Иванов поставил в хвост колонны, охранять обоз.
Ехали мы поначалу все так же споро, не встречая препятствий, но все понимали, что такие благоприятные условия движения продлятся недолго. И верно, от третьей роты, идущей в охранении, донесли, что впереди левее дороги идет бой. Полуторки и трехтонки поднажали всеми своими немногочисленными лошадиными силами, и передовые роты сначала устремились вперед, а потом начали разворачиваться для широкой атаки с охватом противника.
Наш арьергард должен был защищать батальонное имущество, но на всякий случай мы свернули по полевой дороге налево, чтобы в зависимости от обстоятельств или перехватить бегущих немцев, или же самим совершить решающий удар во фланг противнику. Ехали мы недолго. Боковой дозор, двигавшийся на полуторке по проселку, параллельно нашей дороги, обнаружил противника прямо за ближайшей рощей. Водитель, оставив отделение разведчиков для наблюдения, тотчас же примчался к нам, доложить об увиденном, и я немедля отправился туда, чтобы оценить обстановку.
По результатам моих недолгих наблюдений картина складывалась следующая: За лесочком начиналось небольшое поле и на нем сиротливо стояла одинокая тридцатьчетверка. Отстал ли танк от своих, или наоборот, вырвался вперед и оторвался от сопровождения, было неясно. Но фактом являлось то, что машина потеряла ход и теперь к ней со всех сторон подползали немцы, старательно держась в мертвой зоне. Гранаты они не бросали, явно намереваясь захватить новейший экземпляр советской бронетехники. Черт, как же помочь танкистам? Можно попробовать срезать фрицев из пулемета, но они смогут скрыться за танком, а главное, подорвут его, чтобы машина не досталась никому. Однако Леонов, как оказалось, не зря мотался по военным заводам и он мгновенно сообразил, что можно сделать в такой ситуации:
– Секретное оружие, быстро! – рявкнул бойцам лейтенант госбезопасности, и вместе с ними побежал к грузовикам.
Все были в курсе, что в одной из машин с боеприпасами среди обычных патронных ящиков притаились спецбоеприпасы, так называемые «ящики 8». На самом деле ничего сложного и удивительного они из себя не представляли – просто деревянные укупорки, обитые изнутри деревянными полосками. Каждый такой ящик был снаряжен четырьмя 82-мм реактивными снарядами М-8 и, по сути, являлся пусковой установкой. Но для того, чтобы стрельба была более-менее прицельной, к ящикам еще прилагалась металлическая рамка, служившая пусковым станком.
У нас таких станков имелось целых два, и бойцы поставили их на землю, направив в сторону танка и отрегулировав наклон по вертикали с помощью регулируемой опоры. Закончив настройку рамок, солдаты установили на них деревянные укупорки, закрепив стяжками, потом убрали съемное дно, и к каждому снаряду подсоединили электропровод.
Леонов тем временем достал подрывную машинку и быстро подключил к распределительному устройству, в которое входили провода от ракет. По сигналу Алексея все разбежались по укрытиям, причем, очень вовремя. Рядом с пусковой уже начали подниматься фонтанчики снега, выбиваемые пулями. Видимо, немцы наше шевеление заметили. Однако, фрицы опоздали, и Леонов успел активировать машинку. Тотчас жахнуло, и в сторону танка с громким ревом устремился огненный шар, а за ним, один за другим, взлетали следующие ракеты.
Первый эрэс лег с недолетом, и перед тридцатьчетверкой блеснула ослепительная вспышка, закрывшая собой машину, а едва она успела погаснуть, как тут же полыхнуло прямо на башне. Боюсь даже представить, что чувствовали танкисты, когда вокруг танка, а иногда и прямо на броне, взрывались эрэсы. Однако, немцам пришлось намного хуже. Некоторых отшвыривало ударной волной в сторону, наверняка при этом ломая кости и сминая внутренности, других же буквально разрывало на части.
Конечно, рассеивание реактивных снарядов, выпущенных с коротеньких направляющих, оставляло желать лучшего, но в нашем случае как раз и требовалось накрыть залпом как можно больше пространства.
Пока не взлетела последняя ракета, я все боялся, что новая технологий даст сбой, и тогда рванет прямо на пусковой установке, убив при этом Леонова, или же эрэс застрянет в укупорке и улетит весте с ящиком.
Когда стихнул последний, восьмой, взрыв, на месте танка осталось лишь черное облако, постепенно белевшее и поднимавшееся к небу гигантским грибом. Однако, когда дым отнесло ветром, тридцатьчетверка предстала перед нами целая и невредимая, но ни одного живого фашиста возле нее уже не оставалось. В бинокль я смог разглядеть, что у танка всего лишь разбит один из катков да слетела гусеница. Но никаких фатальных повреждений, по крайней мере, при попадании в боковую проекцию, небольшие фугасные заряда нанести тридцатьчетверке не могли. И верно, башня танка вдруг повернулась и начала поливать убегающих немцев длинными очередями из спаренного пулемета. Мои стрелки тоже не отставали и наподдали противнику, так что он не мог оправиться от внезапной атаки.
В общем, наше вмешательство существенно изменило обстановку на поле боя, и буквально через минуту в небе замелькали цветные ракеты, подававшие фрицам сигнал на отход. Пытаться закрепиться на ближайших рубежах фашисты не стали, предпочтя ретироваться, и, развернув роту в боевой порядок углом назад, я отправил бойцов прочесывать местность.
Взводы разошлись в стороны и растянувшиеся редкой цепочкой красноармейцы прошли через поле, а затем проследовали дальше, к видневшемуся невдалеке селению – то ли большему хутору, то ли маленькой деревушке. Я же, немного поотстав, подошел к танку, чтобы оценить воздействие залповой установки на противника. Вблизи стало видно, что фрицам, попавшим под ракетный залп, досталось изрядно. Кое-где у воронок трупы лежали буквально один на другом. Засмотревшись на результаты огневого воздействия, я даже чуть не споткнулся о недвижимое фашистское тело, а когда посмотрел на него, мне вдруг поплохело – труп был почти целый, но на месте горла у него зияла огромная дыра, словно гротескный ненасытный рот, нарисованный сумасшедшим художником.
Экипаж тридцатьчетверки уже деловито ставил запасной каток на место сломанного, расколошмаченного эрэсом, и менял траки на гусенице. Да уж, хорошо, что огромные ракеты М-30 мы оставили на дивизионном складе, захватив с собой лишь компактные М-8. Устанавливать громоздкие трехсотмиллиметровые снаряды очень долго, а попади такая здоровенная дура в танк, экипажу бы не поздоровилось.
Уже почти совсем стемнело, когда разведчики закончили осмотр селения. Кроме эстонцев, в домах никого не осталось, но несколько нерасторопных фрицев, видимо, не услышавших приказа, осталось сидеть в большом погребе, переоборудованном в дзот. К счастью, его амбразура была обращена к востоку, а подступы не были заминированы, так что нам не составляло никакого труда зайти с тыла.
Первым естественным желанием у бойцов было закинуть в вентиляционное отверстие гранаты, или залить туда бензинчику. Однако Стрелин растолковал своим подчиненным, что кому-то же надо восстанавливать разрушенное и работать на стройках, пока мы воюем на фронте. Поэтому красноармейцы ограничились тем, что пустили в амбразуру дымовые ракеты. Этого оказалось достаточно, чтобы фрицы сразу запросили пардону и попросились к нам в плен.
* * *
Интерлюдия. Валентина Козлова.
Валя уже битый час сидела в приемной военной комендатуры станции, если так можно назвать обычную избушку, стоявшую возле наскоро сколоченной деревянной платформы. Девушка терпеливо ждала, пока двое молодых, едва за тридцать, летчиков с майорскими шпалами уделят ей минутку своего времени.
Авиаторы с разрешения военного коменданта заняли его стол и беспрерывно названивали по телефону, постоянно что-то спрашивая, узнавая, требуя и убеждая кого-то на другом конце провода, порой так повышая голос, что его было слышно из сеней, где ожидала Валентина. Вернее, звонил один, представлявшийся собеседникам майором Гарбко, командиром бомбардировочного полка, а второй только записывал и составлял какие-то схемы.
Наконец, Козлову все-таки позвали, и она, пулей влетев в помещение, встала по стойке смирно, чуть заметно приподнявшись на цыпочках, чтобы казаться выше.
– Медсестра, говоришь? – молодой комполка, даже измученный грузом проблем, все-таки слегка улыбнулся, глядя на маленькую пигалицу, просившую о зачислении в часть.
– Так точно, товарищ майор, – бодро отрапортовала Валя, – прошла медицинские курсы.
– Как нам доложили, вы и под бомбами не струхнули, – одобрительно поинтересовался второй летчик.
– Было дело, товарищ батальонный комиссар, – слегка покраснела Валя.
– Вот как, – обрадовался политрук. – Так вы и в званиях разбираетесь?
– Выросла в семье военного, – снова смутилась девушка, – как же тут не разбираться.
– Ну что же, Валентина, – подытожил комиссар. – Командир паровозного взвода дала вам такую отличную характеристику, что хоть в разведку вместе с вами иди. Конечно, как вы понимаете, на передовую вас все равно вряд ли возьмут, а вот работа в каком-нибудь тыловом медсанбате, вроде аэродромного лазарета, вам будет в самый раз. Думаю, вы нам подойдете. Если, конечно, командир не против.
– Ладно, – устало согласился майор. – Валя, как прибудет управление БАО, тебя официально зачислят, а пока…
– А пока, – перебил командира его замполит, – не отправить ли нам ее и в самом деле в разведку?
Увидев, как у девочки от восторга перехватило дыхание и загорелись глаза, военком уточнил:
– В санитарно-тактическую разведку.
В разведку девушке предстояло отправиться вместе с врачом третьего ранга Макаровой – сухощавой, небольшого росточка, едва выше самой Вали, женщиной лет пятидесяти. Лицо у Анастасии Павловны, так звали Макарову, было очень строгим, а вот голос, наоборот, доброжелательным и ласковым:
– Итак, Валя, ты уже в курсе, что с Брянского фронта к нам перебрасывают бомбардировочный авиаполк?
– Да, слышала, – кивнула Козлова. – И как скоро должно осуществиться перебазирование?
Макарова печально улыбнулась:
– Полк должен был убыть уже вчера, но вот только приказ его командиру вручили лишь сегодня. Он прилетел сюда на У-2 со своим замом, а прочий личный состав доставят железнодорожным транспортом.
– Это долго, – нахмурилась Валя. – Пока подвезут к станции всю матчасть, погрузят, а потом эшелоны будут медленно пробираться по забитым дорогам. Трасса сейчас перегружена, и прямой ход дают лишь составам с боеприпасами и горючим.
– Что поделаешь, – вздохнула Макарова, – заявки авиачастям на выделение автотранспорта никогда полностью не выполняются, это я по своему опыту знаю. Поэтому командование Ленинградского фронта, которое выпросило себе самолеты, обеспечит подготовку летного поля своими силами. Здесь недалеко остался большой немецкий аэродром, вот его-то командование и планирует ввести в строй и отдать бомбардировщикам. Аэродромно-строительная рота, насколько я знаю, уже в пути. Строители подготовят стоянки, общежития, склады и прочие сооружения. А моя задача – изучить санитарное состояние местности для расквартирования личного состава.
Разложив на коленях бумаги, военврач показала их своей помощнице:
– Смотри деточка, сначала мы изучаем район разведки по карте и по данным аэрофотосъемки. Еще было бы хорошо допросить пленных, ранее работавших на аэродроме, но все германцы отсюда успели сбежать. Поэтому приступим к осмотру на месте и сбору данных, а затем перейдем к лабораторным исследованиям. Схемы и рабочий план я уже набросала, машину скоро подадут, вот только одной мне было бы трудно управиться.
– Анастасия Павловна, а что именно нам нужно исследовать?
– Ох, многое. Но в первую очередь, конечно, водоснабжение. Нам надлежит обследовать все находящиеся в районе аэродрома питьевые колодцы и взять пробы воды. На лабораторный анализ мы их отправим в ближайший медсанбат, и там определят, пригодна ли вода для питья. Посуда для проб у меня с собой, а правила отбора проб, если ты их не знаешь, я тебе разъясню. Ну, поехали.
Пока медицинская рекогносцировочная группа занимались санитарно-эпидемиологической разведкой, военные строители тоже времени зря не теряли, благо, взлетная полоса оказалась исправной, практически без ям. Правда, модернизировать ее все равно пришлось, изобразив ложные воронки, могущие убедить немецких наблюдателей в непригодности аэродрома к использованию.
Конечно, одной строительной роте было бы невозможно провести требуемый объем работ за короткий срок, но на помощь пришел саперный батальон, и работа закипела. К аэродрому прокладывались подъездные дороги, во все стороны тянулись линии связи, копались землянки и щели для личного состава, оборудовались командный пункт и штабные подразделения. Рядом с летным полем устроили большую техстоянку для проведения ремонтных работ, а рядом с ней соорудили склады техимущества и ремонтные мастерские.
Так как расположение старых самолетных стоянок фашистам было известно, для бомбардировщиков пришлось сооружать новые, тщательно замаскированные, капониры. Одновременно строились склады боеприпасов – основное хранилище, подальше от аэродрома, и временное, в полусотне метров от стоянки. Боеприпасы и емкости с горючим начали завозить сразу же, не дожидаясь окончательной готовности сооружения. Приготовили и продукты, как для летного состава, так и для авиаспециалистов. Не забыли даже снабдить казармы постельными принадлежностями. В общем, все было готово к тому, чтобы летчики, едва прилетев, могли практически сразу же отправляться на задание.
Еще не все строительные работы саперы успели завершить, еще рубили кустарник, выкорчевывали пни и тянули провода, и даже мероприятия по маскировке не были выполнены до конца, когда самолеты начали садиться на аэродром. Впрочем, они могли прилететь еще раньше, но последние два дня метеоусловия были неблагоприятные. Однако, едва лишь позволила метеорологическая обстановка, 24-й Краснознаменный ближне-бомбардировочный авиаполк начал перебазирование.
Пе-2 прилетали поэскадрильно, с небольшим интервалом, и строители, ставшие на время техперсоналом, торопливо затаскивали самолеты в капониры, тут же завешивая входы в укрытия елочками, привязанными к натянутой проволоке.
Не все бомбардировщики приземлились благополучно. У одной из «Пешек» сломался компрессор, или же треснула трубка подачи сжатого воздуха, и машина, не сумев выпустить шасси, села на «брюхо». К пострадавшему самолету тут же устремилась команда саперов, начавших долбить промерзлый грунт под мотогондолами. Когда бойцы выкопали большие канавы, достаточно глубокие, чтобы в них могли поместиться ноги шасси, летчики осторожно выпустили шасси аварийной помпой. После того, как стойки полностью вышли и слегка коснулись колесами земли, хвост «Петлякова» подцепил тросом и тихонько вытащили трактором из траншей.
Но на этом происшествия закончились, и вскоре все бомбардировщики стояли на своих стоянках. Не намного отстал от самолетов и весь инженерно-технический состав полка, загодя отправленный по железной дороге. Батальон аэродромного обеспечения со всей своей техникой также прибыл из прежнего района базирования, потому что в новом районе лишних БАО не имелось.
Едва прибыв на место, все подразделения аэродромного обеспечения сходу приступали к своим обязанностям. Техники бросились проводить регламентные работы, предусмотренные летными нормами. Продовольственный отдел сумел в тот же день обеспечить младших авиаспециалистов хлебом и консервами, а летный состав даже накормили супом и перловой кашей. Комендант расставил посты аэродромной охраны. Зенитный взвод установил орудия, накрыв их маскировочными сетями.
Вскоре суета, сопровождавшая переселение, несколько улеглась, а саперы со строителями покинули достроенный аэродром, отправившись сооружать запасной. Убыла по месту основной службы и военврач Макарова. Однако, перед этим она из рук в руки передала Валю своему коллеге – старшему врачу батальона обслуживания. Девочку, не мешкая, зачислили на довольствие, без разговоров вписав ей 1923-й год рождения, и лишь придравшись к графе «Оборонный значок». Ни билета физкультурника, ни значка ГТО у девушки при себе не оказалось, что и не удивительно, учитывая все пережитое Валей за последние месяцы, и потому ей просто поставили прочерк. Но, хотя зачислить Козлову в батальон и зачислили, однако с вещевым довольствие вышла заминка. Ее старенькие ботиночки не годились для суровой зимы, к тому же совсем истрепались, но валенок такого крошечного размера на складе не нашлось. Выручили знакомые девчата с ближайшего поста наблюдения ВНОС. Узнав, что склад не смог обеспечить девочку обувью, они притащили со своего ротного поста маленькие, как раз для подростка, валеночки, пришедшие ей впору.
Больных и раненых при перебазировании на новое место брать не стали, и лазарет БАО пока пустовал. Поэтому, едва медики закончили распаковывать и раскладывать свое имущество, Валя побежала к капонирам посмотреть вблизи на боевые машины.
Несколько самолетов готовили к вылету – комполка и командиры эскадрилий торопились ознакомиться с районом базирования. Но на остальных машинах, стоявших в укрытиях и на открытых площадках под деревьями, техники занимались наладкой двигателей.
Первое впечатление у Вали от увиденных самолетов, стоявших частично без обшивки, было потрясением. Раньше самолеты казались ей цельными и монолитными, а теперь стало видно, что под кожухом у них скрывается множество устройств, деталей, трубок и проводов.
– В механизмах разбираешься? – заметив девчушку, полушутя-полусерьезно спросил один из мотористов.
– Только в паровозных, да и то немного, – пожала плечиками Валя, впрочем, под ее объемной фуфайкой жест остался незамеченным. – За машиниста я стояла разок у реверса, но до ремонта дело не доходило.
Оглядев темные от угольной пыли фуфайку и шапку, техник одобрительно кивнул:
– Ну, смотри, смотри, пигалица, может, научишься чему, – и снова вернулся к своим механизмам.
Закончив осмотр двигателя, мотористы решили запустить его, чтобы проверить в работе. Фыркнув пару раз, мотор ровно заурчал, раскручивая винт, а когда газ прибавили, вдруг сердито загудел, а пропеллер превратился в прозрачный круг.
Валя, зачарованно смотревшая на священнодействия ремонтников, вдруг отпрянула, испуганно ойкнув. Когда-то в далеком детстве отец взял дочку на аэродром, и пока он беседовал с авиаторами, она подошла к самолету с работающим двигателем и с любопытством рассматривала прозрачный блестящий круг, прилепленный к носу машины. Девочку так тянуло потрогать этот кружок, но в то же время какое-то смутное беспокойство останавливало от того, чтобы погладить загадочный диск. Несколько раз Валя осторожно протягивала к «стеклянному» кругу указательный пальчик, но так и не осмелилась его потрогать, о чем потом немного жалела. Лишь когда она стала взрослее, то поняла, что могла запросто остаться без пальца, и с тех пор Валя невольно поеживалась, а внутри у нее все холодело, при воспоминаниях о крутящемся пропеллере. Вот и сейчас она машинально отступила на шаг назад, но ее вдруг остановила тяжелая рука, легшая девушке на плечо.
– Не бойся, видишь под колесами колодки, машина никуда не укатится – заверил Валю спокойный уверенный голос.
Обернувшись, девушка уперлась взглядом в меховой комбинезон а, задрав голову, увидела веселые задорные глаза.
– Младший лейтенант Хребтов, штурман экипажа, – представился незнакомец.
Валя машинально поправила ремень, одернул ватник, сдвинула шапку и попробовала официально доложить:
– Медсестра амбулатории Валентина Козлова.
Штурман дружелюбно улыбнулся в ответ:
– Рад знакомству. А ты, никак, в стрелки-радисты пришла проситься?
– А что можно? – не поверила девушка. – И у вас разве бортстрелков не хватает?
– Хватает, – заверил Хребтов. – Конечно, потери у стрелков очень высокие – и бронеспинки у них нет, и холод в кабине радиста стоит лютый, так что обморожения зимой очень часты. Но желающих заменить их всегда имеется в достатке – большинство механиков и оружейников постоянно пишут рапорты и просятся в полет. Девушек, правда, у нас в летном составе пока не было, но в некоторых полках, как я слышал, радистка иногда все же добиваются назначения в экипаж.
– Но я-то не связистка, – огорчилась Валя. – Не то, что на рации, даже на телеграфе или коммутаторе работать не умею.
Девушка с сожалением посмотрела на люковую пулеметную установку, стрелять из которой ей не суждено, и снова перевела взгляд на штурмана. В свои пятнадцать лет Валя на парней еще не заглядывалась, однако в этом младшем лейтенанте угадывалось что-то родное и близкое. Да и сам Хребтов, за время учебы в штурманском училище постоянной подругой обзавестись не успевший, смотрел на маленькую худенькую девочку с нескрываемой симпатией.
– Шумно тут, – вдруг смутился младлей, искоса бросив взгляд на мотористов. – Давай отойдем.
Парочка отошла подальше от самолета, продолжавшего гудеть левым двигателем, и остановилась под деревом. Штурман потянулся было за портсигаром но, вспомнив, что малышке курить еще рано, с сожалением положил папиросы обратно в карман.
Валя на раз встречала военных и в своем доме, и у отца на службе, и примерно представляла, на какие темы они любят беседовать, но сейчас девушка растерянно молчала, не зная о чем говорить с летчиком. Но вдруг она вспомнила, что пришла на аэродром поглазеть на самолеты, и её растерянность сразу исчезла:
– А бомбардировщик-то у вас новый, ни одной латки нет, – заметила Валя.
– Верно, только неделю, как с завода перегнали – подтвердил штурман. – На «Петляковы» наш полк перевооружили еще в сентябре, заменив устаревшие СБ, но из первоначального состава авиапарка осталось меньше половины машин. К счастью, промышленность постепенно наращивает темпы производства и потери своевременно восполняются. А ведь осенью ходили слухи, что московские авиазаводы хотят эвакуировать. Как бы тогда упало производство самолетов, даже подумать страшно.
– Согласна, – тихо подтвердила Валя, вспомнив ужасы эвакуации. – Даже для одного человека эвакуация – это катастрофа, а для целого завода и подавно. Ведь это значит демонтировать горы оборудования, вывезти опытные и полусобранные машины, а потом заново налаживать производство! Это сколько же времени уйдет? Опять-таки, семьи рабочих тоже нужно перевозить в другой город, и там их где-то расселять. К тому же при очень плотном подселении получится не житье, а одна маета. Да и все равно, рядом с заводом всех поселить не сумеют, и придется авиасборщикам ходить на работу за десяток километров, да еще по морозу. Ну какое может быть производство в таких условиях?
– Вот-вот, – подтвердил Хребтов. – Если бы авиационные предприятия эвакуировали, то не было бы у меня в кабине крупнокалиберного пулемета Березина, а стоял бы, как на старых моделях «Пешек», ШКАС винтовочного калибра. «Гуманное оружие», так у нас его называют. Против бронированного Мессера он откровенно слабоват. Да и вообще, я чувствую, что не только бы пулемета не увидел, но и самолета тоже. Ведь благодаря тому, что заводы остались в Москве, самолетный парк к зиме значительно вырос, а значит, возникла необходимость укомплектовать экипажи летчиками и штурманами. В противном случае я бы так и остался в запасном полку, а в строевую часть попал бы не скоро. Но к счастью, как видишь, полк укомплектован машинами полностью.
– Как это полностью, – округлила глаза девушка. – Извините, товарищ Хребтов, но я выросла семье военного и с детства привыкла читать армейские газеты. В бомбардировочном полку положено иметь шестьдесят самолетов, а у вас прилетело двадцать три машины, не считая связного У-2.
– Шестьдесят бомберов по штату еще до войны было, – беззлобно рассмеялся Хребтов. – А с июля вышел приказ формировать по три эскадрильи.
– Все равно не хватает, – упрямо нахмурилась Козлова.
– А с августа, – назидательным тоном продолжал штурман, – приказано укомплектовывать полки двадцатью самолетами – две эскадрильи по девять машин плюс звено управления. Так что у нас полный комплект, и еще три пешки остались в резерве.
– Понятно, – кивнула Валя. – А почему у вас самолет белый, а остальные зеленые? Отчего не перекрасите, краски нет?
– Побелить известкой нетрудно, но скорость машины снизится – с видом бывалого летчика покровительственно разъяснил очевидную вещь мдалдлей.
– А еще я слышала, что одни самолеты легко взорвать, а другие трудно поджечь, хоть сотню пуль в них всади. А ваши Пе-2 как? Легко горят?
– Конечно, тут есть, чему гореть, но что касается баков, то ребята, летавшие на задание, говорят, что они надежные. Пробоины от пуль и осколков протектор затягивает. А чтобы пары бензина в баках не взорвались, в них и в соседний отсек накачивают азот. Это…
– Я что, по-твоему, химию в школе не учила? – возмутилась Валя, надув губки. – Восьмой класс успела закончить, и неорганическую химию мы проходили. Азот – это нейтральный газ, и горение в его среде невозможно. Только я не пойму, как вы его тут производите.
– А никак, – развел руками штурман, а потом, сообразив, что собеседница перешла на «ты», поспешил назвать свое имя. – Борис.
– Валя, то есть Валентина, – растерянно ответила девушка, но из-за морозного румянца, покрывавшего ее щеки, было незаметно, покраснела она или нет. Несколько секунд длилось неловкое молчание но, наконец, набравшись духу, Козлова протянула штурману руку.
Борис тоже немного смутился, но снял меховую рукавицу и осторожно, словно боясь раздавить, пожал своей лапищей маленькую ладошку.
– Так вот, регулярно доставлять на полевой аэродром азот несколько затруднительно, – продолжил он лекцию. – Поэтому к нам приехала выездная бригада с завода и смонтировала систему «нейтрального газа». Вместо азота в бак теперь закачиваются выхлопные газы. Охлажденные, конечно.
– Это хорошо, – обрадовалась Валя. Было видно, что пожаробезопасность баков ее серьезно волнует. – А почему на твоей машине тянется два антенных провода, а на некоторых самолетах только по одной?
– Одна антенна от передатчика, а вторая от радиокомпаса. Раньше радиополукомпас ставили на всех «Пешках», но потом из экономии начали устанавливать только на каждой третьей машине, с расчетом, что на ней будет летать командир звена. Но у моего звеньевого он и так есть, вот мне командирскую машину и выделили.
– А сложно управлять бомбардировщиком? Там же целых два двигателя? – вопросы так и сыпались один за другим, но штурман отвечал с удовольствием. Роль экскурсовода ему понравилась.
– С одной стороны, машина в полете очень устойчивая. И еще большой плюс – самолет полностью электрифицирован, а значит, усилия для управления требуются небольшие и потому на рули «Пешка» реагирует мгновенно. Но вот ошибок Пе-2 не прощает. Взлет и, особенно, посадка на нем намного сложнее, чем на СБ.
Механики, наконец, выключили двигатель и, недовольные его работой, побежали за техником звена, чтобы тот помог им разобраться с неисправностью. Но молодые люди не спешили возвращаться к машине и продолжали стоять в тени деревьев. Штурман увлеченно рассказывал о своем самолете, найдя в Вале благодарного слушателя, и не замечал, что так и продолжает сжимать ее руку.
– И что приятно, – объяснял Хребтов, заворожено глядя на девушку, – твои глаза такие большие, то есть, – торопливо поправился штурман, – в Пе-2 кабина сравнительно большая. В ней даже в зимнем комбинезоне можно поместиться. Конечно, на штурманском сиденье не так просторно, как у летчика, но все равно достаточно удобно.
Девушка, не удержавшись, тихонько прыснула, представив, как тесно было такому здоровяку, как Борис, в старых СБ. Неудивительно, что габариты кабины для такого богатыря, это один из важнейших показателей самолета. Вслух, правда, она спросила о другом:
– А Пе-2, как я тут слышала, пикировщик. Значит, вы на нем прямо вот так в штопор срываетесь и несетесь к земле, – удивленно распахнув глаза, взволнованно прошептала Валя.
– До этого нашему экипажу еще далеко, – честно признался Борис. – Чтобы обучиться пикированию, пилотам требуется налетать много часов, а у нас и горючего не так уж много выделяют, и моторесурс ограничен. Их едва хватает, чтобы ввести в строй молодое пополнение и переучить летчиков на новую машину, весьма строгую в управлении. В общем-то, тренировки по курсу боевой подготовки у нас проводятся довольно интенсивные, и учебных вылетов мы совершили немало. Но для полноценного овладения техникой пилотирования на Пе-2, да и для развития штурманских качеств, их требуется еще больше. А если говорить о бомбометании с пикирования, то даже на старых самолетах оно доступно пока только бывалым летчикам.
– Я что-то не пойму, – нахмурилась Валентина. – Разве старые машины лучше?
– На новых Пешках перестали ставить автомат пикирования, – вздохнул штурман, – и теперь триммером рулей высоты надо управлять вручную. А в ручном режиме ввод в пикирование и выход из него представляет особую сложность.
– То есть что получается, – недоуменно переспросила Валя, – если завтра вас пошлют на задание, то лишь меньше половины летчиков смогут бомбить с пикирования?
– Вряд ли кто-нибудь сможет, – поглядев на небо, возразил Хребтов. – Погода не позволит. Посмотри, как облака низко висят. Если с горизонтального полета можно бомбить на любой высоте, лишь бы бомбы своими осколками самолет не достали, то пикирование можно начинать только с высоты три тысячи, не меньше.
Между тем экипажи самолетов один за другим потянулись на командный пункт, однако к ним на стоянку посыльный пока не прибегал. Заметив сей вопиющий факт, Валя немедля высказала свое возмущение:
– Борис, почему всех отправляют в полет, а ваше звено игнорируют?
– Сегодня полеты уже не состоятся, слишком поздно, так что скоро разойдемся по казармам. А боевой вылет у нашего экипажа, – с горечью добавил помрачневший штурман, – обязательно будет.
– Но вон на той машине бомбы подвешивают, – заметила глазастая девушка, – только они какие-то мелкие.
– Верно, маленькие. Это ФОТАБ-35 – осветительные бомбы. Их применяют для ночных разведывательных полетов. Кажется, это машина Калинина – военкома нашего полка.
– Я его знаю, – радостно вскликнула Козлова. – Он вместе с Гарбко разрешил зачислить меня в часть.
– Однако, – с сожалением выпустил Валину руку Борис, – вон идет наш командир звена. Наверно, сейчас инструктаж начнет.
Заметив командира, все члены экипажей быстро построились и замерли в предвкушении боевого задания. Стало видно, что звено почти сплошь состоит из «молодняка». И Хребтову, и его пилоту Карпову, и членам второго ведомого экипажа было лет по двадцать, а их ведущий – лейтенант Ухтомский был всего лишь на пару лет старше. Правда, как Валя успела узнать, лейтенант воевал с самого начала войны и уже успел получить боевой орден.
– Завтра планируется боевой вылет, – торжественно начал свою речь Ухтомский, но, видя, что летчики собрались радостно зашуметь, поспешил уточнить. – Но эскадрилья вылетит бомбить станцию не в полном составе. Комэск поведет на бомбежку шестерку самолетов, а наше звено с эскадрильей не полетит, у нас другая задача. Карту местности изучили? – Пилоты и штурманы согласно закивали, и командир сам же себе ответил. – Изучали. Наше звено приказано выделить для очистки железнодорожных перегонов. Экипаж Карпова отвечает за перегон от Тапы до Йыгевы. Ваша главная задача – провести разведку железной дороги и, при обнаружении вражеского эшелона, атаковать его. К самим станциям не приближайтесь, там сильное ПВО. Прикрытие одиночным самолетам, – лейтенант извиняющее развел руками, – разумеется, выделять не станут. Но, к счастью, ожидаемая погода на завтра благоприятная для выполнения задачи – облачность 50 баллов средних форм, местами до полных прояснений. Ветер западного направления. Младший лейтенант Карпов, вам задача ясна? Тогда идите, рассчитайте со своим штурманом маршрут.
Козырнув, Карпов с Хребтовым тут же поспешили в казарму прокладывать маршрут своего первого боевого вылета.
Подготовку к вылету техники начали задолго до рассвета, готовя самолеты при свете ламп от аккумуляторов. Все наладочные работы были проведены накануне, и мотористам осталось только расчехлить самолет, залить в радиаторы масло, слитое с вечера, заправить баки бензином по пробку и хорошенько прогреть двигатели. Специалисты по вооружению повторно проверяли пулеметы и проводили отстрел оружия, а грузовики, осторожно трясясь на ухабах, развозили бомбы. В общем, пока летчики спали, шла обычная рутинная работа тружеников фронтового аэродрома.
Козлову начальник санитарной службы назначил в дежурную бригаду, так что с утра она уже была на аэродроме. За ночь заметно похолодало, и медсестры санчасти, тоже в основном, молоденькие девчонки, предложили ей помаду, уверяя, что она защитит губы от холода. Однако Валя, поколебавшись, отказалась. Мало того, что она не так воспитана, чтобы уже в пятнадцать лет краситься, так еще и Борис может о ней черте что подумать.
Первый самолет пошел на взлет еще затемно. Как сказали бывалые санитары, давно служившие в части, это заместитель комполка отправился давать погоду. Выпускать самолеты без метеорологического обеспечения слишком опасно, тем более, что на занятой немцами территории метеостанций не было.
Летчики, хорошо выспавшиеся и сытно позавтракавшие, уже появились на аэродроме, и тревожно ожидали вердикта Калинина. Если погоды нет, то не будет и полетов. Но минут через пятнадцать на командном пункте расшифровали сообщение о погоде над целью и по маршруту, и тотчас над аэродромом взлетела ракета, разрешая вылет.
Шестерка «Пешечек», получивших основное задание, немедля вырулила на старт. Адъютант эскадрильи торопливо расставил самолеты и, взмахнув белым флагом, разрешил взлет первому звену. Тройка самолетов одновременно начала разгоняться по широкой взлетной полосе, а на ее место уже двинулось второе звено. Делать круг над аэродромом эскадрилья не стала, и сразу устремилась на встречу с истребителями сопровождения.
Проводив первые звенья, Валя выпросила разрешение у военфельдшера и помчалась к знакомому бомбардировщику, вылет которого был назначен на пятнадцать минут позже основной группы. Техники «Пешки» уже доложили о готовности самолета, а на случай вынужденной посадки погрузили в кабину стрелка консервы, пистолет-пулемет, несколько гранат и ящик с инструментами. Осталось только дождаться сигнала на взлет.
Экипаж перед своим первым боевым вылетом откровенно нервничал. То бортстрелок заново подгонял парашютные лямки, то штурман доставал из планшета аэронавигационную линейку и что-то пересчитывал, то пилот в который раз рассматривал карту, хотя уже досконально изучил район. Летчики нетерпеливо топтались, как бы от холода, хотя на всех были надеты теплые комбинезоны и унты, постукивали по ларингофонам, закуривали и тут же тушили папиросы.
Когда взлетела первая ракета, экипаж сноровисто расселся по местам. Первым полез в люк Карпов. Вале было видно сквозь прозрачное оргстекло фонаря, как он откинул в сторону бронеспинку и уселся на свое место. Вслед за ним в кабину забрался штурман. Борис проверил, легко ли поворачивается пулеметная турель и, махнув Валентине, уселся на свое сиденье в углу кабины. Радист к этому времени уже влез в свой люк и первым делом удостоверился, что «Березин» стоит на предохранителе. Если оружейник перетянул трос электроспуска, то при взлете от сильной тряски пулемет мог самопроизвольно выстрелить и разнести в клочья дутик, что чревато аварией.
Когда взлетела третье звено, взяв курс на северо-запад, на аэродроме наступила непривычная тишина. Теперь уже нервничали оставшиеся на земле. Среди ожидающих было немало девушек – официанток, парашютоукладчиц и прибористок, многие из которых с замиранием сердца ждали возвращения любимого человека.
В ожидании улетевших товарищей мужчины дымили самокрутками и папиросами, так что Валя на секунду даже пожалела, что не курит. Те авиаторы, у кого имелись часы, то и дело поглядывали на циферблат и едва ли не подносили часы к уху, когда им казалось, что стрелки остановились.
Говорили мало, в основном лишь молча стояли, глядя на небо. Лишь адъютант эскадрильи старший лейтенант Хаман бесцельно слонялся по стоянке, вполголоса жалуясь на ранение, из-за которого опытного летчика не привлекают к боевой работе. Уже его родную Эстонию начали освобождать, а он все еще протирает штаны на штабной должности.
Валя никогда не думала, что время способно настолько замедлить свой ход, что, казалось, вот-вот повернет вспять. Поэтому она сразу не поверила, когда кто-то крикнул, что «Пешки» летят.
Возвращалась эскадрилья не так красиво, как взлетала. Самолеты шли вразнобой, растянутым пеленгом. Первым на посадку пустили машину с дымившимся хвостом. Рули высоты и поворота, обтянутые перкалевой обшивкой, являлись ахиллесовой пятой «Пешек». Ткань легко повреждалась пулями и осколками, и часто загорались, как например, случилось и сегодня.
Поврежденный самолет шел с креном, забирая вправо, но, умело меняя режим работы двигателей, летчик сумел выровнять машин и сел ровно. Подкатившись к концу полосы, пилот увеличил обороты моторов и свернул к стоянке, освобождая место для посадки, и только у капониров выключил зажигание.
Дежурная бригада врачей уже подъезжала в крытой полуторке к поврежденной «Пешечке», но экипажу помощь не понадобилась. А вот о машине этого сказать было нельзя. Если вчера Валя удивилась отсутствию заплат на новых самолетах, то теперь она поразилась количеству пробоин, зиявших в фюзеляже и крыльях бомбардировщика.
– Настоящее решето, – потрясенно прошептала девушка, лелея про себя надежду, что машина Бориса вернется не такой покалеченной. Когда Валя подошла к покореженной «Пешке» поближе, то поняла, что ошиблась – многочисленные отверстия в крыльях с вывернутыми наружу острыми краями делали плоскости самолета больше похожими на терку, чем на решето.
Вслед за бесхвостой машиной развернулись на посадочный курс еще четыре. Они находились куда в лучшем состоянии, чем первая «Пешка», хотя один из самолетов все-таки заглох, едва успев сесть, и его торопливо оттащили с полосы.
Техники, еще недавно пребывающие в апатии, активно занялись ремонтом. Даже на невредимых самолетах требовалось отладить двигатели, почистить свечи, проверить системы питания, отрегулировать тяги. Но на большинстве самолетов дело этим не ограничивалось, и помимо проведения обычных регламентных работ механики латали трубы охлаждения, запаивали баки, ставили перкалевые латки, приклеивая их аэролаком. Поврежденные механизмы снимали, чтобы починить в мастерской или заменить новыми.
Шестую машину не ждали. Она села на аэродроме истребителей и, как радировали коллеги, раньше завтрашнего дня ее подлатать не успеют.
Сравнительно успешное возвращение первой группы самолетов Валю почему-то не сильно успокоило. Она представила себе, как Борис летит на бомбардировщике сквозь разрывы зенитных снарядов, а со всех сторон его атакуют Мессеры, и девушке вдруг стало жарко, хотя морозец в этот день стоял довольно чувствительный.
Но вот над лесом показался знакомый силуэт Пе-2, и через несколько минут бомбардировщик, выполнив последний разворот, пошел на посадку, выпустив шасси. Весь техсостав звена ринулся к машине, но Валя, кажется, опередила всех и оказалась у самолета раньше, чем штурман успел распахнуть люк. Когда Хребтов, измученный напряженным полетом, но целый и невредимый, устало спрыгнул на землю, Валентина радостно вскрикнула, но тут же тревожно принюхалась:
– Боря, кажется, из кабины дымом несет.
– Все в порядке, – успокаивающе махнул рукой Хребтов. – Мы не горим, просто пришлось из курсового пулемета пострелять, вот в кабине и надымили.
– Ах, вот оно что, – немного успокоилась Валя. – А какой-нибудь эшелон вы нашли? А то наши-то составы немцы бомбят, пора им и сдачи получить.
– А что его искать, – чуточку рисуясь перед девушкой, пожал плечами штурман. – Нашли и разбомбили. Делов-то.
– Ну так расскажи, расскажи, – восторженно захлопав ладошками, попросила Валентина.
Штурман поначалу отнекивался, дескать, обычный вылет, никаких приключений, пока за Валю не заступился Степанов – механик авиазвена:
– Что девчонку дразнишь, – добродушно проворчал авиатехник, на минуту оторвавшись от придирчивого осмотра самолета. – Она ждала, как Ассоль, когда же ты, наконец, на своем двухмоторном галиоте прилетишь, а из тебя теперь слова не вытянешь.
По своему воинскому званию воентехник первого ранга соответствовал старшему лейтенанту, и кубиков на петлицах Степанова насчитывалось больше, чем у всего экипажа «Пешки», вместе взятого, так что волей-неволей Борису пришлось подчиниться приказу:
– Вылетели звеном, – начал он своей нехитрый рассказ, – а после разошлись каждый по своему маршруту. Наш самый ближний. Курс мы рассчитали заранее, а потом еще со штурманом эскадрильи подкорректировали, чтобы обойти районы с возможным наличием ПВО. Ну а разыскать нитку железной дороги нетрудно. Прошли половину перегона, а тут поезд. Мы еще издали заметили, что паровозов два – значит, везет что-то тяжелое. Когда ближе подлетели, разглядели платформы с какой-то техникой под брезентом. Итак, эшелон обнаружили, а дальше все зависит от выучки. Как ты понимаешь, чтобы точно отбомбиться, надо сперва обязательно учесть поправку на ветер, который сносит в сторону и сам самолет, и бомбу. Ветер я померил…
– Чем померил, – не поверила Валентина, – если на самолете ни конуса, ни флюгера нет?
– Ветрочетом, конечно, – с видом бывалого воздухоплавателя снисходительно пояснил вчерашней школьнице Борис. – Это прибор для геометрического вычисления силы и направления ветра по величине сноса машины с курса. Так вот, замерив ветер, можно определить, под каким углом следует довернуть самолет на боевом курсе. И вот устанавливаю боевой угол разворота прицела и говорю Виктору, на сколько ему нужно повернуть…
– А у тебя тоже прицел есть, да? – изумилась Валя. – Я думала, прицеливается пилот.
– При горизонтальном бомбометании обычно целится штурман, – подтвердил Карпов, – и для этого у него имеется бомбардировочный прицел.
– Затем, – продолжал Борис, – я еще устанавливаю на нем угол прицеливания, который определяю по баллистическим таблицам. Ну, а когда прицел правильно выставлен, полдела уже сделано. Осталось только пилоту выдерживать курс, а мне поймать в прицел паровоз. У нас с собой было шесть бомб, и в первом заходе мы сбросили две «сотки».
Хребтов прервал свой рассказ, достал пачку «Мотора», вытащил папиросу и неторопливо закурил, выдерживая театральную паузу. Между тем не только Валентина изнывала от нетерпения узнать, что было дальше. Мотористы, склонившиеся было над капотами, тоже подняли головы, а техники, обрезавшие рваные края вокруг пробоин, опустили ножницы.
– И? – первой не выдержала Валя.
– Обе мимо, – рассмеялся Виктор. – Легли справа от полотна, метрах в пяти. В общем-то, неплохой результат при горизонтальном бомбометании, но поезд как шел, так и идет себе дальше.
– Мы тогда на второй заход, – продолжал повествование штурман. – Снова бросаем две бомбы, и снова мимо. А на эшелоне зенитка без дела не стоит и лупит в нашу сторону. Правда, Родион, – Борис кивнул в сторону стрелка-радиста, скинувшего стальной шлем, так мешавший в полете, и тоже закурившего, – в ответ поливает немцев огнем из нижней установки, так что на третьем заходе зенитка уже молчала. На третий раз мы решили сбросить только одну «сотку», и угодили прямо в яблочко – один паровоз разорвало на куски, второй свалился с пути, а за ним под откос пошла пара вагонов. Затем мы еще разок прошлись над составом, не вести же обратно последнюю бомбу.
– А Месcеры-то, Мессеры были? – неторопливо спросила Валя.
Борис снова затянулся папиросиной, выдерживая паузу, и на вопрос ответил стрелок-радист:
– Мессер был, но только один. Едва мы разделались с эшелоном и я начал передавать сообщение о выполнении полетного задания, как вдруг из облаков вынырнул фриц. Я только две цифры отстучал, а третью не успел, пришлось бросить ключ и хвататься за пулемет. Представляю, что на КП в это время творилось, и как они мое сообщение расшифровали, – хохотнул сержант.
– И Мессершмитт вас преследовал? – испуганно ахнула Валя. – Одиночному бомбардировщику, наверно, нелегко справиться с истребителем?
– Фриц зашел было нам в хвост, – презрительно улыбнулся Борис, – но я от него гранатами отбился.
От такого ответа Валя опешила. Как так, ведь самолет не танк, чтобы в него гранаты кидать? От обиды Валентина надула губки, а глаза девушки вдруг заблестели, хотя ледяной ветер, выбивающий слезы, в это утро не дул.
– Гранаты не обычные, а авиационные, – рассмеялся Хребтов. После своего первого успешного боевого вылета настроение у него стало превосходным, хотелось шутить и смеяться. – Вот иди сюда.
Штурман легонько подтолкнул девчушку к самолету и показал на маленькие створки люка внизу фюзеляжа.
– Помнишь, я тебе рассказывал, что у нас в полку работал заводская бригада, дорабатывавшая самолеты и устанавливавшая новое оборудование? – напомнил Борис о вчерашнем разговоре. – Так вот, московские специалисты еще смонтировали на нашей «Пешке» держатели гранат. Посмотри сюда, тут находится коробка с двумя кассетами, а в каждой размещается по пять оборонительных парашютных гранат. Если я вижу, что немец зашел сзади и лег на боевой курс, мне достаточно нажать на кнопку, и из гранатомета сразу вылетает серия из десяти гранат. У них тут же открываются парашютики, а через несколько секунд срабатывают взрыватели, и Мессеру остается лишь быстренько свалить в сторону. Да и Родион ему наподдал, так что только мы фрица и видели.
Валентина восторженно внимала Борису, не отрывая от него глаз, и лишь изредка помахивая длинными ресницами. Она так бы слушала и слушала, но вдруг дежурный военфельдшер своим скрипучим голосом выдернул ее в суровую реальность и направил медсестру в амбулаторию, где Валю ждало важное задание.
После успешно проведенной разведки Козлова заработала себе репутацию настоящего аса санитарно-гигиенического обеспечения, и старший врач авиаполка совместно с главным врачом БАО решили взять ее с собой на станцию, помочь им получить медикаменты.
«Станция» за несколько дней успела расшириться. Параллельно железной дороги проложили еще один запасной путь, рядом с которым соорудили деревянные платформы и пару сарайчиков, служивших складами. Чуть дальше под укрытием деревьев были выкопаны землянки, а в глубине леса виднелись хранилища для боеприпасов.
Несмотря на светлое время суток, составы проходили один за другим, не боясь вражеской авиации, как будто недалеко базировался целый полк истребителей. Одни поезда останавливались на разгрузку, другие следовали еще дальше, вслед за отодвигающимся фронтом. От знакомого вида пыхтящего паровоза, запаха креозота и стука колес на Валю вдруг накатила волна ностальгии, как будто она всю жизнь работала машинистом в локомотивной бригаде. Если подумать, то романтика железных дорог ничуть не хуже авиационной. Тут тоже имеет место ветер дальних странствий, а опасностей и трудностей хоть отбавляй.
Проводив взглядом состав, девушка грустно вздохнула. На свете существует много хороших, интересных и почетных профессий. Можно стать учителем, или летчицей, или инженером. Аня Жмыхова, наверно, доучится на историка, если ее дядя Сева все-таки не уговорит племянницу пойти на медицинский. Как Анка рассказывала, он вообще всем своим знакомым, к кому хорошо относится, советовал переучиться на врача, уверяя, что любой человек до тридцати пять лет еще имеет шанс стать доктором, и этим шансом следует воспользоваться. Но выбор профессии и учеба, это все после победы, а пока нужно заниматься той работой, которой ты можешь помочь стране победить в этой войне. И работать медсестрой или санитаркой – выбор для девушки очень правильный. Конечно, тяжело бессменно ассистировать на операциях, перевязывать раны, а если понадобится, то, извините, и парашу выносить, но кто-то же должен все это делать. Ну а бумажная рутина и оформление документов, это далеко не самое страшное.
Самую трудную часть дела – выбить у интендантов имущество, взяли на себя врачи, а девушке осталось «всего лишь» пересчитать коробки с лекарством, заодно проверяя срок годности, и сверить списки с ведомостями. Пересчитывать и переписывать медикаменты Валентина закончила лишь к вечеру. Она отложила последний лист описи и устало потянулась, выпрямляя затекшую спину, как вдруг, услышав очередной паровозный гудок, девушка вздрогнула.
– Это мой паровоз! – одновременно радостно и удивленно воскликнула Валя, немало пораженная тем, что среди множества поездов смогла узнать «голос» своего родного локомотива.
Она тут же выскочила на улицу и побежала к приближающемуся эшелону. Выглядел ее паровоз неважно. Он весь ощетинился, наподобие дикобраза, длинными чопиками, которыми затыкали пробоины в тендерном баке, да и вмятин на нем заметно прибавилось. Видимо, фрицевским летчикам все же удалось прорваться к железной дороге.
Едва дождавшись остановки состава, Валентина запрыгнула в кабину, волнуясь, не случилось ли что с ее напарницей. Она-то, в отличие от паровоза, не железная. Ее и ранить, и убить могут. Но опасения оказались напрасны. Елена Мироновна по-прежнему стояла за реверсом, снова доведя эшелон до места назначения, несмотря на все препоны.
* * *
г. Тапа, Эстония.
Ночью майор Лютце спал плохо. В последнее время его начала одолевать бессонница, и было от чего. Жизнь стала довольно скучной и однообразной – ни тебе дальних походов, ни ночевок в лесу, ни перестрелок с партизанами, ни увлекательных расследований. Печально вздохнув, майор надел теплую куртку и отправился побродить по улицам городка, совершить ночной моцион, а заодно попугать часовых и поддержать легенду о недремлющем командире, неусыпно следящим за обстановкой.
Поразмыслив немножко, Генрих решил отправиться в сторону вокзала. От окраины, где майор оборудовал себе штаб, туда по прямой было километра полтора – вполне достаточно для прогулки, и не настолько далеко, чтобы он успел сильно замерзнуть. Однако, не успел Лютце начать свой променад, как услышал отчетливо различимый в ночной тиши гул. Он раздавался с запада, но майор занервничал, и причиной тому было не мифическое шестое чувство, а опыт и трезвый расчет. Если немецкие самолеты и шли ночью на восток, в сторону позиций красных, то свою станцию непременно обходили стороной, чтобы не попасть под дружественный огонь. Зенитчики люди нервные, стреляют по любой тени. А этот гул все нарастал и становился громче. Вот незадача, кажется, у авиации красных дошли руки и до Тапы. Неужели сейчас начнут бомбить? Хотя, вряд ли. Маленькие русские бипланы, как Лютце слышал, охотились ночью, но большие бомбардировщики в темноте не летали, разве что на разведку. Видимо и этот самолет собирается просто сфотографировать станцию, а с запада зашел, чтобы усыпить бдительность.
Догадываясь, что сейчас произойдет, майор прикрыл глаза руками, и вовремя – даже сквозь закрытые веки, прикрытые сверху перчатками, он увидел свет. А вот зенитчики, видимо, не сообразили зажмуриться, потому что оба орудия молчали.
Открыв глаза, Лютце заметил над станцией маленькую тусклую молнию горящей тормозной ленты – все, что осталось от осветительной бомбы, а еще через несколько секунд донесся раскатистый грохот. На всякий случай майор снова закрыл глаза, и вновь оказался прав – самолет сбросил вторую световую бомбу.
Наконец-то, с большим запозданием, загрохотали зенитки, непонятно куда целясь. потому что прожекторы так и не смогли нащупать цель. Русский разведчик заснял все, что хотел, и улетел домой.
Все ясно – теперь жди налета. Но это будет днем, а пока можно и нужно отдохнуть. Отдав необходимые распоряжения, Генрих завалился на лежанку в хорошо прогретом блиндаже, и с чистой совестью задремал. Правда, вскоре он проснулся от шума. Кто-то настойчиво просился к господину коменданту, но верный Бонке, взявший на себя функции адъютанта, никого не пустил.
Когда фельдфебель выдворил непрошенных гостей, Лютце сквозь сон поинтересовался у Ричарда:
– Кому там приспичило?
– Зенитчики просят подтвердить два сбитых бомбардировщиков.
– А обломки они предъявили? – вяло пошутил майор. – И почему два, если летал всего один разведчик?
Фельдфебель лишь саркастически улыбнулся в ответ на риторический вопрос и пожал плечами, что должно было означать:
– Не могу знать, господин майор.
– Ладно, запишем им один, – все-таки смилостивился Лютце. – Завтра этих артиллеристов, быть может, уже и в живых не останется.
Утром весь личный состав, не занятый в караулах, уже прятался в убежищах, и сирена воздушной тревоги, смешанная с гудками паровозов, никого не застала врасплох.
За налетом Лютце наблюдал издалека – с самого дальнего взводного опорного пункта. На этот раз русские самолеты не стали совершать обходной маневр, и зашли прямо с юго-востока. Сначала из облаков вынырнула пара истребителя прикрытия, а за ними показалось две тройки бомберов, силуэты которых очень походили на пикировщик Пе-2. Впрочем, пикировать на станцию никакого смысла не было – это не точечная цель, и ее следовало капитально проутюжить, разбросав бомбы по площадям. Так оно и случилось – на железнодорожный узел обрушился дождь из сорока с лишним «соток». Как майор успел заметить, ведущие групп сбросили по восемь бомб, а некоторые ведомые, очевидно, новички, лишь по шесть.
– Значит, бетонной полосы у русских там нет, иначе Пе-2 могли бы взять и тонну бомбовой нагрузки, – логично заключил Лютце, и тут над станцией ярко полыхнуло, затем вздыбилось пыльное облако, сквозь которое снова и снова начали проблескивать огненные зарницы.
Когда громыхание взрывов стихло, стало слышно, как зенитки рассерженно затявкали вслед удаляющейся эскадрильи. Но видимого урона они не нанесли, хотя Генриху показалось, что один из бомбардировщиков вывалился из строя и начал снижаться.
Опустив бинокль, Лютце побрел по своим позициям, решив еще разок хорошенько осмотреть их. На станцию он идти не стал. Пожарные расчеты уже приступили к выполнению своих обязанностей, а гореть там особо и нечему. Во всяком случае, почти ничего ценного на станции уже не осталось, лишь пустые вагоны и простаивающие паровозы. Поставки гарнизону практически прекратились, а германские локомотивы этой зимой чаще простаивали, чем работали. Железнодорожники, как обычно, все сваливают на местные условия – дескать, теплоизоляция паровых котлов совершенно никудышная и абсолютно непригодна для суровых морозов; крошечные топки не могут работать на низкокачественном угле; а тяговое плечо местных линий слишком большое, и германские паровозы с маленьким тендером, а то и вовсе без оного, просто не в состоянии доехать до конца перегона.
Выкинув из головы бомбежку станции, Лютце вытащил из планшета карту местности с обозначенной на ней схемой огня. В дополнение к изначальному плану инженерных работ по укреплению обороны, майор решил дополнительно построить еще несколько небольших оборонительных сооружений. Хотя он уже прекрасно понимал, что в усилении обороны нет никакой необходимости, но надо же довести дело до конца. Да, русские непременно обойдут Тапа и возьмут ее в кольцо, но солдаты Вермахта оттянут на себя часть сил наступавших, и ценой своих жизней задержат их, пусть и ненадолго. Сам Лютце, конечно, оставаться в окружении не собирается. Он очень нужен Германии, да и посвящен в такие тайны, что в плен ему попадать никак нельзя. А вот гарнизон абсолютно никакой ценности не представляет. Все лучшие войска остались в ленинградском котле, а второсортные части бросили на Нарвский рубеж, где они навсегда и остались.
Нет, конечно, военных специалистов следовало бы спасти, но без пушек и минометов никакой обороны не получится, так что артиллеристы останутся здесь до конца. Орудий и без того – кот наплакал, как говорят русские, и страшно подумать, что будет, если красные бросят в атаку десяток танков. О да, конечно, на этот счет имеется новая инструкция по борьбе с бронетехникой противника. Там на полном серьезе советуют не бросать гранату в танк, а сначала забраться на него, взломать топором решетку моторного отсека и положить гранату прямо на двигатель. Да, смешно, но когда из леса выскочат белые тридцатьчетверки, станет не до смеха, и вся надежда останется на противотанковую артиллерию. Для нее майор делал все, что можно. Собирал буквально по сусекам керосин, потому что в сильный мороз чистить стволы обычными средствами было нельзя. Выделил лучшие помещения и даже обеспечил расчеты орудий теплой одеждой. Им не приходилось кутаться в полотенца и женские платки, а ноги обвязывать рогожей, как обычной пехоте, похожей на шайку оборванцев.
Вот спрашивается, как в таких условиях мотивировать солдат на выполнение своего долга? Ведь, если говорить начистоту, никто кроме самого Лютце не думает о Великой Германии. Наградные кресты сейчас ценности тоже не представляют, о трофеях также никто больше не думает. Единственная награда, могущая прельстить солдат или офицеров – это ватники, тулупы и теплые набрюшники. Даже рождество встречают без елок, немцам уже нет дела до символов мирной жизни. Правда, все надеются, что хотя бы к празднику им преподнесут какие-нибудь подарки. Но что им подарить? Особо отличившимся раздали самодельные валенки, сооруженные из толстой деревянной подошвы и кое-как прикрепленного к ней войлочного верха. Но на всех таких ценных подарков не хватит. Показать личному составу бодрую кинохронику, в которой демонстрируют горы меховых жилетов, отправленных на фронт? Но их видом не согреешься, а самих жилетов на складе как не было, так и нет. Правда, взамен теплого обмундирования прислали «12 заповедей зимней кампании», в которых солдат уверяют, что лучшим зимним снаряжением является газетная бумага. Якобы для сохранения тепла достаточно напихать газеты в брюки и под френч, и тогда зимний ледяной ветер будет не страшен. Ну, а для ладоней можно самостоятельно изготовить рукавицы из лоскутков.
Тряхнув головой, отгоняя грустные мысли, майор достал карту мелкого масштаба, на которой отмечал продвижение противника на эстонском фронте. Эх, если бы знать, что замышляет противник. Но увы, как Лютце узнал по своим каналам, а он в контрразведке уже стал знаменитостью и обзавелся связями в самом Берлине, недавно в Люфтваффе были расформированы полтора десятка разведывательных эскадрилий. Для них не хватало ни матчасти, ни летного состава, и в результате сведения о наступлении противника поступали с большой задержкой и, зачастую, слишком поздно. Но из того, что было известно о текущей обстановке, можно было сделать тревожный вывод: Хотя силы русских уже сильно растянулись в глубину, но они еще не понесли значительных потерь и не устали, да и связать их боями надолго не удастся. А это значит, что сравнительно свежие войска Красной Армии, не утратившие наступательного потенциала, могут нанести, и обязательно нанесут, еще один сокрушительный удар. Вопрос лишь, в каком направлении. И если это выяснить заранее, то можно изменить ход войны.
* * *
Вести с фронта весь день приходили одна другой хуже. Русских видели то там, то здесь, причем каждый раз все дальше к западу. Порой командование просто сообщало, что связь с таким-то населенным пунктом потеряна, и Лютце, все более мрачнея, переставлял очередную булавку на карте.
Дальняя канонада слышалась все отчетливее, причем вместо непрерывно гула, характерного для крупных сражений, доносились лишь отдельные выстрелы, что намекало о хрупкости наспех возведенной немецкой обороны, которую не требовалось долго проламывать.
Ночью стало потише, но к утру ломаная линия булавок все равно заметно продвинулась, а на горизонте стали отчетливо видны дымные столбы. Стало ясно, что счет времени пошел на часы. Не прибавлял майору оптимизма и еще один факт. Хотя армейская разведка в последнее время работала не ахти, но в перечне наступающих частей красных числился и 259-й полк, относящийся, как Лютце хорошо помнил, к 179-й дивизии, которую так боялось руководство контрразведки.
Все работы на сегодня майор отменил, да и делать ничего особо не требовалось. Немногочисленные мины, имевшиеся на складе, давно спрятаны под снег, и на минные поля, которые правильнее было бы назвать полянками, составлены формуляры. Артиллеристы давно определили расстояния до выбранных ориентиров и тщательно пристреляли реперы. С какой бы стороны не появился противник, батарея сумеет уверенно накрыть его. Правда, если враги одновременно попрут со всех сторон, то придется туго. Солдаты маскировку своих позиций тоже уже завершили, а связисты аккуратно провели провода, так, чтобы они и проходу не мешали, и противник их не видел.
В общем, сегодня для рядового состава выдался день отдыха, правда, передышка оказалась короткой. После обеда, когда задымила деревушка в нескольких километрах от города, майор приказал привести все подразделения в боевую готовность. Последнее известие с востока Лютце получил уже из рук отступившего с боем взвода, чудом прорвавшегося мимо целого полка русских.
Оглядев хмурых оборванных солдат, явно не имевших ни сил, ни желания снова попасть в окопы, майор распорядился:
– Поставить на довольствие и определить в резерв.
Может быть, немного поев и отогревшись, они повеселеют, а пока пусть отдыхают. В конце-концов, его две роты немцев, собранных с бору по сосенки из тыловиков, держались вполне бодро. Солдаты быстро и без суеты заняли свои места в траншее и внимательно высматривали противника, твердо вознамерившись дать ему отпор. Правда, об эстонцах этого сказать было нельзя. Белоповязочники больше зыркали по сторонам, явно примеряясь, как бы дать деру, и не горя желанием воевать с вооруженным противником. Это, все-таки, опаснее, чем проводить облавы в варшавском гетто, или расстреливать учителей. Свое оружие эстонцы беспечно побросали прямо на брустверы, хотя при первом же обстреле винтовки может засыпать землею. Бонке, заметив такое безобразие, привычно начал раздавать затрещины бестолковым карателям. Метелил он их молча, потому что ругательства на полицаев уже не действовали. Они понимали исключительно только силу, а не сбежали лишь потому, что эстонские взводы расставляли между немецкими.
Гарнизон приготовился к обороне вовремя. Вскоре наблюдатели доложили, что в лесу началось странное шевеление, а немного погодя на окраине Тапа взорвался первый снаряд. Увидев, как из стены ближайшего дома выбило осколком пыль, майор поспешил укрыться в своем наблюдательном пункте.
Артналет был сравнительно коротким и особого вреда не причинил, разве что один рог у стереотрубы Лютце отломило осколком. Скорее всего, целью обстрела было вызвать ответный огонь, но майор приказа стрелять не отдавал, экономя снаряды и патроны. Все равно вражескую батарею было не видно.
В атаку русские не шли, но зато спокойно и методично охватывали город полукольцом. Сначала порезали автомобильную трассу, идущую на север к Раквере, потом железную дорогу, ведущую туда же, а затем выставили заслоны на южных дорогах. И все, больше никаких активных действий противник не предпринимал, хотя явно догадывался, в каком плачевном состоянии сейчас находится немецкий гарнизон. Ему не хватило бы ни численности, ни боеприпасов для обороны целого города.
Но в этот день все ограничилось небольшими обстрелами, и потому потери сводного батальона были мизерными. Ни одного погибшего солдата! Лишь несколько человек получили легкие ранения, да убило пару бестолковых белоповязочников, не вовремя высунувшихся из укрытия.
Под вечер, спустившись в свой блиндаж, Лютце вдруг почувствовал, как начали дрожать его руки. Как-никак, это был его первый бой на должности командира целого гарнизона. Столько переживаний, столько потраченных нервов. Контрразведчик решил, что не мешало бы опрокинуть рюмку-другую для успокоения, но тут из дальнего угла, в котором сидел телефонист, раздался встревоженный голос:
– Герр майор, генерал на проводе.
– Который? – устало уточнил Лютце.
– Кюхлер.
Меньше всего в этот момент майору хотелось что-то там докладывать, но не посылать же генерала подальше. Небрежно взяв трубку, Лютце коротко отчитался, что все атаки красных отбиты с большими потерями для последних, и противник больше не пытается штурмовать город. Обрадованный Кюхлер спросил о потерях русских, и Лютце охотно перечислил: около роты пехоты, несколько танков, батарея гаубиц, а вчера еще зенитчиками были сбиты три самолета – один ночью, и два во время дневного налета.
Несколько удивленный столь небольшими потерями красных, Кюхлер, привыкший к куда более потрясающим донесениям, все же тепло поблагодарил майора и пообещал подписать представление к новому званию. Он еще немного потрындел, и Лютце еле дождался конца его разглагольствований, с трудом удержавшись от того, чтобы не плюнуть в трубку. «Герой Парижа» не так давно доблестно слинял из своей окруженной 18-й армии, и его спасло лишь то, что других кандидатур занять место фон Лееба, просто не имелось в наличии. И вот теперь он командует группой армий «Север», которой больше не существует. У майор Лютце, по крайней мере, имеется три подобия роты, а у генерала нет ничего, что оправдывало бы его существование.
Дождавшись, наконец, когда его оставят в покое, майор разложил на столике карты и уперся в них взглядом.
Чудес не бывает. Красные не захватили Тапа лишь потому, что не захотели. Но они пока не стали и окружать город, хотя могли бы взять его в кольцо и идти дальше. Без подвоза гарнизон вскоре сам капитулирует. Может быть, они просто еще не подтянули все силы, и завершат начатое завтра? А может, западное направление их пока не интересует, и они устремятся на юг или на север? Так в каком же направлении Советы будут развивать успех? Ах, как плохо ничего не знать, особенно для человека, профессия которого собирать информацию. Этот клаузевицский «туман неизвестности» просто бесит. Пока Лютце был занят делом, подготавливая оборону, еще куда ни шло. Но дальше пребывать в неизвестности просто мочи нет. Ради информации можно рискнуть, даже… даже своими лучшими людьми.
Приняв решение, Лютце тут же вызвал Бонке:
– Ричард, ты лучший лыжник в нашем… – на это месте майор запнулся. Слова «подразделение», «батальон», «гарнизон» или «боевая часть» к сборной солянке, оказавшейся под его командованием, решительно не подходили.
– Понимаю, – серьезно кивнул фельдфебель. – Нужно разузнать обстановку. Будет исполнено.
Лютце даже восхитился своим подчиненным. Никакого фанфаронства или показанной храбрости, просто спокойная готовность хорошо выполнить смертельно опасную работу.
– Возьми Астера с Кнаппом и еще какого-нибудь эстонца, который лучше тебя говорит по-русски, и попробуйте привести языка.
Проводив разведчиков, Лютце не стал возвращаться в свой штаб, и принялся внимательно наблюдать за темнеющей полоской леса.
Чудеса бывают. Не успел маленький отряд раствориться в сумерках, как вскоре вернулся с добычей.
– Перебежчик, – грустно доложил фельдфебель. Кажется, бравый австриец был недоволен тем, что ему не удалось показать себя в деле. – Говорит, что штрафник из 215-го полка 179-й дивизии.
– А рота какая? – неожиданно охрипшим голосом прошептал с надеждой майор.
– Рота старшего лейтенанта Соколова.
* * *
Пленный, вернее, перебежчик, был обычным мужичком лет сорока, не слишком приятной внешности и с нагловатым взглядом. Даже в присутствии офицера он держал себя несколько развязно, как будто тут ему все были обязаны за героический побег от красных.
– Кто такой, звание, фамилия, часть? – скучающим голосом начал формальную часть допроса Бонке. Его знание русского языка оставляло желать лучшего, но понять фельдфебеля было нетрудно. Все слова он проговаривал медленно и четко, как механизм.
– Говорил уже, – возмутился перебежчик, – красноармеец Бабаев Федор Иванович, 179-я стрелковая дивизия.
– Полк?
– Сперва числился в 234-м полку. – Даже фельдфебель уловил разницу. Все солдаты говорят «служил» или «воевал» в такой-то части, а этот тип лишь «числился».
– Что потом?
– Политрук Китайцев, собака…
– Какая еще китайская собака? – перебил майор.
– А? – допрашиваемый сначала не понял, о чем его спрашивают, но потом до него все же дошло. – Не китайская, господин офицер. Китайцев – это фамилия. А собака, потому что он придирался почем зря. Старшине выдали полный термос спирта на всю роту, а той роты с… гулькин нос, и больше половины спирту осталось. Так я лишь чуток хлебнул, а политрук мне выволочку устроил. Ну, и так, по мелочи – то неправильно оружие чищу, то не в ногу шагаю. А в бою еще хуже. Китайцев ходит по окопам и следит, не спрятался ли кто. Ну, а когда в атаку идти, так он все время оглядывается на меня, не отстаю ли, и револьвером грозит. Житья от него нет. А потом направили в штрафную роту.
– За какие прегрешения?
Бабаев нервно сглотнул, но потом взял себя в руки и, округлив глаза, с самым честным видом поведал немцам:
– Просто вовремя в строй не встал.
Бонке чуть скосил глаза на командира, и камрады обменялись быстрыми взглядами. Оба понимали, что «не вовремя» означало опоздание часа эдак на двадцать четыре, или даже на семьдесят два. Да и то не факт, что Бабаев вернулся сам, а не был пойман армейской жандармерией красных.
– Что потом? – ровным безжизненным голосом продолжал допрос фельдфебель.
– Роту передали в распоряжение 215- полка.
– Кто командует полком?
– Майор Козлов.
– Каких еще командиров знаешь?
Память у Бабаева была хорошая, и он начал сыпал фамилиями, никого не пропуская, так что Лютце еле успевал записывать.
– В твоем новом полку потери большие?
– Да нет, пока все обошлось. За весь полк, правда, не скажу, но как Нарву пересекли, во всей роте считай только несколько раненых, да один из штрафников потерялся, когда под утро ваши самолеты налетели, и все деру в лес дали.
– А что же ты тогда к нам подался? – на этот раз голос австрийца, удивленного такой глупостью, дрогнул.
– Ну так ясно же, что не выиграть нам войны, – воскликнул перебежчик. – Киев ваш, Минск тоже, Ленинград вы чуть не взяли. А у нас оружия нет, вся дивизия перешла на трофейные винтовки. Вот я нутром чую, что загонят нас в какое-нибудь болото, где все и сгинут.
Заметив, что клиент перешел на эмоции, майор подал знак, и Бонке тут же жестом фокусника поставил на стол стакан и бутылку. Да не шнапса или разведенного спирта, а настоящую фабричную бутылку водки, запаянную сургучом. Налив ровно половину стакана, Ричард сделал знак, что можно пить и перебежчик, буркнув, «ваше здоровье», одним махом выпил всю водку, при этом даже не закашлявшись.
– Вы откуда родом, Федор Иванович, – вкрадчиво спросил майор, любивший брать на себя роль «доброго следователя».
– Из-под Курска, хутор Первомайский.
– Бои там осенью шли? – сочувственно поинтересовался Лютце.
– Бог миловал, фронт до наших мест не дошел.
– Это хорошо, очень хорошо, – покивал майор. – Скажите, а Советы вас раскулачивали?
– Какое там, я из бедняков.
– Ну может, у вас отца посадили, или брата?
– Нет, слава те хосподи, – помотал головой Бабаев, при этом не отрывая внимательного взгляда от бутылки.
На лице следователя так и читался вопрос – за что же ты тогда так свою страну не любишь, но Лютце спросил другое:
– И как вы думаете, Федор Иванович, куда ваш полк дальше направят?
– Этого наверно, даже в штабах еще никто не знает, – виновато пожал плечами Бабаев. – У нас командиры постоянно связывались с начальством и запрашивали, куда дальше двигать.
Разговор зашел в тупик. Язык был склонен к сотрудничеству, но планов командования он действительно не знал. Подперев рукой подбородок, в позе Роденовского «Мыслителя», майор задумался о там, какую бы еще пользу извлечь из отвратительного человеческого материала, попавшего ему в руки. И тут взгляд Лютце упал на радиоприемник и майора осенило. Можно сколь угодно тщательно скрывать секретные приказы, но с пьяных глаз командиры иногда поют, а их пение может невзначай выдать намерения начальства. Мало того, в военное время песни как раз и могут указать на цели предстоящего наступления. Например, когда два года назад Советы начинали войну с Финляндией, то в Красной Армии разучивали «Принимай нас Суоми-красавица». А когда в ноябре русские захватили город Холм, тут же появилась новая песня:
С боем взяли город Холм, город весь прошли,
И последней улицы название прочли,
А название такое, право, слово боевое:
Псковская улица по городу идёт -
Значит, нам туда дорога,
Значит, нам туда дорога
Псковская улица на запад нас ведёт.
И действительно, вскоре Красной армии удалось занять Псков. А старший лейтенант Соколов отнюдь не простой ротный, и не зря всем контрразведчикам предписывалось сразу информировать Берлин, как только о нем появятся новые сведенья.
– Скажи-ка, гражданин Бабаев, – от такого обращения перебежчик сразу съежился, хотя майор вовсе не собирался разыгрывать злого следователя. Просто употреблять слово «товарищ» было неуместно, а на «господина» собеседник ну никак не тянул. – В твоей новой роте какие песни распевали?
– Чаще, всякую ерунду космическую, – презрительно поморщился Бабаев. – «А кругом космическая тьма», «Земля в иллюминаторе», «В далеком созвездии Тау Кита», «Тесный кубрик звездолета…», «Мы к планете приближались, нас ловили на прицел…», «Летим на звездолете, на киберопилоте»…
– А кроме космических?
– Еще пиратские. «Был развеселый розовый восход…», «Чёрный парус – гроза морей», «Горделивый форштевень взрывает волну».
– Хорошо, хорошо, – прервал словоохотливого пленного майор. – А политрук с вами какие песни разучивал?
– Да вообще ахинею полную зубрили, я даже не понимаю, зачем нам это. Политруки – они же все двинутые. – Штрафник даже покрутил пальцем у виска, показывая, что он думает о политработниках.
Бонке, не дожидаясь команды, вновь налил половину стакана и, в добавок, положил на стол пару кусочков темного хлеба. На этот раз Бабаев, не торопясь, покрошил хлеб в водку и, облизнувшись, опрокинул спиртоносную тюрю в свою утробу.
– Благодарствую, – искренне улыбнулся он фельдфебелю, вытер губы рукавом, солидно откашлялся и запел совершенно немелодичным голосом.
Лютце даже непроизвольно подался вперед, почувствовав, что нащупал ниточку, но поначалу путеводная нить от него ускользала.
– Бабаев, ты это, не пытайся петь, – сердито прикрикнул майор. – Просто четко произнеси слова.
Бывший красноармеец престал распевать и громко продекламировал старательно вызубренный текст, но ясности это не прибавило.
– Чтобы это значило? – начал размышлять вслух майор. – Я чего-то там непонятное… Хотя, что-то подобное я уже слышал, и даже не раз. Вспомнил!
Разложив большую трофейную карту европейской части СССР, майор поводил по ней курвиметром и задумчиво потер лоб. Мысли в голове Лютце стремительно забегали, как электроны в компьютере и, прошерстив мысленно личные дела всех подчиненных, он распорядился вызвать Астера.
Гефрайтер тут же явился и, прослушав всего лишь один куплет в немузыкальном исполнении Бабаева, уверенно ткнул пальцем в карту.
– Уверен? – с надеждой поднял глаза майор.
– Безусловно, герр обер… герр майор, – отчеканил бравый контрразведчик.
Вот теперь все окончательно стало на свои места. Лютце приказал Бонке немедля выгнать из блиндажа пленных, посыльных и ординарцев, оставив лишь связиста. Когда фельдфебель управился с поручением, он увидел, что все бумаги со стола безжалостно сброшены на пол, и там остался лишь шифровальный блокнот и листок бумаги. Австриец ожидал, что его тоже отправят прогуляться, но майор знаком приказал ему сесть рядом.
– Ричард, камрад, считай, что ты уже лейтенант, – заговорщицки прошептал майор. – Но главное, мы с тобой совершили большое дело. Теперь я знаю, куда русские нанесут следующий удар.
Продолжение следует
